Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Г) Техника интерпретации защиты (индивидуальный подход, вытекающий из структуры характерного сопротивления)





Теперь давайте обратимся к тому, насколько техника анализа характера может быть обусловлена характерным сопротивлением, которое пациент так или иначе обнаруживает с самого начала, но структура которого тем не менее изначально остается не совсем понятой. В приведенном ниже случае характерное сопротивление имеет очень сложную структуру: здесь огромное количество сосуществующих и частично совпадающих определений. Постараюсь описать те причины, которые побудили меня начать интерпретацию именно с аспекта сопротивления, а не с чего-то другого. Кроме того, мы увидим, что последовательная и логическая интерпретация защит и механизмов панциря направленно ведет к основным инфантильным конфликтам.

Случай проявления чувства неполноценности.

Тридцатилетний мужчина обратился к аналитику, поскольку «не был способен получать от жизни какого-то удовольствия». Он не считал себя больным и сказал, что слышал о психоанализе и что, возможно, психоанализ поможет что-то выяснить. На вопрос о симптомах он ответил, что их нет. Несколько позже обнаружилось, что у него слабая половая потенция. Он почти не осмеливался поухаживать за женщинами, очень редко имел половые контакты и в этих редких случаях страдал от преждевременной эякуляции, и половой акт его не удовлетворял. Он не очень удивился, когда узнал о своей импотенции. Он смирился с этим. В конце концов он сказал, что есть множество мужчин, «которые обходятся без этого».

Его поведение, несомненно, выдавало человека, который жестко сдерживает себя. Он говорил, не глядя на меня, тихим голосом, скованно и смущенно прочищая горло. В то же самое время имела место попытка подавить это смущение и выглядеть мужественным. Но в целом его внешний вид производил впечатление человека с выраженным чувством неполноценности.

Ознакомившись с основным правилом, он стал говорить подавленным и тихим голосом. В числе его первых высказываний было воспоминание о двух «ужасных» переживаниях. Однажды он сбил машиной женщину, и она умерла от травм. А во время войны, будучи медиком, ему пришлось произвести трахеотомию. Воспоминание об этих двух случаях наполняло его ужасом. Далее, на протяжении нескольких сессий он говорил тем же монотонным, тихим подавленным голосом уже о своем детстве. Он был одним из младших детей и оказался отодвинутым семьей на задний план. Старший брат, который был старше его почти на двадцать лет, был любимцем родителей. Он часто ездил в деловые командировки, «видел мир», гордился собой и своим опытом, и когда возвращался домой после очередной поездки, «вся семья вертелась вокруг него». Хотя содержание этой истории выявляло зависть к брату и достаточно очевидную ненависть к нему, пациент в ответ на осторожный вопрос отрицал наличие подобных чувств. Затем он заговорил о матери, о том, как хорошо она к нему относилась и что она умерла, когда ему было семь лет. Здесь он начал тихо плакать, застыдился и на некоторое время смолк. Было ясно, что одна только мать и уделяла ему внимание, давала какую-то любовь. И что утрата матери очень потрясла его. После ее смерти он пять лет провел в доме брата. Не содержание, а тон его рассказа раскрыл ту горечь, которую вызывало недружелюбное, холодное и доминирующее поведение его брата. Затем он в нескольких коротких предложениях заметил, что теперь у него есть друг, который очень любит его и преклоняется перед ним. За этим последовало продолжительное молчание. Несколько дней спустя он рассказал свой сон. Он видел себя в чужом городе со своим другом, только лицо его друга было чужим. Тот факт, что пациент, чтобы пройти курс анализа, уехал из родного города, свидетельствовал, что приснившийся ему мужчина был аналитик. Такое отождествление аналитика с другом можно интерпретировать как начало положительного переноса, однако по отношению к ситуации в целом это было бы неразумно. Пациент сам признал в друге меня — аналитика, но больше ничего к этому не добавил. Но поскольку он молчал или же сомневался в своей способности выдержать анализ, я высказал предположение, что у него что-то есть против меня, но не хватает храбрости сказать мне об этом. Он категорически это отрицал, после чего я заметил ему, что он никогда не мог набраться храбрости выразить враждебные импульсы по отношению к брату. Что он даже не может сознательно подумать об этом и что между нами, возможно, установились такие же отношения, какие были у него с братом. Само по себе это было верно, но я ошибся, раскрыв его сопротивление на столь глубоком уровне. Интерпретация не имела успеха, напротив, его скованность усилилась. Мне пришлось выждать несколько дней, прежде чем его поведение позволило мне понять более важный смысл его сопротивления. Выяснилось, что у него, помимо трансферентной ненависти к брату, присутствовала еще и сильная защита от фемининной позиции (сон о друге). Но интерпретация в этом направлении пока еще была нецелесообразна. Поэтому я продолжал напоминать ему, что у него есть какие-то причины защищаться не только от меня, но и от анализа, что все его существо противится анализу. С этим он согласился, добавив, что ему свойственны ригидность, замкнутость и защитное поведение. Когда я во время сеансов при каждом удобном случае раскрывал его защиты, меня удивляла та монотонность, с которой он произносил свои жалобы. Каждая наша встреча начиналась одинаково. Он произносил: «Я ничего не чувствую, анализ не оказывает на меня какого-либо воздействия, я не знаю, что предпринять, ничего не приходит на ум, анализ не помогает мне» и т. п. Я не понимал, что он хочет выразить этими жалобами, но было ясно, что именно здесь лежит ключ, который позволит понять его сопротивления.[20]

