Лето 1526

Но их игра не удалась.

– Бога ради, что с тобой происходит? – Мать требовала ответа. – С родов прошло три месяца, а ты все еще бледна как смерть. Ты нездорова?

– У меня не прекращается кровотечение. – Я ждала сочувствия, но на ее лице читалось только раздражение. – Наверно, истеку кровью и умру.

– Что говорят повитухи?

– Все прекратится в свое время.

Мать только фыркнула.

– Ты растолстела, Мария, – проворчала она, – и стала такая скучная.

Мои глаза наполнились слезами.

– Сама знаю, – покорно ответила я. – Я скучаю…

– Ты подарила королю сына. – Мать старалась подбодрить меня, но в голосе ясно проскальзывало нетерпение. – Любая женщина в мире все на свете отдала бы за это. Давно бы вылезла из кровати, чтоб быть рядом с ним, смеяться его шуткам, петь его песни, скакать с ним бок о бок.

– Где мой сын? – прервала я ее рассуждения.

На мгновение она смутилась:

– Ты прекрасно знаешь где. В Виндзоре.

– Вы знаете, когда я видела его в последний раз?

– Нет.

– Два месяца назад. Вернулась из церкви после очистительной молитвы, а его уже нет.

Она была озадачена.

– Но его и должны были забрать. О нем хорошо заботятся.

– Другая женщина.

Моя мать искренне недоумевала:

– Какая разница? За ним хорошо ухаживают, его назвали Генрихом в честь короля. – В ее голосе звучало неприкрытое ликование. – Перед ним открыты все пути!

– Но мне его не хватает.

– Что?

Как будто я заговорила на другом языке, каком‑нибудь совершенно непостижимом – по‑русски или по‑арабски.

– Я скучаю по нему, я скучаю по Екатерине.

– Поэтому ты такая грустная?

– Я не грустная, я несчастная. Несчастная настолько, что не хочу ничего делать, только лежать лицом в подушку и плакать.

– Из‑за того, что скучаешь по детям? – переспросила мать, словно подобная мысль была ей совершенно чужда.

– Разве вы никогда не скучали по мне? – Я почти кричала. – Ну не по мне, по Анне? Нас отправили во Францию, когда мы были совсем маленькими. Вам нас хоть немного недоставало? Кто‑то другой учил нас читать и писать, помогал встать, когда мы падали, учил верховой езде. Неужели вам никогда не хотелось видеть своих детей?

– Нет, – ответила она просто. – Я не смогла бы найти лучшего места для вас, чем французский двор. Только плохая мать стала бы держать вас дома.

Я отвернулась. Слезы текли по щекам.

– Повеселеешь, если снова увидишь сына?

– Да, матушка, я буду так счастлива, если увижу его. И Екатерину.

– Хорошо, я скажу дяде, – пообещала она нехотя. – Но ты должна развеселиться по‑настоящему – улыбаться, смеяться, танцевать, радоваться жизни, так чтоб на тебя было приятно смотреть. Тебе нужно постараться вернуть короля.

– Ну, он недалеко ушел, – не удержалась я от колкости. Она не смутилась ни на минуту.

– Слава Богу, Анна поймала его. Она дразнит его, как комнатную собачку, и крепко держит на поводке.

– Тогда чем она вам не подходит? Зачем возиться со мной?

Быстрота ответа свидетельствовала – этот вопрос уже обсуждался на семейном совете.

– Потому что ты родила ему сына. Бастард Бесси Блаунт уже герцог Ричмондский, и наш малыш Генрих имеет такие же права. Ничего не стоит аннулировать твой брак с Кэри, а потом брак короля с королевой. Будем надеяться, он женится на тебе. Анна – просто приманка, пока ты рожала. Мы возлагаем наши надежды на тебя.

Она остановилась, ожидая бурного выражения радости. Я промолчала, и матушка продолжила чуть более резко:

– Вылезай из кровати, пусть тебя горничная причешет и зашнурует потуже.

– Я могу выйти к обеду, я не больна. Говорят, кровотечение не имеет значения, может, оно и так. Могу сесть рядом с королем, смеяться и уговаривать его спеть. Но, матушка, не будет веселья в моем сердце. Постарайтесь меня понять. Я больше никогда не буду веселой. Пропала моя радость, пропала навсегда. Никто не узнает, как это ужасно.

– Улыбнись, – решительно приказала мать.

Чуть не плача, я растянула губы.

– Сойдет. Продолжай в том же духе, и я постараюсь, чтоб ты повидалась с детьми.

Дядя явился после обеда. С удовольствием оглядел мою новую комнату, он еще не видел, как роскошно я устроилась. Мои личные покои не меньше, чем у королевы. Четыре дамы ожидают моих приказаний. А еще две горничные и паж. Король даже обещал мне собственного музыканта. Позади гостиной располагается спальня, которую я делю с Анной, и еще одна маленькая уединенная комнатка, где я могу побыть одна – почитать или просто посидеть. Почти каждый день я уходила туда, плотно прикрывала дверь и рыдала на свободе.

– Ты хорошо устроилась.

– Спасибо, дядя Говард, – вежливо ответила я.

– Твоя мать сказала, что ты скучаешь по детям.

Я кусала губы, стараясь удержаться от слез.

– Бога ради, для чего ты так себя ведешь?

– Не знаю, – прошептала я.

– Тогда улыбнись.

Я изобразила гримасу, удовлетворившую когда‑то мать. Дядя кивнул:

– Сойдет. Не думай, что можно лениться и валять дурака просто потому, что ты родила сына. Что толку от ребенка, пока ты не поднялась на следующую ступень.

– Я не могу заставить его жениться, – спокойно возразила я. – Он женат на королеве.

Дядя прищелкнул пальцами:

– Господи, женщина, ты что, ничего не понимаешь? Это больше ничего не значит. Не миновать войны с ее племянником. Король почти в союзе с Францией, с Папой, с Венецией. Неужто ты так невежественна, что этого не знаешь?

Я покачала головой.

– Ты должна разбираться в политике, – отрезал он. – Посмотри на Анну. Новый союз направлен против Карла Испанского, и когда они начнут побеждать, Генрих присоединится к ним. Королева приходится теткой врагу всей Европы. Она больше не имеет на короля никакого влияния. Она – тетка изгоя.

Я недоверчиво покачала головой:

– Не так давно она была спасительницей страны, вспомните Павию.

Он снова щелкнул пальцами:

– Все позабыто. Ладно, теперь о тебе. Твоя мать сказала – ты нездорова.

Я колебалась. Дяде доверять нельзя – это я понимала ясно.

– Нет.

– Изволь оказаться у короля в постели не позднее чем через неделю, Мария, или никогда не увидишь своих детей. Ясно?

Я только рот раскрыла. Такая жестокая сделка мне и в голову не могла прийти. Дядя повернул свою ястребиную голову и посмотрел на меня в упор.

– На меньшее я не согласен.

– Вы не сможете запретить мне видеться с детьми.

– Смогу, вот увидишь.

– Я в милости у короля.

Он с силой хлопнул по столу:

– Ничего подобного, вот в чем дело! Король тебе не поможет, и я тебе помогать не буду. Очутишься у него в постели – и делай что хочешь. Можешь попросить его устроить детскую и качать детей, сидя на английском троне. Можешь даже меня изгнать. А пока – ты не более чем старая, глупая, ни на что не годная шлюха.

Мертвая тишина воцарилась в комнате.

– Понятно, – произнесла я сухо.

– Вот и хорошо. – Он отошел от камина и одернул камзол. – Ты еще скажешь мне спасибо в день коронации.

– Да. – Ноги не держали меня. – Можно мне сесть?

– Нет, – ответил он. – Приучайся стоять.

