Последняя ступень лестницы, ведущей в пропасть

«Справедливость есть постоянная

и неизменная воля каждому воздавать по заслугам» –

«Justitia est constans et perpetua voluntas suum cuique tribuere»

Латинское выражение

Италия, Лигурия, 203 г. до н. э.

Наконец-то топтание на месте закончилось. Скоро будет битва! Адербал понимал, что время сейчас уже не то. В далеком прошлом остались яркие победы – Требия, Тразимен, Канны. Да, последнее время карфагенян преследуют неудачи, но ему хотелось хотя бы какого-то логического конца. Нельзя же бесконечно сидеть в Лигурии.

Они прибыли с Магоном сюда, имея двенадцать тысяч пехотинцев и две тысячи всадников. В течение двух лет упорно собирали антиримскую коалицию из галльских и лигурийских племен – в надежде во главе потока варваров смести легионы ударом с севера и соединиться с Ганнибалом. Но этого времени оказалось недостаточно: вожди варваров, зная упорство и стойкость Рима, опасались открытого столкновения.

Погибший недалеко отсюда старший брат Магона, Гасдрубал, своим поражением вселил в сердца галлов неуверенность, поэтому дипломаты карфагенян работали, не покладая рук.

– Эх, как не хватает нам здесь Мисдеса, – сокрушался Адербал. – Вот кто умеет убедить любого сомневающегося вождя в том, что, поддержи он Карфаген, и жизнь его племени станет богатой и беззаботной.

– Эти варвары еще более хитры и недоверчивы, чем испанцы. – Магон недовольно хмурил брови. – Но оставаться здесь более нельзя – Совет постоянно давит на меня, требуя идти на соединение с братом.

Месяц назад прибыло подкрепление из Карфагена – шесть тысяч пехотинцев, восемьсот всадников и семь слонов, – что стало полной неожиданностью для Магона: давненько Карфаген не баловал их такими подарками. Командир вновь прибывших войск, молодой весельчак Адонибал, не успев сойти с корабля, вручил полководцу письмо и беззлобно рассмеялся:

– Старцы брызгают слюной от злости, не понимая, почему ты сидишь здесь до сих пор.

– Их бы самих заставить договариваться с местными варварами, – огрызнулся Магон. – Пить вино в тени благоухающего гранатами перистиля и наслаждаться танцами молоденьких девушек, оголяющихся под звуки флейт, кимвал и тамбуринов – гораздо более увлекательное и безопасное занятие.

– Еще Ганнон и Гасдрубал Козленок велели передать, что если ты намерен задерживаться здесь и далее, то можешь сам себя распять на кресте в Лигурии – это будет для тебя менее болезненной казнью, чем та, которая последует в Карфагене за неповиновение Совету, – продолжал скалиться Адонибал. – Ничего личного, Магон. Я лишь выполняю приказ, – добавил он.

– Не бойся. Ты не разозлил меня, Адонибал. – Командующий слушал его вполуха, наблюдая, как солдаты высаживаются на берег. – Я не отношусь к этим угрозам серьезно. Мы, Баркиды, не из тех, кого можно подвергнуть наказанию с такой легкостью. Если бы это было возможно, то выжившие из ума старейшины затащили бы на крест нашего отца много лет назад. Как они его ненавидели! Сенаторы боятся нас – поэтому тявкают. Но тявкать – не кусать.

Адербал видел: Магон просто злорадствует. Ему тоже надоело торчать в Лигурии и хочется снова пройти по пути, который он уже проходил однажды с Ганнибалом. Если ему это удастся, то галлы снова поверят в силу карфагенского оружия и толпами повалят к нему.

И вот по истечении двух лет с момента прибытия в Северную Италию Магон двинулся в область инсубров. Эти племена Италийской Галлии, обитавшие в долине реки По, не так давно попали под власть Рима – около двадцати лет назад их покорили консулы Гай Фламиний и Марк Марцелл, – и надежды генерала навербовать среди них сторонников были вполне реалистичными.

Карфагеняне еще не знали, что над ними сгустились тучи: легионы претора Публия Квинктилия Вара и проконсула Марка Корнелия двинулись им навстречу. Римлян было больше, а это, с учетом римской организованности, было для Магона очень плохой новостью.

Они наткнулись на легионеров поздно вечером. Взволнованные лазутчики предстали перед генералом, наблюдавшим за переправой через небольшую реку, на берегу которой он собрался встать на ночь.

– Магон, они строят лагерь в трех милях отсюда! – Командир лазутчиков Сакарбал был очень молод, но отлично осознавал опасность, нависшую над ними. – Их много. Тысяч тридцать вместе с союзниками.

– Вы распознали штандарты и значки?

– Да, это преторские легионы – одиннадцатый и двенадцатый.

– Значит, проконсул еще далеко… – задумчиво произнес Магон.

– Возможно. Мы не видели значков тринадцатого и четырнадцатого легионов.

«Нужно дать бой рано на рассвете и успеть покончить с ними, пока не подошли солдаты проконсула, – думал Магон, глядя отсутствующим взглядом на Сакарбала. – Боги помогут мне отомстить за брата!»

Рано утром карфагеняне быстрым маршем двинулись к римскому лагерю. К удивлению Магона, римляне уже не спали. Оба легиона Квинктилия Вара, традиционно выстроившись манипулы в три шеренги, ощетинились копьями и напряженно ждали, когда расстояние между ними и врагом уменьшиться до двухсот шагов.

Ранние солнечные лучи восходящего солнца были не столь яркими, и лишь посеребренные шлемы центурионов отражали их слабый свет. Еще не было того сверкания доспехов, который пугал врага, указывая на обилие металла, и неподвижные легионы выглядели безжизненными. Только султаны и плюмажи, шевелящиеся от сильного ветра, казалось, жили своей особой жизнью и угрожали издали, напоминая о том, что при приближении к ним их владельцы внезапно оживут и превратятся в машину смерти, действующую быстро и неотвратимо.

Военные трибуны Марк Косконий и Марк Мевий пристально наблюдали за пунийцами. Римлян не покидало чувство, что этот день станет для них последним. Претор оставил им двенадцатый легион, возглавив конницу, на которую возлагал большие надежды.

– Хорошо идут! – сказал Косконий стоящему рядом центуриону Терцию Клавсу. – Заметно, что офицеры Магона неплохо поднатаскали их за последние два года.

– Похоже, нашему легиону придется туго, – мрачно ответил центурион. – Против нас выставили ливийцев, а галлов и лигуров оставили в резерве.

– Беречь дротики для слонов! – раздался зычный крик трибуна Марка Мевия с противоположного фланга. – Эти твари могут доставить нам сегодня большие неприятности!

Карфагеняне тоже не питали иллюзий относительно исхода боя.

– Трудная будет битва, но мы обязательно победим! – сказал Магон и натянуто улыбнулся Адербалу. – Помнишь, как при Требии мы с тобой водили за нос римлян? Ты затащил их на другой берег реки, а я ударил им в тыл.

– Тогда и у тебя, и у меня под началом были нумидийцы, – вздохнул Адербал. – Как жаль, что их нет больше с нами…

– Да, им не надо было еды, дай только кого-нибудь убить или пограбить. – На лице Магона отразились ностальгические воспоминания о бывших союзниках. – Но ничего, мы и без них справимся, – оживился он. – Не так ли, Адербал?

– Точно так, Магон. Пока подойдет армия проконсула, мы обратим легионы претора в пыль!

Они не знали, что тринадцатый и четырнадцатый легионы Марка Корнелия находятся здесь со вчерашнего вечера: они спрятались в засаде за соседними холмами.

