Глава XIII

Для того чтобы оценить теоретическую значимость наших клинических наблюдений, необходимо рассмотреть некоторые вопросы теории инстинктов. Клинический опыт не только предоставил доказательства точности фрейдовской гипотезы о фундаментальной двойственности психического аппарата, но и указал на некоторые противоречия. Сегодня с клинической точки зрения проблему отношений между инстинктами и внешним миром нельзя решать широкомасштабно. Мне бы хотелось сказать об этом несколько слов, чтобы, с одной стороны, дать настоящей работе теоретическое обоснование, а с другой — представить некоторые аргументы против чрезмерной «биологизации» аналитической психологии.

Согласно фрейдовской теории инстинктов в психическом аппарате объединяются серии пар противоположных инстинктов, а в общем смысле — противоположные стремления. Определяя психические стремления, которые, несмотря на свою противоположность, никогда не существуют по отдельности, Фрейд впервые, хоть и неосознанно, заложил основу будущего функционирования психологии. На первых порах инстинкт самосохранения (голод) противопоставлялся сексуальному инстинкту (эрос). Позже Фрейд противопоставил сексуальности инстинкт разрушения — инстинкт смерти. Сначала аналитическая психология исходила из противопоставленности эго и внешнего мира, что соответствовало либидо эго и объектному либидо. Противопоставленность сексуальности и тревожности не считалась основным противоречием психического аппарата, но тем не менее играла фундаментальную роль в объяснении невротической тревоги.

Согласно исходной концепции лишенное подвижности и неосознанное либидо оборачивается тревогой. Позже, и я уверен, почти безосновательно, Фрейд отказался от этой тесной связи сексуальности и тревоги.[53]Можно доказать, что эти различные противоположные стремления сосуществуют не беспорядочно, а, скорее, вытекают друг из друга согласно определенным закономерностям. Необходимо определить основные противоположные стремления и факторы, вызвавшие последовавшее развитие антагонистичности.

Любой достаточно глубокий анализ показывает, что основу всех реакций составляет не противопоставленность любви и ненависти и не инстинкты эроса и смерти, а противопоставленность эго («личность», ид = удовлетворение эго) и внешнего мира. Биопсихическое единство личности порождает в первую очередь единственное стремление: устранить внутренние напряжения независимо от того, имеют ли они отношение к голоду или сексуальности. Это невозможно без контакта с внешним миром, следовательно, основным для всякого живого организма является стремление к такому контакту. Психоанализ считает, что голод и либидинальная потребность противоположны и сцеплены друг с другом с самого начала, поскольку мы имеем дело с либидинальным стимулированием области рта, с удовольствием, которое человек получает от сосания, подающего пищу внутрь. Руководствуясь концепцией биолога Хартмана, касающейся функции поверхностного напряжения органов, можно прийти к неожиданным выводам. Если теория Хартмана точна (ее основные аспекты подтверждают открытия Крауса и Зонде-ка), то психическая энергия должна возникать из простого физиологического и механического поверхностного напряжения различных тканей, в частности, вегетативной системы, а также кровеносной и лимфатической систем. Нарушение физиологически-химического равновесия, порожденного этими напряжениями, могло бы стать скрытой двигательной силой деятельности и по последним данным еще и мышления. Такие нарушения осмотического равновесия тканей организма бывают двух видов: сжатие тканей, при котором происходит потеря тканевой жидкости, и расширение тканей, повышающее содержание жидкости. В каждом случае налицо неудовольствие. Только если в первом приносящие неудовольствие ощущения соответствуют снижению поверхностного напряжения, которое можно устранить, только приняв новую субстанцию, то во втором, наоборот, неудовольствие связано с реальным напряжением: от него можно избавиться только с помощью релаксации, то есть устранив субстанцию. Только последний случай гарантирует достижение реального удовольствия, в первом же всего лишь устраняется неудовольствие.

