Посольство Масиниссы

«Да убоится история какой бы то ни было лжи,

да не боится она какой бы то ни было правды»–

«Ne quid falsi audeat, ne quid veri non audeat historia»

Латинское выражение

Рим, 203 г. до н. э.

Гауда увидел мощные стены Рима, которые казались призрачными из-за окутавшего их утреннего тумана, поглотившего дальние башни в своей мягкой пасти. Но могущественный город не выглядел из-за этого менее грозным и все равно впечатлял своими размерами.

При приближении к нему туман рассеялся, и нумидийцы восхищенно наблюдали за тем, как скатываются с одного холма гигантские храмы и тут же взбираются на другой, становясь еще более величественными и великолепными; как утренние солнечные лучи щекочут крыши огромных многочисленных вилл; как блики отражаются на изобилии мрамора улиц и площадей огромного города...

– Да!.. – восхищенно сказал Гауда, обращаясь к Табату, который ехал рядом. – С ним может сравниться только Карфаген.

– Согласен, испанские и нумидийские города кажутся карликами по сравнению с этими монстрами, – кивнул тот.

Посольство Масиниссы наконец-то достигло конечной точки своего пути после длительного морского путешествия из Утики в Остию. Не любящие моря нумидийцы наслаждались ощущением твердой почвы под ногами и были счастливы снова взобраться на своих четвероногих друзей, без соседства с которыми они чувствовали себя одинокими.

Сейчас посланники озирались по сторонам – никто из них никогда не был в Риме и поэтому все их изумляло. Однако им хотелось скорее покончить со своей миссией и вернуться домой – на свои бескрайние просторы, под свое африканское солнце.

Нумидийцев ожидал радушный прием. Посольство торжественно встретили за городом и поселили в лучших домах на Палантине. Через два дня их приняли в Сенате.

Консулов в это время в городе не было. Гней Сципион в Брутии сторожил Ганнибала, а Гай Гемин в Этрурии охранял север Италии от варваров Магона Баркида.

Городской претор, Авл Элий Пет, через глашатаев объявил о предстоящем заседании Сената в Курии Гостилия на Форуме.

Когда Гауда и его спутники вошли в огромное здание, их встретил одобрительный гул голосов: слухи о прибытии посольства быстро распространились среди знати еще до того, когда нумидийцы въезжали в Рим. Вчера Сенат заслушал выступление Гая Лелия по поводу успехов Сципиона в Африке, после чего легат выступил перед народом с ростральной трибуны, объявив о победах римского оружия и о пленении Сифакса. Посланникам Масиниссы всю ночь были слышны крики ликующей толпы, возбужденной такими вестями, и сейчас сенаторы по-доброму смотрели на бывших врагов, еще недавно резавших их соотечественников на полях сражений в Испании и Италии.

Вспоминая прошлое, Гауда не мог отделаться от желания выхватить меч и кинуться в эту толпу людей в белоснежных тогах, имеющих прямое отношение к позорной казни его близких, но он подавил в себе эмоции и покорно предстал перед ними в окружении своих спутников, испытывавших, как он полагал, такие же противоречивые чувства. Теперь это - покровители его господина, а Масинисса - их верный союзник.

Важно восседавший в курульном кресле претор Элий Пет – высокий, сухопарый мужчина с большими залысинами на маленькой курчавой голове – торжественно объявил:

– Отцы-сенаторы, в интересах римского народа мы предлагаем на ваше обсуждение следующее. – Он указал рукой в сторону нумидийцев. – Посланники нашего верного союзника, царя Масиниссы, прибыли из Африки. Они желают передать вам волю своего господина и испросить вашего дозволения...

Гауда вышел вперед и, гордо вскинув голову, увитую множеством аккуратно уложенных косичек, церемонно произнес:

– Мой повелитель, царь Великой Нумидии Масинисса, приветствует достойнейших людей великого Рима!

