Ингушская Семья

От автора. Состав семьи. Внутрисемейные отношения. Воспитание детей. Детские игры. Нравственное воспитание. Эстетическое воспитание.

Автор: Ф.И. Кудусова
Редактор И. А. Ирисханов Художник 3. Эсмурзиев

В книге кандидата исторических наук Кудусовой Ф. И. рассказывается о семье и семейном быте ингушей в дореволюционный период. Эти сведения представляют актуальность не только в научном плане, но и в деле возрождения вайнахских духовных ценностей.

От автора
Этнография (греч. еthnоs — племя, народ и gгарhо — пишу) — наука об обычном праве народа, его бытовых и культурных особенностях.
Чрезвычайно интересная этнография вайнахских народов стала предметом внимания ученых относительно недавно. Из дореволюционных ученых, описавших обычаи и традиции чеченцев и ингушей, надо назвать выходцев из самих этих народов — Чаха Ахриева (1850—1914) и Умалата Лаудаева (1830—1890). Из до революционных русских и иностранных исследователей следует отметить А. П. Берже, В. Н. Акимова, П. К. Услара, Н. Н. Харузина, Ф. И. Леонтовича, Н. Ф. Грабовского и др.
В советское время этнографией чеченцев и ингушей занимались и занимаются А. А. Исламов, Б. К. Далгат, П. Пасынков, В. П. Пожидаев, И. М. Саидов, С.М. Хасиев, 3. И. Хасбулатова, Н. В. Джавахадзе, А. И. Робакидзе и др.
В предлагаемой работе рассматривается ряд вопросов семейного быта, состава семьи и внутрисемейные отношения, воспитание детей, детские игры, положение женщины в семье, обычаи избегания и табуирования имен; брак и формы его заключения, семейная обрядность, свадьба, свадебные и родильные обряды, обычаи гостеприимства, куначества, побратимства и др.
Эта публикация в настоящее время представляется актуальной не только в научном плане, но и в деле возрождения вайнахских духовных ценностей.
Духовная культура вайнахов в течение последних двух столетий подвергалась гонениям, дискредитации. Царская колонизаторская политика принесла с собой порабощение и насилие, что вело к вымиранию народной культуры.
Как отмечал профессор Д. Мальсагов, за время господства царизма культура чеченцев и ингушей деградировала. Это отразилось и в фольклоре. В эпоху военно-полицейского режима, тяжко налегшего на «замиренный» край, стал разгораться тлевший под спудом огонь ненависти и брожение разлилось по скованной стране, родилось абречество, но это уже только эпигонство прежнего братства предводителей.
Песня прославила и тех и других, но какая разительная разница между героической «Илли» и абреческой песней! При полном совпадении поэтических приемов, образующих прочную формальную традицию, какая разница в тоне, в настроении! Там — воля к борьбе, надежда, уверенность в победе, победа со светлой добычей; здесь — мрачная, трагическая безвыходность, отчаяние, готовность погибнуть, безрадостная борьба», — писал 3. Мальсагов. В послереволюционный период начавшийся прогресс в развитии вайнахской культуры, науки был прерван депортацией чеченцев и ингушей. Застойные годы также оказали губительное воз действие на развитие духовной культуры вайнахов. Под флагом борьбы «с вредными пережитками прошлого» или «борьбы с религией» подвергались развенчанию и выкорчевыванию даже самые святые традиции и обычаи вайнахов, составляющие самую суть этнической культуры. В результате мы наблюдаем продолжение той грустной тенденции, о которой писал 3. Мальсагов, что многие поколения вайнахов не знают народных обычаев, родного языка. Исчезли некоторые ингушские национальные обычаи, обряды, ритуалы, представляющие большую эстетическую ценность и имеющие воспитательное значение. Это свадебные песни, музыка, танцы. Современные ингушские свадьбы проходят чаще всего без увеселительных мероприятий.
Если профессор Д. Мальсагов сокрушался, что во времена царизма «совершенно исчезли свадебные, похоронные и другие бытовые песни», то во времена культа личности и застоя национальные песни и даже танцы исчезли и со свадеб.
Ничто не остается безнаказанным. Общество пожинает последствия забвения его представителями святая святых — родного языка и обычаев: падение нравственности, неуважение или не почитание старших, пошатнувшийся закон гостеприимства, роковые издержки в воспитании (нигилизм, эгоизм, инфантильность и др.).
«Вместе с родным языком ребенок впитывает и обычаи свое го народа: уважение к родным, близким, к людям, ко всему живому, к своему селу, городу, стране, к труду, к земле и др., ибо в языке более чем в чем-либо другом отражается все миропонимание своего народа, природа страны и история народа», — писал К. Ушинский.
В чеченских и ингушск

В чеченских и ингушских языках мотт имеет значение не только «язык», но и «этика», «искусство общения». Наьха мотт ховш ва (буквально — владеет человеческим языком), — говорят о человеке, умеющем и с людьми считаться и себя подать правильно. Наьха мотт ховш вац (буквально — не владеет человеческим языком) — нелестный отзыв о человеке, который не умет вести себя. Вайнаьха мотт хара — это знание и родного языка, и народных обычаев, и традиций. Гибель языка — это гибель культуры и гибель самого народа, которому эта культура принадлежит. «Где не погибло слово, там и дело еще не погибло», — утверждал А. И. Герцен.
Историческая ценность изучения родных языков и этнографии несомненна. Знание обычаев народа, к которому человек принадлежит, делает его жизнь богаче, полнокровней.

СОСТАВ СЕМЬИ. ВНУТРИСЕМЕЙНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
В XIX — начале XX вв. большое значение в жизни ингушей имела так называемая семейная община или иначе — большая патриархальная семья. В 80-х годах XIX в. Н. Н. Харузин в своих заметках отмечал, что чеченцы и ингуши живут большими семьями, имеющими до 10 взрослых мужчин, но семьи до 27 человек были уже как исключение. Далее он говорил о том, что глава семьи, цIен-да, являлся единственным распорядителем семейного состояния. После его смерти главенство переходило к его старшему сыну*.
Констатируя существование у народов Кавказа двух исторических форм семейной общины: более архаической — первобытно-демократической и более поздней — патриархальное перерождение большой семьи («отцовская семья»), М. О. Косвен подчеркивает, что для первой характерны коллективная собственность, коллективное производство и потребление, чему соответствует стойкий демократизм внутренних отношений и управления такой общины. Глава общины — выборный, не обладает неограниченной властью, советуется с членами семьи. Другой тип, при наличии сохраняющегося коллективного производства и потребления, отличается проникновением в семейную общину начала частной собственности в виде тенденции главы семьи стать неограниченным распорядителем хозяйства и семейного имущества, вырастает и его личная власть. Архаическая семейная община достигала 100 и более человек. С дальнейшим развитием семейной общины уменьшается и ее численность. Так, когда семья еще сохраняла в той или иной мере демократический характер, ее численность состояла из 40—60 человек, а семья последнего этапа истории семейной общины — из 15—20 человек*.
По свидетельству путешественника Штедера (XIX в.), семейные общины у карабулаков включали 70 мужчин*. Эти общины, по предположению Б. Далгата, состояли из нескольких дворов, и их внутренний строй, структура внутрисемейных отношений характеризовали коллективизм и равенство. Б. Далгат аргументирует свои предположения ссылками на путешественника XVIII в. Рейнекса, «который встречал у чеченцев дворы, состоящие из 40—50 человек...»*
По словам М. О. Косвена, в XVIII в. у ингушей господствующее положение занимала уже патриархальная семья, включающая в свой состав 40—60 человек близких родственников. Отношения между ними имели авторитарный и деспотический характер. Ссылаясь на Рейнекса, М. О. Косвен отмечает, что «каждая семья с прадедовских времен живет нераздельно, в одном доме и владеет им совместно. Наименьшая семья имеет от 5 до 10 боеспособных мужчин, другие — больше»*.
Как свидетельствует грузинский советский этнограф В. Д. Итонишвили, большие семьи существовали у горных ингушей до конца XIX в., а в некоторых случаях и в первой четверти XX в. Они были немногочисленны, во многом утратили свои демократические порядки и состояли, как правило, из 3—4 поколений* (отец и мать, иногда дед и прадед, прабабушка и бабушка, сыновья — женатые и неженатые, дочери — незамужние и овдовевшие, внуки).
Вайнахам присуще хранить верность роду, фамилии. Это — круг родственников, берущих начало от общего предка. Ингуш, как и чеченец, может перечислить последовательно имена 8—10 и больше поколений своих предков.