В каждом случае присутствует «инстинкт»; в первом — мы имеем дело с голодом и жаждой, а во втором — с прототипом оргастической разрядки, которая характеризует всякое сексуальное напряжение. Простейшие, когда им необходимо принять пищу, должны переместить плазму от центра к периферии, то есть усилить напряжение на периферии, а значит, устранить негативное давление в центре. Иными словами, они должны с помощью механизма влечения дотянуться до внешнего мира, чтобы устранить «отрицательное давление», то есть голод. Рост, копуляция и деление клетки детерминировано либидинальной функцией периферического напряжения с последующей релаксацией, то есть ослаблением поверхностного напряжения. Таким образом, сексуальная энергия всегда расходуется при удовлетворении потребности в голоде, в то время как поглощение пищи вводит субстанцию, которая в итоге путем физиохими-ческих процессов, напротив, приводит к напряжению либидо. Прием пищи является основой существования и функционирования либидо; последнее в свою очередь составляет основу продуктивных достижений, начиная с самого примитивного — локомоции. Эти биофизиологические факты совершенно справедливы и для более высоко организованного психического аппарата: голод не сублимируется, в то время как сексуальная энергия заменима и продуктивна. Это положение основано на том, что в случае голода удовольствие не вырабатывается, а только устраняется негативное состояние; в случае сексуальной потребности имеет место разрядка или простейшая форма выработки удовольствия. Кроме того, релаксация обеспечивает удовольствие, которое согласно с еще не осмысленной нами до конца закономерностью заставляет организм повторить действие. Это повторение, вероятно, представляет собой важный аспект проблемы памяти. Голод является признаком иссякшей энергии; удовлетворение голода не вырабатывает энергию, которая могла бы проявиться через достижение (затрата энергии), оно только представляет собой устранение недостатка. Эмпирический психоаналитический тезис о том, что достижение в работе — это либидинально энергетический процесс, а нарушение способности работать тесно связано со сбоем в либидинальной экономике, скорее всего основан на различии двух базовых биологических потребностей.

Но вернемся к противоположности стремлений. Они не являются исходной частью биопсихического единства, одну из противоположных сторон которого представляет внешний мир. Противоречит ли это фрейдовскому положению о внутренней противопоставленности влечений? Естественно, нет. Вопрос заключается в следующем: является ли внутренняя противопоставленность, внутренний дуализм, биологически данным фактом или он развивается вторично в результате конфликта с внешним миром; и является ли внутренний конфликт личности конфликтом между влечениями или он представляет собой нечто иное? Давайте рассмотрим данную амбивалентность.

Амбивалентность осознания сосуществующих реакций любви и ненависти не является биологической, это лишь социально обусловленный факт. Изначально имеет место лишь способность биопсихического аппарата реагировать на внешний мир тем способом, который может — но не обязательно должен — стать хроническим и который мы именуем «амбивалентностью». Если рассматривать этот феномен поверхностно, можно решить, что он подразумевает колебание между ненавистью и любовью. Но на более глубинном уровне, который соответствует ранней стадии развития, такие признаки амбивалентности, как сомнение и нерешительность, следует понимать как либидинальное влечение, которое стремится вырваться, но снова и снова сдерживается страхом наказания. Очень часто, а при компульсивном характере — всегда импульс любви замещается импульсом ненависти, который глубоко сохраняет влечение к недостижимой цели любви и сдерживается тревогой. Таким образом, амбивалентность может иметь три разных значения в соответствии с генезисом и глубиной, на которой она функционирует:

1. «Я тебя люблю, но боюсь, что меня накажут за это» (любовь — страх).

2. «Я ненавижу тебя, потому что мне не разрешается тебя любить, но боюсь выразить свою ненависть» (ненависть — страх).

3. «Я не знаю, люблю я тебя или ненавижу» (любовь — ненависть).