Благодаря этому примеру у нас есть хорошая возможность понять разницу между анализом характера и активно-суггестивным научением анализу. Я мог бы мягко поощрить пациента, чтобы он побольше рассказал мне о том или ином, для того чтобы искусственно установить положительный трансфер. Но опыт, который я вынес из других случаев, показал мне, что с помощью такой процедуры далеко не уйдешь. Поскольку его поведение не оставляло сомнений в том, что он отвергает анализ в целом и меня в частности, я мог просто «прилипнуть» к этой интерпретации и ждать дальнейших реакций. Когда во время одной из наших встреч наш разговор опять коснулся его сновидения, он сказал, что лучшим доказательством того, что он не отвергает меня, служит то, что он отождествляет меня со своим другом. Я высказал предположение, что, возможно, он ожидает от меня любви и преклонения, то есть того, что давал ему друг. Он был обескуражен и очень обиделся. Ему пришлось признать, что у него действительно были подобные мысли, но он никогда не решился бы высказать их мне. Затем он заявил, что всегда лишь искал любви окружающих, а особенно понимания, и что его позиция по отношению к мужчинам с подчеркнуто маскулинной внешностью объясняется стремлением обрести надежную защиту. Он сказал, что не чувствует себя равным таким мужчинам, а во взаимоотношениях со своим другом играет фемининную роль. Снова материал для интерпретации фемининного переноса был налицо, но его поведение в целом предостерегало от его реализации. Ситуация осложнилась. Из-за элементов его сопротивления, которые я уже понял, он явно отклонял трансферентную ненависть к брату и нарциссически-фемининную позицию по отношению к превосходящим его людям. Мне же приходилось быть очень осторожным, иначе я мог спровоцировать прекращение анализа. Кроме того, при каждой встрече он продолжал жаловаться, что анализ не затрагивает его, и т. д. И хотя мы встречались уже четыре недели, существовало что-то ускользающее от моего понимания. Я чувствовал, что это — существенное и очень активное характерное сопротивление.

Я заболел и не работал две недели. Пациент прислал мне бутылку бренди в качестве тонизирующего. Когда мы снова встретились, он как будто был рад. Тем не менее он по-прежнему продолжал жаловаться и говорил, что его очень беспокоят мысли о смерти, что он постоянно боится, что что-то случится с членами его семьи; и что пока я болел, он все время думал, что я могу умереть. В тот день, когда эта мысль беспокоила его особенно сильно, он послал мне бренди. В этот момент возникло сильное искушение интерпретировать его вытесненное желание смерти. Материал для этого был совершенно очевиден, но я чувствовал, что такая интерпретация будет бесплодной, потому что она отскочит от стены его жалоб на то, что «его ничего не трогает и анализ не оказывает никакого воздействия». Тем временем прояснился секрет двойного смысла жалобы «ничего не трогает меня». Это было выражение наиболее глубокого вытесненного трансферентного желания анального взаимодействия. Но если бы я указал ему на гомосексуальный импульс — который проявился достаточно явно, — разве это прекратило бы протесты против анализа? Впервые выяснилось, в чем состоял смысл его жалобы на бессмысленность анализа. Правда, я мог показать ему необоснованность его жалоб: не было помех в его сновидении, его мысли о смерти стали острее, с ним происходили и другие вещи. Но я знал по опыту, что это не изменило бы ситуацию. Чем дальше, тем больше я чувствовал панцирь, расположенный между бессознательным материалом и анализом, и вынужден был признать, что существование сопротивления не позволяет никаким интерпретациям проникнуть в бессознательное. По этой причине я не предпринимал ничего, кроме постоянного подчеркивания его позиции, объясняя ее как экспрессию неистовой защиты. Я говорил ему, что мысли о смерти в случае моей болезни необязательно являются выражением любовной заботы.

