Армейские традиции 4 page

— С удовольствием, сэр, — ответил он, чувствуя, как по спине пробежал неприятный холодок. — И когда же?

— Через две недели. В новолуние!

Вольф только что хвостом не вилял — столько в нем было энтузиазма.

— А нельзя ли узнать, в чем, собственно, состоит суть... э-э... экспедиции?

Вольф заговорщицки переглянулся со своим адъютантом, потом, возбужденно сверкая глазами, обернулся к Грею.

— Мы возьмем Квебек!

Итак, Вольф нашел себе «точку опоры». Или, точнее, ее нашел для него его испытанный разведчик Малькольм Стаббс. Грей ненадолго забежал к себе на квартиру, сунул в карман медальон с портретом Оливии и малыша и отправился разыскивать Стаббса.

Он не задумывался над тем, что скажет Малькольму. Слава богу, что он не нашел его сразу после того, как узнал о существовании любовницы-индианки и ее младенца. Он бы тогда просто набил

Стаббсу морду, не дожидаясь объяснений. Но за прошедшее время он успел поостыть. И теперь смотрел на дело более отстраненно.

По крайней мере, так он думал, пока не зашел и процветающую таверну — Малькольм разбирался в винах, и не нашел своего зятя за столом безмятежно пирующим в кругу друзей. Стаббс был человек из тех, про кого говорят «что положить, ч то поставить»: примерно пять футов четыре дюйма во всех измерениях, светловолосый, легко багровеющий что от возбуждения, что от вина.

Сейчас он, похоже, был одновременно и возбужден, и пьян: он хохотал над шуткой приятеля и размахивал пустым бокалом, призывая буфетчицу. Обернувшись, он увидел приближающегося Грея и вспыхнул, точно факел. Грей понял, что Малькольм много времени проводит под открытым небом: он обгорел не хуже самого Грея.

— Грей! — вскричал Стаббс. — Свет очей моих! Кой черт занес тебя в эту убогую глушь?

Тут он обратил внимание на выражение лица Грея, и его веселость несколько поувяла. Густые брови озадаченно насупились.

Долго гадать ему не пришлось. Грей наклонился через стол, опрокинув бокалы, и ухватил Стаббса за грудки.

— Идем со мной, свинья поганая, — прошипел он, наклонившись вплотную к родственнику, — или, клянусь, я тебя убью прямо тут!

Он отпустил его и выпрямился. Кровь гулко стучала у него в висках.

Стаббс потер шею. Он был оскорблен, застигнут врасплох — и напуган. Грей видел страх в его широко раскрытых голубых глазах. Стаббс медленно поднялся, сделав товарищам знак оставаться на своих местах.

— Не беспокойтесь, ребята, — сказал он, изо всех сил стараясь выглядеть как ни в чем не бывало. — Это мой кузен, дело семейное.

Грей увидел, как двое из них понимающе переглянулись, потом с опаской уставились на Грея. Значит, они тоже знают...

Он напряженно сделал Стаббсу знак следовать за ним, и они вышли за дверь, спокойно, стараясь не потерять лица. Оказавшись на улице, Грей немедленно схватил Стаббса за руку и поволок его за угол, в узкий переулок. Он сильно толкнул Стаббса, так что тот потерял равновесие и привалился к стене. Грей вышиб из под него ноги, потом наступил коленом ему на бедро, изо всех сил надавив

на мощную мышцу. Стаббс издал придушенный возглас, но все-таки не завопил.

Грей сунул руку в карман, трясущейся от ярости рукой достал медальон, сунул его под нос Стаббсу, а потом изо всех сил впечатал его ему в щеку. Стаббс взвыл, перехватил медальон, и Грей оставил его у него в руке и, пошатываясь, поднялся на ноги.

— Да как ты посмел? — осведомился он низким, угрожающим тоном. — Как ты посмел обесчестить свою жену, своего сына?

Малькольм тяжело дышал, одной рукой сжимал пострадавшее бедро, но мало-помалу приходил в себя.

— Это все ерунда, — сказал он. — Это не имеет никакого отношения к Оливии.

Он сглотнул, вытер губы и осторожно взглянул на медальон, который держал в руке.

— Мой малец, да? Славный... славный мальчуган. На меня похож, скажи, а?

Грей с размаху пнул его в живот.

Похож! прошипел он. — И другой твой сын тоже на тебя похож! Как ты мог?!

Малькольм разинул рот, но не издал ни звука. Он хватал воздух ртом, точно выброшенная на берег рыба. Грей наблюдал за ним без малейшей жалости. Он его еще разделает и поджарит на углях! Он наклонился, вынул из безвольной руки Стаббса медальон и сунул его обратно в карман.

Через некоторое время Стаббс все же сумел вздохнуть, и его лицо, которое сделалось было совсем лиловым, снова обрело свой нормальный кирпичный оттенок. В углах его рта скопилась слюна. Он облизнул губы, сплюнул и сел, тяжело дыша и глядя на Грея снизу вверх.

— Ну что, еще бить будешь?

— Пока нет.

— Это хорошо.

Он протянул руку, Грей взял ее и, крякнув, поднял Стаббса на ноги. Малькольм, все еще задыхаясь, привалился к стене и посмотрел на него.

— С каких это пор ты сделался гласом Божиим, а, Грей? Кто ты такой, чтобы судить меня, а?

Грей чуть не врезал ему снова, однако сдержался.

— Кто я такой? — переспросил он. Я, блядь, кузен Оливии, вот кто я такой! Ближайший родственник мужского мола, который имеется у нее на этом континенте! А ты, блядь, ее муж, если ты забыл — а ты явно забыл! Судить тебя? Это еще что за херня, блядун паршивый?

Малькольм закашлялся и сплюнул снова.

— Да. Ну... Я же тебе говорю, к Оливии это все никакого отношения не имеет. А стало быть, и к тебе тоже.

Он говорил с напускным спокойствием, однако Грей видел, как лихорадочно бьется жилка у него на шее, как бегают у него глаза.

— Ничего такого особенного в этом нет. Это, можно сказать, традиция такая. Все так делают...

Грей вскинул колено, ударив Стаббса по яйцам.

— Попробуй еще раз, — сказал он Стаббсу, который рухнул наземь и, стеная, скорчился в позе эмбриона. — Можешь не торопиться, я сегодня свободен.

Он почувствовал, что на него смотрят. Обернувшись, он увидел нескольких солдат, собравшихся у входа в проулок. Они колебались, не зная, что предпринять. Однако Грей по-прежнему был в мундире — тот слегка поистрепался, но знаки различия были видны отчетливо, — и, когда он грозно зыркнул на них глазами, они поспешно исчезли.

— По-хорошему, мне бы следовало тебя убить, прямо здесь, прямо сейчас, — сказал он Стаббсу несколько секунд спустя. Однако овладевший им гнев схлынул, пока он смотрел, как Стаббс корчится у него под ногами, и теперь он говорил устало.

— Конечно, для Оливии лучше было бы остаться вдовой — с тем имуществом, что она от тебя унаследует, — чем женой негодяя, который будет изменять ей с ее же подругами — и хорошо, если не с горничной.

Стаббс пробормотал что-то неразборчивое. Грей нагнулся, ухватил его за волосы и заставил приподнять голову.

— Что-что?

— Это... все не так.

Постанывая, держась за пах, Малькольм неуклюже поднялся поднялся, подтянув колени к животу. Он немного отдышался, уронив голову на колени, пока наконец не смог снова заговорить.

— Ты не понимаешь, да? — он говорил вполголоса, не поднимая головы. — Ты не видел того, что видел я. И... и не делал того, что приходилось делать мне.

— Ты о чем?

— Об... об убийствах. Нет, не в бою. Не в честном бою, лицом к лицу. Крестьяне. Женщины...

Грей увидел, как массивное горло Стаббса дернулось — он сглотнул.

— Я... мы... это тянется месяцами. Мы разоряем страну, жжем усадьбы, деревни...

Он тяжело вздохнул, его широкие плечи поникли.

— Солдаты, те не против. Половина из них с самого начала были грубыми скотами...

Он перевел дыхание.

— Им... им ничего не стоит пристрелить человека на пороге его собственного дома и овладеть его женой рядом с его трупом.

Он сглотнул снова.

— За скальпы платит не только Монкальм, — вполголоса сказал он. Грей не мог не расслышать, что голос у него срывается от боли и это была не физическая боль.

— Такое видел любой солдат, Малькольм, — сказал он почти мягко, немного помолчав. — Но ты же офицер. Твой долг — держать их в узде.

«Но это далеко не всегда возможно, кому и знать, как не тебе!» — подумал он.

— Знаю... ответил Малькольм и разрыдался. — Я не сумел!

Грей ждал, пока он всхлипывал и шмыгал носом. Грей чувствовал себя все более глупо и неловко. Наконец широкие плечи вздрогнули и опустились в последний раз.

Через некоторое время Малькольм сказал почти ровным тоном:

— Все ищут выход, так или иначе, верно? И выходов этих не так много. Выпивка, карты либо женщины.

Он поднял голову, подвинулся и сел поудобнее, слегка поморщившись.

— Тебя-то женщины особо не интересуют, верно? — добавил он, глядя на Грея.

Грей ощутил противную пустоту в животе, но вовремя осознал, что Малькольм говорит об этом как о чем-то само собой разумеющемся.

— Нет, — ответил он, переводя дыхание. — Я больше по части выпивки.

Малькольм кивнул и вытер нос рукавом.

— А мне выпивка не помогает, — признался он. Я пью, пока не усну, но ничего не забываю. И мне... мне это во сне потом спится. А насчет шлюх — я... ну, в общем, не хотелось бы подцепить заразу какую-нибудь, а то, не дай бог... Оливия, сам понимаешь, пробормотал он, потупившись. — В карты мне не везет, сказал он, прокашлявшись. — Но когда я сплю рядом с женщиной, тогда я могу спать спокойно.

Грей привалился к стене. Он чувствовал себя так, словно его самого избили, как Малькольма Стаббса. Яркие листья порхали на ветру, кружились в воздухе, опускались в грязь...

— Ладно, — сказал он наконец. — И что же ты собираешься делать?

— Не знаю, — ответил Стаббс равнодушным, безнадежным тоном. — Что-нибудь придумаю, наверно.

Грей нагнулся и протянул ему руку. Стаббс осторожно поднялся на ноги, кивнул Грею и заковылял к выходу из переулка, согнувшись и держась за низ живота, как будто у него вот-вот кишки вывалятся. Но на полпути остановился и обернулся через плечо.

Лицо у него было встревоженное и смущенное.

— А можно я все-таки... того... портрет-то заберу? Они ведь мои все-таки, Оливия и... и мой сын.

Грей испустил такой глубокий вздох, что он, казалось, проник до самого мозга костей. Ему казалось, будто он постарел сразу на тысячу лет.

Ну да, они твои, — сказал он и, порывшись в кармане, достал медальон и бережно опустил его в карман Стаббса. — Ты не забывай об этом, ладно?

Через два дня пришел конвой кораблей с войсками под командой адмирала Холмса. Город наводнили люди, алчущие нормального, не просоленного насквозь мяса, свежевыпеченного хлеба, выпивки и женщин. А на квартиру Грея явился курьер и передал ему пакет от брата и поклон от адмирала.

Пакет был невелик, но упакован на совесть: завернут в клеенку и перевязан шпагатом, а узел на шпагате был запечатан сургучом с печатью брата. Это было совершенно не похоже на Хэла: обычно его письма представляли собой наспех нацарапанные записки, составленные таким образом, чтобы передать суть минимальным количеством слов. Как правило, он не трудился даже подписывать их, не говоря уже о том, чтобы запечатывать.

Тому Берду этот пакет тоже чем-то не понравился: он отложил его в сторону, отдельно от прочей почты, да еще и придавил сверху большой бутылкой бренди, как будто боялся, что он сбежит. А возможно, Том подозревал, что бренди понадобится Грею, чтобы восстановить силы после изнурительного чтения письма длиннее одной страницы.

— Спасибо за заботу, Том! — усмехнулся Грей и потянулся за ножом для бумаг.

На самом деле лежавшее внутри письмо было короче страницы, не было снабжено ни подписью, ни приветствием и в целом выглядело как типичное письмо от Хэла:

«Минни хочет знать, не голодаешь ли ты там. Понятия не имею, что она намерена предпринять в случае, если ты ответишь, что голодаешь. Мальчишки желают знать, удалось ли тебе добыть скальпы — насчет твоего собственного скальпа они уверены, что он краснокожим не по зубам; сам я того же мнения. Будешь возвращаться домой — не забудь привезти три томагавка.

Вот твое пресс-папье; ювелир был весьма впечатлен качеством камня. Помимо этого, высылаю копию показаний Адамса. Его повесили вчера».

Помимо письма, в пакете был небольшой мешочек из плотной замши и документ официального вида, на нескольких листах плотной бумаги, сложенных и опечатанных — на этот раз печатью Георга II. Грей отложил бумаги в сторону, достал из походного сундучка оловянный кубок и до краев наполнил его бренди, заново подивившись предусмотрительности своего слуги.

Подготовившись таким образом, он сел, взял замшевый мешочек и вытряхнул из него себе на ладонь маленькое, но тяжелое золотое пресс-папье, сделанное в форме полумесяца среди морских волн. В пресс-папье был вделан ограненный и очень крупный сапфир, сверкавший на золоте, подобно вечерней звезде. «Где это Джейми Фрезер добыл такую штуковину?» — удивился Грей.

Он покрутил вещицу в руках, любуясь тонкой работой, потом отложил ее в сторону. Отхлебнул немного бренди, глядя па официальный документ так, словно тот грозил взорваться. У Грея были серьезные причины предполагать, что так оно и есть.

Он взвесил документ на руке и почувствовал, как ветерок из распахнутого окна приподнял его, точно парус, который вот-вот наполнится воздухом и захлопает на ветру.

Ну что ж, тянуть не имеет смысла. К тому же Хэл наверняка и так знает, о чем там говорится; рано или поздно он все равно расскажет это Грею, хочет он того или нет. Грей вздохнул, поставил кубок и взломал печать.

«Я, Бернард Дональд Адамс, даю эти показания без принуждения, по доброй воле...»

Вот как? В самом деле? Грей не знал почерка Адамса и не мог определить, написан ли этот документ собственноручно или под диктовку... Хотя нет, погодите. Грей пролистал страницы и посмотрел на подпись в конце. Та же рука. Понятно, значит, он писал это собственноручно.

Он прищурился, вглядываясь в текст. Почерк был ровный и твердый. Стало быть, эти показания не вытягивали из него под пытками. Возможно, это все-таки правда...

— Идиот! — сказал он себе. — Прочти это наконец и покончи с этим раз и навсегда!

Он залпом допил бренди, расправил бумаги и принялся наконец читать о том, как погиб его отец.

Герцог уже в течение некоторого времени подозревал о существовании якобитского кольца и вычислил троих людей, которых считал замешанными в эту историю. Тем не менее он не предпринимал попыток их уличить, пока не был выписан ордер на его собственный арест по обвинению в государственной измене. Узнав об этом, он немедленно послал за Адамсом, вызвав его в загородное поместье герцога в Эрлингдене.

Адамс не знал, много ли герцогу известно о его собственном участии в деле, но остаться в стороне не рискнул, опасаясь, что герцог, будучи арестован, донесет на него. Поэтому он вооружился пистолетом и под покровом ночи отправился в Эрлингден, прибыв туда перед самым рассветом.

Он постучался во внешние двери оранжереи, и герцог впустил его внутрь. Засим последовала «некая беседа».

«В тот день мне сделалось известно о том, что на герцога Пардлоу был выдан ордер на арест по обвинению в государственной измене. Я был встревожен, поскольку герцог прежде расспрашивал меня и некоторых моих коллег таким образом, что это заставило меня предположить, что он подозревает о существовании тайного движения, целью которого является восстановление династии Стюартов.

Я выступал против ареста герцога, поскольку не знал, сколь о многом он знает либо догадывается, и опасался, что, если ему будет грозить непосредственная опасность, он сможет указать на меня либо моих главных соратников, а именно — Джозефа Арбетнота, лорда Кримора и сэра Эдвина Веллмана. Сэр Эдвин, однако, особенно настаивал на этом, утверждая, что вреда оно не причинит: любые обвинения Пардлоу будут сочтены за попытки оправдаться и отвергнуты, как ничем не подтвержденные, в то время как сам факт его ареста естественным образом заставит всех считать его виновным и отвлечет внимание тех, кто мог бы направить его на нас.

Герцог, узнав об ордере на арест, в тот же вечер послал за мной ко мне на квартиру и потребовал, чтобы я немедленно явился в его загородную усадьбу. Я не посмел ослушаться, не зная, какие доказательства он способен представить, и потому в ту же ночь выехал в его поместье, прибыл незадолго до рассвета».

Адамс встретился с герцогом в оранжерее. Неизвестно, как развивалась их беседа, но результат был налицо.

«Я захватил с собой пистолет, который зарядил, подъехав к дому. Я сделал это исключительно с целью самозащиты, поскольку не знал, как поведет себя герцог».

Герцог повел себя так, как того и следовало ожидать. Разумеется, Джерард Грей, герцог Пардлоу, тоже явился на эту встречу небезоружным. По словам Адамса, герцог достал свой пистолет из-под камзола — непонятно, то ли он собирался напасть на него, то ли просто хотел пригрозить, — но Адамс испугался и тоже выхватил пистолет. Оба выстрелили; Адамс считал, что пистолет герцога дал осечку, поскольку промахнуться на таком расстоянии герцог не мог.

Пистолет Адамса осечки не дал и не промахнулся. Увидев кровь на груди герцога, Адамс ударился в панику и сбежал. Оглянувшись, он увидел, как герцог, будучи смертельно ранен, но все еще стоя на ногах, ухватился за ветку персикового дерева и вложил остатки сил в то, чтобы швырнуть бесполезное теперь оружие в Адамса. После этого он рухнул наземь.

Джон Грей сидел неподвижно, машинально теребя листы бумаги. Он не видел аккуратных строчек, в которых Адамс описывал произошедшее. Он видел кровь. Темно-алую, сверкающую рубином в том месте, где на нее попали солнечные лучи, проникшие сквозь стеклянную крышу. Отцовские волосы, взлохмаченные, как на охоте. И персик, упавший на те же каменные плиты, испорченный и разбитый.

Он положил бумаги на стол; ветер шевельнул их, и Грей машинально потянулся за новым пресс-папье, чтобы придавить их.

Как там говорил про него Каррузерс? «Кто-то должен поддерживать порядок. Ты и твой брат, — сказал он. — Вы не согласны с этим мириться. И если на свете есть порядок, мир и покой — то это благодаря тебе и таким, как ты».

Быть может. Знал бы он еще, какую цену приходится платить за этот мир и порядок... Но тут Грей вспомнил осунувшееся лицо Чарли, его утраченную юношескую красоту, от которой остались кожа и кости, его упрямую решимость, которая только и давала ему силы дышать...

Да, Чарли — знал.

Когда стемнело, они взошли на корабли. В состав конвоя входил флагманский корабль адмирала Холмса, «Лоустофт», три военных корабля, «Белка», «Морской конь» и «Охотник»; несколько вооруженных сторожевых судов, суда, груженные артиллерией, порохом, боеприпасами, и множество транспортных судов для перевозки войск — в общей сложности 1800 человек. «Сазерленд» был оставлен внизу и поставлен на якорь за пределами досягаемости пушек крепости, чтобы наблюдать за действиями противника. Река была усеяна плавучими батареями и мелкими французскими судами.

Грей плыл вместе с Вольфом и шотландскими горцами на борту «Морского коня». Путешествие он провел на палубе, будучи чересчур взвинчен, чтобы сидеть внизу.

В памяти то и дело всплывало предупреждение брата: «Не давай ему втянуть тебя ни в какие дурацкие авантюры!» — но думать об этом было уже слишком поздно, и, чтобы отвлечься от этих мыслей, он вызвал одного из офицеров на состязание: кто сумеет просвистеть «Старый английский ростбиф» с начала до конца и ни разу не рассмеется? В результате он проиграл, но о брате больше не вспоминал.

Вскоре после полуночи корабли бесшумно спустили паруса и встали па якорь, покачиваясь на темной реке, точно уснувшие чайки. Л’Анс-о-Фулон, место высадки, которое рекомендовали генералу Вольфу Малькольм Стаббс и другие разведчики, находилось в семи милях вниз по реке, у подножия крутых и сыпучих сланцевых утесов, ведущих на плато, которое называлось Поля Авраама.

— Как вы думаете, это в честь библейского Авраама? — с интересом спросил Грей, услышав это название, но ему ответили, что нет, просто на плато стояла ферма, принадлежавшая бывшему лоцману но имени Авраам Мартин.

Грей подумал, что это прозаическое происхождение названия не делает его хуже. На этой земле и так развернутся достаточно драматические события, ни к чему приплетать сюда древних пророков, беседы с Господом... или вычисления, сколько солдат может находиться в стенах квебекской крепости.

Стараясь производить как можно меньше шума, шотландские горцы со своими офицерами, Вольф и его отборные войска, среди которых был и Грей, спустились на небольшие bateaux^[25], которые должны были бесшумно высадить их на берег.

Шум реки почти заглушал плеск весел. Сидящие в лодках большей частью молчали. Вольф восседал на носу передней лодки, лицом к своим войскам, но время от времени оглядывался на берег. Внезапно он заговорил. Он не повышал голоса, но ночь была такой тихой, что пассажиры лодки без труда слышали каждое слово. К изумлению Грея, он цитировал «Элегию, написанную на сельском кладбище».

«Напыщенный осел!» — подумал Грей — но все же не мог не признаться себе, что эти стихи звучат довольно волнующе. Вольф не выставлялся, не читал напоказ. Он как будто говорил сам с собою, и, когда он дошел до последних строк, по спине Грея пробежал холодок:

На всех ярится смерть — царя, любимца славы,

Всех ищет грозная... и некогда найдет;