Складывается следующая картина генезиса психических противоречий. Во-первых, мы имеем дело с противопоставленностью эго внешнему миру, что позже обнаруживаем в противопоставлении нарциссизма объектному либидо. Это основа первой внутриличностной противопоставленности, проявляющейся в форме антитезы либидо (движение, направленное во внешний мир) и тревоги, представленной первым и основным бегством в нарциссизм от неудовольствия внешнего мира обратно в эго. Выбрасывание и втягивание ложноножек у простейших представляет собой гораздо больше, чем чистую аналогию с выпусканием и впусканием либидо. Неудовольствие, создаваемое внешним миром, приводит к оттягиванию либидо назад или тревожному уходу в себя (уход в нарциссизм). Напряжение, вызывающее неудовольствие, возникает из-за неудовлетворенных потребностей, что, наоборот, заставляет обратиться во внешний мир. Если внешний мир обеспечивает лишь удовольствие и удовлетворяет, тревоги не возникает. Если же он вызывает неудовольствие и грозит опасностью, влечение к объектному либидо дополняется его противоположностью — стремлением к нарциссическому уходу, наиболее примитивное выражение такого ухода — тревога. Либидинальная тяга к миру и нарциссическое бегство от него — это только выражение примитивного функционирования, которое присуще каждому без исключения живому организму. У простейших оно представлено в форме двух противоположных направлений течения плазмы: одно — от центра к периферии, а другое — от периферии к центру.[54]Бледность при испуге, дрожь при тревоге соответствуют прохождению катексиса от периферии тела к центру, что обусловлено сокращением периферических сосудов и расширением центральных (застой тревоги). Тургор, цвет и теплота периферических тканей, кожи при сексуальном возбуждении противоположны состоянию тревоги и соответствуют как психически, так и физиологически движению энергии по направлению от центра к периферии, а следовательно, к внешнему миру. Эрекция пениса и увлажнение вагины представляют собой выражение такого течения энергии в состоянии сексуального возбуждения; съеженный пенис и сухая вагина, наоборот, выражают противоположное направление катексиса и телесной жидкости от периферии к центру.

Первая антитеза между сексуальным возбуждением и тревогой является только интрапсихическим отражением базовой антитезы между индивидом и внешним миром, которая затем становится психической реальностью внутреннего конфликта «я хочу — я боюсь». Тревога всегда представляет собой первый признак внутреннего напряжения, независимо от того, обусловлена ли она фрустрацией удовлетворения, пришедшей извне, или течением энергии, катектируемой к центру организма. В первом случае мы имеем дело с застоем тревоги («актуальной тревогой»), а в последнем — с «реальной тревогой», которая также ведет к застою, а следовательно, к тревожности. Таким образом, обе формы тревоги (застой тревоги и реальная тревога) основаны на одном и том же феномене: центральном застое энергии. Различие состоит в том, что застой тревоги является непосредственным выражением застоя, в то время как реальная тревога с самого начала есть только ожидание опасности. Она становится аффективной тревогой во вторую очередь, когда течение катексиса к центру вызывает застой в центральном вегетативном аппарате. Исходная реакция «бегство-обратно-в-себя» позже принимает более раннюю филогенетическую форму бегства, которая состоит в увеличении расстояния до источника опасности. Это зависит от развития двигательной системы (мышечное бегство).

Помимо бегства в форме прикрытия собственным телом и мышечного бегства высшие организмы обладают другой важной реакцией: устранение источника опасности. Она не может принимать никакую иную форму, кроме деструктивного импульса.[55]Избегание застоя или тревоги, которое возникает при нарциссическом бегстве, это, по сути дела, не что иное, как особый способ миновать напряжение или устранить его. На этом уровне развития стремление к миру может быть только двух видов: либо для удовлетворения потребности (либидо), либо для того, чтобы избежать состояния тревоги, устранив источник опасности (деструкция). На основе первой антитезы либидо и тревоги возникает другая, а именно, антитеза либидо («любви») и деструкции («ненависти»). Каждая фрустрация удовлетворения инстинкта оборачивается игрой, будь то первый «собрат» либидо, тревога или деструктивный импульс, генетически более ранний и нацеленный на избегание тревоги. Есть две формы характера, которые соответствуют этим способам реагирования: истерический характер, который избегает опасности, и компульсивный характер, который стремится разрушить источник опасности. Мазохистский характер не имеет генитального объектного либидо так же, как и прямого деструктивного импульса, нацеленного на устранение источника опасности. По этой причине он вынужден возрождать внутреннее напряжение с помощью обходных маневров, скрытого требования, направленного к объекту любви, для того, чтобы каким-то образом сбросить либидинальное напряжение. Совершенно ясно, что эти попытки всегда обречены на провал.