В течение следующих нескольких недель выяснилось, что его чувство неполноценности связано с фемининным переносом, который играл соответствующую роль в его поведении и жалобах. Итак, ситуация все еще не годилась для интерпретации. Смысл его поведения не был достаточно ясен. Суммируя важнейшие аспекты решения, которое было найдено позже, я могу сказать следующее:

а) Он хотел от меня понимания и любви, так же как и от всех мужчин, которые представлялись ему подчеркнуто мужественными. То, что он хотел любви и я разочаровал его, было неоднократно безуспешно проинтерпретировано.

б) Он определенно занимал позицию злобы и ненависти по отношению ко мне, перенесенную с его отношений к брату. В тот момент ее нельзя было разъяснить, поскольку интерпретация была бы отвергнута.

в) Он защищался от своего фемининного переноса. Эту защиту невозможно было интерпретировать, не затронув подавляемую фе-мининность.

г) Из-за своей фемининности он чувствовал себя передо мной неполноценным. Его бесконечные жалобы могли быть только выражением чувства неполноценности.

Теперь я интерпретировал его чувство неполноценности по отношению ко мне. Сначала это не приносило никаких результатов, но после того, как я последовательно, на протяжении нескольких встреч, раскрывал ему смысл его поведения, он позволил себе несколько высказываний, выражающих безграничную злобу, направленную не на меня, а на других мужчин, рядом с которыми он тоже чувствовал себя неполноценным. Я вдруг понял, что его повторяющаяся жалоба могла иметь только один смысл; «анализ не оказывает на меня воздействия» означало «анализ нехорош», то есть «аналитик неполноценен, он импотент, он не в состоянии обнаружить что-то во мне». Жалобы отчасти играли роль торжества победы над аналитиком, а отчасти — роль упрека. Я сказал своему пациенту, что я думаю по поводу его жалоб. Результат меня изумил. Он немедленно привел множество примеров, которые показывали, что он всегда действует таким образом, когда кто-то старается повлиять на него. Он не терпит превосходства кого бы то ни было и всегда старается ниспровергнуть его. Он всегда противится тому, что просит его сделать превосходящий его человек. Затем он вспомнил множество случаев, когда он ощущал злость по отношению к учителям и старался вести себя так, чтобы унизить их.

Здесь имела место подавленная агрессия, наиболее экстремальное проявление которой представляло собой желание смерти. Но вскоре сопротивление появилось в прежней форме, опять начались прежние жалобы, прежние возвраты и прежнее молчание. Но теперь я знал, что мое открытие произвело на него сильное впечатление, которое укрепило его фемининную позицию, что, конечно, спровоцировало усиление защиты от идеи женственности. Анализируя сопротивление, я снова начал с чувства неполноценности по отношению ко мне. Но теперь мои интерпретации исходили из его утверждения, что он не просто чувствует неполноценность, но по причине этого чувства обнаруживает себя в женской роли, которая задевает его мужское самолюбие.

Хотя прежде пациент представлял аналитику ясный материал, связанный с тем, что он понимает свою фемининную позицию по отношению к ярко выраженным маскулинным мужчинам, хотя он и пережил инсайт в связи с этим фактом, теперь он все это отрицал. Снова возникла проблема. Почему он теперь отказывался от своих слов? Я сказал ему, что он чувствует себя неполноценным по сравнению со мной, что он не хочет принимать никаких объяснений от меня, даже если они обращают его к самому себе. Он согласился с этим, после чего в деталях начал рассказывать о своих взаимотношениях с другом.