Некоторая часть семей до середины XIX в. жила в башнях, особенно в горных районах. Вайнахская башенная архитектура поражала и поражает как дореволюционных историков, географов и архитекторов, так и сегодняшних ученых, туристов и всех, кому пришлось побывать в горных районах республики, в частности, в Таргимской котловине, в районе Малхистов, что в переводе на русский язык означает «рядом с солнцем», то есть граничащие с солнцем своим величием, высоким мастерством и монументальностью.
Архитектурное искусство чеченцев и ингушей является подлинно народным искусством, оно правдиво отражает реальность, действительность жизни народа. Его особенность в том, что здесь нет блеска, пышности, здесь формы рациональны, красота — в гармонии форм.
Что из себя представляли жилые башни? В центре башни устанавливался столб из отесаных камней для опоры перекрытий. Крыша была земляная, плоская. В стенах жилых башен устраивались бойницы и смотровые отверстия. Окна были небольших размеров и располагались на большом расстоянии друг от друга. Внутри башни было темно и прохладно. Вход в башню делали через нижнее, хозяйственное помещение, а чаще — со второго этажа, жилой части башни, которая имела наружную дверь. Днем сюда ставили лестницу, а ночью ее убирали. Перед дверью строился балкончик, прикрывающий дверь из башни. Это были жилые-боевые башни. В случае опасности они превращались в крепость.
На каждом этаже жилой башни было по одному помещению, площадь которого составляла 40—50 м2. На первом этаже держа ли скот, а в одном из его отсеков находился очаг, над которым спускалась очажная цепь. На потолочных балках были приделаны крюки, чтобы подвешивать туши животных. Нижняя часть этажа отгораживалась под запасы зерна или под хлев. Основным жилым помещением был второй этаж. По бокам, вдоль стен башен была смонтированы нары, на которые днем укладывали собранную и по крытую покрывалом постель, а вдоль нар расстилали войлочные ковры — истинги, овечьи и козлиные шкуры. Ночью на этих нарах располагалась семья. Для молодоженов помещение перегораживалось.
Домашняя утварь размещалась в нишах стен. Ночью зажигали лучины, а в более поздние времена — во второй половине XIX— XX вв. — керосиновые лампы.
Третий этаж башни предназначался для гостей — гостиная-кунацкая. Она была лучше других оформлена. Здесь стояли деревянные резные кровати, низкий на трех ножках столик и такие же стулья. Когда не было гостей, там располагался глава семьи, а когда подрастали дети, здесь жили старшие сыновья.
Большие семьи дольше сохранились у ингушей. Натуральное хозяйство, отсутствие плодородных земель предопределяли необходимость трудовой кооперации и коллективных форм ведения хозяйства.
Существование больших семей здесь поддерживалось опасностью перед постоянными набегами кабардинских и ногайских князей.
Как правило, большие семьи имели карликовые земельные участки, расположенные на склонах гор и усеянные камнями. Обработка земли в связи с этим требовала от горца нечеловеческих усилий. Орудия труда были несовершенны. «Пародируя известную поговорку о каталонцах, — писали исследователи XIX века, — можно сказать, что горец хлеб свой делает из камня»*.

Существование больших семей было обусловлено, таким образом, целым комплексом причин: и суровыми природными условиями, и натуральным хозяйством, и несовершенной техникой. Большие семьи делились только в тех случаях, когда они слишком разрастались. Поводом к разделению (бувбовлар) в первую очередь была подымная система наделения землей, могли быть и бывали смерть отца и семейные разлады. Отделившиеся сыновья строили для себя отдельную саклю*, но продолжали совместно с отцом и друг с другом пользоваться землей. Так, в семье Ахриевых горного села Джейрах вплоть до 1890 года вместе жили двенадцать сыновей в возрасте от 22 до 40 лет (и примерно столько же дочерей), которые являлись детьми пяти братьев (Мургуста, Эльмурзы, Пхиди, Науруза и Тимурко). Аналогичный состав в конце XIX века имели и семьи Льяновых, Саутиевых. Семья Саутиева Товмарза Хаджи состояла из жены, 6 сыновей, 6 снох и 40 внуков. Она разделилась только после смерти отца*.
В таких семьях власть находилась, как правило, в руках старшего сына, считавшегося основным кормильцем семьи. Главенствующее положение за ним сохранялось и тогда, когда вырастали его собственные сыновья. Старший — цIен-да (хозяин дома) распоряжался всем имуществом семьи, осуществлял куплю, продажу части имущества, а также вел все хозяйственные дела. Доходы всех членов большой семьи находились также в распоряжении цIен-да. «Старший мужчина — глава семьи — был не только распорядителем хозяйственной деятельности, но и хозяином почти всего имущества семьи... Собственность домочадцев составляли только их личные вещи, преимущественно одежда, а у женщин только приданое»*
Но механизм принятия решения не был прост. Обычно цIен-да советовался с матерью, женой, братьями, а то и со старшими сыновьями. Но последнее слово оставалось за ним. Не простой была и структура взаимоотношений в семье.
Обязанности между членами большой семьи были строго распределены. ЦIен-да и старший сын в основном осуществляли общее руководство и управление, средние и младшие члены семьи мужского пола занимались посевом, охотой или уходом за скотом, рубкой дров и т. п. Снохи совместно вели домашнее хозяйство. При этом существовала сложная иерархия подчинения. «Младший брат повиновался старшему, сестра — брату, младшая невестка — старшей. С особенным почтением все относились к старшему из братьев, являвшемуся ближайшим помощником и возможным преемником главы семьи»*. О значении такого рода иерархических отношений свидетельствуют многие пословицы и поговорки. Так, например, одним из самых обидных заклинаний недоброжелателя считалось пожелание иметь семью, где старший не пользуется правом старшего, а младший не признает себя младшим*, то есть не считается со старшим.

Жена хозяина дома — цIен-нана (хозяйка дома) считалась основной распорядительницей в доме. Она ведала кухней, кладовыми. Ей подчинялись снохи, с ней считались и мужчины. Она участвовала в семейных советах, распоряжалась на свадьбах, похоронах, празднествах.
В конце XIX — начале XX вв. все члены семьи ингушского крестьянина, и тем более женщина, безропотно подчинялись даже самому несправедливому и властному деспоту-отцу, мирились со своим зависимым положением и авторитарной структурой внутрисемейных отношений. Среди сыновей были, правда, отдельные случаи неподчинения отцу-деспоту. Ингушская поговорка «Лаца ма лаца даь модж, лаьцача дIа ма хеца» — «Не бери отца за бороду, а взявши, не отпускай» (то есть: не спорь с отцом, а коль поспорил, доведи свое дело до конца) могла родиться лишь во времена ослабления авторитарной власти отца, в начале распада больших семей.
Развитие производительных сил ингушского общества предопределило процесс выделения из большой семьи малых семей. Раздел был тяжелым испытанием для семьи. Он вызревал долго. Общественное мнение всегда было против инициатора раздела семьи. Б. Далгат, например, пишет: «Выдел сыновей необязателен, но если сыновья были нехорошие, не ладили с отцом, то выделяли как после женитьбы, так и до женитьбы». И далее: «На дележ народ смотрел неодобрительно, большое счастье, если они живут в согласии; если они ссорятся, то скорее нужно разделить»*. Жить одной большой дружной семьей считалось высшим счастьем. На такие семьи старались равняться, они пользовались большим авторитетом*. Порой семью раздирали внутренние противоречия. Видимость благополучия, как свидетельствуют литературные источники и наш полевой материал, сохранялась, пока были живы цIен-да и цIен-нана. После смерти стариков большие семьи, как правило, распадались на малые. «В горных районах еще в XIX в. сохранялись большие семьи — по 40—50 человек. У равнинных чеченцев и ингушей уже тогда существовали только малые семьи-»* — писал А. С. Токарев. «Неразделенные семьи существо вали у ингушей до конца XIX в., в отдельных случаях они встречались и в первой четверти XX в.»*, — читаем мы у В. Д. Итонишвили.

Раздел хозяйства между выделившимися малыми семьями производили почтенные старики села, хорошо знающие адат и шариат. Для участия в разделе имущества цIен-да приглашал близких родственников, уважаемого представителя из семьи невестки, а также почетного старика своего рода. Разделу подлежало все имущество: скот, постройки, мебель, утварь и пр. Почетным людям сообщали число сыновей, их имена — бувболачар цIераш, — для определения долей доакъош. Состояние делилось между женатыми и неженатыми сыновьями, даже если последние были маленькие и оставались жить с родителями. Если не все сыновья были женаты и с родителями оставались жить юноши или несовершеннолетние сыновья, из всего наследства, подлежащего разделу между сыновьями, изымали такой же размер (сумму) калыма и других расходов, понесенных во время женитьбы старшего сына (сыновей) по числу неженатых. Все, что оставалось после изъятия предполагаемых расходов на женитьбу в будущем неженатых сыновей, подлежало дележу между всеми ими. Нередко бы вали случаи, когда всего состояния отца не хватало для того, что бы отложить на расходы для будущей женитьбы оставшихся сыновей. Тогда женатые сыновья, напротив, должны были из своего хозяйства выделить своим братьям разницу в виде оружия, коня, седла или других ценностей. Все это свидетельствует о том, что у ингушей в вопросах выделов сыновей строго соблюдались равноправие, демократия. Отец являлся пайщиком далеко не всегда. Он или отказывался от доли вообще или довольствовался 1/2 десятиной земли и оружием. В этом случае он и его жена чаще оставались с младшим сыном под одной крышей, реже — в отдельной сакле, тогда сыновья содержали родителей поочередно. Если родители оставались жить с младшим сыном, отец, как правило, отказывался от своей доли. Но если он не надеялся на сына, на его способности или жена была хворая и он предугадывал необходимость вторичной женитьбы, отец брал себе одну десятину земли и оружие. В отдельных случаях, если старики были еще крепкие, «они могли выделиться и в отдельную семью. Тогда он становился пайщиком. Но и в этом случае его доля составляла значительно меньшую часть долей сыновей.
Оружие и папаха для горца были предметами первой, необходимости. Они составляли часть его туалета (черкеска с газырями, серебряный пояс с кинжалом и папаха). Оружие было необходимо и потому, что у ингушей, как и у всех горцев Кавказа, существовал обычай кровной мести, а также случаи набегов соседних племен с целью грабежа скота, умыкания девушек и т. п.

Если отец при разделе требовал себе равную с сыновьями долю, то общественность села и особенно родственники осуждали» его*. В отличие от ингушей, у некоторых других народов Северного Кавказа «при разделах, совершавшихся при жизни главы семьи, он получал, напротив, большую, чем сыновья, долю»*. Так было у осетин, кумыков, чеченцев* и многих других народов Кавказа и Средней Азии.
Овдовевшая невестка получала долю, равную со всеми выделяющимися из большой семьи сторонами, если она имела сына. Собственно, долю получал за отца сын. Дочерям ничего не причиталось. «Дочерям не предоставлено по адату никакого права участвовать в дележе отцовского имения»*, — отмечает Ф. И. Леонтович: Считалось, что они «чужие люди», которые уйдут в «свой» дом, к мужу. Дети мужского пола, независимо от взаимоотношений с отцом, напротив, сохраняли полное право на наследство. Отец не волен был лишать сына его доли ни при каких условиях. Поэтому нельзя согласиться с Я. С. Смирновой, которая отмечает, что у кавказских горцев «самовольно отделившийся сын не получал наследства»*. Соблюдение у ингушей принципа справедливости и строгое следование адату в дележе имущества отмечали Ф. И. Леонтович, Б. Далгат и В. Д. Итонишвили. Первый пишет: «На домашнее имущество отец и сыновья имеют равное право, и последние могут заставить первого, когда им вздумается, делиться с ними, и по адату предоставляется им одинаковая доля с отцом»*. «Выгнать сына без его доли имущества из дома нельзя»* отмечает второй. «Разделение имущества между дольщиками происходило поровну, независимо от их положения, многодетный дольщик получал столько же имущества, сколько и бездетный», — читаем у третьего*. Каждый выделившийся сын получал часть дома или отдельную саклю (если сыновей было мало). Если дом нельзя было справедливо разделить между всеми выделявшимися малыми семьями, состояние переводилось в денежную форму. Выделявшиеся сыновья в этом случае получали свои доли деньгами или частично деньгами, частично движимым или недвижимым имуществом. Доли распределялись чаще по жребию, реже — по воле отца. Рождение новой семьи отмечалось застольем. Почетные старики, а вслед за ними и остальные выражали выделившимся семьям добрые пожелания*.
После смерти цIен-да власть и руководство в большой семье, как отмечалось выше, переходили к его старшему сыну. Соответственно изменялись роль и функции его жены. Молодой цIен-да, как правило, прислушивался к голосу старшей хозяйки — цIен-нана, которая некоторое время после смерти мужа продолжала оставаться в доме старшей. Эта роль постепенно переходила к же не старшего сына, цIен-да. Членами таких больших, сложных семей нередко были: овдовевшая сестра или дочь цIен-да с детьми, племянники или племянницы, незамужние сестры. Все члены семьи оказывали цIен-да всевозможные знаки уважения. В его присутствии никто не садился, даже взрослые сыновья могли сесть лишь после его неоднократного предложения и то, если в доме не было посторонних лиц. ЦIен-нана, напротив, могла сидеть при муже как в отсутствии, так и в присутствии посторонних. Это право она получала с возрастом, когда ее дети становились взрослыми и обзаводились собственными семьями. Принятию того или иного решения предшествовал так называемый совет семьи, на который цIен-да приглашал старших сыновей. Присутствовать на совете могла и цIен-нана. Управление семьей у нахов опиралось на принцип солидарности. С этой стороны она была близка к грузинской семейной общине*.

Большая семья представляла собой хорошо слаженный механизм. Жизнь ее была строго организована и регламентирована. От ношения между ее членами основывались на трех признаках: возраст, пол и положение в семье. Старшие по возрасту мужчины и дети цIен-да были более независимы во всех отношениях. Младшие по возрасту женщины и некровные члены семьи — невестки находились в подчинении у первых. Отношения же между братьями или между сестрами строились уже только по старшинству. И только отношения между невестками строились по возрасту их мужей: жены младших братьев почитали жену старшего брата, если даже она моложе их. Итак, внутрисемейные отношения можно иллюстрировать таблицей:

Если старший брат был намного старше остальных своих братьев и сестер, то последние его чтили как отца и оказывали ему все знаки внимания и уважения. В присутствии посторонних молодые члены семьи должны были стоять у двери и почтительно слушать беседу старших, оказывая при этом им всяческие услуги (подавать воду, накрывать стол, приносить им таз и кувшин для омовения и др.). Если же во время беседы старшего сына с гостем появлялся отец, то место у двери занимал уже старший сын, ранее принимавший гостя, а младшие оттеснялись дальше, ближе к порогу.
Обед подавали прежде всего цIен-да, затем — цIен-нана, далее — остальным мужчинам, затем — детям, золовкам. В последнюю очередь ели снохи. Младшая сноха ела самая последняя и нередко вставала из-за стола голодная*. Впрочем, по воле цIен-да за хьалхара шу — «за первый стол» могли сесть он и его жена, или они с женой и сыновьями, даже старшие дочери. Обычно пристойным считалось все то, что делалось с позволения главы семьи.
В женской половине семьи тоже было свое разделение труда. Младшие снохи выполняли всю «черную работу» — убирали в доме, мели двор, ухаживали за скотиной, носили воду, шили, стирали, пололи огород. Золовки занимались более легким трудом: учились шить, готовили себе приданое, убирали в гостиной, подавали на стол бехкеча хъаьшашта — гостям, особо чтимым. Хороший тон требовал, чтобы девушка одаривала гостя носовым платочком, сделанным ее собственным трудом.
Мужчины пахали, косили, рубили дрова, младшие из них возили воду. В зимнее время мужчины были относительно свободны от работ*.
Несмотря на сопротивление старшего поколения, большая семейная организация под влиянием роста производительных сил и внутренних противоречий распадалась. Процесс распада сложных семей и образование новых малых моногамных семей начался при мерно в 60—70-х годах прошлого столетия. «В конце XIX — начале XX века большая семья сохранялась преимущественно в горных местах. Это объяснялось малым удельным весом требующего большого труда земледелия и альпийским скотоводством, строго регламентирующим перемещение скота на дальние расстояния от дома, которые требовали наличия большого числа рабочих рук и такой внутренней организации, которая была бы способна обеспечить распределение функций в этом сложном, многопрофильном хозяйстве. Такой и была большая семья у горцев»*, — отмечает А. И. Робакидзе. «Если в горных районах большесемейная организация еще оставалась сравнительно распространенным явлением, то на равнине она уже в основном прекратила свое существование»* — пишет Я. С. Смирнова.

Господствующим типом семьи в большей части Ингушетии, и особенно в плоскостных ее районах, стала малая, индивидуальная семья. Она состояла чаще из представителей двух поколений — родителей и детей, реже включала в свой состав кого-нибудь из представителей старшего поколения и боковых родственников. Во главе малой семьи последнего состава стоял отец семейства. Иногда в состав малой семьи входил и кто-нибудь из родственников мужа: осиротевший племянник или овдовевшая сестра, тетя*.

В отличие от большой семьи, для которой характерно половозрастное разделение обязанностей, в малых семьях, если дети еще не выросли, все виды работ ложились на плечи супругов. Позже сыновья начинали помогать отцу, а дочери — матери*.

Выделение женатого сына в самостоятельную хозяйственную единицу происходило обычно через полгода или год после свадьбы, в течение которого создавалась материальная база новой семьи. «...Теперь при женитьбе строят сакли отдельно и по возможности ближе к родовой башне»*, — писал Б. Далгат. Создание новой хозяйственной ячейки общества сопровождалось не только изменением структуры большой семьи, но и трансформацией функций ее членов. Менялось прежде всего положение супругов и их детей, взаимоотношения членов семьи и распределение обязанностей между ними. Молодой хозяин приобретал право единоличного решения семейных вопросов. Одновременно он выполнял самые трудоемкие работы: заготовку дров и сена, строительство и ремонт дома, сарая, забора, крыши, трудоемкие полевые работы, воспитание подростков. Трудился он, согласно данным многих этнографических свидетельств, более заинтересованно и самоотверженно, чем в большой семье*.

Заметно изменялось положение женщины в малой семье. Круг ее обязанностей также увеличивался: кухня, уход и воспитание малолетних детей, уход за скотом, доставка воды, уборка помещений, двора, обмазка и побелка дома, помощь мужу в полевых работах и другие. Если в семье жила свекровь, то она брала на себя часть домашних обязанностей, помогала, в частности, в уходе за детьми. Отличаясь большим трудолюбием, ингушки до глубокой старости не отстранялись от домашнего труда: готовили пищу, штопали чулки, ткали сукно, шили суконную обувь, ухаживали за малыми детьми и тем самым высвобождали невестку для более трудных и ответственных дел. Психологически, как мы увидим ниже, женщина в малой семье чувствовала себя более самостоятельной и свободной, что не исключало в то же время сохранение авторитарных и даже деспотических отношений со стороны мужа.

ВОСПИТАНИЕ ДЕТЕЙ. ДЕТСКИЕ ИГРЫ

По теме воспитания вайнахского народа до настоящего времени специальных исследований, монографий не имеется. В то же время этой темы касались многие дореволюционные и советские исследователи: Ф. И. Леонтович, Н. Ф. Дубровин, Н. Ф. Грабовский, В. В. Сокольский, Н. Н. Харузин, Л. П. Пасынков, Я. С. Смирнова, В. Д. Итонишвили и др.*.

В условиях дореволюционной Чечено-Ингушетии здесь господствовало полунатуральное хозяйство и патриархально-феодальный быт, каждая семья стремилась иметь много детей. Счастливой считалась та, в которой было десять и более детей. Хорошими пожеланиями считались: «Да будет у тебя семеро сыновей», «Пусть много сыновей у тебя вырастет». «Иметь детей считалось большим счастьем, а неимение — несчастьем и наказанием божьим»*, — говорил Б. Далгат.

Благополучием семьи считалось наличие большого количества детей мужского пола. Женщина сама нуждалась в защите со стороны отца и брата. Она не была и материальным производителем. Этим объяснялось нежелание иметь большое число детей женского пола. Это заключение косвенно подтверждалось и анализом этимологии женских имен: «Цаэш» — «Не нужна», «Тоийта» — «Хватит, достаточно», «Сацийта» — «Остановись», «Прекрати». Такие имена давались, когда в семье рождались одни девочки или много девочек. В семье, где есть мальчики, рождение девочек тоже было событием радостным. Об этом свидетельствуют, например, такие антонимы, как «Дашув» — «Золото», «Кхокх» — «Голубка», «Бирлянт» — «Бриллиант». Когда в семье дети умирали или их рождалось мало, им давали имена: Ваха (мужской пол), Яха (женский пол), что означало «Живи», или Вахит (мужской пол), Яхита (женский пол) — «Чтобы жил (жила)» или «Пусть живет».

Матери, не имеющей дочери, или сестре, не имеющей сестры, сочувствовали. Так, йо I йоаца нана а, йиша йоаца йиша а, къа долаш ба — говорят в народе и поныне.

Рождение ребенка мужского пола было радостным событием в семье. Дети 7—10 лет при первом сообщении о появлении ребенка бежали, обгоняя друг друга, чтобы первыми сообщить приятную весть ближайшим родственникам и соседям. Маленьких «гонцов» вознаграждали за сообщение (деньги, подарки, угощение и т. п.) — в зависимости от того, что значило для них это сообщение о появлении продолжателя рода.

Затем приходили родственники (близкие, далекие), соседи с поздравлениями и угощениями (куры, пироги, чIаьпилгаш и т. п.), с пожеланиями: «Да будь он (новорожденный) семи братьям брат, вашей защитой и опорой» и т. п.

Затем семья, в которую вселилось торжество, готовила званый обед для гостей, а в некоторых семьях проводили религиозный об ряд — мовлат (инг.). А отдельные состоятельные семьи организовывали скачки с призами для победителей, в которых принимали участие все желающие наездники не только из села, но и всей округи.

Наречению ребенку имени придавали большое значение. Имя пытались подобрать известного человека в селе, во всей Чечне или Ингушетии. Считалось, что новорожденный должен быть таким же прославленным или храбрым, уважаемым в народе за добродетели.

Кроме того с введением мусульманской религии вайнахи ста ли нарекать своих детей именами из священнописания, то есть именами святых: Хасан, Хусейн, Мухамед, Саид, Петимат, Хава и др. О наречении детей именами у ингушей Н. Ф. Грабовский пи сал: «У ингушей нет раз и навсегда установленных имен для наречения новорожденных. Чаще всего в этих случаях даются магометанские имена, но иногда ингуш любит назвать своего ребенка каким-нибудь предметом, как например: Борз (волк), Оалхазар (птица), Наж (дуб), Тепча (пистолет) и т. д. Затем ингуши охотно дают имена в честь каких-нибудь уважаемых людей, не исключая русских...»*. Детям с раннего возраста прививали уважение к родителям. Народная мудрость гласит: «Выученное в молодости, как написанное на камне»*. Им внушали, что повышать голос на родителей и проявлять неповиновение — большой позор перед обществом, родственниками, большой грех. «Дети, как мужского пола, так и женского пола, несмотря на возраст их находятся в полной зависимости от своих родителей, как от отца, так равно и от матери. Они должны во всех отношениях им повиноваться со смирением и глубочайшим почтением, принимать всякое от них приказание, безропотно исполнять их и без сопротивления терпеть всякое наказание от своих родителей»*, — писал Ф. И. Леонтович.