Вечером у королевы танцы, король даже прислал своих музыкантов. Всем ясно – он сел рядом с женой только для того, чтобы любоваться танцующими дамами. Среди них Анна в синем платье, чепец в тон, на шее – любимая золотая подвеска в форме буквы «Б» на жемчужном ожерелье, как будто подчеркивает – она свободна.

– Потанцуй и ты, – тихонько прошептал Георг мне в самое ухо. – Все этого ждут.

– Ни за что не решусь. У меня кровотечение, могу и в обморок упасть.

– Вставай и иди танцевать. Клянусь, Мария, надо, обязательно надо, а не то проиграешь.

Он подал мне руку.

– Тогда держи меня покрепче. Подхватишь, если начну падать.

– Приму удар на себя.

И повел меня в круг танцующих. Анна, конечно, заметила, с какой силой Георг держит мою руку пониже локтя, до чего я бледна. Похоже, предвкушает – сейчас я грохнусь на пол. Но дядя смотрит на нас, и в ответ на требовательный взгляд матери она тянет за собой Франциска Уэстона, своего партнера, и уступает мне место. Георг ведет меня вдоль ряда танцующих по направлению к королю, я поднимаю глаза и улыбаюсь его величеству.

Одна фигура, еще одна, а потом к нам подходит сам король, заявляет Георгу:

– Я потанцую с вашей сестрой, если она не устала.

– Вы окажете ей честь.

– С вами я могу танцевать хоть всю ночь, ваше величество, – отвечаю я с сияющей улыбкой.

Георг с поклоном отступает назад. Потянул Анну за подол платья, отвел к стене.

Танец начался. Наши ладони соприкоснулись. Но приближались ли мы друг к другу или отходили в сторону, король не сводил с меня глаз.

Под тугой шнуровкой корсажа живот болит нестерпимо. По затянутой груди течет пот. Я продолжаю улыбаться сияющей, но безрадостной улыбкой. Остаться бы с Генрихом наедине, уж я его уговорю отправить меня с детьми в Гевер на лето, когда он все равно охотится. Мысль о сыне пронзила грудь острой болью, как от прихлынувшего молока. С радостной улыбкой взглянула через круг танцующих на отца моих детей, словно мечтаю лечь с ним в постель только ради него самого, а вовсе не ради выгоды для меня и моих родных.

Вечером Анна занялась моим купанием с особенной тщательностью.

– Боже милостивый, ты меня доведешь, – злобно шипела она, шлепая на меня холодную простыню. – Опять кровь. Как он это вынесет?

Я закуталась в простыню и начала причесываться сама, прежде чем она успеет наброситься на меня с частым гребнем – вырвать мне все волосы под предлогом борьбы со вшами.

– Может, он и не пошлет за мной. – Я так устала от танцев, от мучительного стояния на ногах, пока Генрих полчаса официально прощался с королевой, что мечтала только об одном – рухнуть в постель.

В дверь постучали, и Георг сунул голову в комнату.

– Отлично. – Он заметил, что я сижу полуголая после мытья. – Он зовет тебя. Накинь платье, и пойдем.

– Он храбрец, однако, – съязвила Анна. – Молоко подтекает, кровь идет, глаза на мокром месте.

Георг хихикнул, как мальчишка:

– Ты нежнейшая из сестер, Аннамария. Она должна каждое утро Бога благодарить за тебя – кто еще может так поддержать и ободрить?

У Анны хватило совести смутиться.

– А вот и кое‑что от кровотечения. – Он вынул из кармана комок ваты.

Я взглянула с подозрением:

– Что это?

– Одна шлюха посоветовала. Сунешь между ног, и кровотечение на время прекратится.

Я скорчила гримасу:

– А вовнутрь не провалится?

– Она сказала, что нет. Попробуй, Марианна. Ты должна быть у него в постели сегодня.

– Отвернись тогда.

Георг отвернулся к окну, а я прилегла на кровать и неловкими пальцами попыталась последовать его совету.

– Дай мне, – вмешалась Анна. – Видит Бог, все приходится за тебя делать.

Она сунула тампон и протолкнула поглубже. Я задохнулась от боли. Услышав мой хрип, Георг обернулся.

– Незачем убивать сестричку, – мягко произнес он.

– Эта штука должна быть внутри, так ведь? – Анна, сердитая и раскрасневшаяся, требовала ответа. – Девочку надо закупорить.

Георг протянул мне руку. Морщась от боли, я сползла с кровати.

– Видит Бог, Анна, если ты когда‑нибудь покинешь двор, сможешь стать колдуньей. – Его голос звучал очень ласково. – Доброта уже налицо.

Она нахмурилась, но промолчала.

– Ну, что ты такая кислая? – поинтересовался он у сестры.

Я накинула платье и влезла в туфли на высоченных алых каблуках.

– Вовсе не кислая, – отрезала Анна.

– Ага! – До него наконец дошло. – Я тебя насквозь вижу, маленькая мисс Анна. Тебе велели отступить и оставить его Марии. Ты – всего лишь придворная дама при старой королеве, а твоя сестра поднимается к трону.

Лицо Анны исказилось от ревности.

– Мне девятнадцать лет, – горько сказала она. – Добрая половина двора считает меня самой красивой женщиной в мире. И все знают – я самая остроумная и изящная. Король глаз от меня отвести не может. Сэр Томас Уайетт уехал во Францию, чтобы спастись от меня. А сестра – на год моложе, а уже замужем и родила двух детей от самого короля. Когда же наступит моя очередь? Когда я выйду замуж? Где моя пара?

Повисло молчание. Георг легонько погладил раскрасневшуюся Анну по щеке.

– Аннамария, Аннамария, – произнес он нежно. – Разве найдется для тебя пара? Ни король Франции, ни император Испании не достойны тебя. Ты лакомый кусочек, совершенство во всех отношениях. Не торопись, когда ты станешь сестрой королевы Англии, тогда посмотрим. Чем растрачивать себя на жалкого герцога, лучше обеспечить будущее Марии, а потом она поможет тебе.

Она невольно рассмеялась. Георг наклонился и легко коснулся губами ее щеки.

– Ты на самом деле абсолютное совершенство, и мы все тебя обожаем. Бога ради, так и держись. Если узнают, какая ты без посторонних, мы пропали.

Анна отшатнулась и замахнулась на брата, но Георг со смехом отдернул голову и обернулся ко мне:

– Пойдем, будущая королева. Все готово? Ничего не забыли? – Он повернулся к Анне. – Он сможет сделать свое дело? Ты не слишком туго ее зашпаклевала?

– Сможет, – сердито буркнула Анна. – Но будет чертовски больно.

– Не будем об этом беспокоиться, – улыбнулся Георг. – В конце концов, наш счастливый билет, наша надежда, которую мы подкладываем королю в постель, уже далеко не девочка. Пойдем, детка. Потрудись ради нас, Болейнов, мы все рассчитываем на тебя.

Он прервал поток болтовни, только когда мы прошли через большой зал и поднялись по темным ступенькам к королевским покоям. У короля сидел кардинал Уолси, так что Георг потянул меня на скамью под окном и принес бокал вина. Мы ожидали, пока король и его самый доверенный советник закончат разговор вполголоса.

– Наверно, считают кухонные объедки, – шепнул, озорничая, Георг.

Я улыбнулась. Попытки кардинала вести королевский двор с меньшей расточительностью служили постоянным источником развлечения тем придворным, чьи доходы росли как раз благодаря этому чрезмерному мотовству, а значит, и моей семье.

Позади нас кардинал поклонился и приказал пажу собрать бумаги. Кивнул нам, пока Георг усаживал меня в только что освободившееся кресло перед камином.

– Желаю доброй ночи, ваше величество, мадам, сэр, – произнес кардинал и покинул комнату.