Он действительно при половых сношениях часто выполнял женскую роль. Теперь я мог показать ему, что его защитная позиция во время анализа была не чем иным, как борьбой против того, чтобы сдаться, а это на его бессознательном уровне было, по-видимому, связано с идеей женственного подчинения аналитику. Это разъяснение задевало его гордость и служило причиной упорного сопротивления влиянию анализа. Однако последовавшее за этим сновидение подтвердило мою гипотезу. Он лежит на кровати вместе с аналитиком, который целует его. Этот сон спровоцировал новую фазу его сопротивления в старой форме — опять последовали жалобы, что анализ его не трогает, что он ничего не чувствует, и т. п. Я вновь интерпретировал жалобы как обесценивание анализа и защиту против того, чтобы сдаться. Но одновременно я начал объяснять ему экономический смысл его защиты. Я сказал, что из того, что он так подробно говорил о своем детстве и отрочестве, можно сделать вывод, что он оградил себя от равнодушия внешнего мира, что он прикрылся от грубости и холодности отца, брата и учителей и это отчуждение казалось ему единственным спасением, несмотря на то что это благополучие потребовало огромной жертвы.

Эта интерпретация показалась ему очень правдоподобной, и вскоре он вспомнил свое отношение к учителям. Он всегда чувствовал их холодность и отстраненность по отношению к нему (явная проекция его собственной позиции), и хотя он испытывал гамму эмоций, когда они наказывали или бранили его, но тем не менее оставался безучастным, индифферентным. Затем он сказал, что ему часто хочется, чтобы я был более суров с ним. Тогда это желание мне показалось неуместным. Только значительно позже прояснилось, что ему хотелось видеть меня и мои прототипы (учителей) в негативном свете своей злобы. Несколько дней анализ проходил гладко, без сопротивления. Он вспомнил, что в детстве у него был период приступов буйства и агрессивности. Параллельно он описывал свои сновидения с сильной фемининной позицией, направленной на меня. Мне оставалось только заключить, что воспоминание об агрессивности мобилизовало его чувство вины, которое теперь выражалось в пассивно-фемининных сновидениях. Я не анализировал эти сновидения не только потому, что они не имели непосредственной связи с актуальной ситуацией переноса, но и потому, что, казалось, пациент не готов понять связь между его агрессией и снами, выражающими чувство вины. Многие аналитики будут возражать против такого произвольного отбора материала. Опыт показывает, однако, что наибольший терапевтический эффект имеет место тогда, когда между ситуацией переноса и инфантильным материалом уже установлена непосредственная связь. Я только высказываю предположение, что, судя по воспоминаниям этого пациента об агрессивном инфантильном поведении, он не всегда был таким, каким предстал в настоящее время, а совершенно другим, противоположным нынешнему. Анализ мог бы позволить ему узнать, когда и при каких обстоятельствах в его характере произошли изменения. Я сказал ему, что свойственная ему сегодня фемининность, возможно, обратная сторона прежней его агрессивной мужественности. Пациент отреагировал на это тем, что вновь вернулся к старому сопротивлению, опять начав жаловаться, что не может постичь смысл всего сказанного, что вообще анализ не трогает его, и т. д.

Я снова интерпретировал его чувство неполноценности и повторяющиеся попытки показать несостоятельность анализа и аналитика. Но теперь я еще постарался проработать перенос, связанный с братом, подчеркнув его слова о том, что брат всегда играл доминирующую роль. На это он отреагировал сильным смущением, которое объясняется тем, что мы имели дело с его основным детским конфликтом. Он снова говорил о том, как много внимания его мать уделяла брату, но о своей субъективной оценке этого не упомянул, Установление причинной связи показало, что зависть к брату была полностью вытеснена. Видимо, его зависть так тесно ассоциировалась с интенсивной ненавистью, что он не пускал в сознание даже ее. Приближение к этой проблеме спровоцировало особенно яростное сопротивление, которое продолжалось несколько дней в форме уже стереотипных жалоб. Поскольку сопротивление не двигалось с места, можно было заключить, что это было особенно острое отторжение личности аналитика. Я попросил пациента снова как можно свободнее и смелее высказаться об анализе и особенно об аналитике и сказать мне, какое впечатление я произвел на него во время первой встречи.[21]

После сильного замешательства он сказал, что аналитик представляется ему мужественным и жестким, мужчиной, который абсолютно безжалостен к женщинам. Я спросил его об отношении к мужчинам, которые производили на него впечатление особей с сильной потенцией.

