Глава 8. Катон снова оказался лицом к лицу с друидом, но на сей раз враг оказался гораздо выше и нависал так

Катон снова оказался лицом к лицу с друидом, но на сей раз враг оказался гораздо выше и нависал так, что центурион чувствовал себя ребенком. Глаза друида чернели, как угли, а зубы торчали, словно заточенные иглы. В руках друид держал косу и, когда Катон уставился на сверкающее лезвие, поднял ее повыше. Лезвие мелькнуло в луче серебряной луны и рухнуло вниз, к горлу Катона.

Он проснулся с криком, рывком приподнялся на локтях и, широко раскрыв глаза, осмотрел все вокруг. Затемненная комнатка, почти без мебели – только ложе, на котором лежал Катон. Он попытался пошевелиться, но в голове что‑то застучало, словно тяжелая колотушка ритмично била в череп изнутри. К горлу подкатила тошнота, молодой центурион поспешно повернулся – и его вырвало. Дверь открылась, пропуская в комнатку свет.

– Лежи смирно, римлянин, – тихо сказала женщина по‑гречески, подойдя к ложу, и осторожно поправила подушечный валик под головой Катона. – Тебе все еще плохо после удара. Это пройдет, лежи смирно и отдыхай.

Когда глаза привыкли к свету, Катон взглянул на женщину. Лицо и голос показались ему знакомыми. В памяти всплыли засада, бегство от бандитов и появление в деревне, где он видел эту женщину, изредка приходя в сознание.

– Где я?

– В безопасности, – улыбнулась она. – Пока что.

– Это место… Как оно называется?

– Хешаба. Ты в моем доме, римлянин.

Катон припомнил еще кое‑что.

– Симеон… Где он?

– Он повел лошадей дальше по вади, чтобы спрятать. Скоро вернется.

Женщина пошуршала чем‑то за валиком; Катон услышал журчание льющейся воды. Женщина положила ему на лоб мокрую тряпку и слегка прижала, так что струйки покатились по вискам.

– Хорошо. И пахнет хорошо. Что это? Лимон?

– Выжала немного в воду. Освежит тебе кожу и облегчит боль.

Катон попытался расслабиться; напряженные мышцы рук и ног постепенно отпустило, колотушка в голове притихла. Центурион уложил голову набок, чтобы лучше рассмотреть женщину.

– Я не помню твоего имени.

– Мириам.

– Верно, – ответил, чуть кивнув, Катон. – Ты и Симеон знаете друг друга.

– Он друг. Хотя не такой, как когда‑то.

– Мириам, почему ты помогаешь мне? Я римлянин. Я думал, в Иудее нас ненавидят все.

Она улыбнулась.

– Большинство. Но наша община – другое дело. Мы не позволяем ненависти править нами. Теперь лежи спокойно.

Она протянула руку к голове Катона, ее пальцы легко пробежали по волосам, пока не добрались до того места, где, казалось, сосредоточилась боль. Центурион зажмурился, стиснув зубы.

– Здорово опухло. Но, похоже, ты цел. Не думаю, что повреждение очень серьезное. Через несколько дней поправишься, римлянин.

Катон подождал, пока боль стихнет, разлепил веки и снова взглянул на Мириам. Женщина, хотя и немолодая, притягивала взгляд. Она не была красавицей в общепринятом смысле, но выглядела мудрой и властной. Катон дотянулся до ее руки и слегка пожал.

– Спасибо, Мириам. Я обязан тебе жизнью.

– Ты ничем мне не обязан. Мы принимаем всех, римлянин.

– Меня зовут Катон.

– Ну что ж, Катон, если хочешь отплатить мне, лежи тихо и отдыхай.

– Мириам! – позвал детский голос из глубин дома.

Женщина повернулась к двери и сказала по‑арамейски:

– Я здесь.

Через мгновение на пороге появился мальчик лет тринадцати или четырнадцати, с копной черных волос. Он был в тунике из грубой ткани и босиком. Он некоторое время изучал Катона, потом снова повернулся к Мириам:

– Это солдат? Римлянин?

– Да.

– Ему обязательно оставаться здесь?

– Да, Юсеф. Он ранен. Ему нужна наша помощь.

– Но он враг. Враг нашего народа.

– У нас нет врагов. Помнишь? Мы так не говорим.

Мальчик, похоже, не согласился; Мириам, устало вздохнув, поднялась и взяла его за руку.

– Я знаю, как тебе непросто, Юсеф. Если мы о нем позаботимся, он поправится и уйдет. Будь молодцом и иди молотить. На вечер нужно приготовить хлеб, а я еще не смолола муку.

– Хорошо, Мириам. – Мальчик кивнул, бросил последний взгляд на Катона и повернулся к двери. Когда шаги босых ног затихли, Катон улыбнулся.

– Как видно, это один из иудеев, которые все еще ненавидят римлян.

– У него есть на то причины, – ответила Мириам, глядя на мальчика в дверной проем. – Римляне казнили его отца.

Улыбка Катона растаяла. Он почувствовал себя неловко.

– Прости. Наверное, для него это ужасно.

– Ему очень тяжело. – Мириам покачала головой. – Он никогда не видел отца – родился уже после его смерти. И все равно для него это утрата, потеря, и он заполняет пустоту гневом. Долгое время главным в его жизни была ненависть к Риму и римлянам. Мать оставила его, и тогда он пришел жить ко мне. – Мириам повернулась к Катону, и он увидел печаль в ее глазах. – Кроме меня, у него ничего не осталось во всем мире. А он – все, что осталось у меня.

Катон ничего не понял, и Мириам улыбнулась, увидев его растерянное лицо.

– Юсеф – мой внук.

– А, понятно…

Внезапно до Катона дошло, и он похолодел, встретившись взглядом с Мириам.

– Его отец – мой сын. Моего сына казнили римляне, – печально сказала Мириам, кивнув, и медленно отвернулась. Выйдя из комнаты, она аккуратно закрыла дверь.

Катону казалось, что он слишком долго пролежал в темной комнате. Он попытался пошевелиться, но боль в голове набросилась с новой силой, и его замутило. После того, что сказала Мириам, центурион решил, что нужно убираться из этого дома, прочь от этих людей. Хотя Мириам упомянула о терпимости жителей деревни, Катон достаточно знал людей и понимал, что старые раны не заживают. Оставаясь в доме Мириам, он подвергался смертельной опасности, однако не мог и пошевелиться – любое движение причиняло дикую боль. Лежа неподвижно и ловя ухом звуки в доме и на улице, он проклинал Симеона. Зачем, во имя Гадеса, проводник оставил его в одиночестве? Если он ушел прятать лошадей, то ему давным‑давно пора было вернуться. Катон понятия не имел, сколько он пролежал в темноте. Он видел, что на улице светло, но был ли это день засады? Или следующий? Как долго он провалялся без сознания? Надо было спросить Мириам. Беспокойство росло, и Катон повернул голову, оглядывая комнату. Неподалеку, у стены, было свалено его обмундирование: доспехи, сапоги и пояс с мечом. Сжав зубы, Катон чуть сдвинулся вбок, пытаясь дотянуться. Пальцы коснулись пояса с мечом и ухватились за него; Катон тянул, пока рукоять меча не отцепилась от кольчуги. Крепко сжав рукоять, центурион, стараясь не шуметь, вытянул меч. Клинок слегка звякнул о ножны, и Катон поморщился. Он подтянул высвободившееся лезвие к себе, поднял меч и положил между ложем и стеной – скрытый от глаз, но под рукой, если понадобится. От напряжения мышцы руки дрожали, и Катон, из последних сил запихнув пустые ножны под кольчугу, повалился на подголовник, борясь с приступами боли, накатывавшими внутри черепа. Зажмурился, глубоко дыша, и постепенно боль утихла, тело расслабилось – он уснул.

Когда он снова очнулся, то по тусклому свету, проникавшему в проем распахнутой двери, понял, что день клонился к вечеру. Снаружи слышались голоса: Мириам и Симеон. Они говорили по‑гречески, и Катон прислушался к тихим знакомым голосам, пытаясь разобрать слова.

– Почему ты не вернулся к нам? – спрашивала Мириам. – Ты был нужен. Ты хороший человек.

– Но, видимо, я недостаточно хорош. По крайней мере, для тебя.

– Симеон, не обижайся. Я любила тебя, но… я не могла – и сейчас не могу – любить тебя так, как хочешь ты. Мне нужно быть сильной для этих людей. Они ждут от меня советов. Они ждут от меня любви. Если я выберу тебя мужем, то предам их. На это я не пойду.

– Замечательно! – фыркнул Симеон. – Значит, умрешь в одиночестве. Ты этого хочешь?

– Возможно… Если это моя судьба.

– Но это не обязательно. Я могу быть с тобой.

– Нет, – с грустью сказала Мириам. – Ты не думаешь ни о ком, кроме себя. Ты отрекся от остальных, потому что мы отказались последовать за тобой. Вы с Баннусом твердо решили, что только ваш путь единственно верный. В этом ваша беда. Поэтому ты не сможешь стать частью того, что мы пытаемся здесь построить.

– И чего же ты добьешься? Мириам, ты выступаешь против империи. И вооруженная чем – верой? Я знаю, на кого поставить деньги.

– Сейчас ты говоришь точно как Баннус.

Симеон гневно выдохнул:

– Не смей сравнивать меня с ним…

Мириам не успела ответить – на улице послышался крик, в доме раздался топот ног.

– Мириам! – взволнованно окликнул Юсеф. – Всадники едут.

– Чьи? – спросил Симеон.

– Не знаю. Скачут быстро. Будут здесь через минуту.

– Проклятье! Мириам, нам нужно спрятаться.

– Я больше не прячусь. Никогда.

– Не тебе! Мне и римлянину.

– А! Хорошо. Быстро сюда. – Мириам торопливо вошла в комнату и показала на Катона. – Подними его.

Симеон проскользнул мимо женщины и, обхватив плечи Катона, помог ему подняться на ноги. Мириам скатала матрас, под которым обнаружился небольшой деревянный люк. Она потянула за металлическое кольцо, приподняла крышку и сдвинула в сторону.

– Вниз, оба! Живее!

Симеон подтащил Катона к люку и сбросил вниз. Центурион грузно упал на землю. Ему едва хватило сил откатиться в сторону, как Симеон, сев на край люка, последовал за римлянином. Через мгновение проводник выругался: ему на голову свалился сверток с вещами Катона. Мириам задвинула крышку и снова раскатала матрас. Через трещину в передней стене дома в подпол пробивался солнечный лучик, и мужчины осторожно поползли к свету. Когда глаза привыкли к темноте, Катон разглядел, что узкий подпол тянется от передней до задней стены дома. Здесь не было ничего – только небольшой сундучок у дальней стены. Послышались звуки приближающихся лошадей. Симеон с Катоном приникли к щели. Она была не толще пальца, и за ней росли редкие пучки травы. Щель располагалась под самыми половицами; Катону пришлось наклонить голову, чтобы увидеть, что снаружи.

Он смотрел на улицу, ведущую к развилке дорог. Отряд всадников въезжал в деревню, и Катон похолодел, узнав во главе бандитов Баннуса. Тот остановил лошадь у дома Мириам – поднятая копытами пыль мигом закрыла вид. Послышался хруст гравия под сапогами спешившегося всадника.

– Что тебе нужно? – Мириам вышла на улицу. – Тебе здесь не рады.

Баннус рассмеялся.

– Знаю. Тут уж ничего не поделаешь. У меня раненые, им нужно лечение.

– Их нельзя оставлять здесь. Римляне патрулируют окрестности Хешабы. Если твоих людей найдут, нас накажут.

– Не беспокойся, Мириам. Промой им раны, перевяжи – и мы уедем. Никто не узнает, что мы были тут.

– Нет. Уезжайте немедленно!

Через щель Катон и Симеон увидели, как вожак бандитов выхватил меч и уставил его на Мириам. Она даже не вздрогнула и смотрела с вызовом. Несколько мгновений оба стояли молча, потом Баннус рассмеялся и махнул мечом в сторону женщины.

– Вот что имеет значение, Мириам. Не молитвы и не учения.

– В самом деле? – Женщина наклонила голову набок. – И чего же ты добился? Ты победил в стычке, где ранили этих людей? Нет? Кажется, нет.

Симеон тревожно прошептал:

– Осторожнее, Мириам.

– Времена меняются. – Баннус говорил тихо, с угрозой. – У нас есть друзья, которые помогут нам. Скоро у меня за плечами будет армия. Тогда и будет ясно, чего можно достичь. – Он убрал меч в ножны, повернулся к своим людям и приказал: – Несите раненых в дом.

Мириам не сдвинулась с места.

– Не смей вносить их в мой дом.

Баннус снова повернулся к ней:

– Мириам, ты лекарь. Моим людям нужны твои умения. Ты будешь их лечить, или я начну поставлять тебе раненых из твоих людей, и начну… а вот и юный Юсеф. Мальчик! Подойди ко мне. Быстрее!

Половицы над головой Катона скрипнули: Юсеф вышел на порог и неохотно двинулся к главарю бандитов. Баннус взял его за плечо и посмотрел с улыбкой.

– Какой милый мальчик. Его отец гордился бы им. И мог бы гордиться еще больше, если бы сын присоединился ко мне и сражался за освобождение нашей земли от Рима.

– Он не пойдет с тобой, – сказала Мириам. – Это не его путь.

– Сегодня – нет. Когда‑нибудь он повзрослеет и, быть может, присоединится ко мне, осуществит мечты Иегошуа. Когда‑нибудь. Но сейчас, Мириам, выбор за тобой. Лечи моих людей, или я начну отрубать мальчику пальцы.