– Выпей с нами бокал вина, Георг, – предложил король.

Я взглянула на брата с мольбой.

– Благодарю, ваше величество. – Георг разлил вино – королю, мне и себе. – Вы работаете допоздна, сир?

Генрих махнул свободной рукой:

– Ты же знаешь кардинала. Неутомим в трудах.

– Но смертельно скучен, – дерзко продолжил Георг.

– Ты прав, смертельно скучен, – злорадно согласился король.

Он отослал Георга в одиннадцать, а в двенадцать мы очутились в постели. Он нежно ласкал меня, нахваливал пышность груди и округлость живота. Я старалась запомнить его слова – в следующий раз, когда мать опять начнет попрекать меня, смогу ответить, что и такой нравлюсь королю. Но не было радости в моем сердце. Когда забрали моего сына, с ним исчезла и часть меня. Не могу я любить этого человека, зная – он не станет меня слушать, зная – я не смею обнаружить мое горе. Он – отец моих детей, но нисколько ими не интересуется, они слишком малы, их не используешь как фишки в игре «Кто наследует трон?». Он не первый год мой любовник, но до сих пор главная задача – не дать ему возможности узнать меня. Он лежал на мне, двигался внутри меня, а я чувствовала себя такой же одинокой, как моя тезка‑шхуна посреди океана.

Генрих сразу же заснул. Навалился на меня, тяжело дышит прямо в лицо, борода щекочет шею. Впору разрыдаться, но я лежу тихо. Я – Болейн, а не кухонная девка, могу и потерпеть.

Лежу тихо и вспоминаю, как сияет луна над рвом замка Гевер, мечтаю о своей уютной спальне, о собственной постели. Стараюсь не думать о детях: Катерина в своей кроватке в Гевере, малыш Генрих в колыбельке в Виндзоре. Нельзя плакать у короля в постели. Надо быть готовой улыбнуться, как только он проснется.

К моему удивлению, он проснулся в два.

– Зажги свечу, – попросил он. – Не могу спать.

Вылезла из постели. Болела каждая косточка – не шутка пролежать столько времени под тяжестью его тела. Разворошила дрова в камине, зажгла свечу от пламени. Генрих сел и натянул одеяло на голые плечи. Я накинула платье и устроилась в кресле, ожидая, чего он еще захочет.

С ужасом заметила – он тоже отнюдь не кажется счастливым.

– Что случилось, милорд?

– Как ты думаешь, почему королева не родила мне сына?

Я была ошарашена таким поворотом и не смогла быстро найти учтивый ответ, как полагалось бы придворной даме.

– Я не знаю. Простите, сир, ее время прошло.

– Ясно, – нетерпеливо прервал он. – Ну а раньше? Когда я женился на ней, мне было восемнадцать, а ей двадцать три. Она была прекрасна, не могу выразить, как прекрасна. Да и я был самый привлекательный принц в Европе.

– Вы и сейчас такой, – быстро вставила я.

Он самодовольно улыбнулся:

– Не Франциск?

Я отмела короля Франции:

– Никакого сравнения с вами.

– Я уже был сильным, зрелым мужчиной. Все это знали. И она сразу же зачала. Знаешь, как скоро после свадьбы она почувствовала первое движение ребенка?

Я покачала головой.

– Через четыре месяца! Только подумай! Я сделал ей ребенка в первый же месяц. Разве это не мужская сила?

Я ждала, что будет дальше.

– Девочка. В январе родилась мертвой.

Я отвернулась к огню – не могла видеть его расстроенного лица.

– Она снова понесла. На этот раз – мальчик. Принц Генрих. Мы окрестили его, устроили турнир в его честь. В жизни не был так счастлив. Его назвали Генрихом в честь меня и в честь моего отца. Мой наследник, мой сын. Родился первого января и умер в марте.

Я застыла – моего сыночка, моего Генриха забрали от меня, а ведь он тоже может не дожить до трех месяцев. Король не обращал на меня внимания – он был далеко, в прошлом, когда он был немногим старше, чем я теперь.

– Следующий ребенок – перед войной с Францией. Выкидыш случился в октябре. Осенняя утрата. Вся радость победы над Францией отравлена. И королева тоже погасла. Через два года, весной – еще один ребенок родился мертвым, опять мальчик. Еще один принц Генрих, если бы только выжил. Но он не выжил. Никто из них не выжил.

– У вас есть принцесса Мария, – шепотом напомнила я.

– Она была следующей. Я был уверен – теперь все изменится. Бог знает, на что я надеялся – я думал, это была просто неудачная полоса, может быть, болезнь, что‑то такое, а теперь это прошло. Раз один ребенок выжил, за ним последуют и другие. Но ей понадобилось два года, чтобы снова забеременеть. Опять девочка – и опять мертвая.

Затаив дыхание, следила я за этой семейной историей. Слышать страшный список потерь из уст отца было так же мучительно, как видеть его жену, преклоняющую колени у молитвенной скамеечки, когда она, перебирая четки, называет одного за другим умерших детей.

– Но я знаю, в чем дело. – Генрих приподнялся на подушках, его лицо, только что полное горя, пылало гневом. – Я‑то был в полной силе, я‑то мог иметь детей. У Бесси Блаунт уже был сын от меня, когда королева рожала своего последнего мертвого ребенка. У Бесси – сын, а у королевы только детские трупики. Почему так должно было случиться? Почему?

Я только головой покачала:

– Не знаю, сир. На все воля Божья.

– Да! – Казалось, он был доволен. – Именно так. Ты права, Мария. Это воля Божья. Так и должно было случиться.

– Неужели Бог хотел вас наказать? – Я тщательно подбирала слова, вглядываясь в его профиль в полумраке и жалея, что не могу услышать подсказки от Анны. – Во всем христианском мире вы наверняка Его самый любимый принц.

Он повернулся ко мне. В темноте голубые глаза потеряли свой цвет.

– Ну и кто же, по‑твоему, виноват? – Он как будто внушал мне какую‑то мысль.

Я вытаращила глаза и разинула рот, как деревенский дурачок, застрявший на перелазе. Как понять, что он от меня хочет?

– Королева?

Он кивнул:

– Наш брак был проклят. В этом‑то все и дело. Проклят с самого начала.

Я подавила невольное возражение.

– Она жена моего брата. Не должен я был на ней жениться, меня отговаривали, но я был молод и упрям. И я поверил ее клятвам, поверил, что брат ни разу не спал с ней.

Я чуть было не сказала, что королева не способна на ложь, но вовремя вспомнила о наших честолюбивых планах и промолчала.

– Нельзя было мне жениться на ней, – повторял он снова и снова, лицо сморщилось – вот‑вот заплачет как мальчишка. Он протянул ко мне руки, и я поспешила к кровати, чтобы поддержать его.

– Боже мой, ты видишь, Мария, как я наказан? У нас двое детей, и один из них мальчик, и у Бесси тоже внебрачный сын, но некому унаследовать мой трон, разве только у Генриха найдется мужество и сноровка завоевать его с боем. А принцесса Мария? Если она займет трон и сумеет его удержать, Англии придется выносить любого мужа, за которого я ее выдам. О Боже, как я наказан за грехи испанки! Как я обманут! И все из‑за нее!

Я почувствовала его слезы на моей щеке, прижала к себе, убаюкивая, как ребенка.

– Еще есть время, – шептала я. – Вы еще молоды и полны сил. Если королева освободит вас, у вас еще родится наследник.

Но король был безутешен. Он рыдал как ребенок, и я укачивала его, не пытаясь больше в чем‑то убедить, просто ласкала, гладила и шептала: «Тиши, тише, не надо плакать», пока поток слез не иссяк. Он заснул у меня в объятьях – ресницы мокры от слез, уголки пунцовых губ опущены.