Четвертый месяц анализа подходил к концу. К этому времени впервые прорвалось вытесненное отношение к брату, тесно связанное с наиболее искажающей трансферентной позицией — завистью к потенции. В состоянии сильного аффекта он вспомнил, что всегда осуждал брата за то, что он волочился за женщинами, соблазнял их и потом хвастался этим. Он сказал, что я напоминаю ему брата. Я объяснил, что он видит во мне своего сексуально озабоченного брата и не может открыться мне, потому что осуждает меня и обижается из-за моего превосходства, так же как обижался на брата. Теперь стало ясно, что основой его чувства неполноценности было чувство импотенции.

Итак, открылось то, что выявляется всегда, когда анализ точен и последователен. Центральный элемент характерного сопротивления всплыл на поверхность. Пациент неожиданно вспомнил, как неоднократно сравнивал свой маленький пенис с большим пенисом брата и как завидовал последнему.

Как и следовало ожидать, последовала новая волна сопротивления. Снова посыпались жалобы «я не могу ничего поделать». Но теперь я мог продвинуться дальше в интерпретации и показать ему, что он «отыгрывает» импотенцию. Реакция была совершенно неожиданной. На мое разъяснение его недоверия он впервые заявил, что не верит никому и ничему, и анализу тоже. Это было, конечно же, значительным прогрессом, но аналитическая ситуация от этого не стала ясней. Два часа он говорил обо всех разочарованиях, которые ему пришлось пережить, и был уверен, что его аргументы рационально объясняли его неверие. И снова возникло старое сопротивление. Мне было неясно, что еще я мог бы предпринять в этот момент, поэтому я ждал. Такое поведение продолжалось несколько дней. Я только интерпретировал снова и снова те элементы его сопротивления, которые были уже хорошо известны. Затем вдруг выявился новый элемент. Пациент сказал, что боится анализа, потому что он может лишить его привычных идеалов. Ситуация снова прояснилась. Он переносил свою кастрационную тревогу с брата на меня. Он меня боялся. Конечно, я не стал затрагивать его кастрационную тревогу, но, принимая во внимание его чувство неполноценности и импотенцию, снова спросил, не дают ли его высокие идеалы чувства превосходства над всеми остальными людьми. Он открыто признал это. Более того, он заявил, что действительно лучше всех тех, кто волочится за женщинами и ведет животную сексуальную жизнь. Однако потом добавил, что это чувство часто нарушалось его импотенцией и что, по-видимому, он в конце концов почти примирился со своей сексуальной слабостью. Теперь я мог показать ему невротический способ, к которому он прибегал, стараясь преодолеть свою импотенцию: он стремился утвердиться в сфере идеалов. Я раскрыл ему суть механизма компенсации и снова подчеркнул его сопротивление анализу, возникшее из-за скрытого чувства превосходства. Я сказал ему, что он не только втайне считает себя лучше и умнее других людей, но что именно по этой причине он и сопротивляется анализу. Если бы это сопротивление не удалось побороть, ему бы пришлось обратиться за дополнительной помощью к кому-то еще, что в конечном счете привело бы к победе над неврозом, тайное удовольствие от которого было уже почти «разоблачено». С точки зрения его невротического состояния это воспринималось бы как поражение, которое, кроме прочего, бессознательно истолковывалось как принятие женской роли. Таким образом, продвигаясь от эго и защитных механизмов, я подготовил почву для интерпретации кастрационного комплекса и фемининной фиксации.

Дальше анализ характера развивался успешно. Шло продвижение вглубь — от модели его поведения к ядру невроза — кастрационной тревоге, зависти к брату, вызванной тем, что мать предпочла ему старшего сына, и разочарованию пациента в матери. В этом методе важно не просто вынесение бессознательных элементов на поверхность (что зачастую происходит спонтанно), а придание этому процессу логической последовательности и установление тесного контакта с эго-защитой и переносом. Далее, важно, что это происходит без каких бы то ни было дополнительных стимулов или побуждений, а естественным образом по ходу аналитической интерпретации поведения пациента. Кроме того, важно, что это сопровождается соответствующими аффектами. Именно эти факторы определяют последовательность анализа характера. Таким образом происходит основательная проработка конфликтов, ассимилированных эго.