Мириам взглянула на него, потом ее плечи поникли, и она кивнула:

– Положите их у двери. Я буду лечить их.

– Нет, в доме. Им лучше быть в тени.

Не дожидаясь ответа, Баннус отодвинул Юсефа в сторону и начал отдавать приказы. Бандиты спешились и стали заносить раненых в дом. Половицы заскрипели под тяжестью людей, и на головы Катона и Симеона посыпались пыль и песок. Взвизгнули дверные петли, и Катон внезапно сообразил, что кто‑то вошел в ту комнату, где стояло ложе.

– Проклятье, – прошептал центурион.

Симеон испуганно взглянул на Катона и прижал палец к губам.

– Мой меч, – сказал Катон как можно тише. – Он рядом с ложем.

– Что?

– Я достал его из ножен и спрятал.

– Зачем?

– Я не доверял Мириам и мальчику. Она сказала, что римляне убили его отца.

Симеон нахмурился.

– От Мириам и ее людей тебе не нужно ждать опасности.

– Проклятье. – Катон посмотрел на Симеона, потом его взгляд упал на люк под матрасом. В любой миг бандит может обнаружить меч, и станет ясно, что римлянин был в доме. Или хуже того: они откинут матрас и найдут люк. Поделать ничего было нельзя, оставалось только сидеть, замерев, и ждать. Катон чувствовал, как колотится сердце, раскалывающая боль и тошнота вернулись, и приходилось изо всей силы сдерживаться, чтобы не застонать и не закричать.

– Положите его на матрас, – сказала Мириам. – Принесите воды.

Вот и все, с ужасом решил Катон. Сейчас раненый почувствует твердую рукоять меча через одеяло.

Над головой прогремели шаги, и послышался голос Баннуса:

– Мириам, по‑гречески не говорить. Некоторые мои люди – простые крестьяне. Они знают только говор долины.

Они продолжили разговор на арамейском диалекте, и Катон взглянул на Симеона:

– Что там?

Симеон предупреждающе поднял руку, чтобы унять римлянина, и повернулся ухом к потолку, пытаясь разобрать разговор. Теперь слышались несколько голосов, и раздавались шаги – раненым оказывали помощь. Время словно застыло, так что Катон ощущал каждое проходящее мгновение, а уши наполняли звуки из комнаты над головой. Он молил Мириам вылечить бандитов как можно быстрее, чтобы они убрались из ее дома и из деревни.

Когда свет снаружи стал меркнуть, на улице раздался крик, и тут же в доме поднялась суета – бандиты собирались у дома, Баннус выкрикивал приказы. Симеон тронул локтем Катона:

– Они заметили, что римская кавалерия движется к деревне.

– Макрон, несомненно.

Симеон пожал плечами.

– От всей души надеюсь, что так.

Люди Баннуса понесли раненых к лошадям. Когда уже почти всех усадили в седла, с ложа раздался крик. Бандит, ослабевший от ран, с трудом произнес еще несколько слов.

– Он нашел твой меч, – прошипел Симеон. – Сейчас за ним придут – и увидят.

Катон соображал быстро и содрогнулся, осознав, что ему остается делать. Он обшарил свою амуницию, нащупал рукоять кинжала и обнажил лезвие. Старая крышка люка была хлипкой; Катон собрал все силы, ухватил кинжал обеими руками и ударил вверх, через крышку люка, пробив шерстяную подстилку ложа и спину раненого. Раздался слабый резкий вздох, кинжал задергался, раненый забился в конвульсиях, прежде чем затихнуть. Катон больше не чувствовал шевеления. Он чуть повернул рукоять, высвободил лезвие, сполз вниз и стал ждать. Вскоре кто‑то легкими шагами прошел в комнату и, помедлив мгновение, приблизился к человеку на ложе.

– Саул! – послышался с улицы голос Баннуса. – Давайте последнего. Он в задней комнате.

– Слушаюсь.

Над головой протопали шаги, и тут голос Мириам произнес:

– Поздно. Он умер. Лучше заберите его с собой.

– Баннус! Он умер! – прокричал человек. – Нести тело?

– Оставь. Нам пора. Живо!

На улице бандиты развернули лошадей и поскакали мимо дома, прочь из деревни. Пыль скрыла все, но Катон с Симеоном чувствовали дрожь от ударов копыт по земле. Вскоре звуки смолкли. Стало тихо, затем Мириам, кряхтя от усилия, убрала тело с матраса. Крышка люка сдвинулась в сторону, и женщина заглянула в дыру:

– Выходите. Римляне подъезжают.

Date: 2015-09-05; view: 236; Нарушение авторских прав