Армии неумолимо сближались. Раздались звуки труб, и ливень копий, дротиков и камней обрушился с обеих сторон.

Следующий сигнал – и в едином порыве фаланги ливийцев сшиблись с манипулами римлян.

Крики военачальников, вопли атакующих, стоны раненых заглушали звон стали. Люди гибли – их места занимали другие; смерть продолжала свою жатву – никто не хотел уступать.

Пунийцы давили как никогда, и под их напором двенадцатый легион стал понемногу прогибаться назад. Уже гастаты слились в одну линию с принципами, но ливийцы продолжали теснить их.

Магон метался и кричал, как безумный, отдавая приказы. Он кидал коня то влево, то вправо между рядами пехоты, нисколько не жалея его. От резких прыжков рысак стал уставать, но генерал не замечал этого. Внезапно он остановился, вглядываясь в сторону правого фланга римлян – туда, где, поднимая клубы пыли, с места сорвалась конница.

– Их больше, чем должно быть! – встревожено крикнул он Адербалу.

Магон за шестнадцать лет войны хорошо усвоил, сколько всадников полагалось легиону и сколько при нем должно быть вспомогательной конницы союзников.

– Стало быть, здесь не только конница претора, но и конница проконсула, – подтвердил его догадку Адербал. – Это означает, что...

– …легионы Корнелия за теми холмами, – закончил командующий, вскинув руку по направлению к вершинам, хорошо освещенным высоко поднявшимся солнцем.

– Труби – слонам в атаку! – крикнул он горнисту. – Встретим конницу, как хороших друзей. – Он даже в минуту опасности оставался ироничным.

Утром по его приказу слонов спешно натерли их же собственными экскрементами, чтобы усилить запах, хорошо улавливаемый вражеским лошадьми. Огромные животные недовольно брыкались, но умелые погонщики быстро утихомирили их. На этот запах, не замечаемый людьми, но пугающий любую лошадь, и полагался сейчас Магон.

Тем временем всадники римлян заполнили пространство перед одиннадцатым легионом, пока не вступившим в битву.

По особому двойному сигналу горниста навстречу им ринулись боевые исполины. Погонщики удерживали их на расстоянии девяноста футов друг от друга. Промежутки между животными быстро заполнялись копейщиками.

Издавая ужасающие трубные звуки, громадные животные размахивали хоботами, угрожающе мотали головами, а медные пластины, защищающие голову, во время стремительного бега отливали страшноватыми красными пятнами отраженного света, слепя напрягшихся от ужаса противников.

Нужный эффект был достигнут, – лошади римлян испуганно заржали и свирепая конница превратилась в мечущийся от страха табун. Всадники ничего не могли поделать – слоновий запах внушил непреодолимый ужас их четвероногим помощникам, и они не только отказывались подчиняться, но и кинулись назад, сметая пеших легионеров.

– Вот так им! – восторженно кричал Магон. – Давите их! Растопчите!..

Слоны дали выход своей ярости, врываясь в ряды легионеров. Они, наводя ужас на врага своими размерами, топтали римлян ногами, пронзали бивнями и душили хоботами.

Атака исполинов была воистину всесокрушающей. В первые же минуты пало множество гастатов одиннадцатого и двенадцатого легионов. Трибун Марк Мервий не успел увернуться и, сбитый наземь огромным бивнем, закончил свою жизнь под колоссальной ногой вожака, раздавившего его голову, словно спелую тыкву.

Адербал возглавил конницу, поддержавшую атаку четвероногого воинства.

– Не подпускайте римлян к ногам, к брюху слонов!.. – орал он, не забывая парировать удары и наотмашь бить в ответ, целясь во вражеские головы.

Рубанув отточенной как бритва фалькатой по шее молодого всадника, Адербал брезгливо увернулся от фонтана крови, высоко брызнувшего из того места, где только что была голова римлянина, и бросился за следующего врага – здоровяка со свирепым лицом, покрытым множеством веснушек.

«Надо же, как он старается выглядеть лютым и беспощадным, – ехидно подумал он, легко отбивая атаку. – Нет, он не имеет той злости, какая бывает у настоящих убийц».

Ему жаль было лишать жизни этого молодого парня, наверняка вступившего в свою первую компанию, но война есть война, и здоровяк, обливаясь кровью, тяжело повалился под ноги его коня.

Пока все шло хорошо для карфагенян: римляне отступали, победа, кажется, была близка. Но внезапно Адербал заметил, что они сражаются одни, из тыла не подходят свежие силы. Почуяв неладное, он развернул коня, крикнув Адонибалу:

– Не ослабляйте напор! Я сейчас вернусь!..

Его конь сшибал копейщиков, испуганно расступавшихся перед командиром, пока не вынес седока на просматриваемое пространство.

Худшие ожидания Адербала оправдались: свежие легионы проконсула вступили в бой, и Магон с остатками ливийцев, не успевших ввязаться в драку, пытался остановить их.

Он видел, как резерв карфагенян, состоящий из галлов и лигуров, не сумел сдержать римлян и был рассеян ими с поразительной быстротой. Солдаты проконсула изменили ход сражения.

Центурионы одиннадцатого легиона тоже заметили, что атакующих стало меньше и сумели сплотить ряды.

Марк Косконий крикнул трубачу:

– Играй – метнуть копья!..

Брошенные дротики и пилумы достигли цели: почти все слоны были либо ранены, либо убиты. Римляне сумели устоять в этой мясорубке.

Адербал кинулся к Магону, который яростно размахивал мечом, пытаясь с высоты своего замученного коня достать голову атакующего его всадника.

«Надо уберечь его! – лихорадочно думал Адербал. – Если он погибнет – нам конец! Все побегут, как зайцы!»

Он с ходу отрубил римлянину руку, и меч, рукоятку которого по-прежнему сжимала уже мертвая кисть, упал вниз, сопровождаемый взглядом изумленного хозяина. Следующий удар Адербала отправил противника следом за его рукой.

Но усталый конь Магона, ударившись грудью о налетевшего на него могучего рысака следующего вражеского всадника, опрокинулся навзничь, придавив всей своей тяжестью седока.

Дикая боль, последовавшая за хрустом сломанного бедра, пронзила тело генерала. Он почувствовал, что начинает терять сознание.

Адербал сумел организовать вокруг полководца кольцо охраны и, соскочив с коня, вместе с тремя ливийцами стал освобождать Магона из невольного плена.

Пусть с трудом, но им это удалось. Вызволенный генерал стиснул зубы и не издавал ни звука. Его глаза медленно закрылись – сознание, похоже, покинуло его.

Адербал увидел причину этого – белая кость прорвала мышцы и торчала сквозь одежду, заливаемую хлеставшей из раны кровью.

– Осторожно берем его и выносим в тыл, – крикнул он, и ливийцы, подхватив командующего, потащили Магона в безопасное место.

Адербал старался придерживать безжизненно болтавшуюся ногу полководца, но ему нужно было следить за противником, отчаянно пытавшимся прорваться к ним, чтобы добить Магона.

Весть о гибели полководца мгновенно облетела ряды карфагенян, паника охватила солдат со скоростью лесного пожара. Поражение было предрешено.

Оставив генерала в тылу на попечение подбежавших врачей, Адербал вернулся в битву и постарался хоть как-то выправить ситуацию.

-Магон жив! – кричал он без устали. – Он ранен, но жив! Сражайтесь!..

Услышав его и передав спасительные слова дальше, карфагеняне сомкнули ряды и стали организованно отступать. Недолгая отлучка полководца обошлась им в пять тысяч погибших.

Римляне не смогли преследовать их – им тоже пришлось нелегко. Три тысячи воинов и три военных трибуна – Марк Косконий, Марк Мевий, Гай Гельвидий – никогда больше не вернутся в свои дома.

Все, и римляне, и карфагеняне, понимали: если бы не тяжелая рана Магона, то еще неизвестно, как бы закончилась эта битва.

* * *

Карфаген, 202 г. до н. э.

Сколько лет их семья не собиралась вместе в полном составе...

Гамилькон светился от счастья, окидывая теплым отеческим взглядом своих детей – Мисдеса, Адербала, Рамону и Таис.

Он был уже стар, ему осталось совсем немного... Но этот день – день воссоединения его семьи – был одним из самых счастливых в жизни сенатора. И пускай их свели воедино обстоятельства, неблагоприятные – даже трагические – для Республики, от этого встреча не стала менее радостной.

«Как странно, – думал Гамилькон. – То, что явилось трагедией для нашей страны, оказалось великим счастьем для нас».

Действительно, появлению Мисдеса в отчем доме предшествовало уничтожение лагеря Гасдрубала Гискона войсками Сципиона; появлению Рамоны – смертельный конфликт между партиями Баркидов и Ганнона Великого в Сенате; Адербал вернулся с остатками армии Магона, потерпевшей поражение в Этрурии; Таис приехала после гибели ее мужа, сенатора Бармокара, убитого в Бруттии во время последней крупной битвы Ганнибала с консулом Публием Семпронием близ Кротона.

«Я счастливец! – ликовал старый боэтарх. – Все мои дети живы! А вот Баркидам повезло меньше. Гасдрубал погиб в Этрурии, Магон умер по дороге домой от заражения крови, вызванного тяжелой раной. Слава богам, что Ганнибал вернулся живым! Он – последняя надежда Карфагена в обуздании этого римского везунчика – Сципиона».

Сейчас они сидели в перистиле родовой виллы, за богато накрытым выносным столом из цитрусового дерева, наслаждаясь общением, вином и великолепным летним вечером.

– Как же все-таки хорошо дома! – Адербал восхищенно огляделся, как будто видел все в первый раз. – Кажется, что не был здесь уже тысячу лет!..

Он прибыл сегодня из военного лагеря под Гадруметом. Ганнибал отпустил его ненадолго повидаться с родными, наказав прибыть назад вместе с Мисдесом.

– Ты возмужал, сын! – Гамилькон не мог насмотреться на него.– Семнадцать лет войны сделали из тебя сурового воина, напрочь забывшего, я полагаю, что такое торговля.

– Тот, кто начнет с ним торговаться, рискует оказаться калекой, – рассмеялся Мисдес. – Поэтому торгаш из него теперь совсем никудышный.

– Брат прав, – горько усмехнулся Адербал. – Я не смогу перестроиться. По крайней мере, в ближайшее время.

– Перестроишься, – заверил его Гамилькон. – Война заканчивается. Со Сципионом заключено перемирие. А наш бывший родственник... – он осторожно взглянул на Рамону, сжавшуюся от этих слов, – да, Гасдрубал Козленок... он уехал в Рим клянчить мира.

– Нет, не перестроюсь, – упрямо сказал Адербал. – Карфаген все равно будет воевать – с Нумидией, с африканскими племенами, да мало ли с кем. Вот там-то я и пригожусь.

– Тогда ты будешь заведовать семейной торговой империей после моей смерти, – вздохнул отец, обращаясь к Мисдесу. – Кто-то из вас же должен продолжить дело.

Над столом повисло молчание, нарушаемое трелями сверчков, затянувших свои вечерние серенады.

– Ты сделал из нас воинов, – наконец промолвил Мисдес и широко улыбнулся. – Так что пожинай плоды, отец.

– Ну и ладно! – качнул головой Гамилькон. – Пусть тогда управляющие стараются. А отучить их воровать, коли они будут в этом замечены, вы сумеете. Они никогда не видели поля брани, и от одного вашего грозного вида способны упасть в обморок. Если что, то сестры тоже вам помогут, хотя у нас, карфагенян, это и не принято.

Он ласково посмотрел на дочерей, которые сидели скромно, потупив взоры, как полагается финикийским женщинам.

– Сестры мои, – с нежностью обратился к ним Адербал. – Вы с возрастом становитесь еще прекрасней. Я так по вам соскучился!.. – Рамона и Таис засияли от счастья после слов брата. – В отличие от Мисдеса у меня не было близких женщин. Вы – самые близкие и любимые для меня!

– О, брат наш! – воскликнула Таис. – Мы тоже тебя обожаем.

– Но здесь за столом есть еще одна женщина. – Адербал перевел взгляд на Кахину. – Я почти не знаком с ней, хоть и принимал самое непосредственное участие в ее судьбе, – улыбнулся он, вспомнив обещания, данные Масиниссе. – Мисдес, ты опять женился на красавице?.. – воскликнул Адербал, но тут же осекся, вспомнив, что брат до сих пор не может забыть Аришат.

Кахина стала алой от смущения и пролепетала:

– Благодарю, Адербал...

– Ты помнишь Нумидию, Кахина?

– Очень смутно. Иногда в туманных воспоминаниях приходят образы суровых мужчин, одетых в шкуры хищников… Бескрайние просторы… И еще – кони, кони, кони…

– Да, это точно Нумидия!

Братья одновременно покатились со смеху.

– Ты очень правильно описала свою родину, – заметил Мисдес.

– Нумидия – это в прошлом, – вздохнула его молодая жена. – Сейчас моя родина – Карфаген... И другой я уже не представляю…

– Карфаген – самое прекрасное место на земле, – гордо произнес Адербал. – У меня есть с чем сравнить: война заставила побывать во многих местах.

– Но ты так и не посетил Рим, – заметил Мисдес.

– Да, не довелось, – с легкой грустью согласился младший брат. – Хотя и с Ганнибалом, и с Магоном мы так стремились туда попасть...

– Кстати, о римлянах, – перебил их старый Гамилькон. – Сегодня прибыли послы от Сципиона. Похоже, перемирие под угрозой.

– Как под угрозой?! – Мисдес чуть не поперхнулся сладкой фигой от неожиданности. – Ведь наши старцы из Совета тридцати[33] в полном составе валялись в ногах у римского командующего, умоляя его заключить это перемирие после поражений армии этой бестолочи - Гасдрубала Гискона.

– Сципион узнал о захваченных кораблях с грузом из Сицилии, отправленных претором Гнеем Октавием для римской армии, которые вначале считали пропавшими во время бури. Их прибило к нашему берегу, и народ не удержался от соблазна...

– Но это же – трофеи стихии, а не военная добыча! – возмутился Адербал. – За это войну не объявляют!

– Они так не считают …

– Чего же они требуют?

– Завтра назначено заседание Совета. На нем римляне и сообщат, чего они желают.

– И кто эти послы?

– Легаты и трибуны Сципиона – Тиберий Фонтей, Луций Бебий и Луций Фабий.

– Тиберий Фонтей?!.. – воскликнул Мисдес, вспомнивший, что этим именем представился римский посланник, прибывший в лагерь Гасдрубала Гискона. – Ты не ошибся отец, это точно Тиберий Фонтей?

– Нет, мой сын, не ошибся. Ты же знаешь: я стар, но обладаю отменной памятью.

«Мой злейший враг в моем городе! – Мозг Мисдеса взрывался от желания мести. – Он не должен добраться живым до лагеря! Но как это сделать?»

Неожиданно выход ему подсказал отец:

– Сред наших сторонников бытует мнение, что приезд послов – прекрасный повод покончить с этим позорным перемирием. Непобедимый Ганнибал прибыл на родную землю. Настало время вышвырнуть римлян из Африки.

* * *

Африка, море близ Утики, 202 г. до н. э.

Возвращавшаяся из Карфагена римская квинкверема[34] с послами на борту медленно огибала мыс.

До лагеря Сципиона было уже недалеко. Три пунийских корабля, охраняющие посланников, повернулись назад, взяв курс домой.

Тиберий Фонтей и Луций Фабий стояли на палубе, наблюдая, как сотни весел врезаются в водную гладь, поднимая облака брызг, вызванных усилием плоти галерных рабов: ветер стих, и теперь корабль двигался только благодаря их каторжному труду. Но это нисколько не заботило римских офицеров: они были детьми своего времени и в рабах видели лишь животных, чья участь – существовать и умирать во блага великого Рима. Их тревожило другое: пунийцы встретили посольство очень враждебно. Перемирию, похоже, наступил конец.

– Вероломные шакалы! – возмущенно говорил Луций Фабий. – Помнишь, как они умоляли Сципиона о мире, когда он двинулся на Карфаген?

– Я был уверен, что так и будет. – Фонтей был безразличен, в отличие от своего молодого коллеги. – Слишком долго идет эта война. Мы ненавидим друг друга сверх меры.

– Зачем же тогда они просили мира?

– Ты еще молод, Луций Фабий, и не уяснил, что поход Сципиона на Карфаген – блеф чистой воды. Мы не в состоянии с нашими силами в Африке взять сейчас этот огромный и неприступный город. Если бы Сципион сам не имел нужды в этом перемирии, он никогда бы не заключил его.

– Так чего же мы ждали?

– Чего мы ждали – уже дождались: Ганнибал и Магон покинули Италию, наконец-то дав нашей истерзанной войной земле вздохнуть свободно. Пусть пунийцы прочувствуют на своей шкуре, что такое бесконечная война на собственной территории.

– Но нам придется сражаться с Ганнибалом. А здесь он будет в два раза сильнее, чем в Бруттии, – усомнился Фабий.

– Придется – значит, будем сражаться! Мы – солдаты, и наш долг – погибнуть, если это нужно Риму. Наша армия может быть разбита, но даже после этого Ганнибал вряд ли уже вернется в Италию.

– Значит, мы в любом случае выиграли эту войну?

– На земле Италии – да! – твердо сказал Фонтей.

Они замолчали, продолжая наблюдать за гребцами.

«Как там Тиберий Младший? – думал Фонтей. – Это первый в его жизни поход и первые лагерные будни».

За семь лет он привык к сыну Аристоники, и уже редко вспоминал свое родное дитя, так безвременно покинувшее этот мир. Тиберий стал почти взрослым и в свои семнадцать лет выглядел намного старше. Его бесконечные упражнения со сверстниками на Марсовом поле, постоянные домашние занятия с рабом, лакедемонянином Агамедом, преподавшим Фонтею Младшему воинскую науку древней Спарты, сделали из него настоящего бойца, которому необходимо попробовать вражеской крови, чтобы стать бесстрашным воином. Три месяца назад он прибыл в лагерь Сципиона вместе с подкреплением, отправленным Сенатом, и занял свое место среди знатных всадников третьей турмы проконсульского легиона. Из его слов Фонтей узнал, что юноша в разговоре с матерью настоял на отправке его в армию, но Аристоника согласилась лишь с тем условием, что он будем служить под надзором отца. Поэтому вместо Галлии Тиберий Фонтей оказался в Африке.

Легат не знал, что его жена наивно полагала, будто война окончилась, так как всему Риму было известно о прибытии посольства Карфагена с просьбой о мире. Но последние события показали, что она заблуждалась; ожидается новая битва, аналогов которой, возможно, еще не было на этой войне. А пока Фонтей Младший усиленно тренировался в лагере.

Центурионы проконсульского легиона не давали отдыхать солдатам ни днем, ни ночью. Пока не было военных действий, Фонтей вместе с молодыми воинами отрабатывал военный шаг, совершал марши в полном снаряжении с дополнительной нагрузкой – привязанными к поясу мешочками с камнями, - учился запрыгивать на коня с оружием в руках, пересекал вплавь небольшие реки, метал дротики и камни, пускал стрелы из лука, участвовал в маневрах и нес караульную службу.

Они редко виделись с сыном и не проявляли на людях родственных чувств – такова римская гордость, – но иногда их пути в лагере пересекались.

Однажды легат увидел, как Тиберий Младший отрабатывает колющие удары на тренировочном шестифутовом столбе, тщательно закрываясь щитом, и его сердце не выдержало:

– Луций Варрен, – обратился он к центуриону, наблюдавшему за упражнениями. – Позволь мне побеседовать с этим юношей.

– Конечно, легат Тиберий Фонтей, – ответил седой вояка, чью голову сейчас не покрывал посеребренный шлем, который не отличался своим цветом от цвета волос хозяина. – Ты можешь забрать его на короткое время. Тем более что он - хороший солдат.

– Пройдемся, – предложил Фонтей запыхавшемуся сыну, со лба которого стекал крупными каплями пот – поздняя весна в Африке была довольно жаркой. – Как служба? – спросил легат, когда они отошли на достаточное расстояние от ушей центуриона.

– Все отлично! Луций Варрен не дает нам скучать, – улыбнулся отцу Тиберий Младший.

– Служить в легионе – это не за материнский подол держаться, – усмехнулся легат.

– Скажу честно: мне немного непривычно без матери, – ответил сын. – Хотя такие признания и недостойны солдата.

– Ладно, ты же признаешься не боевым товарищам, а своему отцу, – сказал Фонтей. – А я и сам скучаю по нашей Аристонике.

– Перед моим отъездом она целую неделю ходила сама не своя. И даже пыталась отговорить меня от службы в армии, не понимая, что это уже невозможно после внесения в списки новобранцев.

Легат насмешливо посмотрел на него.

– И в чем была причина такой печали? Она поняла, как тяжело тебе воевать вдали от дома?

– Нет! – сердито ответил сын. – Мать – мужественная женщина. Она представляет все опасности военной службы. Дело не в этом.

– А в чем же?

– Не знаю. Но я заметил, что она стала такой после визита Порция Катона.

– Что?! – взревел было легат, но, увидев непонимающий взгляд сына, осекся. – Говоришь, Порций Катон приходил в наш дом? – уже тише спросил он.

«Что это было? – изумился Фонтей Младший. – Неужели отец ревнует к квестору?»

– Они долго беседовали в саду, не заходя в дом, – ответил он.

«Неужели Катон проболтался Аристонике о двойнике Тиберия Младшего? – Легат был зол как никогда. – Но он же обещал…»

– Наверное, пришел пожаловаться на Сципиона. – Фонтей сменил тон на шутливый. – За то, что тот выжил его из армии и отправил в Рим.

– Может быть… – Тиберий Младший больше не хотел поддерживать разговор на эту тему.

В это время к ним подошел старый друг легата – центурион Тит Юний.

– Приветствую тебя, Тиберий Фонтей, – сказал он, осклабившись в улыбке.

– Я тоже рад тебя видеть, старый вояка. – Фонтей дружески похлопал его по плечу.

Они не виделись со времени отъезда легата в Рим. Центурион же недавно вернулся из Нумидии.

– А это что за молодой солдат? – спросил Юний, указывая виноградной лозой, символом центурионов, на Тиберия Младшего.

– Мой сын – Тиберий, – гордо ответил легат.

Центурион и юноша внимательно посмотрели друг на друга. Гелон сразу узнал этого младшего офицера, нашедшего их с матерью в Новом Карфагене в доме на окраине улицы. А вот Юний напрасно силился вспомнить, где он мог видеть это лицо. За восемь лет мальчик изменился до неузнаваемости, поэтому все попытки центуриона выудить что-то из памяти были тщетны.

– Какой мужественный вид у этого бравого воина, – беззлобно ухмыльнулся старый вояка. – Немало врагов Рима падет от его меча.

– Главное, мне нужно сберечь его. Он мой единственный наследник, – полушутя, полусерьезно сказал Фонтей.

– Я буду присматривать за ним в твое отсутствие, – успокоил его центурион.

– Легат!.. – вернул их к действительности Гай Урс, морской офицер. – Справа по борту три пунийских корабля! Похоже, они собираются атаковать нас!

Фонтей оглянулся. Действительно к ним быстро приближались триремы с длинными, как у скорпионов, хвостами. Над ними возвышались штандарты Карфагена с дисками и полумесяцами.

– Все на правый борт! – крикнул он солдатам. – Занять оборону!

Легионеры быстро построились в два ряда. Первый ряд сомкнул щиты, второй приготовил дротики для метания.

– Гай Урс! – приказал Фонтей. – Гребцам налечь на весла!

Тот кивнул и бросился исполнять команду.

Тем временем пунийцы вплотную приблизились к квинквереме, которой удалось ускользнуть от ударов бивнеобразных таранов. Зажатая между бортами вражеских кораблей, квинкверема рвалась вперед, пытаясь дотянуть до лагеря, до которого оставалась совсем немного.

На суднах пунийцев прокричали команды, и тучи дротиков накрыли палубу римского корабля. Раненые легионеры стали падать, но их места занимали другие.

Римляне почти вырвались из клещей, но их положение осложнялось тем, что пунийцы метили не только в солдат, но и в гребцов, и некоторые дротики, брошенные особенно меткими стрелками, сумели попасть в отверстия для весел и поразить обнаженные тела прикованных рабов.

Неуправляемые весла убитых и раненых гребцов безвольно опустились в воду, нарушив стройный взмах и мешая остальным выполнять свою работу. Чтобы заменить убитых, надсмотрщикам требовалось время, а его в запасе у римлян оставалось все меньше и меньше.

Карфагеняне продолжали засыпать квинкверему дротиками. Численное превосходство врага сказывалось, и ряды римских солдат постепенно редели.

Одной из трирем удалось приблизиться вплотную, и через абордажный мостик пунийцы стали перебегать на борт квинкверемы.

Это были рослые ливийцы, хорошо владевшие навыками рукопашного боя и сейчас наиболее опасные.

Фонтей выхватил свой короткий меч и бесстрашно кинулся в драку. Но с десяток свирепых вражеских солдат успешно сдерживали римский напор, пока их товарищи беспрерывным потоком заполняли палубу.

«Здесь не развернуться! Не построиться в шеренгу! – с досадой подумал легат. – Судно – это не равнина, где центурия могла бы разгуляться...».

Тем временем враги все прибывали и прибывали. Когда их собралось достаточное количество, они бросились в атаку. Закипел неистовый рукопашный бой.

Неожиданно легат услышал, как кто-то со стороны карфагенян крикнул по-латыни:

– Вот мы и встретились, Тиберий Фонтей!..

Хорошо вооруженный пуниец в посеребренных доспехах недобро смотрел на него из-под надвинутого на глаза остроконечного шлема.

Фонтей сразу узнал в нем своего обидчика. Вместо страха его сердце наполнилось радостью.

– А, это ты… – зловеще протянул он. – Вот теперь мы раз и навсегда решим, кто из нас оправиться в подземное царство...

Их мечи сшиблись с такой яростью, что остальные сражающиеся невольно отпрянули от них.

Фонтей атаковал стремительно и беспощадно, но Мисдес искусно парировал удары легата, уклоняясь с такой легкостью, словно перед ним был новобранец.

Ярость мешала Тиберию сосредоточиться. Ему казалось, что даже обрубок его уха стал невыносимо болеть и кричал ему прямо в мозг: убей его, отомсти за меня!

Вокруг их кипел бой, но они никого не замечали, всецело занятые друг другом. Будучи исключительно опытными и умелыми в фехтовании, оба противника понимали, что их поединок зависит только от удачи – кто-то должен был оступиться или отвлечься – и поэтому были максимально сосредоточены.

Но вот легат поймал противника на котрвыпаде и его меч раскроил правое предплечье карфагенянина. Мисдес охнул, но более не издал ни звука. Подавшись назад, он бросил щит и, не обращая внимания на обильно кровоточащую рану, перебросил меч в левую руку, которой владел так же, как правой.

Теперь явное преимущество было на стороне Фонтея, и легат, несмотря на усталость, удвоил натиск. Но в пылу поединка Мисдес не чувствовал боли, а отсутствие щита сделала его более подвижным. Глубоко подсев под очередной выпад римлянина, он рубанул изо всех силы по незащищенному колену легата. Отскочив назад, Мисдес подождал мгновение, пока Фонтей с удивленным лицом не начнет заваливаться в правую сторону, а потом ударил его по открывшейся шее.

Он с восхищением смотрел на вырвавшийся из глубокого пореза фонтан крови.

– Вот и все! – воскликнул Мисдес во весь голос. – Спор разрешен!..

Приходя в себя, он огляделся по сторонам. Бой был уже не таким жарким: бойцы с обеих сторон порядком устали.

Шум со стороны моря привлек его внимание. Кинувшись к фальшборту, Мисдес заметил движущиеся в их сторону римские квинкверемы.

– Все назад! – скомандовал он. – Уходим!

Пунийцы посыпались на свой корабль, а измученные солдаты римлян даже не пытались преследовать их.

* * *

Африка, Зама, 202г. до н. э.

В этом году осень в Ливии была довольно знойной и душной. Солнце пекло нещадно, выпаривая из оскудевшей земли последние соки.

Вдали от морского берега, где нет освежающего бриза, облегчающего существование, непривычным к такой погоде лигурам, балеарцам, галлам и италикам было особенно тяжело. Только отложившиеся от Масиниссы нумидийцы из племен Западной Нумидии легко переносили обычную для них жару. Все другие солдаты Ганнибала мучились, испытывая к тому же недостаток в воде.

– Ничего, – подбодрял их полководец, – римлянам сейчас тоже нелегко. Они, как и вы, не жители пустыни. Так что сражаться будем на равных.

Его войска уже две недели преследовали армию Сципиона, отходившую все дальше от Карфагена. «Мы их настигли!» – докладывали разведчики, но враг снова ускользал, двигаясь все дальше к границе с Нумидией, изматывая не привыкших к долгим переходам карфагенских наемников. И так было день за днем…

Наконец около местечка Замы армии двух великих республик встретились, чтобы окончательно решить, за кем останется право управлять миром.

Их силы были приблизительно равными: около сорока тысяч пеших и конных у каждой из сторон. Ганнибал имел преимущество в пехоте и слонах, Сципион, за счет диких воинов Масиниссы, – в коннице.

Равнина, которая станет последним местом для многих их них, с трудом вмещала это скопище вооруженных людей.

Мир, затаив дыхание, наблюдал за противоборством двух величайших полководцев. Судьба великих наций решалась в этой битве.

Ганнибал предвидел, что сражение будет нелегким: в рядах врага в основном ветераны, вкусившие с Сципионом отраду побед, и бесстрашные нумидийцы Масиниссы. У него же самого только четверть армии – прибывшие с ним из Италии наемники, закаленные в сражениях, а вот остальные…

–...Эти ненадежные лигуры и галлы, проигравшие битву под началом моего дорогого умершего брата Магона, – обескуражено жаловался он ближайшим соратникам. – Бруттийцы, которых мы притащили силой из Италии. Необученные торгаши-карфагеняне, не знающие запаха вражеской крови… – Он тяжело вздохнул и добавил: – И наконец, у нас очень мало опытных всадников.

– Но у противника нет самого главного, – пытался успокоить его Мисдес. – Тебя, Ганнибал! Твое легендарное имя стоит всех ветеранов Сципиона. Подумай, с кем воевал до сей поры этот римский выскочка? С бестолковым Гасдрубалом Гисконом, который не чета тебе!

– Тем более что у нас никогда, ни в одной битве, не было столько слонов, – вторил брату Адербал. – Восемьдесят гигантов, которые одни способны разогнать половину армии римлян.

– Вы неправильно поняли меня, соратники, – улыбнулся Ганнибал. – Я просто размышлял вслух, как мне правильно расставить наших солдат, в зависимости от их надежности и опыта...

Он взглянул на собравшихся одним глазом, как мог смотреть только он, так что по спинам присутствующих побежали мурашки.

– Если бы даже моя армия состояла из одних необученных новобранцев, я и тогда, не задумываясь, принял бой!..

Все, кто хоть немного разбирался в тактике и стратегии, оценили предложенную им расстановку сил. Впереди огромной серой массой поставлены слоны; первая шеренга пехоты состояла из лигуров, галлов и балеарцев; вторая – из надежных карфагенян и ливийцев; замыкали построение - бруттийцы и выносливые ветераны, оставленные Ганнибалом в качестве резерва.

Мисдес и Адербал командовали левым флангом конницы, состоящей из бывших поданных Сифакса.

– Это не кавалерия! Сброд какой-то! – воскликнул Адербал, оглядывая беспокойные ряды плохо экипированных всадников, одетых в разномастные одежды.

– Да, – согласился Мисдес. – Конница Сифакса и ранее не отличалась боевыми качествами. А нам вообще досталось отребье, не нашедшее применения в своей стране.

Тем временем Адербал внимательно выслушал подскакавших к нему разведчиков, вернувшихся из очередной мелкой стычки.

– Мало того, что у нас втрое меньше всадников, чем у Сципиона, в довершении ко всем бедам – напротив нас выстроились воины Масиниссы. – Огорчению Адербала не было предела. – Многие из них – ветераны, возможно, ранее сражавшиеся под моим началом...

– И среди них наверняка твой названный брат Гауда, – невесело пошутил Мисдес.

Он был прав: Гауда командовал отрядом в тысячу конников, который состоял в основном из опытных воинов, громивших ранее римлян в Испании и Италии, а затем карфагенян в Африке.

Сейчас он в десятый раз проверял готовность своих подчиненных к решающей битве. Рядом с ним гарцевал на своем резвом малорослом коне Карталон, тревожно вглядываясь вдаль.

Они тоже только что узнали, что им придется сражаться с соплеменниками.

– Отец, нам придется биться с земляками! – вскричал юноша.

– Успокойся, Карталон, – невозмутимо ответил Гауда. – В отличие от других народов, считающих нумидийцев одной огромной дикой массой, наши воины четко делят соплеменников на своих и чужих. Те, кто ранее был под властью Сифакса и не остался предан Масиниссе, никогда не были, да и не будут, для нас своими. Их нужно уничтожать, как велят нам жестокие обычаи Нумидии.

– Хорошо, тогда это будет славная битва, – храбрился Карталон.

– Эй, вояка! – оскалил зубы Гауда. – Ты, главное, держись подле меня, не то Верика мне голову снесет, если я тебя потеряю.

– Я уже взрослый, чтобы быть под твоей опекой! – возмутился пасынок. – Три года мы сражались с тобой бок о бок, постоянно подвергаясь смертельной опасности. Чем этот день отличается от других?!

– Ничем. Но помни мои слова! – жестко ответил Гауда.

В это время на другом фланге римской армии всадники Гая Лелия выстроились в ровную линию и терпеливо ждали начала сражения. В отличие от нумидийцев здесь никто не гарцевал, не резвился и не шумел. Даже кони были под стать своим хозяевам – невозмутимые и дисциплинированные.

Тиберий Младший немного волновался – это его первое большое сражение. За прошедшие полгода он закалился в походах, стал единым целым со своей декурией и спиной постоянно чувствовал поддержку боевых товарищей.

Ему пришлось пережить неожиданную гибель отца на этой войне, и он испытывал ненависть к своим бывшим соплеменникам. Став настоящим римлянином, Гелон напрочь забыл все карфагенские обычаи и не чувствовал никаких угрызений совести от того, что ему придется сражаться с пунийцами. К тому же он знал, что количество граждан Карфагена в общей массе оплаченных наемников, стоявших перед ними, ничтожно мало.

Гелон не встречался со своим братом: нумидийцы три дня назад присоединились к Сципиону и встали отдельным лагерем. Впрочем, если бы они и встретились, то вряд ли узнали бы друг друга. Гелон сейчас был отпрыском аристократической римской фамилии – облаченный в стандартные доспехи знатных всадников, ухоженный, постриженный на римский манер и светлокожий от нежаркого италийского солнца. Карталон, как и его соплеменники, был одет в широкие нумидийские одежды – со шкурой леопарда на плече, с загорелым лицом, обрамленным множеством мелких аккуратных косичек. Единственное, что их объединяло – красивые черты лица, доставшиеся от матери, и одинаково искусное владение мечом, переданное им Мисдесом со своей кровью.

Раздался приветственный шум – перед армией появился Сципион. Его благородное мужественное лицо, яркий пурпурный плащ, покрывавший круп внушительного белого жеребца, плюмаж из высоких перьев выгодно оттеняли полководца на фоне всадников сопровождения.

– Граждане и союзники великого Рима! – громко обратился он к армии, крепкой рукой сдерживая гарцевавшего коня. – Сегодня знаменательный день в истории нашей страны. Сегодня, здесь, на этом поле, мы с вами решаем, кому править миром, а кому стать послушным вассалом победителя. Перед вами стоит армия Ганнибала. Но это – не дисциплинированные воины, а всякие отбросы, набранные со всех концов света. Их ничто не связывает, только жажда наживы! Победы Ганнибала канули в далекое прошлое. Уже двенадцать лет он терпит поражения от славных воинов Рима. Его лучшие силы полегли в Италии под мечами ваших отцов и братьев. Вы же последние годы не знаете поражений. Вы – гордость Рима! Вы – его оплот в этой стране!

Сципион перевел дух. Потом, набрав в легкие побольше воздуха, сменил тон с торжественного на угрожающий:

– Но если среди вас есть трусы, то задумайтесь над моими словами. Не забывайте, что случится, если боги обратят на нас свой гнев, и мы потерпим поражение. Пунийцы – это не благородные римляне, вас не будут брать в плен, и обменивать на золото. Всех вас ждет лютая смерть от изощренных казней и пыток. Так что помните! И сражайтесь, как львы, за великий Рим!..

Армия взорвалась криками, восславляющими полководца, воздух наполнился звоном от ударов коротких испанских мечей о римские щиты.

В это время на левом фланге армии Ганнибала Мисдес говорил своему брату:

– Скажи им ободряющие слова на их языке, иначе боевой дух наших нумидийцев никогда не поднимется.

Адербал кивнул и пришпорил коня. Достигнув места, где его беспокойное воинство могло созерцать своего командира во всей красе серебряных доспехов, он закричал во все горло по-нумидийски:

– Братья, слушайте меня!..

Всадники перестали шуметь и обратили удивленные взоры в его сторону: немногие догадывались, что Адербал владеет их родным языком.

– Ничего себе! Он что, из наших? – изумленно спрашивали одни.

– Смотрите, а ведь точно: Адербал ездит без седла, у него нумидийский кинжал на поясе! – отвечали другие.

– Самое главное, он худой, как мы, – смеялись третьи.

– Братья! Нумидийцы! – повторил Адербал. – Сегодня нам суждено сразиться с воинами Масиниссы. Их считают вашими соплеменниками, но на самом деле они – злейшие враги! Говорят, что вы предатели Нумидии, но молчат о том, что Нумидия – это не страна Масиниссы, это ваша страна. Еще недавно земли, по которым кочуют ваши семьи, находились под защитой царя Сифакса, подло захваченного Сципионом. Он отнял у него царство, отобрал ваши земли, а Рим, не спрашивая вашей воли, отдал их Масиниссе, представителю более захудалого рода, чем род ваших законных царей. Ваши семьи входили в элиту Нумидии, а теперь вы вынуждены пресмыкаться перед слугами самозванца. Если мы победим в этой битве, то Карфаген восстановит все ваши права. Но если одолеют римляне, то вас, как предателей, ждет жестокое наказание! Вы знаете, как умеет мстить новый царь Нумидии. Так что сражайтесь во имя своей земли, свободной от Масиниссы и его потомков!..

Он окончил свою речь и двинулся к Мисдесу, сопровождаемый восторженными криками, визгом и улюлюканьем степных варваров.

– Ты не хватил лишнего? – ухмыльнулся Мисдес. – Моя жена носит в себе потомка Масиниссы.

– Брат, признаюсь: я был сейчас не совсем искренен, – хохотнул в ответ Адербал. – Масинисса, Гауда, Табат и, конечно, Кахина во стократ лучше, чем весь этот сброд. Но не мог же я сказать им это перед боем?! А если они узнают, что ты – родственник их ненавистного царя, то тебе в бою нужно будет защищать свою спину от случайно пущенного дротика.

Их разговор прервал резкий звук главных труб карфагенян. Это был сигнал к началу битвы.

– Началось! – воскликнул Мисдес. – Сейчас пойдут слоны.

Он не ошибся: все восемьдесят слонов, понукаемые погонщиками, неохотно двинулись в сторону римлян. Серая масса заполнила собой весь горизонт. Гиганты тяжело набирали скорость, – эти животные в большинстве своем были пойманы недавно и недостаточно выдрессированы. Топот огромных ног гулко разнесся над равниной. Его заглушал рев исполинов, которых погонщики пытались привести в ярость для более эффективной атаки.

Но римляне были готовы к их появлению: одновременно со всех сторон раздался оглушительный гул, издаваемый всеми трубами, горнами, рожками легионов. Было похоже на то, что трубачи пытаются порвать свои легкие, чтобы издать как можно больше шума.

Полтора десятка слонов от неожиданности остановились и, не слушая своих хозяев, ринулись в разные стороны. Страх гнал животных назад с такой силой, что умертвить их при таком беге было проблематично. Тем более что погонщики сами впали в ступор от непредсказуемости поведения гигантов: обычно слон погружается в безумие постепенно, в зависимости от количества полученных ран во время битвы. А сейчас...

– О боги!.. – вскричал Адербал, увидев, что большая часть бегущих назад великанов бросилась в их сторону. Первый раз он не знал, что делать.

Замешательство в рядах карфагенян заметили и с другой стороны поля боя.

– Вперед! – закричал Масинисса, и его конница, издавая боевой клич, сорвалась с места.

Случился странный казус – вражеские всадники при поддержке карфагенских слонов атаковали левый фланг карфагенян. Серые титаны вломились в ряды нумидийцев, круша и топча все на своем пути. Они полностью расстроили и без того не слишком ровные ряды всадников. Бросившись врассыпную, варвары не слушали криков своих командиров, которые пытались навести хотя бы какой-нибудь порядок.

– Убивайте их, шакалы!.. – кричал Адербал погонщикам: его подчиненные, решив, что в случившемся виноваты седоки, многих из них перестреляли из луков, что окончательно вывело ситуацию из-под контроля.

Кое-как избавившись от одной напасти – выгнав слонов за пределы строя, – нумидийцы получили другую: воины Масиниссы, втрое превосходящие их по численности, всей своей мощью обрушились на противника.

Не дожидаясь, пока их полностью истребят, подчиненные Адербала развернули своих коней и пустились прочь с поля битвы.

– Стоять, трусы! Все назад! – Братья пытались их остановить, но безрезультатно.

– Уходим, Мисдес! – крикнул Адербал. – Мы же не можем сражаться одни с целой армией!

И они направили своих коней вслед за удиравшими нумидийцами.

Их верные телохранители последовали за ними, ловко уклоняясь от вражеских дротиков.

– Если хотим остаться в живых, нужно взять вправо, – крикнул брату Мисдес. Тот кивнул, соглашаясь с разумным доводом, и маленький отряд, оторвавшись от общей массы, свернул в сторону.

Они заметили, что несколько десятков всадников Масиниссы разгадали их маневр и бросились в погоню. Наверное, они поняли, что это командиры, и теперь жаждали захватить их в плен – или просто убить.

Адербалу показалась, что бешеная скачка продолжалась очень долго, но в действительности все происходило стремительно. Доспехи братьев делали их более тяжелыми по сравнению с легковооруженным противником, и расстояние неумолимо сокращалось.

Адербал и Мисдес поняли бессмысленность бегства. Переглянувшись на ходу, не говоря ни слова, они развернули коней навстречу преследователям. Восемь бойцов против пятидесяти – силы, несомненно, неравные. Но они не боялись смерти и решили забрать с собой в подземное царство как можно больше воинов Масиниссы.

Адербал, уклонившись от летящего дротика, ловко срубил голову первому из нападавших – рослому воину с перекошенным от ненависти лицом. Второго развалил надвое своей любимой фалькатой Мисдес. Следующий враг был более искусным и хорошо вооруженным. Он закрылся от разящего удара небольшим круглым щитом и, коротко замахнувшись, нанес Мисдесу коварный удар кривым мечом под левое ребро. И если бы не хваленая реакция карфагенянина, не раз спасавшая ему жизнь, его бытие в этот момент оборвалась бы.

Но нумидиец внезапно остановился, опустил щит и удивленно воскликнул:

– Мисдес?!

– Гауда?!..

Они смотрели друг на друга, одновременно радуясь встрече и сокрушаясь, что сошлись в такой ситуации.

Гауда вскинул руку и приказал:

– Всем остановиться!

После этого он крикнул Мисдесу:

– Скажи своим, чтобы перестали драться, мы не причиним вам вреда.

– Я верю тебе, Гауда! – Мисдес обернулся и бросил: – Убрать мечи в ножны!

– Что ты задумал, Мисдес? – удивленно спросил подлетевший к нему на своем быстроногом коне Адербал, но, узнав Гауду, радостно завопил: – Названный брат!..

Увидев его, Гауда сначала залился радостным смехом, но тут же замолчал и знаком дал понять, что не нужно выражать эмоций в присутствии его бойцов. Повернувшись к ничего не понимавшему Масгаве, своему помощнику, он приказал:

– Возьми людей и жди меня на расстоянии ста шагов!

– Что ты делаешь, Гауда? – возмутился Масгава. – Они убили Табнита и Ферона – лучших воинов царя. Он будет очень недоволен!

Гауда яростно взглянул на него из-под козырька своего позолоченного шлема:

– Ты хочешь убить зятя Масиниссы? Оставить вдовой его дочь и сиротой его внука?

– Что?!

– Ты не ослышался! Я повторяю: уводи людей!

Ошеломленный Масгава кивнул и, прокричав команду, удалился на указанное расстояние.

– Ты тоже следуй за ними, – приказал Гауда Карталону, удивленно рассматривавшему лица этих карфагенян, которые казались ему такими знакомыми.

– Но, отец!..

– Выполняй! Я потом тебе все объясню!

– У тебя большой сын! – похвалил его Адербал. – Настоящий воин, такой же мужественный…

– У меня мало времени! – перебил его Гауда. – Я безумно рад видеть вас обоих. Жаль только, что в такой день…

Мисдес не говорил ничего. Он смотрел вслед удаляющемуся молодому воину, не понимая, почему его душа так рвется за ним.

– Все, скачите дальше! – Гауда указал мечом вперед. – А то у меня будут неприятности с римлянами. Масиниссе я сумею все разъяснить, но Сципиону…

Махнув братьям на прощание рукой, он развернул коня и пустил его назад.

Пока нумидийцы обеих армий разбирались между собой, погонщики карфагенских слонов все-таки смогли заставить большую часть животных наброситься на римлян. Разъяренные исполины вторглись в ряды легионеров, но мудрый не по годам Сципион и здесь сумел сделать их атаку бесполезной: он выстроил манипулы не в шахматном порядке, как это было всегда заведено, а в затылок друг к другу – триарии за принципами, принципы за гастатами. Через оставленные широкие проходы римляне смогли выгнать за пределы поля боя четвероногих гигантов, беспрерывно закидывая их дротиками. Обезумевшие от боли и страха животные неслись сломя голову, пытаясь избежать смертельной опасности.

Все! Слоны больше не были страшны Сципиону, и он отдал приказ к атаке.

Взревели трубы, и легионы неумолимо двинулись вперед.

Когда до врага оставалось менее ста пятидесяти шагов и все пилумы уже были брошены в едином порыве, римляне синхронно стали отбивать такт ударами мечей по щитам.

Их натиск, великолепный и устрашающий, выглядел очень эффектно. Стоящие перед ними лигуры, галлы и балеарцы воспринимали его по-разному: одни неистово кричали, пытаясь ввести себя в боевой транс, другие же смотрели, как завороженные, на приближающиеся ровные ряды полуцилиндрических красных щитов, начищенных до блеска сверкающих шлемов, колыхающихся султанов из петушиных перьев.

– Барра!.. – раздался боевой крик легионов, прокатившийся по всей длине шеренги, и две армии сшиблись, как сшибаются две громадные скалы, рухнувшие под напором разрушительного землетрясения, которым сейчас была грандиозная война между величайшими народами.

Оглушающий рев восьмидесяти слонов Ганнибала не мог сравниться с колоссальным шумом битвы, раздавшимся на поле боя после столкновения десятков тысяч человеческих тел. Казалось, тысячи наковален одновременно начали свою работу; тысячи глоток сошедших с ума силились перекричать их, и одновременно тысячи смертельно больных застонали от дикой боли и предчувствия неминуемой смерти – ужасная, завораживающая какофония войны.

Конница Гая Лелия вломилась в ряды правого фланга противника.

Гелон твердо держал свой меч. Он не боялся нисколько – всеобщее помешательство охватило его. Кинувшийся на него мавр, несшийся на красивом, породистом тонконогом коне, пытавшийся в бешенстве рубануть молодого римлянина по голове, натолкнулся на спокойствие и уверенность: Гелон легко парировал удар и молниеносно воткнул свой меч в открывшийся незащищенный бок темнокожего воина. Странно посмотрев на него, противник тяжело рухнул вниз. «С почином, тебя, Тиберий, – радостно поздравил Гелон себя по-латыни. – Кто следующий?..».

Но стычка была недолгой: конница правого крыла карфагенян, как и нумидийская на левом, кинулась бежать. Римские всадники пустились в погоню, нещадно избивая беглецов. Они не могли брать противника в плен – нужно было окончательно рассеять неприятельских кавалеристов и вернуться, чтобы ударить в тыл пехоте.

Гелон развлекался, догоняя улепетывавших врагов-соплеменников и срубая им головы на скаку. Таково правило войны: кто бежит, тот заведомо обречен. И только боги определят, кому дать шанс выжить, а кого подставить под мечи легионеров.

Тем временем первую шеренгу армии Ганнибала окончательно потеснили гастаты, и среди варваров началась паника.

– Нас предали! – вопил один из вождей галлов, бочкообразный Глазобрин. – Никто из тыла не приходит к нам на замену!

– Нас намеренно подставили под мечи легионеров и не дают поддержки! – паниковали на другом конце лигуры.

– Братья, надо прорываться обратно! – дружно кричали балеарцы.

Но прорываться было некуда: впереди – легионы, сзади – карфагеняне и ливийцы, не желающие пропускать усталых северных дикарей в тыл. Среди воинов Ганнибала началась междоусобица: первые ряды варваров еще пытались отбиваться от римлян, последние же, развернувшись, с криком ринулись на вторую шеренгу союзников.

Бойня завязалась с новой силой. Громоздились горы трупов – солдаты гибли, как от вражеских мечей, так и от оружия своих товарищей. Поражение Ганнибала становилось все белее очевидным.

В довершение ко всему вернулись всадники Масиниссы и Гая Лелия, ударив в тыл стоящим в резерве брутийцам.

Пунийцев бы резали с двух сторон, если бы все шло гладко у порядком уставшей пехоты Сципиона: строй римлян нарушился, и гастаты с принципами уступили место триариям – элите легионов. Но тут ветераны Ганнибала, опытные и свежие, с ходу вошли в бой, сразу показав, кто умеет лучше сражаться в одиночных поединках.

Гелон, напирая конем на мощного ливийца, просчитался: тот умело закрылся щитом и сильным ударом копья чуть не выбил его из седла. Его товарищ – по-видимому, испанец – нанес удар фалькатой в бок рысаку молодого римлянина. Испуганный, ошалевший от боли конь поскользнулся на мокрой от крови траве и повалился на бок.

«Все, конец! – успел подумать Гелон. – Скоро я встречусь с отцом…».

Тит Юний давно заметил Тиберия Младшего и искоса наблюдал за ним, помня обещание, данное Фонтею. Он видел, как на сына легата кинулся какой-то ливиец, чтобы добить лежащего всадника, не успевавшего выдернуть ногу из-под брыкающегося от боли коня. Перепрыгивая через лежащих повсюду убитых и раненых, центурион успел достать мечом врага, слегка задев его спину, и когда тот обернулся, вступил с ним в поединок, одновременно оттирая от Тиберия испанца.

Этих нескольких мгновений было достаточно, чтобы Гелон выбрался из-под лошади и кинулся на помощь своему спасителю.

– Я выполняю то, что обещал своему другу и твоему отцу, – бросил ему Тит Юний, не переставая ловко орудовать мечом. – Так что присоединяйся к пешим легионерам!

Все остальное для Гелона было, как в тумане. Он помнил, как сражался плечом к плечу с триариями, как наконец-то враг дрогнул и побежал, как они нещадно догоняли карфагенян и резали… резали… резали; как солнечный диск окрасился в цвет крови; как радовались и обнимали друг друга шатающиеся от усталости легионеры; как долго ликовал вечерний лагерь.

Все понимали: это конец войны. Войны самой ужасной и кровавой в истории Рима.