Для сравнения предположим, что могло бы произойти без последовательного акцентирования способов защиты. В самом начале у нас была возможность интерпретировать пассивно-гомосексуальное отношение к брату и желание смерти. Несомненно, сновидения и ассоциации могли бы предоставлять нам необходимый дополнительный материал для интерпретации. Но без предварительной сиc тематической и детальной проработки эго-защиты, интерпретации не сопровождались бы аффектом. В результате пациент обогатился бы дополнительной информацией о пассивных влечениях лишь на интеллектуальном уровне, наряду с неистовой аффективной защитой против них. Аффективное стремление к пассивности и импульсы желания смерти продолжали бы сохраняться в функционирующей защите. В конце концов возникла бы хаотическая ситуация, иначе говоря, типичная картина беспомощности анализа, когда он богат интерпретациями и беден результатами.

Несколько месяцев кропотливой и упорной работы над эго-защитами пациента, особенно над формами их выражения (жалобами, манерой говорить и т. д.), подняли эго на тот уровень, который нужен для ассимиляции вытесненного. Это несколько высвободило аффекты и позволило переместить их в направлении вытесненных идей. Нельзя, однако, говорить, что в этом случае использовались две различные техники. Если работать с пациентом, используя динамический подход, то у нас остается только одна возможность. Я полагаю, что этот случай прояснил иную концепцию приложения теории к практике. Самый важный критерий упорядоченного анализа — применение нескольких точных и последовательных интерпретаций вместо обильной несистематизированной и несогласованной с динамическим и экономическим аспектами интерпретацией. Если не позволить материалу сбить аналитика с толку, если точно оценить динамические и экономические характеристики материала, то позже он обретет большую основательность и аффективно обогатится.

Второй критерий — континуум, непрерывность связей между имеющейся актуальной и инфантильной ситуациями. Хотя вначале разнообразные элементы всего этого содержания беспорядочно сосуществуют друг с другом, они выстраиваются аналитиком в логическую последовательность сопротивлений и содержаний, последовательность, детерминированную динамикой и структурой индивидуального невроза. В случае несистематической интерпретации возникает необходимость каждый раз начинать сначала, двигаясь, скорее, наугад, нежели по установленному маршруту. Методом характерно-аналитической работы с сопротивлениями процесс анализа развивается как бы сам по себе. В первом случае вначале анализ будет идти гладко, но постепенно обрастать проблемами. Во втором — самые большие трудности встретятся в первые несколько недель и месяцев лечения, но они подготовят почву для дальнейшего ровного продвижения, в том числе и для гладкой работы с глубоко вытесненным материалом. Эффективность анализа зависит от работы на вводном этапе, то есть от того, насколько точно проработаны сопротивления.

Третий критерий — отказ от беспорядочного «прилипания» то к одной, то к другой содержательной точке бессознательного, которую вроде бы удалось нащупать в тот или иной момент анализа; концентрация на точке, которая скрывает наиболее важную эго-защиту, и систематическое расширение «бреши» в бессознательное именно в этом месте. Кроме того, необходима проработка инфантильной фиксации, которая наиболее аффективно значима в каждый данный момент времени.

Та или иная бессознательная позиция пациента, проявляющаяся в сновидениях или ассоциациях, может быть ключевым звеном невроза, но с технической точки зрения может не иметь почти никакого значения. В случае нашего пациента фемининная позиция в отношениях с братом имела центральное патогенное значение. Для нас же основной технической проблемой в первые несколько месяцев работы с ним был страх потерять высокие идеалы, которые компенсировали его импотенцию. Обычная ошибка аналитиков заключается в том, что ими атакуется центральное патогенное звено невроза, которое, как правило, проявляет себя как раз в самом начале анализа. Вместо этого необходимо атаковать наличную, явную позицию, которая, если прорабатывать ее систематически, неизбежно приведет к центральной патогенной ситуации. Важно, и во многих случаях это упускается из виду, как, когда и с какой стороны подойти к центральной точке невроза.