Функция второй пары антитетичных импульсов — либидо и деструкции — претерпевает новое изменение, потому что внешний мир отрицает не только либидинальное удовлетворение, но и удовлетворение деструктивного импульса. Из-за угрозы наказания каждый деструктивный импульс оказывается перегруженным либидо, которое снова усиливает стремление к нарциссическому бегству. Это порождает четвертую антитезу между деструкцией и тревогой. Хотя она целиком лежит на поверхности, адлеровская индивидуальная психология никогда не проникала дальше, вглубь. Процесс формирования новых противоположных влечений, возникающих в результате конфликта между прежними влечениями и внешним миром, продолжается. С одной стороны, каждая фрустрация либидинального влечения придает силу деструктивному импульсу, что легко может обернуться садизмом, сочетающим в себе и деструктивное, и либидинальное влечение. С другой — деструктивные импульсы усиливаются устойчивой склонностью к тревоге и попытками деструктивным способом сбросить напряжение, эту тревогу порождающее. Поскольку, однако, каждое из появляющихся стремлений вызывает карательные реакции со стороны внешнего мира, то развивается «порочный круг», исходной точкой которого служит первая вызванная тревогой фрустрация либидинального импульса. Сдерживание деструктивных импульсов, вызванное угрозой из внешнего мира, не только усиливает тревожность и делает разрядку либидо еще труднее, чем раньше; оно еще вызывает новую антитезу. Деструктивный импульс, направленный во внешний мир, так или иначе оборачивается против себя, таким образом, добавляя «пару» — самодеструкцию к деструктивному импульсу, а мазохизм — садизму.

Чувство вины является результатом конфликта между любовью и ненавистью, направленными на один и тот же объект. Динамически это соответствует интенсивности сдерживаемой агрессии, которая сильна настолько, насколько велика сдерживаемая тревога.

Общая картина психических процессов, полученная на основе клинического опыта, показывает следующее: 1) Мазохизм является более поздним продуктом развития. Его редко можно встретить раньше трех— или четырехлетнего возраста, и по этой причине он не может быть проявлением первичного биологического импульса. 2) Все те феномены, рассматривая которые можно прийти к выводу о существовании инстинкта смерти, являются признаками и результатами нарциссического (не мышечного) бегства от мира. Импульс к нанесению себе вреда есть результат деструкции, обращенной на себя; ухудшение физического состояния, порожденное хроническими невротическими процессами обусловлено хроническим нарушением сексуальной экономики, хроническим эффектом несброшенного внутреннего напряжения, которое имеет физиологическую основу: это — результат постоянного психического страдания с объективной основой, но без субъективного желания. Сознательное стремление к смерти, к не-бытию («нирвана»), возникает только при условиях генитальной фрустрации и беспомощности; это — не что иное, как крайняя форма выражения покорности, бегства от реальности, которая превращается в крайнее неудовольствие, в ничто. Это ничто, вызванное приматом либидо, осмысливается в терминах другого вида либидинального удовлетворения, неким пребыванием под защитой заботливой матери или в ее утробе. Всякое оттягивание либидо из внешнего мира в эго, то есть каждое явление нарциссической регрессии, приводится в качестве доказательства существования инстинкта смерти. На самом деле это не что иное, как реакции актуальной фрустрации удовлетворения голода или либидинальных потребностей с помощью внешнего мира. Анализ показывает: если эта реакция полностью развивается даже при отсутствии актуально исходящей из внешнего мира фрустрации, то она является ранней инфантильной фрустрацией либидо, которая неизбежно влечет за собой бегство от мира в эго и создает психическую структуру, позже лишающую личность способности извлекать пользу из возможного удовольствия, предоставляемого внешним миром. К примеру, меланхолия, столь часто используемая в качестве доказательства существования инстинкта смерти, показывает, что суицидальные импульсы вторичны. Во-первых, они составляют фрустрированную надстройку оральности, которая в конце концов начала полностью сдерживать генитальную функцию, став точкой фиксации, а во-вторых — деструктивный импульс, сдерживаемый и направленный на себя, не может получить иного пути выражения, кроме самодеструкции. Если человек разрушает себя, он делает это не потому, что «хочет» или у него есть такая биологическая потребность, а потому что реальность вызывает внутреннее напряжение, которое становится нестерпимым и может разрешиться только путем самодеструкции. Так же как внешний мир превращается только в неспособную удовлетворить внешнюю реальность, инстинктивный аппарат превращается в неспособную удовлетворить внутреннюю реальность. Однако поскольку конечный мотив жизненной силы представляет собой напряжение с перспективой релаксации, то есть удовольствия, организм, лишен-ный'этих возможностей, как внутренне, так и внешне, будет желать прекращения своего существования. Самодеструкция становится последней и единственной возможностью получить релаксацию. Итак, можно сказать, что даже в желании умереть выражен принцип удовольствия-неудовольствия.

Любая другая концепция отвергает основные клинические открытия, избегая проблемы реальной структуры нашего мира, поскольку это порождает необходимость критики социального устройства, и улучшения качества оказываемой терапевтической помощи. Такая помощь может состоять только в аналитической деятельности, содействующей пациенту в преодолении страха перед угрожающим извне наказанием и избавлению от напряжения единственным биологически и сексуально-экономически здоровым способом, а именно — способом оргастического удовлетворения.

Клинические исследования мазохизма позволяют предположить наличие избыточной первичной потребности в наказании. Если это нельзя приложить к мазохизму, то вряд ли это можно отнести к какой-нибудь другой форме заболевания. Страдание реально и объективно. Субъективное желание страдать отсутствует; самобичевание является механизмом защиты от генитальной кастрации; членовредительство — это применение более мягкого наказания, призванного защитить от того, чего боятся на самом деле; фантазии об истязании — остаток возможности расслабиться без чувства вины. Точная исходная генетическая формула невроза: невроз развивается из конфликта между сексуальным влечением и страхом актуального наказания от рук авторитарного общества. Приверженность этой формуле приводит к иным заключениям, нежели приверженность инстинкту смерти. Если страдание вызвано обществом, необходимо задаться вопросом, почему это так, почему общество заинтересовано в том, чтобы наказывать? Согласно формуле Фрейда фрустрация приходит из внешнего мира. Этот простой факт в значительной степени перечеркивается гипотезой об инстинкте смерти. К примеру, это заметно в следующем высказывании Бенедек: «Если мы воспринимаем дуалистическую теорию инстинкта только как устаревшую, мы обнаруживаем пробел. Остается невыясненным вопрос, почему в человеческом организме развиваются механизмы, противоположные сексуальности». Итак, гипотеза об инстинкте смерти полностью оставляет в стороне тот факт, что противоположные сексуальности «внутренние механизмы» представляют собой моральные запреты, налагаемые внешним миром, то есть обществом. Инстинкт смерти можно объяснить с биологической точки зрения, опираясь на те факты, которые, если придерживаться прежней теории, возникают из структуры современного социума. Остается добавить, что «непреодолимые деструктивные импульсы», от которых страдает человек, не стоит приписывать его биологической природе, их следует считать социально обусловленными. Именно они сдерживают сексуальность авторитарным воспитанием, которое делает агрессию непреодолимой силой, когда сдерживаемая сексуальная энергия оборачивается энергией деструктивной. Те аспекты нашей культурной жизни, которые похожи на саморазрушение, не являются проявлениями неких «импульсов саморазрушения», а представляют собой выражение совершенно реальных деструктивных интенций части авторитарного общества, заинтересованного в подавлении сексуальности.