Он окинул взглядом неподвижные ряды белых тог по обе стороны широкого прохода, и, выдержав небольшую паузу, продолжил:

– Масинисса поздравляет Сенат и народ Рима с великими победами, одержанными проконсулом Корнелием Сципионом, вашим славным полководцем, над коварным врагом. Мой царь, еще будучи царевичем, свергнутым со своего законного трона, оказал римской армии посильную помощь в достижении этих побед и надеется, что римский народ остался доволен усердием своего нового союзника.

«Что я говорю?! – возмущенно думал Гауда. – И я ли это говорю?.. Мы в Испании и Италии перерезали римлян в десятки раз больше, чем карфагенян Гасдрубала Гискона в Африке, а теперь хвалимся своим усердием?..» Но вслух он произнес совсем другое:

– Мой царь благодарит Сенат и народ Рима за то, что они в лице проконсула Корнелия Сципиона помогли возвратить ему отеческий престол и просит утвердить за ним царское звание. Он заверяет, что под его началом Нумидия всегда будет преданным союзником Рима, а он сам всегда будет достойным тех великолепных даров, которыми наградил его великий полководец, оценив вклад Масиниссы в достижение победы нал Карфагеном...

Гауда сделал шаг назад, показывая, что он закончил и ждет выражения воли сенаторов.

– Предлагаю обсудить просьбу царя Нумидии об утверждении за ним царского звания. Есть ли вопросы к его посланникам? – Претор окинул взглядом присутствующих на заседании. – Говори, Марк Ливий, – разрешил он, глядя на действующего цензора Рима.

Ливий поднялся со своего места и взглянул на Гауду. Нумидиец сразу вспомнил его имя – это бывший консул, который тайно прибыл к лагерю Гасдрубала и своим появлением предрешил победу римлян в битве при Метавре. Он скрипнул зубами от злости, но его лицо по-прежнему ничего не выражало.

– Скажи нам, посол, – важно начал цензор. – Ведь твой господин имеет виды не только на царство своего отца, Галы, но и на царство Сифакса?

Гауда ответил не задумываясь:

– Масинисса будет править в тех пределах, которые определит ему Рим.

Сенаторы одобрительно загудели; удовлетворенный ответом, цензор сел на свое место.

Курульный эдил Марк Сервилий попросил слова у председательствующего и, получив разрешение, задал вопрос:

– Поясни нам посол, смогут ли нумидийцы, столько лет воевавшие с нами и причинившие немало бед гражданам Рима и их союзникам, оставаться верными нам в последующем? Не получится ли так, что, утвердившись на дарованном им царстве, они повернутся против Рима и опять поддержат его врагов?

– Римляне тоже причиняли нам урон, – с достоинством ответил Гауда. – Например, мой отец и брат были казнены одним из ваших военачальников.

Губы Гауды сжались в тонкую полоску: после таких признаний словно тень легла между сенаторами и посланниками. Но это длилось лишь мгновение. В следующую секунду нумидиец он широко улыбнулся и приветливо произнес:

– Мы полагаем, что настало время забыть все нанесенные обиды и навеки протянуть друг другу руку дружбы. Нумидийцы и римляне показали, что смогут сделать это, ведь мы бок о бок сражались с карфагенянами и прикрывали друг друга от вражеских мечей...

«Да, – подумал он. – Не зря я много ездил с Мисдесом: он сделал из меня настоящего дипломата, предлагающего с честным лицом то, что считал бы неприемлемым лично для себя».

Слово запросил сенатор Аврелий Котта.

– Говори, – разрешил претор.

– Нам известно, что на стороне Масиниссы сражалось не так много нумидийцев, и те в основном выходцы из Восточной Нумидии. Одобрит ли его проримскую политику остальное население? Не случится ли в последующем бунтов и неповиновения?

– Уважаемый сенатор, – вкрадчиво сказал Гауда. – Масинисса обладает огромным влиянием в обеих Нумидиях. Но если бы Сенат принял решение отпустить всех нумидийцев, захваченных в боях с Ганнибалом, Гасдрубалом Гисконом и Сифаксом, то это стало бы весомым вкладом в укрепление доверия населения Нумидии к Риму и значительно повысило бы авторитет царя Масиниссы среди поданных...

– Есть еще вопросы? – спросил председательствующий у сенаторов. – Если нет, то предлагаю обсудить предложения царя Масиниссы.

После недолгого голосования Сенат постановил: утвердить Масиниссу на царство и отпустить без выкупа всех пленников-нумидийцев. Кроме того, претору велели одарить царя подарками, достойными консулов: двумя пурпурными плащами с золотыми застежками, которые имеют право носить только римские полководцы, туникой с широкой пурпурной каймой – одеждой высших магистратов, двумя породистыми боевыми конями с дорогим убранством, богатым вооружением для двух всадников с панцирем и консульской походной палаткой.

* * *

Гауда постучал железной кованой скобой, прикрепленной к фигурной пластине в виде тритона на резных воротах шикарной виллы, примостившейся на западном склоне Палантина.

Выглянувший раб-привратник в коричневой тунике, очевидно, предупрежденный об их визите, дружелюбно улыбнулся, показывая отсутствие передних верхних зубов, и широко распахнул перед ними правую створку ворот.

Гауда и Табат вошли через навесные двери в просторный перистиль [32], посреди которого выделялся искусно выложенный цветным мрамором бассейн. Небольшой фонтан в виде фигуры Нептуна, извергающего потоки чистой воды, наполнял дворик приятным, успокаивающим журчанием.

Они ждали совсем чуть-чуть, после чего навстречу им, широко распахнув руки в приветствии, вышел хозяин дома – Тиберий Фонтей.

– Рад вас видеть, мои боевые товарищи, под крышей своего дома, – радушно сказал он, приглашая гостей пройти в триклиний, где уже был сервирован обеденный стол, а рядом, на маленьком столике-серванте, стояли хрустальные сосуды, наполненные рубиновым вином, переливающимся в лучах заката, проникающих в комнату сквозь окна и входную колоннаду.

День подходил к вечеру – самое время для римского обеда. Нумидийцы же, которые слышали и об этой римской традиции, и о хлебосольстве хозяина, пришли с пустыми желудками.

После омовения рук и вознесения молитвы домашним богам, ларам, легат, удобно расположив гостей, кликнул слуг, приказав начинать обед.

– У тебя хороший дом, Тиберий Фонтей, – похвалил хозяина Гауда, наблюдая, как слуги стали торопливо расставлять многочисленные легкие закуски и разливать вино.

– Да, – с улыбкой ответил тот. – Он – моя гордость! Его начал строить еще мой отец, а я заканчивал. Вернее, заканчивали мои управляющие, пока я был на войне. После первой большой войны с Карфагеном наши архитекторы кое-что переняли у побежденных, и мой отец значительно увеличил дом за счет перистиля, очень приглянувшегося римской знати.

Гауда подтвердил:

-Перистильный дворик есть у каждого карфагенянина в Мегаре.

– А теперь давайте насладимся едой и вином, – предложил Фонтей, когда слуги наполнили чаши и тарелки. – В африканском походе мы во многом себе отказывали, так что теперь имеем право расслабиться. Не так ли?

Фонтей прибыл в Рим вместе с нумидийцами по приказу Сципиона и должен был также отправиться вместе с ними назад. Воспользовавшись случаем, он решил пригласить своих новых товарищей к себе на обед, но умолчал, что на этом настаивал Корнелий, заинтересованный в более тесных контактах с новыми ценными союзниками.

– Надеюсь, что когда мы вернемся в Африку, ты окажешь нам честь и посетишь с ответным визитом мой дом? – Гауде нравился этот бесстрашный римлянин, такой открытый и бесхитростный. – Хотя тебе придется проделать гораздо больше путь от военного лагеря, чем нам с Табатом от дома, в котором нас разместили в Риме, – рассмеялся он.

Отсалютовав чашей, наполненной фалернским вином, Фонтей произнес тост:

– За удачное окончание африканской компании, после которой я буду иметь время, чтобы приехать к тебе в гости, Гауда.

– Я даже не знаю, где буду жить после окончания войны. – Нумидиец всерьез задумался. – Либо в своем отчем доме, либо в Цирте, при дворце. А может, Масинисса отправит меня наместником в какой-нибудь город. Так что место встречи согласуем дополнительно. Договорились, легат?

На столе появилась очередная партия закусок – морские ежи, устрицы, жареные дрозды, морские финики, спондилы, морские белые желуди.

«Хорошо питаются римляне, – усмехнулся Гауда, пытаясь разломить руками морского ежа. – Война никак не отразилась на их аппетитах».

Отличная еда, великолепное вино – это то, что подталкивает к искренней беседе. Они обсудили многое, и разговоры от политики постепенно перешли на обычный бытовой уровень.

– У такого дома, наверное, должна быть очень серьезная хозяйка, – шутливо сказал Гауда. – Скажи, Тиберий Фонтей, твоя жена сейчас дома?

Фонтей напрягся: последние события в Африке – точнее, встреча с двойником Тиберия Младшего – заставляли его с осторожностью относиться к подобным вопросам со стороны гостей. Приехав в Рим, он решил ничего не говорить Аристонике о неприятном для него инциденте, но старался максимально отгородить своего сына от контактов с нумидийцами. Он предусмотрительно отослал Тиберия из дома – пусть позанимается фехтованием на Марсовом поле.

– Да. Как настоящей римской матроне, ей суждено постоянно следить за слугами, домашним очагом и большим хозяйством, – ответил он на вопрос Гауды.

– Ты не представишь нас ей? Я верю, что она образец благородства и добродетели.

«Полагаю, бояться нечего. Раз Тиберия нет дома – пусть поглазеют на красоту моей супруги», – решил легат.

– Хорошо. – Фонтей повернулся к слугам и приказал: – Эй, пригласите госпожу сюда и поставите ее любимый стул к столу.

В это время стали заносить горячее: большие куски аппетитно выглядевшей свинины, с которой янтарными каплями стекал жир, рыбу, фаршированную моллюсками, жареных уток и вареных чирят.

Не успели гости притронуться к новым блюдам, как в триклиний грациозно впорхнула Аристоника, сразу же их ошеломив.

– Ого! – непроизвольно выдохнул кто-то.

Фонтей привык к такой реакции со стороны мужского пола на незаурядную внешность его жены, и поэтому не выказал никаких эмоций. Но внутри легата распирала гордость: «Смотрите и удивляйтесь, варвары! – ликовал он в душе. – Где вы еще увидите столь прекрасное создание!» Легат не подозревал, что изумление нумидийцев носило различный характер: Табат действительно был поражен необыкновенной красотой хозяйки дома, а Гауду как громом сразило появление Аришат, которую они с Мисдесом столько времени безуспешно искали повсюду. «Боги! – подумал он. – Неужели это она! И почти не изменилась!..».

Аришат тоже побледнела: даже спустя семь лет она сразу узнала в возлежавшем перед столом иноземце верного друга ее бывшей семьи – Гауду. Но женщина тут же взяла себя в руки и, поприветствовав гостей, опустилась на стул, скромно потупив взор.

– Моя жена – Аристоника, – с гордостью представил ее гостям Фонтей.

Он уже знал, что сейчас как и рога изобилия посыплются тирады, восхваляющие ее красоту, и не ошибся: нумидийцы не скупились на похвалы. Но слова Гауды отдавали сарказмом, понятным только ему и Аришат.

– Твоя жена красива, как Тиннит, – сказал нумидиец и заметил, что Аришат слегка вздрогнула после упоминания о карфагенской богине. – Я полагаю, что она так же мудра и образованна, как сам Эскулап. – Гауде были хорошо известны ее способности во врачевании, о которых Фонтей мог не знать. – Она родом из Рима?

– Нет, она сицилийка, но приехала в Рим из Испании, – ответил польщенный легат.

– О, нам приходилось… – Гауда задумался, над тем, как бы потактичней выразиться, – …бывать с Табатом в тех краях.

«Знаю... как вы там «бывали». – Фонтею была неприятна мысль о том, что они с его гостями могли в какой-нибудь битве сражаться друг против друга. – После вашего «бывания» я чудом остался жив», – подумал он огорченно.

– Женщины Сицилии и Испании славятся своей красотой, – добавил Гауда, неотрывно смотря на Аришат.

– Аристоника, – обратился легат к жене. – Я забыл представить тебе своих гостей. Это нумидийский посол, Гауда бен Батий. – Он указал на нумидийца, который привстал с ложи и слегка поклонился. – И его спутник – Табат.

– Спасибо за комплименты, – еле слышно пролепетала хозяйка дома. – Я никогда не встречалась с нумидийцами, но… у меня была подруга, ее звали Верика… которая вобрала в себя красоту обеих народов. Так вот, она еще более привлекательна, чем я.

– Почему «была»? – со скрытой издевкой спросил Гауда.

– У нее родился ребенок от одного из знатных нумидийцев, – я ни разу не видела его, – а по законам ее племени это является преступление.

Лицо Гауды неожиданно стало пунцовым. «Ребенок?! – мысленно завопил он. – Почему мне Верика ничего не говорила? Где он? Что с ним сейчас?!..»

Легат удивленно посмотрел на посла. «Уж не знает ли он, кто этот нумидиец?» – догадался он. Фонтей не заметил, как Аристоника сделала Гауде еле заметный знак, призывая к молчанию. Но после слов о ребенке нумидиец не хотел больше провоцировать ее и лихорадочно обдумывал, как ему встретиться с ней наедине.

– Можно я вас покину? – кротко спросила Аристоника, на лице которой сейчас не отражалось никаких эмоций. – У меня осталось еще столько дел...

– Конечно, можешь идти, – разрешил Фонтей.

После ее ухода гости принялись за горячее, обильно запивая еду великолепным фалернским. Легкий хмель окутал разум возлежавших за столом. Они вспоминали минувшие битвы, горячо спорили, но мысли Гауды занимала только Аришат. «Как она оказалась в доме Фонтея? – недоумевал он. – Бедный Мисдес потерял голову от горя, а его жена - уже... вовсе не его жена! И что ей известно… о ребенке Верики?»

Гауда не сомневался, что они с Аришат вскоре увидятся: если не она, то он предпримет для этого все усилия.

* * *

Гауда не ошибся: через два дня в ворота дома, где их поселили, постучалась молодая женщина, облаченная в нарядное синее платье. На ее голову было накинуто белое покрывало, обрамляющее миловидное лицо. Она попросила привратника передать, что посла Гауду просят лично получить письмо, переданное ее госпожой.

Ухмыльнувшийся раб скрылся на некоторое время в глубине дома, и через короткое время появился вместе с Гаудой.

Афида (а это была она) отозвала нумидийца в сторону и прошептала ему очень тихо на ухо:

– Господин, на перекрестке Большой Субуры и Викуса Патрициев есть многолюдная таверна под знаком Большой оливы. Завтра, ровно в полдень, вы должны ожидать около нее Аришат. Один! – добавила она не дожидаясь ответа, исчезла в людском потоке.

Озадаченный Гауда спросил у привратника:

– Скажи, где находится Субура?

– О, это самое гнусное и многолюдное место в Риме. Там не протолкнуться от сброда, который кишит повсюду...

– Я не спрашиваю тебя, раб, кто там живет! – повысил голос Гауда. – Укажи мне, как туда добраться.

– Извините, господин, – залепетал испуганный привратник и стал подробно описывать нумидийцу кратчайший путь. – Вам нужно перейти через район Велабра, пересечь Священную улицу и выйти на Аргилет. Оттуда идете, никуда не сворачивая, и попадаете прямо в эту клоаку – Большую Субуру...

На следующий день Гауда ожидал Аришат в условленном месте. Привратник оказался прав: народ, толкающийся здесь повсюду, не производил впечатление добропорядочного. Простая одежда, бесконечная брань, то и дело вспыхивающие ссоры указывали на то, что здесь собрались не самые лучшие представители римского общества. Но нумидийца, отважного воина, это нисколько не смущало. Он сам был представителем не очень-то изысканной нации, а количество убитых им людей могло бы впечатлить любого отъявленного негодяя из Субуры. Под его широкой одеждой был скрыт короткий испанский меч, а за поясом спрятан отточенный нумидийский кинжал. «Здесь легко затеряться от любопытных глаз, – подумал Гауда, удовлетворенно взирая на движущуюся толпу. – Аришат всегда была очень предусмотрительна и мудра».

– Здравствуй, Гауда...

Услышав свое имя, он резко повернулся назад. Около него остановилась женщина, одетая в простое голубое платье, с лицом, закрытым полупрозрачным покрывалом. Она держала за руку маленького мальчика лет восьми.

– Аришат?.. – удивленно спросил нумидиец: он бы никогда не узнал ее.

– Вот мы и встретились, – тихо произнесла женщина по-карфагенски.

Гауда о многом хотел спросить у нее, но все слова вылетели из его головы.

– Ты, наверное, хочешь знать, как я стала женой Тиберия Фонтея?

Он молча кивнул в знак согласия.

– Ну, хорошо, слушай. – Аришат поведала ему свою печальную историю во всех подробностях, закончив повествование одной фразой: – Я думаю, что кончить свою жизнь бесправной рабыней было бы не лучшим вариантом, но даже не эта участь, а страх за судьбу детей двигали мною.

Гауда стоял, ошеломленный услышанным. История Аришат была больше похожа на легенду и тяжело подавалась осознанию. «Только эта нескончаемая война может сделать такое с людьми. Вчерашние союзники становятся смертельными врагами и наоборот...».

После долгого молчания он произнес:

– Прости меня, Аришат, что я подумал о тебе плохо. Кстати, ты наверняка удивишься, узнав, что твой сын Карталон – теперь мой сын.

– Что?!.. – От такой новости Аришат чуть не потеряла сознание. Слезы брызнули из ее прекрасных глаз; она откинула покрывало, показав Гауде свое заплаканное лицо, и воскликнула:– Но как такое возможно?!..

– На этой войне возможно все! – горько усмехнулся Гауда. Теперь настала его очередь рассказать ей о своих злоключениях.

Аришат, несмотря на свое хладнокровие, временами начинала рыдать, когда он повествовал о том, как они с Мисдесом искали ее в Италии, о пленении Мисдеса и его чудесном избавлении, о бегстве Верики и Карталона от римлян, об участии ее сына в войне на стороне Рима. Весть о том, что Карталон жив и здоров после стольких бед, наполнила душу Аришат ликованием, и слезы тоски перешли в слезы радости. Ей хотелось кинуться на шею Гауде, но она все-таки сдержалась, боясь, что и здесь, в Субуре, найдутся люди, которые могут узнать ее.

– Так значит наш с Верикой сын, Акам, сейчас находится в доме Фонтея? – спросил Гауда, закончив рассказ и пристально глядя на женщину.

– Вот он, – сказала нежно Аришат, и слегка подтолкнула вперед мальчика, которого держала за руку.

Тот беспокойно озирался по сторонам: ему наскучило стоять на одном месте и слушать, как его мать беседует с этим высоким иноземцем на непонятном языке.

– Но теперь – это приемный сын моего нового мужа, – добавила она. – Хотя он и не получит никогда римского гражданства. Его теперь зовут Акам Фонтениан.

Гауда опустился на корточки и крепко схватил мальчика за плечи. Он ничего не говорил, а долго изучал его внимательным взглядом. В глазах нумидийца стали появляться слезы. «Сын! Мой сын!..». Ему очень хотелось обнять мальчика, прижать к сердцу, но он подавил эмоции и быстро поднялся.

– Береги его, Аришат! – коротко сказал Гауда, но в этой фразе слышался крик его души.

– И ты береги Карталона! Мы не будем ничего менять в своей судьбе и судьбах наших детей. Богам было угодно поступить так с нами и с ними. Не правда ли, Гауда?

– Да! – согласился он после короткого раздумья.