Я опять не спала. Голова короля тяжело покоилась у меня на коленях, я обнимала его за плечи и изо всех сил старалась не пошевелиться. Мне было о чем подумать. Впервые я услышала об угрозе для королевы не от членов моей семейки. Раз такое говорит король – она действительно в опасности.

Генрих пошевелился только перед рассветом. Потянул меня в постель, взял быстро, не открывая глаз, и снова задремал. Его разбудило только появление в спальне слуги с горячей водой для мытья да пажа, который пришел помешать огонь в камине. Я задернула вокруг нас полог, накинула платье и сунула ноги в туфли на каблуках.

– Поедешь со мной на охоту? – спросил Генрих.

Я выпрямила занемевшую спину, как будто не я держала тяжесть его тела всю ночь напролет, как будто не у меня все болело.

– О да, – выдохнула я восхищенно.

– После мессы, – кивком отпустил меня.

Я вышла. Георг ждал в прихожей, стойкий, как всегда, раскачивал золоченый футлярчик, набитый травами, втягивал носом запах. Взглянул мне в лицо:

– Неприятности?

– Не у нас.

– Вот и хорошо. А у кого? – бодро спросил брат, взял меня под ручку и повел через комнату и дальше, вниз по ступенькам в большой зал.

– Сможешь сохранить тайну?

На лице нет уверенности.

– Скажи, в чем дело, чтобы я мог судить.

– Думаешь, я полная дура?

Георг выдал самую обаятельную из своих улыбок:

– Иногда так и думаю. Скажи же, в чем дело.

– Это Генрих. Он рыдал ночью, потому что проклят Богом и не имеет сына.

Георг резко остановился:

– Проклят? Он сказал «проклят»?

Я кивнула:

– Думает – Бог наказал его за женитьбу на вдове брата.

Лицо брата озарилось чистейшим наслаждением.

– Пойдем скорее! – Он потащил меня вниз, в старую часть дворца.

– Я не одета!

– Не важно, мы идем к дяде Говарду.

– Зачем?

– Король там, куда мы и хотели его привести. Наконец‑то!

– Мы хотели, чтобы он считал себя проклятым?

– Боже милостивый, конечно.

– Зачем?

Я остановилась и попыталась вытащить руку у него из‑под локтя, но брат крепко держал меня и тащил вперед.

– Ты и вправду дура, – просто сказал он и забарабанил в дядюшкину дверь.

Дверь приоткрылась.

– Надеюсь, что‑нибудь важное? – спросил дядя подчеркнуто вежливо, прежде чем увидел нас. – Входите.

Георг втолкнул меня внутрь и закрыл дверь.

Дядюшка в меховом плаще сидел перед камином, рядом – кувшин эля и стопка бумаг, вокруг никого. Георг быстро оглядел комнату:

– Могу я говорить свободно?

Дядя кивнул.

– Она только что из королевской постели. Король сказал – он бездетен по Божьей воле. Потому что проклят.

Дядя так и впился в меня взглядом:

– Он так и сказал? Сказал, что проклят?

Я медлила. Генрих плакал в моих объятьях, цеплялся за меня, будто я – единственная женщина в мире, способная разделить его боль. Дядя разглядел тень, скользнувшую по моему лицу, – понял, я готова к измене. Он коротко рассмеялся, отправил полено пинком ноги прямо в огонь и жестом велел Георгу усадить меня на табурет у камина.

– Скажи‑ка, – тихо, угрожающе произнес он, – ты хочешь увидеть летом своих детишек? Хочешь увидеть своего сыночка прежде, чем он начнет ходить?

Я кивнула, вздохнула и слово за словом пересказала все, что говорил король в тишине и уединении постели. Передала все свои вопросы, рассказала, как он рыдал и когда заснул. Дядя слушал с каменным лицом, по которому ничего нельзя было прочесть. Но вот он улыбнулся:

– Можешь написать кормилице, пусть отвезет ребенка в Гевер. Поедешь к нему уже в этом месяце. Ты все сделала очень хорошо, Мария.

Он махнул рукой, отсылая меня.

– Да, еще одно. Ты охотишься сегодня с его величеством?

Я кивнула.

– Если он опять заговорит об этом сегодня или в любое другое время, веди себя так же. Просто сыграй на его чувствах.

– Как это?

– Веди себя как очаровательная дурочка. Не давай ему советов. У нас достаточно ученых, чтобы объяснить богословские вопросы, достаточно юристов, знающих, как осуществить развод. А ты, Мария, будешь нежной и глупенькой. У тебя это отлично получается.

Он прекрасно видел, как я обижена, и сказал Георгу с усмешкой:

– Ты был прав, Мария – само очарование, лучшая ступенька в нашем пути наверх.

Георг кивнул и потянул меня вон из комнаты. Меня трясло. Стыд за себя, злоба на дядю.

– Что еще за ступенька?

Брат сжал мои дрожащие пальцы.

– Понимаешь, это же его дело – думать о продвижении семьи все выше и выше. Каждый из нас – не больше чем ступенька на этом пути.

Вырваться не удалось, он держал крепко.

– Не хочу я быть ступенькой! Будь моя воля, жила бы я на маленькой ферме в Кенте с двумя детьми и любящим мужем.

Мы стояли в тенистом внутреннем дворе. Брат взял меня одним пальцем за подбородок, повернул к себе и легонько поцеловал в губы.

– Все этого хотят, – лицемерно заверил он. – Все мы в душе простые люди. Но некоторых ждет великое призвание, а ты – величайшая из Болейнов. Развеселись, Мария, представь только, как тошно станет Анне от последних новостей.

Королевская охота продолжалась долго, мы скакали вдоль реки несколько миль, преследуя оленя, пока гончие наконец не загнали его в воду. Вернувшись во дворец, я чуть не плакала от изнеможения, но отдыхать было некогда. Вечером – пикник на реке, музыканты на барках, придворные дамы королевы показывают живые картины. Я наблюдаю с берега, как три барки медленно поднимаются вверх по течению, струящийся поток не заглушает назойливые звуки песни. Анна – на одной из барок, бросает розовые лепестки в воду, изображая резную фигуру на носу корабля, а Генрих не сводит с нее глаз. Рядом с ней другие дамы кокетливо подбирают юбки, собираясь сойти на берег, но только Анна движется так прелестно и вместе с тем естественно, будто знает – за ней наблюдают все мужчины на свете, никто с ней не может сравниться. И такова сила ее уверенности в себе, что ни один придворный не может отвести глаз, всякий действительно считает ее неотразимой. Замерла последняя нота, молодые люди с другой барки прыгают на берег и, обгоняя друг друга, устремляются к ней, а Анна ступает на трап, смеясь и удивляясь безрассудности юных придворных. Я вижу – Генрих улыбается в ответ на ее мелодичный смех. Анна вскидывает голову и идет прочь, будто ни один из них недостаточно хорош для нее. Подходит прямо к королю и королеве, ныряет в реверансе:

– Вашим величествам понравились живые картины? Она задает вопрос, словно она сама, а не королева, устроила пикник для развлечения короля.

– Очень мило, – обескураженно отвечает королева.

Анна бросает на короля пламенный взгляд из‑под опущенных ресниц, снова приседает в глубоком реверансе, направляется ко мне и садится рядом на скамью, а Генрих возвращается к беседе с женой.

– Я собираюсь повидать принцессу Марию во время летней поездки, – сообщает он.

Королева скрывает удивление:

– Где же мы с ней встретимся?

– Я с ней встречусь, – холодно бросает король. – Приедет туда, куда прикажу.

Королева не отступает.

– Я хочу увидеть дочь, мы не были вместе уже много месяцев, – упрямо повторяет она.

– Возможно, я пошлю ее к вам.