То, что мы описываем как анализ характера, без труда вписывается во фрейдовскую теорию сопротивлений, их формирования и разрешения. Мы знаем, что каждое сопротивление связано с импульсом ид, который отталкивается, и эго-импульсом, который его отталкивает. Оба импульса бессознательны. В принципе, казалось бы, все равно, что интерпретировать в первую очередь — ид-импульс или эго-импульс. Например, если в начале анализа возникает гомосексуальное сопротивление в форме молчания, можно приблизиться к ид-импульсу, сказав пациенту, что он захвачен мыслью о любви аналитика и влюбленностью в него. Можно интерпретировать этот положительный перенос, и тогда, если пациент «не ускользнет», в лучшем случае потратить много времени на то, чтобы он смог примириться с этой запретной идеей. Однако все же в первую очередь предпочтительнее приблизиться к эго-защите, которая более тесно связана с сознательным «я». Вначале можно просто называть пациенту ту или иную причину, по которой он сохраняет молчание, то есть не прикасаться к ид-импульсу, не говорить, что он защищается от анализа, потому что анализ кажется ему опасным. В первом случае мы привязаны к аспекту ид, а во втором — к аспекту сопротивления эго, к эго-защите.

Следуя по второму пути, мы охватываем отрицательный перенос, к которому в конечном итоге приводит всякая защита, а кроме того, характер пациента, панцирь эго. Сознательные пласты каждого сопротивления, которые расположены ближе к поверхности, неизбежно формируются в негативное отношение к аналитику, независимо от того, чем является отталкиваемый ид-импульс — любовью или ненавистью. Свои защиты от ид-импульса эго проецирует на аналитика, который становится опасным врагом, потому что, настаивая на выполнении основного правила, аналитик невольно провоцирует ид-импудьсы, тем самым нарушая невротическое равновесие. Эго, защищаясь, прибегает к древним формам негативных отношений; оно использует импульсы ненависти, исходящие от ид, даже если это отвергнутые импульсы любви.

Если мы придерживаемся правила подхода к сопротивлениям со стороны эго, то одновременно неминуемо разрешаем определенный объем отрицательного переноса, ненависти. Этот маневр позволяет избежать опасности проглядеть деструктивные, часто хорошо скрытые тенденции, а также усиливает положительный перенос. Пациент легче принимает интерпретации эго, потому что они более созвучны его сознательному опыту, чем интерпретации ид. В дальнейшем ему будет легче иметь дело с последними.

Какими бы ни были вытесненные ид-импульсы, эго-защиты всегда имеют одну и ту же форму, соответствующую характеру пациента. Но разные люди по-разному отталкивают одни и те же ид-импульсы. Если интерпретировать только их, мы не притронемся к характеру. Если же, напротив, в каждом случае мы будем подходить к работе с сопротивлением со стороны защит эго, то тогда мы включим в анализ и невротический характер. В первом случае мы сразу же говорим пациенту, что за импульсы он отталкивает. Во втором — сначала проясняем ему, что он что-то отталкивает, а затем объясняем, как он это делает и каков смысл его защиты (анализ характера). И только потом, когда анализ сопротивления в достаточной мере продвинулся, пациенту можно сказать (или помочь определить самому), что именно он отталкивает. Проделывая такой крюк в интерпретации ид-импульсов, мы анализируем все соответствующие позиции эго. Это снимает опасность того, что пациент слишком рано научится чему-то или что он будет лишен аффекта и нашего участия.

Анализ, в котором много внимания уделяется отношениям пациента, проходит более упорядоченным и логичным курсом и не страдает от теоретических выкладок. Хотя в этом случае мы действительно позже «добываем» важные инфантильные переживания, но это более чем достаточно вознаграждает нас в виде того эмоционального оживления, которое сопровождает появление инфантильного материала после аналитической работы над характерным сопротивлением.

Заметим, что нам не следует избегать упоминания о некоторых негативных аспектах последовательного анализа характера. Для пациента это очень тяжелая ноша. Он страдает гораздо больше, чем если по собственному убеждению расстается со своим характером. Правда, при этом процесс характеризуется как селективный. Кому не под силу его выдержать, тому не видать успеха. Но ведь прийти даже к такому результату лучше через несколько месяцев, чем через несколько лет. Опыт показывает, что, если не проявлено характерное сопротивление, не следует ожидать удовлетворительного результата.

Преодоление характерного сопротивления не означает, что характер изменился, что, конечно, возможно только после анализа инфантильных истоков. Это лишь означает, что пациент получает возможность объективно взглянуть на свой характер и проявить к нему аналитический интерес, что, в свою очередь, может привести к ощутимому продвижению в анализе.

Date: 2015-09-05; view: 237; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию