Они запросили мира, однако условия, навязываемые Римом, были настолько не выполнимыми, что война вспыхнула с новой силой

Вот тогда Карфаген и снарядил на Сицилию пятьдесят кораблей с десятью тысячами солдат под командованием молодого, талантливого, но не столь известного полководца – Гамилькара Барки.

Война теперь пошла по-новому. Сперва Барка направился в осажденный Лилибей и прорвал морскую блокаду римлян. Он сам добывал необходимые для войска средства и воспитал собственную армию в новом, необычном для Карфагена духе. Барке удалось беспрепятственно высадиться недалеко от Панорма и занять гору Эйркте, которую он превратил в неприступную военную базу. Оттуда он совершал набеги на побережье Южной Италии, вплоть до самого Неаполя, доставляя продовольствие для армии и держа в страхе италийское население.

Но война уже не была равной, и Гамилькар Барка, наделенный Советом неограниченными полномочиями, заключил мир, пусть необходимый, но позорный для Карфагена.

После этого были еще его победы в Африке над восставшими наемниками в результате длительной изнурительной внутренней войны[11], но Ганнибал с Мисдесом уже не находились со своими отцами, а были заперты в богатых семейных домах в аристократической Мегаре, отделенной стеной от Бирсы[12] и остального города, ибо их отцы считали внутренних врагов опаснее внешних и не хотели рисковать наследниками.

Когда война окончилась, отца Мисдеса избрали боэтархом, и он погрузился в бесконечную рутину дел, которая служит весомым придатком к этой почетной должности.

Но неугомонный суффет Барка не захотел посвятить себя только гражданской службе. Его манили военные походы и заморские страны, которые должны были обязательно пасть к его ногам. Он хотел туда, где станет сам себе хозяином – подальше от постоянных нравоучений Совета и его опеки. А самое главное, ему нужна была собственная армия, организованная по новому образцу, не ограниченная ни в средствах, ни в людях, способная дать отпор любому врагу.

Больше всего Гамилькар желал сокрушить и уничтожить ненавистных римлян. Эти же чувства он внушил и своим сыновьям – Ганнибалу, Гасдрубалу и Магону.

Для войны с Римом требовался иной плацдарм, для роли которого идеально подходила Испания – страна с отсутствием централизованной власти, населенная враждующими друг с другом племенами, обладающая огромными запасами золота и серебра.

Свою экспедицию Барка начал с юга. Он высадился с небольшим отрядом в союзном Гадесе, провел успешную военную операцию против иберийских племен – турдетанов и бастулов – и быстро одержал несколько важных побед.

Барка был не только гениальным полководцем, но и талантливым дипломатом. Он умело сталкивал между собой туземцев, засылал к ним лазутчиков для подкупа, обещал покровительство, не гнушался сам вступать в переговоры с любыми полезными людьми независимо от их статуса.

Отец Мисдеса рассказывал сыновьям:

– Упорно продвигаясь вглубь страны, Гамилькар предотвратил восстание, устроенное более чем пятьюдесятью тысячами иберов, возглавляемых неким Индортом. Собиралась большая война. Но Гамилькар, как настоящий купец, сначала подсчитал, что дешевле – нанять наемников или подкупить друзей Индорта.

– И что он решил? – нетерпеливо спросил Мисдес.

– Он принял решение не проливать лишнюю кровь, и подкупил всех – и друзей Индорта, и его врагов. В итоге предводитель восстания бежал, но его ловили все, и, в конце концов, поймали…

– Что было дальше, отец? – Настала очередь брата Мисдеса, Адербала, выказывать нетерпение. – Не тяни!

– Чтобы запугать будущих противников и предотвратить возникновение новых конфликтов, Гамилькар приказал ослепить Индорта, а затем распять. И все подкупленные страшно перепугались. Вот так, сыновья. Не надо попусту махать мечом там, где можно дело уладить с меньшими потерями…

Но гениальность интригана Барки дала сбой: при осаде Гелики царь племени оретанов, так называемый «друг» завоевателей, с большим войском пришел на помощь осажденному городу.

Видя, что поражение неизбежно и больше всего на свете желая спасти своих сыновей, находящихся с ним, Барка с небольшим отрядом принял удар на себя и, отвлекая основные силы врага, погиб во время переправы через реку.

Он оставил Карфагену покоренную треть полуострова, освоенные золотые и серебряные рудники, великолепную обученную армию, а также множество врагов среди местного населения.

Едва известие о гибели Гамилькара достигло Акра Левке – Белой крепости, на тот момент столицы карфагенской Испании, как верховное командование взял на себя его зять – Гасдрубал Красивый, человек амбициозный, бесстрашный, хотя и не обладающий полководческим талантом Барки, но не уступающий последнему в организаторских качествах.

Первым делом он избавился от опасных конкурентов: отправил в Карфаген молодых Баркидов – под предлогом урегулирования наследственных процедур и необходимости отчета перед Советом о состоянии покоренной их отцом колонии.

Потом жестоко отомстил оретанам, уничтожив всех, кто, по его мнению, был виноват в гибели Барки; покорил все их города, чем завоевал огромную популярность среди своих солдат и страх среди врагов.

Далее Гасдрубал построил новую столицу на покоренных испанских землях, назвав её Новым Карфагеном. К строительству привлекли лучших архитекторов и инженеров, вызванных из метрополии, и город получился действительно великолепным: особенно восхищали храм в честь бога Эшмуна и небольшой дворец Гасдрубала над внутренней гаванью. Кроме того, был заложен фундамент мощнейшей защитной стены.

Гасдрубал отошел от агрессивной политики Барки и завел дружбу со многими вождями туземцев. Он постоянно подчеркивал, что является настоящим испанцем и чтит древние традиции, даже взял себе невесту из иберийской семьи. Но, как и Барка, Гасдрубал не смог раскусить своих новых друзей и был убит на охоте рабом-кельтом, таким образом отомстившим за смерть своего господина.

После этого новым правителем Испании, в двадцать пять лет, стал Ганнибал – молодой сын Барки, обожаемый солдатами. Он-то и беседовал сейчас с Мисдесом.

– Скажи, друг мой, зачем ты поехал со мной в эту варварскую страну? Не проще ли тебе, карфагенянину древнего рода, заняться торговлей – или, на худой конец, политикой? – От скуки Ганнибал начал язвить. – Ведь в вашем роду только твой отец был воином, а все остальные беззаботно считали прибыли, приносимые управляющими. Это же более интересное занятие, чем возня в осенней испанской грязи, не так ли, Мисдес?

– Ганнибал, но кто-то же должен помогать блистательным Баркидам в их ратных трудах… Не все же должны торговать или просиживать скамьи в Сенате, участвуя в бесконечных и бессмысленных дебатах. Да и испанцы не настолько законченные трусы, чтобы добровольно покориться Карфагену, не заставляя нас месить испанскую грязь благородными ногами.