Королева кивает, все придворные напрягают слух, ясно: ей не принимать участия в летних поездках двора.

– Благодарю вас. – Королева полна истинного достоинства. – Вы очень добры. Мария писала, что делает большие успехи в греческом и латыни. Надеюсь, вы убедитесь, что она истинная принцесса.

– Греческий и латынь не помогут ей родить сыновей и наследников, – бросает король. – Не стоит растить из нее грамотея с согбенной спиной. Как вам известно, мадам, главный долг принцессы – стать матерью короля.

Дочь Изабеллы Испанской, одна из самых умных и образованных женщин Европы, сложив руки на коленях, разглядывает дорогие кольца на тонких пальцах.

– Разумеется, мне это известно.

Генрих вскакивает на ноги и хлопает в ладоши. Музыканты только и ждут его приказа:

– Играйте контрданс! Потанцуем перед обедом!

Музыканты играют веселую заразительную джигу, кавалеры бросаются на поиски пары. Генрих идет ко мне, я встаю, но он улыбается и подает руку Анне. Опустив глаза, она проходит, даже не взглянув в мою сторону. Широкий подол платья задевает мне колени, я вынуждена сделать шаг назад, чтобы освободить дорогу – все должны отступить, если идет Анна. Поднимаю глаза и встречаю безучастный взгляд королевы – смотрит, словно мы распускаем хвосты как два голубя‑соперника на голубятне. Не имеет значения, кто победит, всех съедят в свое время.

Я как в лихорадке жду, когда же наконец двор отправится в летнее путешествие, а я – в Гевер, к детям. Мы медлим, потому что кардинал Уолси и король никак не могут решить, куда ехать в первую очередь. Кардинал, поглощенный переговорами с новыми союзниками Англии против Испании – Францией, Венецией и Папой, хочет, чтобы двор оставался поблизости от Лондона. Если дело пойдет к войне, с королем легко будет связаться.

Но в городе царит чума, чума бушует в портовых городах, а Генрих ужасно боится заболеть. Ему хочется уехать подальше, в сельскую местность, к чистой воде, оставив толпы просителей и нищих в городской духоте. Кардинал спорил как мог, но Генрих, желая избежать болезни и смерти, непреклонен. Он доедет до самого Уэльса, навестит принцессу Марию, но вблизи Лондона не останется.

Я никуда не могла двинуться без позволения короля и без сопровождения брата. Я нашла обоих на огороженном корте, они играют в теннис на самом солнцепеке. Когда я подошла, мяч, посланный Георгом, с треском отскочил от нависающей крыши и скатился на землю, но король подоспел и мощным ударом отправил его в угол. Георг вскинул руку, как фехтовальщик, признавая поражение, и снова подал мяч. Анна и другие дамы сидят в тени на краю корта, изящные и свежие словно статуи в фонтане, изысканно одетые, все, как одна, в ожидании благосклонного взгляда короля. Я стиснула зубы, подавила мгновенное желание очутиться возле сестры, затмить ее, вместо этого встала сзади, пусть король сначала закончит игру.

Он победил, разумеется. Разыгрывая финальное очко, Георг убедительно проиграл. Дамы захлопали в ладоши. Король, раскрасневшийся, улыбающийся, повернулся и тут заметил меня:

– Надеюсь, ты не ставила на брата?

– Никогда не рискну ставить против вашего величества в игре, где требуется ловкость. Слишком забочусь о своем скромном состоянии.

Улыбаясь, он взял у пажа полотенце, обтер потное лицо.

– Но я здесь, чтобы просить о милости, – продолжила поспешно, пока нас не успели прервать. – Мне хотелось бы повидать наших сына и дочь, прежде чем двор отправится в путешествие.

– Один Бог знает, когда мы тронемся. – Генрих поморщился. – Уолси продолжает настаивать…

– Если выехать сегодня же, недели не пройдет, как я вернусь, и поеду с вами, куда бы вы ни решили отправиться.

Ему не хочется меня отпускать. Он больше не улыбается. Я взглянула на Георга, прося о помощи.

– Вернешься и сможешь нам рассказать, как поживает малыш! Не сомневаюсь, красив и силен, как отец. Няня говорила, у него светлые волосы?

– Они у всех Тюдоров золотые. Но никто меня не убедит, что он краше своего отца.

Как раз вовремя. У Генриха не успело испортиться настроение, он снова улыбнулся:

– Ты мне льстишь, Мария!

– Ваше величество, пока мы не уехали, так хочется убедиться, что о нем хорошо заботятся.

– Ладно, – произнес король беспечно, его глаза скользнули с меня на Анну. – Я найду чем заняться.

Дамы заулыбались, потому что он посмотрел в их сторону, некоторые даже осмелились кивнуть, повернуться, кокетливо встряхнуть головой, словно дрессированные пони. Лишь Анна взглянула на короля и отвела глаза, будто его внимание не имело никакого значения. Ее улыбка досталась Франциску. Простой поворот головы манил к себе, любой другой женщине такого не достичь, даже прошептав обещание любви. Франциск моментально подскочил и поднес ее руку к губам.

Лицо короля потемнело. Я изумилась безрассудству сестры. Генрих накинул полотенце на шею и вышел с теннисного корта. Дамы повскакали на ноги и одновременно нырнули в реверансе. Анна оглянулась вокруг, не спеша высвободила руку и сделала реверанс – сама по себе.

– Вы хоть наблюдали за игрой? – резко спросил король.

Анна выпрямилась, беспечно улыбнулась, словно его недовольство ничего не значило.

– Ну, примерно половину я видела.

Его лицо потемнело.

– Только половину?

– Зачем смотреть на соперника, когда на корте ваше величество?

Мгновение тишины – и он наконец расхохотался. Все придворные подобострастно рассмеялись вслед за ним, будто не они секунду назад затаили дыхание, испугавшись ее наглости. Насмешливая улыбка Анны, как всегда, ослепительна.

– Игра не имеет смысла, если видеть только половину, – возразил король.

– Я смотрела на солнце, не обращая внимания на тень, – парировала она. – Видела только дневной свет, вместо темноты ночи.

– Это я солнце?

– Ослепительное, – прошептала Анна, и слово это звучало так интимно, так обольстительно, – ослепительное…

– Вы находите меня ослепительным?

Она широко раскрыла глаза, удивляясь его непонятливости:

– Солнце, ваше величество. Солнце сегодня ослепительное.

Гевер – серый островок с башенками среди сочной зелени кентских лугов. Мы въехали через беспечно оставленные открытыми ворота в восточной части парка и увидели замок, а за ним – закат. Красные черепичные крыши сверкают в золотистом свете, серый камень стен отражается в неподвижной воде рва, кажется, тут два замка, один над другим – вот он, мой дом из страны грез. Во рву, касаясь друг друга клювами, плавает пара диких лебедей, изогнув шеи так, что вместе получается сердечко. Два плывут, два отражаются – четыре лебедя, а вокруг них на воде качается замок.

– Красиво, – вырвалось у брата. – Вот бы остаться тут навсегда.

Обогнув ров, мы миновали плоский дощатый мостик, там, где тропинка пересекала реку. Из камышей донесся звук выстрела, заставил мою уставшую лошадку сбиться с шага. На берегах реки косили сено, и свежий сладкий запах плыл в вечернем воздухе. Раздался крик, отцовские слуги в ливреях выскочили из караульной и замерли у разводного моста, заслоняя глаза от света.

– Это же молодой лорд и миледи Кэри! – воскликнул один из солдат.

Парень, стоявший сзади, повернулся и побежал обратно в замок – сообщить новости. Мы пустили лошадей шагом. Зазвонил колокол, остальные стражники выскочили из караульной, слуги, обгоняя друг друга, бросились во внутренний двор.