Образец поведения родителей, их семейный образ жизни, характер взаимоотношений между ними оказывают большое влияние на образ жизни молодых. Поэтому родители всячески, поддерживают авторитет друг друга перед детьми. В случае расхождения мнения между собой родители выясняли его без присутствия детей. Поэтому дети высоко чтили своих родителей. Их слово для детей любого возраста было законом. Недаром в народе говорят: «Со смертью матери с груди сына и дочери падает ароматный цветок». Такое воспитание неизбежно порождало верность традициям, стремление пользоваться в своем поведении готовыми нормами и образцами. Об этом свидетельствует и устное народное творчество вайнахов: «Пусть не родит мать вероломного сына. Если родится — пусть не вырастет, чтобы топтать эту землю. Вероломства сына лучше — блудливая дочь. Пусть мать не родит сына без достоинства, а если родится — пусть не проживет, пока лепешка спечется. Если по своей судьбе он все-таки вырастет, пусть смерть его постигнет...»*.

Как уже отмечалось выше, многодетная семья считалась идеалом, а воспитательные функции были важнейшими функциями в семье.

Трудовая деятельность в вайнахской семье служила арсеналом воспитательных средств, а воспитание не являлось специальным процессом. Нормы поведения и взаимоотношений членов семьи определялись половозрастным признаком. Младшие члены семьи не должны были разговаривать со старшими сидя, если те стоят. Особенно это соблюдалось между не членами семьи, В соответствии с этим в Чечено-Ингушетии, как и вообще на Кавказе, самым большим уважением пользовались пожилые люди и, прежде всего, глава семьи. «В семейном быту вайнахов была характер ной согласованность действий старшего с мнением совершеннолетних членов семьи», — читаем мы у доктора исторических наук В. Дж. Итонишвили*.

Таким образом, в конце XIX — начале XX в. у вайнахского народа основным типом семьи в плоскостной части Чечни и Ингушетии была малая, двухпоколенная, индивидуальная семья — «дезал» (инг.), «доьзал» (чеч.). Но в ней преобладали еще такие черты большесемейной общины, как приоритет мужчины, являвшегося главой семьи и распорядителем имущества. Особое покровительство мужского пола объяснялось, как отмечалось выше, что они — кормильцы семьи, продолжатели рода, защитники страны. «Мальчик — будущий мужчина и боец, продолжатель рода», — отмечал А. Бергер*.

Воспитание у вайнахов носило народный характер. Еще К. Д. Ушинский отмечал: «Есть одна только общая для всех при рожденная наклонность, на которую всегда может рассчитывать воспитание: это то, что мы называем народностью».

Народная педагогика вайнахского народа отличалась гуманностью методов воспитания. Основными методами воспитания были, как уже отмечалось, методы убеждения, внушения, личный пример.

Вайнахи стремились всесторонне воспитывать своих детей: умственно, физически, нравственно, эстетически, прививать им любовь к труду, хотя условия жизни для такого воспитания были крайне ограничены. Так, вайнахи глубоко почитали умственно развитых людей. К такому ходили советоваться. Умным считали умудренного жизненным опытом человека, старшего в роду, семье или образованного в силу своих возможностей — в городах или у аталыков.

Родители внушали своим детям, что у таких людей надо учится, перенимать их умение, их советы («хIаькъал хIаьэца хьайна») и мудрость, учиться мудрости, то есть поступать мудро.

Одним из элементов системы воспитания в состоятельных семьях ингушей был обычай отдавать детей на воспитание в чужие в социально-экономическом отношении семьи, стоящие ниже их семьи (аталычество). Лишь отдельные состоятельные семьи, имеющие необходимые связи, могли отдать своих детей в русские, кабардинские, черкесские семьи. Отдавали главным образом мальчиков (7—14, 15 лет).

Редко, но практиковали и отдачу девочек в возрасте 10 лет. Полевой материал свидетельствует о том, что девочек отдавали лишь в семьи, с которыми имелись родственные связи.

Широкого распространения в Ингушетии аталычество не получило в силу неглубокой социальной дифференциации народа, а в Чечне оно вообще не было распространено. Оно и проникло в Ингушетию лишь во 2-ой половине XIX в. и было заимствовано у соседних кавказских народов. Об этом свидетельствует Б. Далгат: «Аталычество или обычай отдавать ребенка своего на воспитание в чужой род, вдали от Родины, столь часто практиковавшееся у...черкесского племени, кабардинцев, пограничных с ними осетин и кумыков, также совершенно чуждо настоящим горным обитателям Чечни. Зато плоскостные ингуши и чеченцы заимствовали этот обычай у соседей и посылали иногда своих детей к кабардинцам и кумыкам, как к более культурным народам, на воспитание»*.

Пример воспитания ингушских детей дает нам полевой материал. Так, ингушский революционер Иналук Гайтиевич Мальсагов учился и воспитывался в русской семье; Гапур Ахриев и его старшие братья воспитывались в семье русского врача революционера-демократа К. В. Борисевича.

Аталыки учили вайнахских детей грамоте, этике, поведению в обществе. Практиковалась у ингушей отдача одного из детей на воспитание или на постоянное жительство ближайшему родственнику, бездетному брату, дяде, сестре, которые материально были более обеспечены. Тем самым родители обеспечивали своего ребенка лучшей долей и одновременно оказывали помощь родственнику, не имеющему потомства.

В этом случае дети признавали своими родителями приемных отца и мать и продолжали их род. Передача на воспитание ребенка никакими специальными обрядами не сопровождалась. Лишь новая семья, куда переходил ребенок, готовила праздничный обед, в котором родители ребенка могли принять или не принять участие.

Формы усыновления и воспитания детей выполняли главным образом несколько функций: взаимопомощи, взаимоподдержки, коммуникации и воспитания.

Следовательно, и аталычество и усыновление детей более обеспеченными семьями способствовали умственному, физическому, нравственному и эстетическому воспитанию.

Об умственном развитии, смекалке молодежи часто судили и по ее участию в вечеринках, на свадьбах, где она собиралась, веселилась, устраивала танцы, «зоахалол» дувцаш (сватовство девушек). Это были признанные обществом встречи и развлечения молодежи. Хотя «зоахалол» имел лишь развлекательный характер, аллегорические вопросы, ответы, дискуссии, притчи, которыми сопровождался «зоахалол», поведение в это время девушки или молодого человека позволяли судить об их уме, сообразительности, находчивости, чувстве юмора и личностных качествах.

Наиболее удачные вопросы и ответы «зоахалол» становились известными на все село и даже за его пределами. Так, наш поле вой материал свидетельствует, что некий молодой человек задал девушке вопрос: «Как ты определишь связь между глазом и ухом?». Ответ девушки удовлетворил всех присутствующих и был высоко оценен. Она ответила: «Не говори об услышанном, если твои глаза этого не видели».

Родители и их дети уважали смекалистых, находчивых, остро умных людей. На молодежных вечеринках для поддержания беседы с друзьями юноши и девушки придумывали головоломки, за гадки, изречения.

Трудовое воспитание у ингушского народа являлось основой всех направлений воспитания. Праздность, безделье, как отмечалось выше, осуждались в народе. Дети сызмальства привлекались к участию в хозяйственной деятельности, в процессе которой и осуществлялось трудовое воспитание. Мать рано привлекала девочек к домашнему хозяйству.

Уже к 7—8 годам девочке регулярно поручалось прибрать в комнате, во всем доме, подмести двор, ухаживать за младшими детьми. В 9—10 лет она мыла пол, убирала посуду, кормила птицу, носила воду из колодца. В 11 —12 лет — стирала белье младших братьев и сестер, поила скотину. В 13—14 лет девочек учи ли этикету, необходимому для соблюдения в гостях и семье, обучали шитью, вышиванию, приучали готовить несложные блюда.

До 9—10 лет воспитанием мальчиков занималась мать, затем — отец, дедушка. С этих пор мальчиков приучали к трудоемким работам — они ездили со старшими на мельницу, в лес за дровами, копнили сено, участвовали в уборке урожая. Им поручалось выгонять скот на пастбище, пасти его в течение дня, ухаживать за лошадьми, кормить, купать их на речке.

Карликовые земельные участки, расположенные на склонах гор и усеянные камнями, суровые условия природы требовали от горца нечеловеческих усилий, тем более, что орудия труда были несовершенными. Все это заставляло горца физически развивать своих детей, особенно детей мужского пола. Это отразилось и в народном фольклоре: «У кого летом не вскипит в голове мозг, у того зимой не будет кипеть в котле». Или: «У пастуха, рано встающего, овца родила двух ягнят»*; «У чабана, что до зари встает, отара приносит двойной приплод»; «У лисы снующей полон был живот»; «Хвост облез у волка, что в норе сидит весь год»*.

Совершеннолетие для юноши наступало в 15— 16 лет, когда ему поручалось выполнять трудоемкие работы. Он мог носить оружие и, по адату, вступать в брак. Актом совершеннолетия являлся приход (приезд) его к матрилинейному дяде с подарком, который дарил ему коня. Этот акт позволял юноше отныне обращаться с дядей как с равным, сидеть, говорить с ним как взрослый со взрослым*.

Для девочек этот возраст наступал раньше — в 14 лет. В этом возрасте ее можно было сватать. В доме, где имелась девушка на выданье, ворота двора до поздней ночи должны были быть настежь открытыми.

Физическому развитию и воспитанию детей и особенно мальчиков вайнахи придавали большое значение в силу указанных выше причин. Этого требовала прежде всего необходимость защиты своего отечества, села, родичей, а также существующий среди вайнахов обычай кровной мести.

К физическому воспитанию относились: верховая езда, борьба, прыжки, метание камней, дротиков, копьев и пр. Отец или старший брат рано начинали обучать сына (брата) верховой езде, с тех пор, когда он стал держаться в седле. В юношеском возрасте они могли принимать участие в конных состязаниях.

Ежегодно в весенне-летнее время на окраине села молодежь устраивала конные состязания. Об их организации гонцы извещали жителей близлежащих сел.

Юноши к ним готовились заблаговременно. «Смелые наездники приучают своих лошадей бросаться с утесов и с крутых берегов рек, не разбирая высот оных. Такой отчаянный навык, подвергавший всякий раз жизнь седока-джигита вместе с лошадью видимой опасности, нередко спасает от опасности попасться в руки неприятеля при случае близкой погони»*, — пишет С. Броневский.

Такое воспитание прививало мальчикам любовь к ездовому спорту, закаляло их, воспитывало у них мужество, волю. «Западного человека прежде всего у кавказца удивляет живость его нескованной ритмики, его пластическая подвижность, его любовь к борьбе, к конским ристалищам, к метанию дротиков, его умеренность в пище, любовь к свободе, к быстроте перемещений, его кочевые склонности обожествлять солнце и коня, самое быстрое в видимом им мире светило и самое быстроногое животное»*, — пишет Л. П. Пасынков. Подростки мужского пола часто в свободное время устраивали состязания, в которых они пробовали свои силы, выносливость, храбрость и изворотливость. Старшие братья, а иногда и отцы, провоцировали подобные состязания подростков мальчиков. Они становились свидетелями таких игрищ и оскорблялись за побежденных сыновей, давали им дельные советы, необходимые в состязаниях. «У чеченцев мужчина (как и у ингушей. — Ф. К.), наблюдая драки подростков, хвалит победителя и дразнит побежденных»*, — пишет советский этнограф Я. С. Смирнова.

Физическому воспитанию и закаливанию детей способствовали такие игры, как «гIолг» — альчики, «бургац» — мяч, «кулл» — деревянные остроконечные палочки, «адар» — состязание в беге, «кIалтохарг» — борьба (уложить на лопатки), «кхувсавалар» — прыжки, «говраш хахкар» — конный спорт, «Iад» — стрельба из лука, метание камней, фехтование на шашках и кинжалах, го нение волчка из коровьего рога на льду — «маркъилгаш», соревнование кто выше полезет на дерево или столб, поднятие тяжелых камней на высоту, катание на санках — «соалоз» и самодельных лыжах — «когсоалоз» и др. «Военные игры кавказцев, как решительно у всех народов земного шара, — порождение инстинкта самозащиты, обороны, а не нападения. Примерные игры вырабатывали боевой опыт, их ритм»*, — писал Л. П. Пасынков. Такие игры с раннего детства закаляли детей, воспитывали их сильными, ловкими и волевыми. Народная поговорка гласит: «Кто последнее отдаст, — тот щедр, а кто чем попало ударит, — тот храбр»*.

К юношеским конным состязаниям готовились и девушки. Они интересовались ходом состязаний и их результатами. Для победителей готовили подарки, вышивали носовые платки, шили «байракхаш» — флажки из шелка. Девушки из состоятельных семей шили, кроме того, пуховые башлыки «палчакхаш». Девушки вместе с братьями ездили на эти состязания, где от их имени победителям вручались награды. Для каждого молодого человека такой подарок являлся символом его большого успеха среди девушек, и не было высшей награды и радости для него.

НРАВСТВЕННОЕ ВОСПИТАНИЕ

Воспитанию правил поведения дома и в обществе вайнахи придавали важное значение, и поэтому ему уделялось большое внимание в семье.

Так, одним из методов народного воспитания является личный пример: выдержка старшего в любой ситуации. Отец, брат (старший) должны были быть примером для детей — вырасти как отец, брат или известный человек в семье, округе, стать дика къонах (стаг — чеч.) — хорошим мужчиной, дика сесаг — хорошей женщиной, дика йоI — хорошей девушкой — эта цель ставилась перед каждым.

В советское время пример такого рода давно переступил семейные и национальные границы. Образцами для подражания стали вожди революции и государства, передовики производства, героя гражданской и Отечественной войн, отличники учебы, производства, воинской службы.

В вайнахской традиционной семье цIен-да (глава семьи) и старший сын в основном осуществляли общее руководство в семье. Высоко чтилось воспитание у детей умения владеть собой, трудолюбие, уважение к старшим. Детям прививали уважение к родителям с раннего детства. Особо чтили мать. К этому призывала и религия. Им внушали, что повысить голос на родителей и проявить неповиновение им — большой позор, постыдное дело перед обществом, селом, родичами. Таких не уважали родственники, односельчане.

Неотъемлемой частью традиционного воспитания у вайнахского народа были обычаи избегания между родителями и детьми, в особенности между детьми и отцами поощрялась внешняя сдержанность между ними*. Отец при взрослых детях (подростках) не должен пить, курить, а если ему за пятьдесят, он должен отказаться от того и другого.

Избегание генетически не связано с патриархальной приниженностью младших членов семьи, хотя оно у некоторых и ассоциируется с ней (приниженностью). Избегания — табу выполняли социальную функцию и функцию защитного характера. В таком контексте в избегании находят свое выражение стыд, скромность, уважение, нежелание психологически травмировать другого. В народе говорят: «Хоза гIулакх — ах дуне да» — «Вежливое, тактич ное поведение (человека) — половина его жизни». Или: «Нах бовза ма гIерта — нах беза гIерта» — «Не старайся людей познавать, а старайся людей уважать». «Эхь — имама дакъа да». — «Скромность, стыдливость — составная часть благочестия».

Эти пережиточные стандарты общения сохраняются в известной мере и по сей день. Это одна из форм традиционно-бытовой культуры народов Кавказа (чеченского, ингушского, адыгейского, кабардинского, балкарского и др.). Но при этом существовала сложная иерархия подчинения. Младший брат повиновался старшему, сестра — брату, младшая невестка — старшей. С особым почтением все относились к старшему из братьев, являвшемуся ближайшим помощником и возможным преемником главы семьи*.

Безделье, болтливость детей решительно осуждались и осуждаются у вайнахов. Народная пословица гласит: «Дер дайначара даьр дийцад, воча тIехьено даьй бийцаб» — «Праздные (люди) прошлыми заслугами гордятся, плохие потомки делами предков гордятся»*. Многие пословицы вайнахского народа подчеркивают трудовые качества человека и ценят его по трудовым делам и поступкам. Высоко чтилось ласковое и доброе слово, которым надо было встретить гостя, соседа, родственника, друга. Народные поговорки гласят: «У доброго слова огромная сила, оно на вершине снега растопило», «Ласковым словом сумели выманить змею из щели»*.