– Мисдес, ты говоришь, как убеленный сединами мудрец. Я всегда уважал твое умение не обдумывать ответы, что нечасто умеет доблестный воин. Еще мой отец заметил эту твою особенность. Думаю, надо задействовать тебя в наших интригах с местными царьками. У меня есть солдаты, но нет искусных переговорщиков. Ты, надеюсь, не будешь противиться?

– Как будет угодно моему повелителю…

– Перестань! – повысил голос Ганнибал. – Нас все равно никто не слышит... Мы оба знаем, что я тебе не повелитель. Мы – равноправные граждане свободной страны, и ты послан сюда в качестве военного командира, а не моего слуги.

– Хорошо, Ганнибал, – ответил Мисдес, пристально посмотрев на друга. – Мне одинаково по душе и меч воина, и свиток дипломата. Ты же знаешь, я способен к языкам: помимо выученных дома греческого и латинского, здесь я освоил два местных наречия. Но все-таки мне хотелось больше уделять внимания военной службе. Хотя я всегда рад быть полезным тебе и на другом поприще.

– Тогда, полагаю, мы договорились, – удовлетворенно кивнул Ганнибал. – В Испании известно, что ты - мой друг и представитель древнего аристократического рода. Буду посылать тебя на важные переговоры. Пусть тщеславные испанские царьки увидят: знатные карфагеняне не считают зазорным сами приезжать к ним, как к равным, – закончил беседу Ганнибал и замолчал, задумавшись о чем-то серьезном.

От этого занятия его отвлек подскакавший молодой офицер – карфагенянин Анниба, командир разведки. Пытаясь осадить взмыленную лошадь, он наклонился как можно ближе к Ганнибалу, невзирая на то, что сообразительный Мисдес направил своего коня в сторону, и взволнованно доложил:

– Господин, новые сведения от лазутчиков: в четырех часах верхом отсюда движется огромное войско. Это карпетаны, олькады и остатки разбитых тобой ваккеев. Разведчики докладывают, что их может быть до ста тысяч... Но, похоже, они не торопятся, чего-то выжидают.

Ганнибал нахмурился: «Авар. Его работа…»

Он сердито посмотрел на Мисдеса, но ничего не сказал. Потом велел Аннибе:

– Пришли ко мне всех лазутчиков!

Тот исчез и вскоре появился с пятью всадниками.

Ганнибал выслушал вначале иберов, потом ливийцев и, уточнив некоторые детали, велел собрать старших офицеров, чтобы держать совет на ходу, не останавливая движения армии.

Вначале прибыл командир иберийской пехоты, умудренный Магарбал, и старший над ливийцами – племянник Ганнибала, красавец Ганнон Бомилькар. Потом прискакали на взмыленных лошадях командир кельтской пехоты – гигант Магон, по прозвищу Самнит, и главный погонщик боевых слонов, всегда задумчивый Ферон. Так как Мисдес, командовавший конницей, был здесь с самого начала, то совет лагеря собрался в полном составе.

Все подразделения в армии Ганнибала делились на ударные части и легковооруженных застрельщиков, которые также имели своих командиров (в их числе уж известного Целея), однако они не входили в совет лагеря и приглашены не были.

Ганнибал выдержал паузу и начал свою речь:

– Соратники, в одном часе верховой езды отсюда протекает всем вам известная река Таг: мы пересекали ее, направляясь походом на ваккеев. Примерно в десяти милях[13] от нее нас поджидают передовые части огромной армии кельтов и иберов, по численности намного превосходящие наши войска. Враг занял удобную, в его понимании, позицию: мы отягощены добычей и слонами и вынуждены продвигаться только по открытой ровной местности. Поэтому противник буквально заполонил собой все свободное равнинное пространство на нашем пути – благо, численность позволяет. Мы будем вынуждены принять бой, который в случае лобового столкновения станет для нас последним.

Раздались возмущенные голоса членов совета.

– Повелитель, – шумел громче всех Магон Самнит, – позволь возразить: это же варвары! Ну и что из того, что их больше! Боги нам помогут – встретим врага достойно и обратим его в бегство!

– Я рад, что меня окружают храбрецы, – произнес удовлетворенно Ганнибал и поочередно оглядел всех. – Но не будем рисковать и сделаем вот что... – Он детально изложил присутствующим свой план, дав каждому персональные указания.

Одобрительно выслушав его, командиры удалились. Каждый, уезжая, прижал руку к груди, почтительно поклонившись Ганнибалу.

Тем временем войска карфагенян подошли к реке Таг и начали переправу через заранее разведанные броды. Причем эти броды выбирались таким образом, чтобы вода доходила не менее чем до пояса пехотинцу среднего роста.

Окончив переправу, одни солдаты начали разбивать военный лагерь, другие приступили к отсыпанию большого земляного вала.

Все трудились не покладая рук – времени оставалось мало, вот-вот должен был показаться враг.

Когда вал приобрел очертания оборонительного сооружения, появился авангард противника. Прозвучал сигнал тревоги: немедленно выстроились копейщики, заняв позиции в проходах, предусмотрительно оставленных в валу. Остальные продолжали строительство, насыпая вал все выше и выше.

Передовые части врага вступили в вялый бой, ожидая появления своего многотысячного войска, медленно подтягивающегося к месту сражения. Атаки противника – постоянные, но не слишком настойчивые – позволяли карфагенянам успешно отбивать их, не прерывая земляных работ. Солнце уже садилось, когда испанцы наконец-то собрались все вместе.

Вожди противника были уверены: их блестящий план сработал – враг сам себя загнал в ловушку. Теперь войско Ганнибала заперто в лагере, окруженном с трех сторон огромной армией, а с другой – неспокойной рекой.

Карпетаны жаждали огромной добычи, а олькады и ваккеи – расплаты за разорение своих земель. По этому поводу вожди решили устроить совместный ужин с обильным количеством вина.

– Выпьем, друзья, за победу над чужеземцами! – объявил тост Мегаравик, вождь карпетанов. Он чувствовал себя здесь хозяином. И чувствовал правильно: две трети войска составляли его солдаты.

– За победу! – воскликнул Авар, вскочив на ноги. Ваккей был здесь самым молодым, но не уступал старшим в хитрости, без устали демонстрируя свое почтение. Но это почтение был показным. «Вот разобьем Ганнибала, а там посмотрим, кто важней», – ухмылялся он про себя.

– Конечно, разобьем. Куда он денется, – словно читая его мысли, зловеще улыбнулся Икер, вождь олькадов, насаживая на нож кусок кабанятины.

– И поделим добычу! – Мегаравик залпом выпил огромную деревянную чашу, похожую на глубокое блюдо. Струйки вина потекли по его шее и дальше по черной широкой куртке. Свет от факела падал на линию дряблого подбородка, широкие скулы и высокий лоб, придавая вождю вид лесного демона, пьющего человеческую кровь.

Авар и Икер недовольно переглянулись – ведь Мегаравик собирается делить богатства их народов, награбленные Ганнибалом. Но свое негодование нужно скрывать: без карпетанов им не одолеть карфагенян – проклятый Баркид слишком силен!

Сколько трудов стоило Авару подбить Мегаравика на эту авантюру. Он в красках описывал все, что видел в лагере: золоченые доспехи старших офицеров; драгоценности, прекрасных женщин и породистых лошадей. Преувеличивал размеры захваченной у ваккев добычи. И наоборот, уверял: карфагеняне ослаблены войной, их моральный дух низок – ведь не зря ему так легко удалось убежать. Выслушав его, старый скряга сдался: уж очень все казалось просто – разбить … захватить … поделить…

Ночь была темной как никогда – ни одной звезды на небе. Все видимое пространство занимали костры испанцев, которые, однако, находились на почтительном расстоянии от карфагенского лагеря, дабы избежать возможной атаки со стороны хитроумного Ганнибала.

Карфагенские лучники тоже не дремали – беспрерывно пускали с вала стрелы в малейшее подозрительное движение в ночи, да и просто так, на всякий случай.

Глубокой ночью, когда в стане врага все спали в ожидании завтрашней легкой победы, карфагеняне, не поднимая шума, начали обратную переправу через Таг.

Первыми пошли сорок слонов Ферона и заняли позицию внизу по течению. Отдельно от них строилась переправившаяся пехота: в центре встали фалангой ливийцы Ганнона Бомилькара, к ним присоединились кельты и иберы – из тех, кто имел длинные копья; на флангах расположились остальные пехотинцы. За ними – застрельщики и лучники. Всадники Мисдеса расположились вверх по течению, пытаясь успокоить коней после вынужденного купания.

Последними с рассветом переправились нумидийцы Целея. Во время переправы они изображали пеших лучников. Теперь, когда надобность в обмане врага отпала, нумидийцы вскочили на своих быстрых лошадей, перебрались через Таг и присоединились к остальным.

Дозорные карпетанов заметили движение противника, но было уже поздно. В лагере затрубили трубы. Сонные испанцы стали приводить себя в боевую готовность и неспешно объединяться в огромные отряды.

Мегаравик и Икер с изумлением наблюдали за построением войск Ганнибала и вслух размышляли, какую же тактику им теперь применить. Советоваться с мальчишкой Аваром они не посчитали нужным.

– Что он задумал? – пытался понять замысел врага Икер, но от выпитого ночью вина думать не получалось.

– Да пусть он хоть трижды перестроится, – чванливо заметил Мегаравик. – Все равно шансов у его армии нет. Жалкая кучка иноземцев и предателей-испанцев против нашего войска?!

На этом совет вождей закончился – видимо, малочисленность противника не стоила долгих раздумий. С боевым кличем, даже не выстроившись толком в боевой порядок, испанцы ринулись в атаку. Но для того, чтобы достичь противника, им пришлось преодолеть через оставленные врагом проходы насыпанный вал и переправиться через реку.

Вот здесь и раскрылась во всем блеске гениальность Ганнибала. При проходе через вал грозная армия из монолита превратилась в ряд длинных верениц воинов: так сито разделяет поток на мелкие струи. Второе препятствие, река, сделала солдат неустойчивыми: вода доходила им до пояса, сбивала с ног. Те, кто под градом стрел, дротиков и камней все же преодолевал ее, натыкались на копья фаланги, которые не оставляли им ни одного шанса.

Но численность испанцев позволила им собрать большое количество бойцов в воде, и ряды карфагенян, скорее всего, должны были быть прорваны.

– Вперед! – ревел Мегаравик. – Разорвите их!..

– За мной! – кинулся в воду Авар, увлекая своих ваккев.

– Убейте их! Иу-р-р-р!.. – Громкий боевой клич Икера подхватила многотысячная толпа.

Карфагенянам наверняка пришлось бы туго. Вот тогда настал время реализации второго этапа блестящего плана Ганнибала: испанцев медленно сносило по течению к берегу – туда, где стояли слоны Ферона. Раздался рев трубы, и грозные животные ринулись в воду. С другого фланга по сигналу Мисдеса в реку бросились африканские и кельтиберийские всадники.

Все водное пространство превратилось в мясорубку. Слоны безжалостно топтали врагов. Кавалерия, которой мелководная река не служила серьезной помехой, рубила их сверху. Не слышно было даже звона мечей: испанцы не могли полноценно отбивать удары всадников противника. Над рекой стоял страшный шум: крики умирающих и тонущих людей, вопли ярости, рев слонов, ржание лошадей, лязг оружия – все смешалось, терзая слух и заставляя сердце биться чаще.

Испанцы несли огромные потери и постепенно стали откатываться на берег. Но их подходящие свежие отряды сбивали с ног отступавших, и снова все начиналось сначала.

Битва продолжалась уже несколько часов. Мегаравик первым сообразил, что надо что-то менять, и велел дать сигнал к отступлению. Он надеялся перестроить ряды, привести в порядок своих бойцов и возобновить атаку. Но его противником был не какой-нибудь испанский вождь, а сам Ганнибал! Трубы карфагенян снова взревели и, не дав врагу опомниться, их пехота построилась в каре и стройными рядами стала переходить Таг обратно.

Мегаравик понял: они недооценили Баркида, ошиблись в тактике, и сейчас начнется окончательный разгром.

Он оказался прав: деморализованная толпа испанцев, сбившихся в кучу, безжалостно атакованную вымуштрованными войсками Ганнибала, предпочла бегство сражению.

– Авар!.. – изумился Мисдес, узнав молодого вождя ваккев среди немногих испанцев, которые продолжали биться. – Он мой! – крикнул он своей охране и стал пробиваться к врагу. Ему хотелось рассчитаться за позор месячной давности.

Но Авар быстро сообразил: его сейчас убьют или снова возьмут в плен, откуда, скорее всего, второй раз ему выбраться не удастся.

Он не стал играть в героя, криком подбодрил своих воинов – «Бейтесь до конца, иначе рабство или смерть!» – после чего благополучно скрылся в лесу.

Его солдаты тоже держались недолго и вскоре побежали. Нумидийцы Целея долго гнались за ними, закидывая дротиками, безжалостно топча лошадьми и рубя короткими мечами.

На следующий день посланники Мегаравика и Икера явились в лагерь Ганнибала просить мира, который им был дарован в обмен на заложников и непосильную дань.

Что же касается ваккеев, то за повторное сопротивление они большей частью были проданы в рабство – в назидание тем, кто решится бунтовать против Карфагена.

Авара так и не удалось поймать. Говорили, что он ушел в Сагунт.

Войско карфагенян благополучно достигло Нового Карфагена и осталось там зимовать, готовясь к новым битвам.

В свои планы Ганнибал не посвящал никого…

* * *

Карфаген, 220 г. до н. э.

В то время как Мисдес сражался в Испании, в его отчем доме произошло значимое событие: сестра Рамона вышла замуж за Гасдрубала по прозвищу Козленок – брата Ганнона Великого, лидера антибаркидской фракции Совета, называемой в Сенате «партией мира», и ярого противника Ганнибала.

Карфагенскую знать ошеломило согласие старого Гамилькона на брак – это шло вразрез с его политическими взглядами. По Сенату поползли слухи: боэтарх рассорился с Баркидами, и его сын Мисдес скоро вернется домой. Но это говорили те, кто плохо знал старого лиса. Остальные были уверены: Гамилькону верить нельзя, это – всего лишь очередной политический ход, после которого Ганнону нужно ждать подвоха.

Допускал это и сам Ганнон, поэтому пытался переубедить брата.

– Козленок, одумайся! – твердил он. – Барка был нашим злейшим врагом. Его щенки спят и видят, как съесть меня с потрохами.

Но брат не хотел поступаться своей любовью. Он обожал Рамону. Ее нельзя было не любить. Старому Гамилькону повезло: все его дети уродились как на подбор – ладные и красивые. Но Рамона была словно ослепительной звездой на ночном небосклоне. Ее огромные, необычные ярко-зеленые глаза сводили Гасдрубала с ума, в них можно было утонуть. Нежный рот с пухлыми губками манил и путал мысли, возбуждая желание целовать его. Пышные волосы, изумительная талия, – что еще нужно мужчине? А поскольку обладательница всего этого богатства была умна и образованна, то становилось понятно, почему никакие уговоры не могли подействовать на Гасдрубала Козленка.

– Я ее люблю, Ганнон, – бормотал он, не поднимая глаз на брата.

Ганнон тяжело вздыхал, не зная, что поделать с такой напастью. Он души не чаял в своем брате, тем более что последние пятнадцать лет заменял ему отца, погибшего от рук взбунтовавшихся наемников.

– Я не могу тебе запретить, – говорил Ганнон, и его лицо становилось суровым и жестким. – Но ты должен осознать: вся ответственность за последствия, которые может нанести этот брак нашей фракции, ложится на тебя. Даже я ничем не сумею тебе помочь, если тебя признают врагом...

А Гамилькон нисколько не переживал. Он заранее уведомил Ганнибала о любви Козленка к Рамоне и о том, что намерен использовать этот брак в политических целях.

Боги карфагенян научили их относиться к своим детям как к объектам, которыми нужно жертвовать, если это нужно родине. И хотя традиции со временем смягчились, но след свой оставили навсегда. Хотя и ранее хитрые карфагеняне в вопросах религии пытались быть не всегда честными – заранее покупали детей у ливийцев, чтобы выдавать их за своих отпрысков, если жрецы потребуют от них человеческих жертв для кровожадных карфагенских богов. Но старый Гамилькон не собирался делать Рамону несчастной: если будет в том нужда, он был готов поступиться ее богатым приданым и забрать свою дочь обратно в отчий дом. Такую красавицу – да еще столь знатную – нетрудно будет пристроить заново.

Когда Мисдесу сообщили об этом браке, он расстроился: ему не хотелось, чтобы его сестра была несчастной. Мисдес любил ее, а она обожала Мисдеса, и в его отсутствие перенесла всю свою сестринскую любовь на его жену. Тем более что та заслуживала этого – своею кротостью, умом и обаянием.

Аришат – единственная, кто не уступала Рамоне в красоте, а может быть, и превосходила ее. Мужчины, которым довелось лицезреть ее хотя бы раз, могли от увиденного потерять рассудок. Большие, почти черные глаза с длинными бархатными ресницами буквально завораживали. Пышные волосы густой копной ниспадали на плечи, обрамляя прекрасное, необычно белое лицо. Привлекательность высокой, пышной груди, необычной для ее гибкого стана и возраста, не могла скрыть одежда, также подобранная с редким вкусом. За внешней открытостью и простотой Аришат скрывался проницательный, тонкий ум. Она была мечтой любого мужчины, вне зависимости от его положения в Карфагене. И только могущество ее отца и свекра охлаждали умы самых безрассудных поклонников.

Аришат ждала своего Мисдеса, в которого влюбилась давным-давно, еще в детстве, когда девчонкой увидела его первый раз в доме своего отца. Ей тогда было восемь лет, а Мисдесу – четырнадцать. Он показался Аришат таким взрослым, таким красавцем – просто молодой Аполлон из ее детских грез. После этой встречи она не спала ночами, все время думая о нем. Ей очень повезло: взгляды их отцов на брак детей совпали. По тем временам редкостная удача – выйти замуж за того, кто тебе мил.

У Рамоны все случилось с точностью до наоборот: Козленок был ей безразличен и неинтересен. Но, осознавая, что это нужно ее отцу, Рамона, как примерная дочь, делала все, чтобы это равнодушие осталось только в ее сердце. И только жена брата была посвящена в ее душевные переживания.

– Аришат, солнце мое, как жаль, что мы уже не живем вместе под одной крышей… – всхлипнула Рамона, вытирая набежавшие слезы. – Ты не представляешь, как мне одиноко в доме моего мужа! – Девушка обняла подругу и ласково гладила по мягким, черным, как воронье крыло, волосам.

– Рамона, цветок моей души, у тебя все будет хорошо, – утешала ее Аришат. – Мы – карфагенянки, и это наша судьба. Мне повезло с твоим братом, но ты же знаешь: так бывает очень редко.

– Ты – счастливая, Аришат. А мне даже не с кем поделиться самым сокровенным. Только с Тиннит[14].

– Ну вот, значит, ты не одинока, – пыталась шутить Аришат.

– Да, я постоянно молюсь ей – знаешь, в гостиной есть мозаика... Прошу дать мне силы и помочь привыкнуть к нелюбимому мужу, а еще защитить нашего дорого Мисдеса в далекой Испании.

– Давай не будем печалиться, а лучше позовем Пелагона – послушаем какую-нибудь одну из твоих любимых легенд, – сказала Аришат, надеясь отвлечь Рамону от печальных мыслей.

Это предложение сразу успокоило девушку. Она, как и все члены семьи старого Гамилькона, обожала все греческое, особенно легенды о Трое и царе Итаки – Одиссее.

Пелагона в их семье уже давно не считали рабом. Он мог легко получить свободу и вернуться на родину, но не хотел этого. Старый грек выучил Мисдеса, его младшего брата Адербала, а также сестер – Рамону и Таис. Для них всех он был кем угодно – дядей, двоюродным дедушкой, дальним родственником, но только не рабом. Никто не представлял семью Гамилькона и его дом без него, и старый учитель к ней тоже очень привязался. Он не мог жить без них и молился своим греческим богам об их здоровье. Пелагон умолял Зевса, верховного бога Олимпа, защитить Мисдеса на войне и поддержать Рамону в чужом доме. Просил Асклепия, бога врачевания, исцелить Таис, когда она болела. Но дети выросли и разъехались из родительского дома, и теперь умница Аришат заняла их место в его сердце: вдвоем они проводили много времени.

Аришат, как и все женщины, мечтала о детях. Но судьба распорядилась по-иному: будучи в браке три года, она не одного дня не прожила с мужем. А так как основная обязанность женщин – рожать детей, то Аришат, временно «освобожденная» от этого, не желала проводить лучшие годы, попусту теряя время. Она активно училась, увлекалась всем эллинским, интересовалась римской культурой и языком. Соседи Гамилькона, богатые этруски, переселившиеся из Италии более сорока лет назад и сумевшие успешно обосноваться в Карфагене, с радостью ей в этом помогали. Их детей и внуков обучали италики и римляне, добровольно продавшиеся в рабство. И они же давали уроки Аришат. От них она узнала о государственном устройстве Рима, сносно выучила латинский язык, на котором изъяснялась с соседями, чем заслужила их глубочайшее уважение.

Старый Гамилькон не любил римлян со времен большой войны, и потому не хотел держать в доме рабов, напоминавших о прошлом. Но увлечения Аришат одобрял, так как понимал: его дети и внуки должны знать о враге все, что может пригодиться в войне с ним, в скорой возможности которой он не сомневался.

Но вернемся к Пелагону. Старый учитель был также сведущ в медицине, которой обучился на своей родине по воле случая. Практиковаться же он продолжил, уже будучи рабом Гамилькона – ему приходилось помогать войсковым лекарям исцелять раненых солдат в Сицилии, когда вместе с пятилетними Мисдесом и Ганнибалом находился в неприступном военном лагере Барки на горе Эйркте. И в искусстве врачевания он достаточно преуспел.

Сейчас, когда дети выросли, Пелагон большей частью был свободен, и с разрешения старого Гамилькона лечил соседей, которые часто его просили об этом: слух о его умениях разнесся по всей Мегаре.

Как ни странно, во врачевании его лучший учеником была Аришат. Они отдавали себе отчет: врачом она никогда не станет – в силу пола и положения, – но ее интересу невозможно было препятствовать, тем более что никто и не собирался этого делать.

Аришат внимательно слушала лекции Пелагона. Многое помечала в свитках, которые хранила в богато инкрустированной шкатулке в своей комнате. Помогала разбирать и заготавливать лечебные травы и коренья, делать настойки.

Однажды она с успехом применила полученные знания, вылечив младшую дочь Гамилькона, Таис, которая неожиданно слегла от непонятной болезни. Пелагона к ней не допустили: болезнь носила женский характер. После осмотра больной Аришат назначила Таис настойку из семи трав, самостоятельно ею же и изготовленную. Конечно, предварительно жрецы помолились богу Эшмуну, принесли ему в жертву огромного быка в храме на холме Бирсы, но заслугу Аришат все же оценили по достоинству, ибо посчитали: Эшмун, как бог-врачеватель, руководил ею и ниспослал молодой целительнице свое покровительство.

Но последнее время Пелагон стал тревожиться: Аришат, познав от него, как исцелять людей, теперь активно интересовалась всем тем, что их убивает, то есть ядами. И только стойкое убеждение старого учителя, что Аришат – это воплощение добродетели, успокаивало его: Пелагон приписывал ее желание обычной любознательности.

Сейчас Рамона и Аришат в сотый раз слушали рассказ Пелагона о похождениях Одиссея, и в сотый раз восхищались приключениями легендарного эллина.

Рамона временно забыла о нелюбимом муже, о не ставшем ей родным доме Гасдрубала Козленка, в который вскоре предстоит вернуться. Пока муж со своим братом в Сенате участвуют в бесконечных дебатах, она может находиться здесь и наслаждаться беседой с Аришат и Пелагоном. Но заседание закончится, муж вернется, и снова все пойдет своим чередом.

Рамона и не подозревала, что потомство, которое появится у них с Козленком, войдет в историю, показав себя не с лучшей стороны. И ее внуки встретятся с внуками Аришат в смертельном поединке, но это будет уже совсем другая история...

Закончив рассказ об очередном подвиге царя Итаки, Пелагон поднялся, попрощался с Рамоной и поспешил в порт. Ему было нужно выполнить поручение господина, которое носило личный характер, поэтому его надлежало исполнять не управляющему Гамилькона, а его особенно доверенному лицу, коим Пелагон и являлся. Вечером в Испанию отправлялся торговый корабль, принадлежавший другу старого Гамилькона. Семья Мисдеса не торговала с варварами, и старому учителю было необходимо пронаблюдать за погрузкой даров для великого храма Мелькарта в Гадесе, а также передать письма Мисдесу от родных, так как корабль далее поплывет в Новый Карфаген.

Жизнь в столице бурлила. Идя по одной их трех улиц, ведущих к главной пощади города, мимо многоэтажных, тесно прижатых друг к другу домов, Пелагон чувствовал себя словно в огромном муравейнике. Все куда-то спешат с сосредоточенными лицами, не замечая друг друга, кто с поклажей, кто с пустыми руками. Отсутствие праздношатающихся на улицах – главная отличительная черта Карфагена. И местные, и иноземцы – все чем-то озабочены, пытаются закончить дела до захода солнца, и у них нет времени на пустые разговоры. Вот пробежал в сторону Нижнего города какой-то грек в белоснежном хитоне, задев Пелагона локтем; улыбнулся широкой улыбкой на бронзовом лице египтянин, спешащий в Бирсу; мрачно глянул из-под нависших бровей одетый в звериные шкуры гетул. «Как только ему не жарко в этой одежде, в такое-то пекло», – удивился Пелагон. Италики, персы, балеарцы, нумидийцы, греки, иудеи – вот неполный перечень чужестранцев, которых он встретил на пути в порт.

Торговая гавань города жила своей, не похожей на другие районы города, но не менее (если не сказать – более) бурной жизнью.

Карфаген – торговое государство, и в порту сейчас разгружались и загружались корабли из Египта, Финикии, Греции, Южной Италии и Сирии.

Вездесущие карфагеняне торговали со всеми известными цивилизованными и варварскими странами. Они завозили дорогие ткани и ковры – из Азии; рабов, слоновую кость – из других областей Африки; золото, серебро, медь – из Испании; олово – из Британии; воск – с Корсики; вино – с Балеарских островов; масло – из Сицилии. Даже в недружественный Рим карфагенские купцы поставляли слоновую кость, диких животных для игрищ, пурпурную краску, фиги, мед, нумидийских лошадей, дорогие породы дерева, золотой песок, рабов-негров и мрамор.

Сторонясь снующих повсюду грузчиков, Пелагон нашел нужный корабль; огромный, свежевыкрашенный, он стоял, пришвартованный к пологому южному концу причала. От него в разные стороны двигались, понукаемые надсмотрщиками, большие серые толпы портовых рабов, перетаскивавших металлические и керамические изделия местных ремесленников, карфагенское вино, ткани, поделки из слоновой кости и черного дерева.

Капитан корабля стоял рядом, пристально наблюдая за погрузкой. Они были знакомы с Пелагоном и поэтому не нуждались в представлении.

– Приветствую тебя, о славный Хриз, – степенно поздоровался Пелагон.

– И тебе привет, старый плут, – с улыбкой ответил капитан, который знал об особом статусе старого учителя в семье Гамилькона, но его положение раба не позволяло свободному гражданину обращаться к более старшему Пелагону с надлежащим почтением. Однако Хриз должен выполнять все его указания, так как они исходили от Гамилькона – друга его патрона, и тот предупредил его заранее об этом визите.

– Ты что-то совсем не торопишься. Не иначе, хочешь получить изрядную порцию плетей, – продолжал зубоскалить капитан.

– Скорее твой корабль пустит корни в этом порту, чем мой господин поднимет на меня руку, – в тон ему вторил Пелагон.

– Ладно, ладно, не будем тратить время на болтовню… Выкладывай, с чем пожаловал!

– Вот здесь, в этом кожаном футляре, письма от моего господина и его родных, адресованные его сыну Мисдесу – начальнику конницы славного Ганнибала, – сказал Пелагон, вручая капитану коричневый сверток. – Доставишь их в ценности и сохранности в Новый Карфаген. Как найти Мисдеса, такому пройдохе, как ты, объяснять не нужно, – с веселой улыбкой добавил учитель.

Капитан самодовольно ухмыльнулся. Такие прозвища как «пройдоха» были для карфагенян с их менталитетом своего рода похвалой.

– А теперь поговорим серьезно, – продолжал Пелагон. – На корабль уже доставили два запечатанных ящика от моего господина?

– Да. Сразу после обеда, – ответил капитан.

– Слушай меня внимательно, почтенный Хриз. В этих ящиках – дары, драгоценности и благовония для великого храма Мелькарта в Гадесе. Мой господин хочет, чтобы непорочные жрецы храма в течение всего времени, пока Мисдес воюет, молили Мелькарта о даровании ему защиты от вражеского оружия. Ты должен передать дары жрецам и вручить им это послание. – Пелагон протянул Хризу футляр размером поменьше. – Но вручить его нужно лично в руки главному жрецу храма.

Хриз с почтением взял в руки футляр. Мелькарт (которого у греков называли Геркулесом) внушал особое уважение всем военным людям, к коим он себя причислял, из-за опасности своей профессии. Но Мелькарта он никогда не видел, а вот его жилище – величайший храм в Гадесе – вызывал у него еще больше благоговения и страха, чем сам Мелькарт. В храме находилась могила легендарного героя. Здесь, по преданию, Мелькарт воскрес. Это немыслимое здание своим священным ореолом, громадными размерами, неслыханным роскошным убранством и фанатичными непорочными жрецами притягивало к себе паломников со всего мира.

Хриз верил: пока дары Мелькарту находятся на борту корабля, его плавание будет спокойным. Это очень воодушевляло, поэтому задание Гамилькона было ему особенно по душе.

Окончив свои дела, Пелагон заспешил в дом своего господина. Он возвращался тем же путем, но торопился и времени на дорогу потратил намного меньше: его ждала Аришат.

Дом старого Гамилькона, построенный в смешанном финикийско-эллинском стиле, был огромен и утопал в розовом саду. В нем имелось все необходимое для роскошной жизни: дорогая мебель из редких пород дерева, статуи работы знаменитых греческих мастеров, ванная с находящимся посередине бассейном из каррарского многоцветного мрамора, мозаичные полы, украшенные геометрическими узорами, сложная система подачи воды и множество великолепной домашней утвари. Никто из посторонних не мог заглянуть в комнаты с улицы: наружные стены, украшенные причудливой восточной росписью, были сплошными; все окна выходили в тенистый дворик, из которого лестницы вели на террасу и второй этаж.

Пелагон не мог переступать порог гинекея – женской половины дома – и послал за Аришат одну из домашних рабынь.

Он ждал в просторной гостиной, когда услышал легкие шаги своей госпожи и ученицы.

Пелагон уважительно поклонился. В его взгляде чувствовалась нежность, которую он испытывал к этому юному, непорочному, такому умному созданию, коим являлась молодая госпожа.

Они прошли в маленький кабинет, выделенный Пелагону для работы и проведения уроков.

На простом, не вычурном, как все остальное в этом доме, столике учитель стал раскладывать различной формы коробочки, шкатулки и небольшие сосуды.

Начался очередной урок. Пелагон собирался пояснить своей любознательной ученице состав и действие одного из малоизвестных, но, по его мнению, самых коварных из когда-либо известных ядов – «дыхания Гекаты», как он его называл.

– Этим именем в греческих легендах именуют повелительницу теней в подземном мире, богиню призраков и ночных кошмаров, знатока ядовитых средств, – говорил Пелагон, обращаясь к Аришат, которая замерла и почти не дышала, увлеченная рассказом.

– Как он готовится? – спросила она, сгорая от любопытства и нетерпения.

– Яд делается из клубней травы, имеющей цветок в форме шлема. Чтобы получить его, клубень нужно тщательно измельчить, размять, добавить немного сока лимона. Потом нагреть содержимое, не доводя до кипения. Далее следует добавить вот этот порошок, – я называю его «египетский укус», – и настаивать в течении десяти дней. Яд составляют с расчетом на то, чтобы он подействовал в положенный срок: через час, через день, через месяц, через два, три, шесть месяцев, через год, иногда через два года. Очень тяжело умирают люди, чахнущие от него в течение долгого времени. – Пелагон сделал страшную гримасу, чтобы разрядить напряженную атмосферу, а затем улыбнулся и продолжил: – Самая же легкая смерть – мгновенная. Вкус яда практически не ощущается, если добавить его в вино или мед...

Ранее старый учитель уже разъяснял Аришат ядовитые свойства снотворного мака, аконита, красавки и других подобных растений.

Всему этому он обучился в Афинах. В молодости ему довелось обучаться в старинной школе, основанной еще другом и преемником Аристотеля – Феофрастом.

В Греции существовала государственная казнь, по решению суда приводимая в исполнение при помощи яда. Яды изучались здесь повсеместно, поэтому, когда грека из Пергама – молодого Пелагона – Финей, его господин, отправил для обучения в школу Феофраста, он догадался, какие интересные знания здесь можно получить.

– Пелагон, – напутствовал Финей его перед отъездом, – я заплатил за твое обучение большие деньги. Ты должен быть усердным и прилежным.

– Не сомневайтесь, хозяин. Меня не нужно понукать. Я готов учиться везде и всему.

– Тебе только двадцать лет, – усмехнулся Финей. – Не пытайся объять необъятное.

– Что вы этим хотите сказать, господин?

– А то… – Финей помолчал, изучающее глядя на раба. – Меня не интересует философия. Ты должен узнать все, касающееся врачевания и... ядов!

– Зачем это? – пораженно спросил Пелагон.

– Крыс будем травить в амбаре! – огрызнулся тот. – Но если ты не изучишь всего, клянусь Зевсом, я сгною тебя на сельских работах. Ты будешь день и ночь обрабатывать поля под палящим солнцем. – Финей не отрывал пристального взгляда от Пелагона, пытаясь понять, дошло ли сказанное им до бестолкового раба.

Но Пелагону все еще было невдомек – зачем его господину, знатному пергамскому купцу, нужно, чтобы он освоил эту науку, да еще за такие немалые деньги.

– И запомни! – Лицо Финея стало свирепым. – Для всех остальных пергамцев ты, Пелагон, обучаешься философии и врачеванию. Знания о ядах ты получишь дополнительно, – я за это заплачу школе отдельно, – но об этом здесь никто не должен знать!

Пелагон испугался не на шутку.

– Я все понял, хозяин!

– И еще усвой! – сказал Финей по-прежнему грозно. – Никому в школе не должно быть известно о твоем положении раба. Все должны думать, что ты – мой обнищавший родственник, которому повезло иметь такого богатого и добросердечного дядю…

Пелагон учился очень прилежно, его не раз ставили в качестве примера остальным ученикам. А когда он вернулся в Пергам, в гильдии Финея стали происходить непонятные события: очень многие именитые купцы – конкуренты его господина – стали умирать от неустановленных болезней. Смерть заставала их вдали от родины, и поэтому все списывалось на неведомый рок.

Пелагон мучился, не спал по ночам. Он знал, в чем тут дело: все эти смерти случались после того, когда он передавал Финею приготовленные им яды. Но Пелагон был молод, боялся своего хозяина и не мог отказаться от участия в этих неблаговидных деяниях.

Однако подробное не могло продолжаться долго и безнаказанно. Вскоре по Пергаму поползли нехорошие слухи.

В один из дней Финей прибежал домой очень взволнованный и велел срочно позвать Пелагона. Когда тот явился, то увидел своего господина смертельно бледным.

– Пелагон, случилась несчастье! – Финей замолчал, собираясь с мыслями, но потом продолжил, заламывая руки: – Мне донесли, что против меня готовиться судебное преследование, и ты можешь стать моим соучастником!

Теперь настала очередь Пелагона побледнеть. Он знал: если его господин и будет осужден, то может отделаться штрафом или ссылкой. А ему, бесправному рабу, однозначно уготована казнь.

– И что же делать?– выдавил он из себя.

– Я бы мог тебя убить – на правах господина, – зловеще ухмыльнулся Финей. – Но я добр к тебе и решил продать тебя в далекие страны.

«Ага, как же, жирная скотина!– злобно размышлял Пелагон. – Добр ты ко мне?! Как бы ни так! Ты уверен, что если убьешь меня, то будешь заподозрен». Но вид у него был по-прежнему подавленный, и он смотрел на Финея с мольбой.

– Слушай меня внимательно, раб. Торговаться нет времени, и я решил продать тебя за бесценок работорговцу Акрисию.

– Как же так, хозяин! – возмутился Пелагон. – Я не хочу на рынок рабов! Я не пленный и не преступник!

– Выслушай меня до конца, не перебивай! – рыкнул на него Финей. – Никто и не говорит о том, что тебя посадят в клетку и выставят на базаре как животное. Акрисий уже нашел тебе покупателя из Карфагена. Какой-то знатный сенатор ищет учителя для своих детей. Так что будешь жить, как сыр в масле. Но для того, чтобы объяснить столь низкую цену за тебя – ведь все знают, что ты учен и я оплатил твое образование, – будешь объяснять, что украл драгоценности моей жены, был пойман, а потом бит.

Пелагон мысленно согласился: план хозяина весьма толков.

– А теперь самое приятное для тебя, – сказал Финей, неприятно осклабившись. – Чтобы все было правдоподобно, галл Каратак всыплет тебе двадцать плетей.

Не обращая внимания на протесты Пелагона, он развернулся и вышел. В ту же минуту в комнату зашел гигант Каратак и, улыбаясь, потащил сопротивляющегося Пелагона во двор.

С той поры прошло более тридцати лет. Все невзгоды Пелагона остались позади. Он был стар, уважаем и счастлив, и сейчас наслаждался обществом прелестной ученицы – Аришат, которой вскоре пригодятся полученные от него знания.

* * *

Испания, Атанагр, 220 г. до н. э.

Андобал, вождь племени илергетов, восседал в бане вместе со своим братом Мандонием. Здесь они обычно держали совет и говорили о том, что не нужно было выносить на обсуждение старейшин, а требовалось держать подальше от ушей любопытных соплеменников.

Илергетская баня представляла собой небольшую комнату в доме Андобала, облицованную грубо обработанным лузитанским мрамором, где на раскаленные камни лили горячую воду с добавлением благовоний, поставляемых обычно из греческих Эмпорий и Сагунта.

Густые клубы пахучего пара наполняли помещение, доставляя братьям невыразимое удовольствие.

Разговор был секретным, и Андобал заблаговременно отослал слуг подальше, приказав никому под страхом сурового наказания без зова не являться.

Окутанный горячим паром высокий, крупный Андобал кряхтел от удовольствия и, хлопая себя по бедрам, рассказывал брату о тайной беседе с посланцем Ганнибала – знатным карфагенянином Мисдесом.

– Этот Мисдес, как я понял, имеет особые полномочия, данные ему Ганнибалом. Он может даже самостоятельно объявить войну небольшому племени, не спрашивая разрешения у своего царя.

– Значит, к нам это не относится. – Мандоний расплылся в самодовольной улыбке и тоже стал хлопать себя по мощной груди. Он под стать брату – высокий, черноволосый, с еле заметной сединой, крупными чертами лица и большими узловатыми бугристыми руками.

– Да, ты прав, – согласился Андобал. – Илергеты – самое крупное и сильное племя в Испании. Жаль, что Баркиды так не считают…

– И что они хотят от нас? Мы же не находимся в их власти!

– Хотят, чтобы мы оказали им услугу, от которой, предполагаю, для нас не будет ничего хорошего… – Андобал нахмурился, сведя густые брови. – Но отказать нельзя – слишком могуществен сейчас этот молодой Ганнибал…

– Так ты мне, наконец, скажешь, в чем заключается услуга? – нетерпеливо заерзал Мандоний, не забывая, однако, плескать воду из деревянного сосуда на камни.

– Они хотят, чтобы небольшой отряд преданных нам не слишком болтливых людей, переодетых греками, разорил несколько селений турдетанов в районе Херсонеса, Олеастра и Карталии – небольших городков рядом с Сагунтом.

– И что здесь сложного? – удивился Мандоний. – Турдетаны – миролюбивые иберы, не то что мы – потомки воинственных северных кельтов. Они горазды только растить хлеб, виноград и оливки, да еще добывать желтый и белый металлы, которые так ценят иноземцы. Справиться с ними не составит особого труда. Так чего же ты боишься, брат?

– Мандоний, разорить турдетанов – дело нехитрое! Но мы торгуем с Сагунтом уже много лет. Ссоримся, миримся, но все-таки уживаемся. Твои и мои дети обучались у них греческому языку. Мы вхожи в дома их магистратов. Выгодно продаем им лошадей, кожи, скот, пленных рабов. Покупаем у них все, что нам необходимо…

– Но ведь приезжий карфагенянин предлагает оказать эту услугу не бесплатно?