Брат виновато взглянул на меня, словно извиняясь за нерадивость солдат, и осадил лошадь, я первой пересекла разводной мост и въехала под решетку сводчатых ворот. Слуги уже толпились во дворе – от кухонных мальчишек, приставленных крутить вертел, до домоправительницы, открывшей дверь в большую залу, чтобы созвать слуг из глубины дома.

– Милорд, леди Кэри!

Она подошла ближе, и йомен‑смотритель буфетной с ней, оба поклонились. Грум поймал поводья, капитан стражи помог мне спешиться.

– Как мой сын? – спросила я у домоправительницы.

– Вот он. – Она указала на лестницу в углу двора.

Быстро повернулась. Кормилица как раз вынесла моего сыночка на солнце. Прежде всего меня поразило, как он вырос. Он родился маленьким, а в месяц его уже забрали у меня. Теперь совсем другое дело – Щечки округлились и порозовели. Кормилица поддерживает золотистую головку, я чуть не лишаюсь чувств от ревности, нестерпимо видеть большую, красную, крестьянскую руку на головке королевского сына, моего сына. Его туго запеленали, примотали к дощечке. Протягиваю руки – кормилица подает ребенка словно на блюде.

– Он здоров. – Она как будто оправдывается.

Наконец‑то я держу своего ребенка. Ручки примотаны к бокам, пеленки держат даже головку, двигаются только глаза.

Он смотрит мне в лицо, переводит взгляд с губ на глаза, потом на небо позади меня. Вороны кружат над башней, и он следит за ними.

– Прелесть моя, – шепчу я.

Георг неторопливо спешивается, бросает конюху поводья и заглядывает мне через плечо. Темно‑синие глазки пристально изучают новое лицо.

– Смотрит на дядю! – Георг явно доволен. – Запомни меня хорошенько, малыш. Мы принесем друг другу удачу. Ну разве не настоящий Тюдор, сестренка? Сделан на совесть! Вылитый король.

Румяные щеки, золотые пряди, выбивающиеся из‑под кружевного чепчика, синие глаза. Малыш спокойно и доверчиво глядит то на меня, то на Георга.

– Правда ведь, похож?

– Как странно, – Георг шепчет мне прямо в ухо, – только подумай, придется клясться в верности этому кусочку мяса. Однажды он может стать королем Англии, величайшим мужем Европы, и мы с тобой будем полностью от него зависеть.

Крепче сжала дощечку, ощутила тепло маленького тельца, туго примотанного к деревянной рамке.

– Господи, спаси и сохрани его, кем бы он ни был.

– Спаси и сохрани нас всех, – повторил брат. – Потому что нелегка дорога к трону.

Устав от рассуждений, Георг взял ребенка, мимоходом передал его няне и повел меня к парадному входу. Прямо в дверях крошечная двухлетняя девочка в коротком платьице, смотрит на меня. Какая‑то женщина железной хваткой держит ее за руку. Екатерина, моя дочка, а глядит на меня как на чужую.

Я упала на колени прямо на булыжник двора:

– Екатерина, знаешь, кто я?

Маленькое бледное личико дрогнуло.

– Моя мама.

– Правильно! Я так хотела приехать раньше, но меня не пускали. Я скучала по тебе, доченька. Так хотела быть с тобой.

Она обернулась к служанке. Та сжала ее ладонь, побуждая ответить.

– Да, мама, – тихонько прошептала девочка.

– Ты меня хоть немножко помнишь? – В моем голосе откровенная боль, всем вокруг ясно. Екатерина смотрит на служанку, потом снова на меня. Губы дрожат, лицо сморщилось – сейчас заплачет.

– О Господи, – устало цедит Георг. Твердо подхватывает меня под локоть, переводит через порог и решительно подталкивает к главной зале. Огонь горит, несмотря на середину лета, а в большом кресле перед камином восседает бабушка Болейн.

Георг коротко приветствует ее и оборачивается к домоправительнице, последовавшей за нами:

– Вон. И займитесь своими делами.

– Что с Марией? – интересуется бабушка.

– Жара, солнцепек. – Георг импровизирует на ходу. – Слишком много времени провела верхом так скоро после родов.

– И все? – колко осведомляется она.

Брат толкает меня в кресло, сам падает на стул.

– Еще жажда, – произносит он со значением. – Думаю, стаканчик вина ее воскресит. И меня тоже, мадам.

Старая дама только улыбается его грубости и жестом показывает на массивный буфет. Георг вскакивает на ноги, наливает себе и мне вина. Залпом пьет свой стакан и наливает еще.

Я отерла лоб тыльной стороной ладони, оглянулась:

– Пусть Екатерину приведут ко мне.

– Брось это, – посоветовал брат.

– Она меня едва знает. Похоже, совсем забыла.

– Вот поэтому я и говорю – брось это.

Я пытаюсь спорить, но брат настаивает:

– Как только раздался звон колокола, няня вытащила ее из детской, нарядила в парадное платье, велела быть вежливой и повела вниз. Бедный ребенок испуган до полусмерти. Господи, Мария, разве ты не помнишь, какая суета поднималась перед приездом отца с матерью? Хуже, чем первое представление ко двору. Тебя тошнило от ужаса, а Анна целыми днями ходила в самом нарядном платьице. Когда мать приезжает, это всегда страшно. Дай ей успокоиться, тихонько пойди в детскую и посиди с ней.

Я кивнула, соглашаясь, и поудобнее устроилась в кресле.

– Как дела при дворе? – осведомилась старая дама. – Как мой сын? Как ваша матушка?

– Все хорошо. Отец ездил в Венецию, трудился вместе с Уолси на пользу союза. Мать при дворе королевы.

– Королева здорова?

Георг кивнул:

– Вполне, но в этом году с королем не едет. Ее влияние при дворе сильно уменьшилось.

Бабушка кивнула – старая история, женщина слишком медленно движется к смерти.

– А как король? Мария по‑прежнему его фаворитка?

– То ли Мария, то ли Анна. У него слабость к сестрам Болейн. Но пока он предпочитает Марию.

От проницательного взгляда старой дамы не укрыться.

– Ты хорошая девочка, – произносит она одобрительно. – Сколько времени ты здесь пробудешь?

– Только неделю, больше не отпустили.

– А ты? – поворачивается она к Георгу.

– Останусь на пару дней, – тянет он лениво. – Я и забыл, как хорош Гевер летом. Могу остаться, пока Марии не пора будет возвращаться ко двору.

– Имей в виду, я все время буду с детьми.

– В компании не нуждаюсь. Буду писать стихи. Подумываю стать поэтом.

По совету брата я пока оставила попытку подружиться с Екатериной. Поднялась по маленькой винтовой лестнице в свою комнату, ополоснула лицо в тазу с водой, выглянула в окно. За свинцовыми рамами темнеет парк, промелькнула белая сова‑сипуха, донесся призывный крик самца, из леса – ответ самки. В воде плеснула рыба, на темно‑синем небе зажглись серебряные точки звезд. И только тогда я отправилась в детскую к дочери.

Она сидела у огня, на коленях – миска молока с размоченным хлебом, ложка застыла на полпути ко рту, слушает, как болтают няня с горничной поверх ее головы. Увидев меня, они вскочили на ноги, а Екатерина чуть не уронила миску, няня едва успела подхватить. Вторая служанка метнулась к двери, только подол мелькнул, няня уселась возле девочки, будто она только и делает, что наблюдает, аккуратно ли моя дочь ест и не слишком ли близко к огню сидит.

Я тоже села. Переполох немного утих, Екатерина доела ужин, няня забрала миску и по моему знаку вышла из комнаты. Я опустила руку в карман платья.

– Смотри, привезла тебе маленький подарочек.

Это был желудь на шнурке, изображающий голову человечка с искусно вырезанным лицом, шляпка желудя служила ему шапкой. Девочка улыбнулась и протянула руку. Ладошка пухлая, как у младенца, пальчики крошечные. Я положила желудь ей на ладонь и ощутила мягкость кожи.

– Как ты его назовешь?

Сморщила лобик. Бронзово‑золотистые волосы спрятаны под ночным чепчиком. Я нежно дотронулась до ленты, потом до золотистого локона, выбившегося из‑под чепчика. Она не вздрогнула, не отстранилась, полностью поглощенная желудем.

– Как мне его назвать? – Голубые глаза сверкнули.

– Это желудь. Он рос на дубе. Король хочет посадить как можно больше дубов, чтобы вырос могучий лес для постройки кораблей.

– Назову его Дубок, – пришло наконец решение.

Ей дела не было до короля с кораблями. Дернула за шнурок, желудь подпрыгнул.

– Танцует, – сказала она с удовольствием.

– Хочешь сесть ко мне на колени вместе с Дубком и послушать, как он танцевал с другими желудями на большом празднике?

Она колебалась.

– Орехи тоже пришли, – соблазняла я. – И каштаны. Большой‑большой лесной бал. И ягоды, по‑моему, тоже.

Этого оказалось достаточно. Она слезла со своего табурета и подошла ко мне. Я посадила ее на колени. Она оказалась тяжелей, чем я думала, – ребенок из плоти и крови, не сон, не мечта, что грезилась мне ночь за ночью. Я ощутила тепло ее тела, прижалась щекой к чепчику, локоны щекочут мне шею, вдохнула запах кожи, чудный запах маленького ребенка.

– Рассказывай! – велела она, устраиваясь поудобнее, и я начала сказку о Большом лесном празднике.

Мы чудесно провели эту неделю – Георг, дети и я. Пользуясь хорошей погодой, гуляли и устраивали пикники на скошенных лугах, где новая травка начинала пробиваться сквозь жнивье. Когда нас не могли видеть из замка, я распеленывала малыша, и он свободно болтал голыми ножками в воздухе. Я играла с Екатериной в мяч и в прятки – не очень многообещающая игра на открытом лугу, но она была еще в том возрасте, когда веришь – стоит зажмуриться и накинуть шаль на голову, тебя не найдут. А с Георгом они бегали наперегонки, причем ему чинились все более и более чудовищные помехи – сначала он просто прыгал, потом полз и, наконец, должен был идти на руках, причем я держала его за ноги, чтобы все было честно, и Екатерина могла обогнать его даже на маленьких нетвердых ножках.

Вечером, накануне возвращения ко двору, мне кусок не лез в горло. Я была в отчаянии и никак не могла заставить себя объявить дочери, что уезжаю. Выскользнула на рассвете, как вор, велела няне сказать Екатерине, когда она проснется: «Мама вернется, как только сможет, будь хорошей девочкой, позаботься о Дубке». Я скакала, погрузившись в свое горе, не замечая, что полил дождь, пока в полдень Георг наконец не взмолился:

– Бога ради, давай укроемся от дождя и перекусим.

Мы остановились возле монастыря. Георг спрыгнул на землю, снял меня с седла.

– Так и плакала всю дорогу?

– Наверно. Как подумаю…

– Ну и не думай, пожалуйста.

Один из наших людей позвонил в колокол и объявил стражнику, кто мы такие. Большие ворота распахнулись, Георг повел меня во внутренний двор и дальше по ступенькам в трапезную. Было еще рано, только два монаха ставили на стол оловянные тарелки и кружки для эля или вина.

Георг, прищелкнув пальцами, послал одного из монахов за вином и сунул мне в руки холодный металлический кубок:

– Выпей. И перестань плакать. Мы вечером будем при дворе, нельзя появиться в таком виде – бледной, с покрасневшими глазами. Тебя больше никогда не отпустят, если подурнеешь после поездки. Ты не та женщина, которая может делать все, что ей угодно.

– Покажи мне женщину, которая может делать все, что ей угодно, – пылко возмутилась я.

Это вызвало у него смех.

– Ты права, нет таких женщин. Остается радоваться, что мы с малышом Генрихом – мужчины.

Мы поспели в Виндзор только к вечеру и застали двор накануне отъезда. Даже у Анны не нашлось для меня времени в суете сборов. Но я успела заметить два новых платья, прежде чем они исчезли в сундуке.

– Откуда это у тебя?

– Подарок короля, – коротко бросила она.

Я молча кивнула. Анна криво улыбнулась и уложила два чепца. Я заметила, и она, несомненно, увидела, что я заметила – по крайней мере один из них весь расшит жемчугом. Присев на скамью под окном, я наблюдала, как она кладет сверху накидку и зовет горничную перевязать сундук. Девушка вошла, за ней слуга, чтобы вынести сундук.

Наконец Анна обернулась ко мне.

– Ну и что это значит? – спросила я. – Новые платья?

Она сложила руки за спиной, скромная, как примерная ученица:

– Он ухаживает за мной. Открыто.

– Анна, он мой любовник.

Она лениво пожала плечами:

– Тебя же здесь не было. Ты отправилась в Гевер, предпочла детей. Ты оказалась недостаточно, – она запнулась, – горяча.

– А ты достаточно?

Она улыбнулась чему‑то понятному только ей.

– Этим летом в воздухе разлит какой‑то жар.

Я стиснула зубы.

– Предполагалось, что ты будешь напоминать обо мне, а не сбивать его с толку.

Она снова пожала плечами:

– Мужчину легче привлечь, чем оттолкнуть.

– Интересно знать, – начала я. Хорошо бы слова стали кинжалами, метнуть бы их прямо в ее самодовольную рожу. – Если судить по подаркам, ты в самом деле привлекла его внимание. Ты фаворитка короля.

Она кивнула. Точь‑в‑точь как довольная кошка, душный аромат похоти, казалось, висел в воздухе.

– Понятно, тебе наплевать, что он мой признанный любовник.

– Мне велели, – нагло ответила Анна.

– Тебе же не велели вытеснять меня!

Пожала плечами, на вид – сама невинность.

– Что я могу поделать, если он мечтает обо мне? – произнесла кротко. – Двор полон мужчин, мечтающих о том же. Разве я их поощряю? Нет.

– Ты же со мной говоришь, не забудь. Не с одним из твоих идиотов. Я‑то знаю, ты поощряешь всех подряд.

Опять эта ее вкрадчивая улыбка.

– Чего ты добиваешься, сестренка? Хочешь стать его любовницей? Вытеснить меня?

Внезапно выражение самодовольства ушло с ее лица. Казалось, она глубоко задумалась.

– Может, и так. Но тут есть риск.

– Какой риск?

– Если он меня добьется, может потерять интерес. Его трудно удержать.

– Мне – не так уж трудно. – Очко в мою пользу.

– Да чего ты добилась? Он выдал Бесси Блаунт замуж, когда все было кончено. И что она выиграла?

Я до крови прикусила язык.

– Если ты так думаешь, Анна…

– Я смогла бы его удержать до тех пор, пока он не поймет – я не Бесси Блаунт и не Мария Болейн. Я – птица другого полета. Если бы удержать его, пока он не догадается сделать мне одно предложение, великое предложение…

– Если ты о Генрихе Перси, так его не вернуть. Король на это никогда не пойдет.

В два прыжка она перемахнула комнату и схватила меня за руки, так что ногти вонзились в кожу.

– Не смей упоминать его имя, – прошипела она. – Никогда.

Я вырвалась и сгребла ее за плечи.

– Буду говорить все, что заблагорассудится. Ты же болтаешь все, что хочешь. Ты отвратительна, Анна. Потеряла свою истинную любовь и теперь хочешь отнять чужую. Ты всегда зарилась на мое, только потому что это мое.