Распространенной и поныне является традиция, когда молодые люди (мужчины) при встрече со старшими и женщинами любого возраста проявляют этикет. Они к ним обращаются со словами: «Чем могу быть полезен? Я готов к любому поручению. Если нужны деньги, скажите, не стесняйтесь, я могу дать».

Одним из непременных требований отца и деда к детям мужского пола было требование сдержать данное слово, коль ты его произнес. Свидетельством тому является устное народное творчество вайнахов. Так, мы читаем в чеченских героико-эпических песнях: «Чеченские (надо иметь в виду и ингушские. — Ф. К.) героические песни ратуют за любовь к родине, товарищеское доверие и дружбу, верность слову, чувство чести и благородства, помощь слабому, женщине, соблюдение чувства собственного достоинства, храбрость, решительность, стойкость и выдержку»*.

Этими качествами определялось, каким вырастет подросток. Народная поговорка гласит: «Слово коль нарушил ты, то и клятву ты сдержать сумеешь вряд ли».

Нравственно воспитанным считался тот, кто традицию гостеприимства высоко чтил и соблюдал. Детей учили (родители, бабушка, дедушка) как встретить гостя, куда его посадить, предложить освежиться с дороги, угостить. Дети являлись свидетелями того, как их родители радушно, с большими почестями встречали гостя, если даже он пришел глубокой ночью. Большое значение придавалось радушной встрече гостя.

В присутствии отца сыновья не садились, а младшие дети — в присутствии старшего брата. Такой этикет строго соблюдался.

Особенно в присутствии гостя и в гостях. В семейном кругу дети при родителях могли сесть и беседовать с ними, но при этом каждый должен был знать свое место (старший, младший). Это не касалось лишь самых младших, которые были в кругу семьи «важными» людьми. Им до 3—5 лет все было дозволено, но не в присутствии гостя.

В присутствии старших младшие не должны курить, пить, вести себя бестактно. В пути, транспорте, в любом общественном месте, дома, на улице младшие должны уступать место старшим, если даже у тебя имеется билет с указанием места. Если на улице, в общественном месте сидят почтенные люди, проходящий дол жен с ними поздороваться, хотя они и не знакомы. Или: когда сидят молодые люди, девушки, а проходят старшие (мужчины, женщины), сидящие должны встать на вытяжку и стоять, пока те не пройдут. Всадник никогда не проезжал через свое или чужое село, сидя в седле. Выражая свое уважение к его жителям, он спускался с седла и шел шагом, приветствуя при встрече сельчан. Такой этикет соблюдался (-ется) у адыгов и других народов Северного Кавказа*.

Если дети плохо ведут себя на улице, в общественном месте, старики, пусть и чужие, не должны проходить, не призвав их к порядку к тому же еще не спросив: «Чей ты?», «Почему позоришь родителей?», «Будь благоразумным!» — и дети быстро извинялись (извиняются) и переставали баловаться. А родители за участие в воспитании их детей бывали благодарны. Дети же при старости родителей были для них опорой, защитой.

Большое значение в воспитании детей вайнахи придавали привитию им чувства взаимопомощи, взаимоподдержки родственников, соседей, односельчан, особенно в период строительства дома, во время женитьбы, похорон. Помощь главным образом оказывали сиротам, материально необеспеченным семьям, пожилым и больным, и вообще всем, кто нуждался в помощи. Она выражалась в форме «белхи», куда молодежь и подростки шли с удовольствием. Там они работали, веселились, между делом устраивали танцы. Молодежь любила такие мероприятия.

ЭСТЕТИЧЕСКОЕ ВОСПИТАНИЕ

Эстетический вкус вайнахи старались привить детям обоего пола. Если мужчинам его прививали в красоте оформления ин терьера дома, ворот, сада, в одежде, музыке, то девочкам он прививался шире. Он выражался главным образом в развитии чувства красоты в одежде, убранстве дома, художественной вышивке с узорами национального орнамента, в ковровом деле, шитье, особенно свадебного туалета (платье — чокхи, шапочка, нагрудник и фартуки под чокхи, которые вышивались канителью из «золотых» нитей) и др.

Старинные вайнахские (ингушские и чеченские) ковры изготавливались из войлока. Они сшивались из вырезанных кусков, чаще окрашенных в зеленый, красный цвета. Вокруг каждой части рисунка пришивался белый шерстяной кант. По краям ковра изображался вайнахский орнамент, который украшал его. Он представлял из себя мотивы растительного характера.

В конце XIX в. у ингушей некоторое развитие получили золотошвейные работы. Таким шитьем украшались костюмы, шапочки, пояса, тесемки и предметы домашнего обихода.

ПОЛОЖЕНИЕ ЖЕНЩИНЫ В СЕМЬЕ

В период общинно-родового строя ингушки пользовались большим уважением и правами. К женщине (старшей) приходить могли за советом мужчины, считаясь с ее жизненным опытом, знанием обычаев, умением понять другого, желанием помочь. Мужчины не пересекали дороги старухам, ожидали, пока они пройдут, подобно тому, как молодые женщины пропускали мужчин. Проезжий останавливал лошадей, чтобы посадить на арбу прохожих пеших женщин, а сам шел пешком. Во время перемещения из одного села в другое, наряду с детьми, на подводу сажали представитель ниц слабого пола.

Полевой материал гласит о том, что при самых сильных столкновениях между кровниками, когда появлялась среди них женщина со снятым головным убором — платком, уважая ее, противники прекращали поединок. «Несмотря на внешнее бесправное положение свое, женщина при уме и энергии играет выдающуюся роль и в родовом быту народов»*, — писал Б. Далгат об ингушской женщине. Примерно к тому же заключению пришел и Н. Ф. Грабовский. Он свидетельствует, в частности, «что во второй половине XIX в. женщины-ингушки пользовались большими правами и свободой, хотя и были обременены большой долей труда»*.

Князь А. И. Барятинский в письме к своему преемнику, наместнику Кавказа, великому князю Михаилу отмечал, что «...воспитание туземных женщин должно занимать первое место в деле полного и окончательного умиротворения края, поскольку женщина по влиянию своему на семейство, как на хранилище народных нравов и обычаев, действует одинаково на привычки дитяти, возмужалого и старца»*.

С принятием ислама нормы ингушских адатов были пересмотрены. Они стали утверждать, что лучшими добродетелями женщины являются послушание, терпеливость и полная покорность мужу. Она во всем стала выполнять волю мужчины — мужа, свекра, деверя, а в девичестве — отца, деда, брата, дяди. Вдова, если она оставалась жить в семье покойного мужа, принимала любое решение, только посоветовавшись с братом мужа, даже если он был младше нее.

Воспитанная в полном повиновении мужчине, горянка, лишившись мужа, сына, оказывалась совершенно беспомощной. Это состояние отразилось в ингушском фольклоре: вдову называли «ишйла жеро» — несчастная (буквально — холодная) вдова; девушку, оставшуюся без брата или не имеющую его, — «ткъам бийна оалхазар», то есть птица с подбитым крылом.

Дочери в ингушской семье должны были быть во всем покорны родителям. Их могли отдавать замуж без их согласия. Отец, мог ее выдать за овдовевшего старика, за нежеланного ей, если он из достойной семьи, уважаемых людей. «Он (отец) содержит их, как знает, выдает замуж за кого хочет»*, — отмечает Ф. И. Леонтович. О том, что она просватана, девушка часто узнавала позже других членов семьи. Как правило, девушка безропотно соглашалась с решением родителей. Если же у нее был возлюбленный, она тайком оплакивала свою несчастную долю.