Она вывернулась из‑под моих рук и рывком распахнула дверь:

– Убирайся!

– Ты можешь идти, – поправила я. – Не забудь, это моя комната.

Минуту мы стояли и смотрели друг на друга как два упрямых барана. Нас переполняли взаимные обиды и куда более темные чувства, извечные чувства сестер – в мире нет места для обоих. Любая ссора – не на жизнь, а на смерть.

Я отступила первая:

– Все‑таки мы на одной стороне.

Анна захлопнула дверь:

– И это наша общая комната.

Теперь все ясно. С самого детства нас мучил вопрос – какая из сестер Болейн лучше, и сейчас наше девическое соперничество разыгрывалось на величайшей сцене страны. К концу лета одна из нас будет любовницей короля, а другая – ее служанкой, помощницей, а может, и шутом.

У меня не было никаких шансов на победу. Можно строить планы, но что поделаешь без союзников, без сил. Никто из родни не видит вреда в том, что король держит меня в объятьях ночью, а ее – днем. Идеальная ситуация: умная сестра – компаньон и советчик, плодовитая сестра – любовница.

Лишь я знала, чего ей это стоит. Вечером, после танцев и смеха, непрерывного внимания двора, она садилась перед зеркалом, стягивая чепец, и я видела – она изнурена, измучена до предела.

Георг частенько заходил к нам в комнату, приносил по стакану портвейна. Мы укладывали Анну в постель, натягивали до подбородка простыню. Она медленно опустошала стакан, и на ее лицо постепенно возвращался румянец.

– Бог знает, куда это приведет, – шепнул мне однажды Георг, когда Анна заснула. – Она вскружила голову королю, свела с ума весь двор. На что она надеется?

Анна пошевелилась во сне.

– Ш‑ш‑ш. – Я задернула занавески вокруг кровати. – Не разбуди ее. Я больше не в силах ее выносить, честное слово.

– Так плохо? – Георг подмигнул.

– Она заняла мое место.

– Бедняжка!

Я отвернулась.

– Она отнимает все, что у меня есть. – Голос у меня дрожит от обиды.

– Но ты не любишь его так сильно, как прежде, правда?

– Это не значит, что я уступлю Анне.

Георг обнял меня за талию, довел до двери, рука лениво покоится на моем бедре. Пылко поцеловал прямо в губы.

– Ты же у нас самая сладкая.

Я улыбнулась:

– Конечно, как женщина, я лучше. Она просто честолюбивая ледышка. Лучше увидит тебя на виселице, чем умерит свое честолюбие. А я люблю короля ради него самого. Но Анна ослепила его, ослепила весь двор, даже тебя.

– Только не меня, – мягко возразил брат.

– Дядя любит ее больше. – В голосе у меня опять звучит обида.

– Дядя никого не любит. Но ему интересно, как далеко она может зайти.

– Всем интересно. И какую цену ей придется заплатить. Особенно если платить буду я.

– Непростую игру она ведет, – согласился Георг.

– Ненавижу ее! Приятно будет посмотреть, как она лопнет от тщеславия.

Двор намеревался посетить принцессу Марию в замке Ладлоу, и все лето мы двигались в западном направлении. Принцессе только десять, а учат ее как взрослую. Девочке дают образование в суровой официальной манере, принятой при испанском дворе. В Уэльсе при ней священник, несколько учителей, дама‑компаньонка, собственный двор – ведь она принцесса Уэльская. Мы ожидали увидеть полную достоинства маленькую хозяйку, девушку, почти ставшую женщиной.

Но увидели мы совсем другое.

Она появилась в главной зале, когда король сидел за обедом, ей предстояло нелегкое испытание – пройти от двери до главного стола под множеством устремленных на нее взглядов. Такая маленькая, как шестилетняя, крошечная куколка, темные волосы выбиваются из‑под чепчика, печальное бледное личико. Так же изящна, как ее мать когда‑то, когда только приехала в Англию, но еще совсем ребенок.

Король нежно приветствовал дочь, но я видела его разочарование. Он надеялся, что девочка выросла, расцвела, что через год ее можно будет выдать замуж, а года через два‑три ждать детей. Ничего подобного – перед ним всего лишь дитя – бледное, худенькое, застенчивое дитя.

Он поцеловал дочь, усадил справа от себя за главным столом. Она видела – все взгляды устремлены на нее, и почти ничего не ела, совсем ничего не пила. Если король с ней заговаривал, отвечала односложно и шепотом. Несомненно, она прекрасно образованна, учителя один за другим уверяли короля, что принцесса говорит по‑гречески и по‑латыни, складывает числа в уме, знает географию Уэльса и всей страны, легко и грациозно танцует. Но она отнюдь не производит впечатления крепкой, полной сил, способной иметь детей. Казалось – она просто тихонько угаснет, умрет от ничтожной простуды. И это единственная наследница трона, недостаточно сильная, чтобы удержать скипетр.

Георг зашел за мной поздно вечером, предупредил – король в ужасном настроении.

Анна пошевелилась в постели:

– Не в восторге от своей маленькой карлицы?

– Просто поразительно, Анна, даже во сне ты источаешь яд. Собирайся, Мария, не заставляй его ждать.

Генрих стоял у огня, ногой подталкивал полено в самый жар. Едва взглянул на меня, властно протянул руку, и я поспешила в его объятия.

– Какой удар, – шепнул он. – Думал, она выросла и уже почти женщина. Думал выдать ее за Франциска, может даже за его сына, скрепить наш союз с Францией. А девчонка никуда не годится. Зачем нужна дочь, которую нельзя выдать замуж?

Замолчал, отвернулся, сердито зашагал по комнате. На столе после неоконченной игры валялись рубашкой вверх карты. Резким движением король смахнул карты, опрокинув при этом стол. В ответ на шум раздался голос стражника из‑за двери:

– Ваше величество?

– Оставь меня в покое! – зарычал король. Повернулся ко мне. – Почему Бог посылает мне все это? За что? Сына нет, а дочь – дунь на нее, улетит. Нет наследника. Кто останется после меня? Почему Бог так жесток ко мне?

Я только молча качнула головой, не понимая, чего он хочет.

– Виновата королева, вот что ты думаешь? Вот что все думают?

Не понимая, соглашаться или возражать, я осторожно следила за ним, не говоря ни слова.

– Все этот проклятый брак. Не надо было мне жениться. И отец был против. Говорил, пусть останется в Англии как вдовствующая принцесса, под нашей опекой. А я думал… мечтал… – Он запнулся, не хотел вспоминать, как глубоко и преданно любил ее тогда. – Папа дал нам разрешение, но это было ошибкой. Нельзя идти против слова Божия.

Я кивнула с серьезным видом.

– Совершенно очевидно, нельзя брать в жены вдову брата. Ее бесплодие – проклятие Господне. Не было благословения этому лживому союзу. Какой уже год Господь отворачивает лицо Свое от меня, надо было раньше заметить. Королева – не моя жена, она жена Артура.[20]

– Но ведь брак не был осуществлен…

– Какая разница? К тому же он был осуществлен.

Я только кивнула.

– Пойдем спать, – устало сказал Генрих. – Не могу больше этого выносить. Хочу освободиться от греха. Нужно сказать королеве, что я оставляю ее. Я должен очиститься от чудовищного греха.

Покорно пошла к постели, сбрасывая плащ с плеч. Откинула простыни, легла. Генрих упал на колени в ногах кровати и стал горячо молиться. Я вслушивалась в его бормотание и вдруг поняла, что тоже молюсь – одна слабая женщина молится за другую. Я возносила молитву за королеву теперь, когда самый могущественный человек в Англии винил ее за то, что она ввела его в смертный грех.

Date: 2015-09-17; view: 274; Нарушение авторских прав