Но было бы ошибкой считать, что все браки заключались без согласия девушек и выдавали их за нежеланных им молодых людей. Чаще всего девушка знала, кто ее сватает, и давала свое согласие. Тем более, что девушка-ингушка не имела возможности общаться с молодыми людьми из неродственных семей. Поэтому у них не было выбора. Девушки вели затворническую жизнь. Круг их общения с молодежью был ограничен. Они могли увидеться с молодыми людьми или обмолвиться словами на свадьбе у родственников, соседей или в гостях, где могли быть и не родственники их семьи, а также у колодца, куда девушки ходили за водой, а парни приходили увидеть девушек, перекинуться с ними словами, а если какая и понравится, после ряда подобных встреч заслать сватов к ее родителям.

Выходить замуж без согласия родителей (едда маьре яхар — тайный выход замуж) у ингушского народа считалось (считается и поныне) позорным. В первое время члены семьи этой девушки не показывались людям на глаза. Считалось, что их семья опозорена. Из всех бед, которые могли постичь семью, худшей считалась та, когда позор касался женщины. Поэтому родители во избежание беды как можно раньше старались выдать дочь замуж.

Если семейная жизнь не удавалась, женщина без согласия мужа не могла уйти от него. На развод необходимо было также согласие ее родных. Патриархальная мораль требовала терпеливо и безропотно выносить обиды, тяжелый труд и другие испытания. «Единственный протест порабощенной женщины против насилия ее человеческой воли, принуждения родственников и дурного обращения мужа, — писал Ф. И. Леонтович, — выражается в бегстве ее из дому, где она переносит от своего господина-супруга все нравственные и физические пытки. Но ее опять, как проданную вещь, родственники возвращают мужу. Она снова бежит и снова переносит еще большие страдания»*. У ингушей, как и у многих народов Кавказа, Средней Азии и других восточных народов, женщина не имела права развода с мужем. Последний, напротив, мог сказать жене в присутствии трех свидетелей, что «оставляет» ее (аз йитай хьо) — и становился свободным. Сам мужчина, не смотря на мольбу жены, не желающей с ним жить, ходатайство ее родных, посылающих к нему почтенных стариков, мог «не оставить» жену.

Повторные браки также были привилегией только мужчин. А тот, кто мог осмелиться вступить в брак с официально неразведенной женщиной, вызывал кровную месть со стороны ее первого мужа и его родни. Часто мужчина, живущий в согласии со своей женой, в минуту гнева, подчас за малейшую ее провинность (не приветливая встреча гостя и т. п.) мог сказать магическое «аз йитай хьо» (я освобождаю тебя) — и жена, мать его детей, хозяйка, покорно, безропотно уходила из семьи.

В случае смерти кормильца — мужа или отца — женщине причиталась лишь восьмая часть наследства. Все недвижимое имущество переходило к сыну, а если его не было, к брату и другим мужчинам семьи. Последние, правда, при желании могли отказаться от своей доли в пользу дочерей умершего (если последний не имел сына). Ф. И. Леонтович справедливо отмечает, что «вообще адат не признает за женщиной никакой собственности, кроме калыма или кебина, получаемого от мужа, и жениховского подарка»*. Иными словами, судьба женщины зависела прежде всего от ада та и шариата, затем от воли мужчины, от его добродетелей и человеческих качеств.

В народной памяти немало печальных случаев разлуки детей и матери. Живя со вторым мужем, женщина не имела права воспитывать детей от первого брака. Она не могла даже видеться с ними. Мать обычно пыталась увидеть детей у своих родственников или соседей. Если осиротевшие дети воспитывались отцовской род ней, им внушали неприязнь к матери, которая обзавелась новой семьей. Если же дети воспитывались у ноанахой (у родных матери), мать, естественно, и навещала их, и помогала им. Отношение к си ротам со стороны родных матери было гуманней, чем со стороны родных умершего оцта. Но и в тех случаях, когда кормили и воспитывали сирот родственники матери, право распоряжаться их судьбой всегда оставалось за отцовскими родными. Повзрослевшие дети в 15—17 лет возвращались «домой» — к отцовской родне. Объяснялось это прежде всего патриархальными порядками, господствующими у ингушей в XIX — начале XX в.

Страшным злом для женщины было многоженство. Муж мог привести в свой дом новую жену. Если первая была достойной женщиной, пользующейся уважением и любовью в семье мужа, общественное мнение осуждало такого мужчину. Но если она не рожала мальчиков или вообще не имела детей, он получал право, санкционированное обществом, на новый брак. Постоянный страх быть оставленной мужем, страх перед его новым браком (энгар йоалаяр) воспитывали у женщины рабскую психологию, угодничество мужу, мужчинам в семье. Бездетная женщина, стараясь укрепить свое положение в семье, сама могла содействовать новому браку мужа, иногда выступая в качестве свахи. Женщина, сумевшая по ставить интересы мужа и его рода выше личных, пользовалась всеобщим уважением.

Но в сущности своей уважение и почитание женщины у ингушского народа сохранились. Параллельно со строгостью к женщине существовало и другое, самое теплое, доброжелательное отношение к ней. Таких семей было больше. О женщине говорили: как много зависит от нее, она может сплотить семью, родню. Хорошая женщина из посредственного мужчины может сделать князя, а плохая — из князя — батрака. Или: в доме, где женщина ласкова, и солнце ярче светит.

В семьи, где мужчины жестоки к женщинам, отказывались вы давать замуж дочерей и сестер.

ОБЫЧАИ ИЗБЕГАНИЯ И ТАБУИРОВАНИЯ ИМЕН

До последнего времени в этнографической литературе Кавказа проблема табуирования (запретов) многих семейно-бытовых отношений чеченцев и ингушей не получила более или менее полного освещения. Ценные сведения по данному вопросу имеются у таких дореволюционных и советских авторов, как Н. Ф. Грабовский, В. П. Пожидаев, Б. Далгат, а также в популярной книге советского лингвиста и кавказоведа профессора Н. Ф. Яковлева «Ингуши» и в работе Я. С. Смирновой по избеганию у адыгейцев*.

Попытку широкого изучения обычаев избегания у чеченцев и ингушей и сравнительного анализа табуирования у кавказских и азиатских народов предпринимает современный чеченский этнограф А. А. Исламов.*

Дореволюционный этнограф А. Даринский относил время возникновения обычаев избегания к периоду перехода от группового брака к индивидуальному, а причиной их появления считал желание утаить свой брак*. Крупнейший советский кавказовед М. О. Косвен приходит к выводу, что запреты и избегания появляются в «процессе перехода от матриархата к патриархату и, в частности к патрилокальному поселению»*. Советский этнограф Я. С. Смирнова придерживается той же точки зрения, что и М. О. Косвен. Избегание рассматривается как своеобразная условность, при помощи которой в формировавшемся отцовском обществе старались поддерживать «иллюзию отсутствия в данной семье «незаконно» вошедших в нее молодоженов и какой-либо связи между ними и родившимися у них детьми»*.

Полагаю, что этот вопрос требует специального изучения.

В своем первоначальном виде обычаи избегания у ингушей относились в равной мере к обоим полам, но с течением времени, по мере укрепления патриархальных отношений, вся тяжесть их ложилась на плечи женщины. Возникнув на ранних этапах развития общества, обычаи избегания у народов Кавказа, Европы, Америки и Азии на всем протяжении развития классового общества видоизменялись.

Со дня помолвки молодые люди у ингушей сталкивались с целой системой пережитков, со всевозможными запретами в семейно-родственных отношениях. Засватанная девушка избегала всех мужчин и взрослых женщин из рода жениха, исключение составляли несовершеннолетние дети. Если невеста случайно оказывалась на торжествах или похоронах у общих с женихом родственников, ее уводили в какое-нибудь укромное место, чтобы не стеснять ее присутствием родственников нареченного. Последние, напротив, искали встречи с невестой брата, деверя и т. д. и оказывали ей знаки внимания.

Во избежание прослыть нескромной, невоспитанной, невеста должна была особенно избегать встреч с женихом. Последний, напротив, обычно искал случая увидеть свою невесту, но тайно, скромно, чтобы не увидели старшие. Свидание жениха и невесты устраивали его друзья, подруги невесты, их молодые родственники. Подобные обычаи известны у народов Средней Азии и Казахстана. «Избегания между женихом и невестой, — пишет Н. А. Кисляков, —

Date: 2015-09-17; view: 1474; Нарушение авторских прав