– Конечно, не бесплатно. Но мне не хочется вмешиваться в распри Сагунта с Карфагеном. Незачем нам это! – твердо сказал Андобал. – Сагунт не притесняет нас, если грабит, то иберов. И наоборот, нанимает нас время от времени разобраться с каким-нибудь несговорчивым племенем. А карфагеняне у себя обложили испанцев повинностями. Заставляют их отдавать юношей в свою армию. Хорошо, что мы имеем особый статус союзников Карфагена, но потому-то они обратились именно к нам: у илергетов меньше всего причин их ненавидеть, стало быть, никто ничего не узнает.

– Как ты думаешь, зачем им это все нужно?– задумчиво спросил Мандоний.

– А слышал ли ты легенду о них?

– Какую?.. Ладно, не тяни, рассказывай…

– Хорошо, слушай. Когда потомки карфагенян появились в Африке, то попросили у местного царя столько земли, сколько войдет в шкуру быка. Получив разрешение, они разрезали шкуру на лоскуты, связали их и растянули на берегу. Земли в бычью шкуру попало столько, что хватило для постройки небольшого города.

– Вот это да! – восхитился Мандоний. – Ну и хитрецы!

– Вот именно! Эти чужеземцы всегда плетут какие-то интриги. Мне даже не хочется вникать в их смысл. Я рад был бы избавиться от этих карфагенян раз и навсегда. Торговать пусть торгуют, но не надо лезть к нам со своими кознями! – Андобал возмущенно вскинул вверх правый кулак, и в сердцах наотмашь ударил по скамейке, чуть не сломав ее.

В бане повисло напряженное молчание. Пар продолжал шипеть на камнях и густой росой оседал на коже.

После длительной паузы Андобал успокоился и заговорил достаточно рассудительно:

– Ладно, но мы же все-таки воины. Ты правильно сказал: потомки великих северных кельтов! Чего нам будет стоить обычный набег на деревни турдетанов? Иберы нам не братья. Они другого роду-племени. Пограбим, развлечемся. Давай поторгуемся с этим карфагенянином и хорошо заработаем, – закончил он в уже явно приподнятом настроении.

Мандоний согласно покачал головой.

– Эй!.. – открыв дверь, громко крикнул Андобал в пустоту дома. – Пришлите к нам Луккона! – И, обращаясь к Мандонию, сказал, хитро прищурившись: – Пора умасливать кожу, брат. Ты знаешь: Луккон это умеет мастерски. Получим удовольствие, а завтра встретимся с Мисдесом. Оговорим все детали и хорошенько поторгуемся. Постараемся заставить этих хитрых финикийцев раскошелиться...

* * *

Мисдес и его спутники возвращались из главного города илергетов – Атанагра.

Большая половина пути до Нового Карфагена уже была преодолена. Маленький отряд двигался в относительной безопасности – вокруг простирались земли дружественного племени контестанов.

Лес становился все реже – скоро будет побережье. Море успокаивало Мисдеса. Скорее бы, нетерпеливо думал он. Мисдес родился и вырос около моря. Военные лагеря отца – и на Сицилии, и на горе Эйркте – тоже располагались у бескрайней водной глади. Он привык смотреть на завораживающую синеву, наблюдать за игрой волны, вдыхать соленый воздух. Он всегда был прочно связан с морем.

Мисдес чувствовал себя удовлетворенным и расслабленным. Задание Ганнибала успешно выполнено: Андобал и Мандоний согласились на все условия, полагая, что заставили жадных карфагенян заплатить большую цену за будущие услуги.

Но цена на самом-то деле оказалась невелика. Придется просто заплатить карфагенским купцам за обещанные илергетам керамику, карфагенское вино, доспехи из дешевой кожи, недорогие ткани и получить у этих торгашей большую оптовую скидку. Зато услуга, которую илергеты окажут Ганнибалу, повернет ход истории, так как послужит началом новой великой войны с Римом.

Баркид редко кого из соратников посвящал в свои планы, но Мисдес знал все. Согласно договоренности, достигнутой перед битвой у реки Таг, он сейчас считался личным посланником Ганнибала. Баркид использовал его для тайных миссий, выявив у Мисдеса природный дар – умение убедить любого царька в необходимости поддержки любых планов Карфагена.

Суровые вожди племен, с подозрением относящиеся к любым послам с их витиеватыми речами, видя перед собой такого же, как они, закаленного в боях воина, обычно упускали тот момент, что перед ними все-таки не простой солдат, а искусный переговорщик. Им льстило, что Мисдес не нуждается в переводчиках, свободно изъясняется на языке кельтиберов и турдетанов – понимаемых всеми кельтами и иберами, – и поэтому переговоры обычно заканчивались успешно.

Не смогли устоять перед Мисдесом и илергеты, не являющиеся данниками Баркида.

Старинная греческая колония Сагунт оставалась костью в горле Ганнибала. Этот крупнейший, богатейший город уже десятки лет находился в сфере влияния Рима.

Сагунтийцы хитры – они не давали карфагенянам причин для ссоры. Любые попытки Ганнибала найти повод и обвинить Сагунт в недружелюбии по отношению к Карфагену и его испанским поданным заканчивались провалом. Хитрые греки были очень осторожны: они не провоцировали карфагенян, но твердо отстаивали свои интересы. Кроме того, за всей это возней неусыпно наблюдал Рим.

Ганнибал наконец-то получил обученную и закаленную в боях армию. Он был готов совершить дерзкий марш в сторону спесивой Италии. Но как можно оставлять в своем тылу римских союзников? Да и богатства Сагунта не помешали бы ему в будущих компаниях.

Вот поэтому и созрел план нападения лжесагунтийцев на турдетанов – верных поданных Карфагена, исправных поставщиков золота и серебра в казну метрополии. За это нападение Сагунту придется жестоко поплатиться. И тогда никто в Сенате, даже самые ярые враги Баркидов, не станут слушать блеяние Ганона Великого по поводу недопустимости новой войны.

Ганнибалу для столь хитроумной операции были нужны именно илергеты. Они воинственны, склонны к авантюрам, и самое главное – независимы. А это значит, что договоренность будет обоюдной и не навязанной извне. Всем известно коварство илергетов: в случае неудачи от них можно легко отказаться. Многие из них часто общаются с греками Эмпорий и Сагунта, и поэтому сносно говорят по-гречески. Да и внешностью они напоминают сагунтийских греков - за три столетия перемешавшихся с кельтами.

Но с Андобалом и Мандонием сговариваться Мидесу было особенно трудно. Хитрые, расчетливые, не верящие никому, братья не поддавались внушению. Он и не догадывался, что эти вожди войдут в историю как ненадежные союзники, а попросту – как предатели своих покровителей, которых они регулярно будут менять в зависимости от расстановки сил на политической карте Испании.

Прибыв к илергетам, Мисдес быстро понял сущность новых друзей Карфагена и не стал прибегать к обычной тактике – установлению приятельских отношений, – а сразу перешел к обсуждению цены вопроса. В этом деле он проявил себя как истинный сын своего народа – сказался многолетний торговый опыт его семьи. Илергеты получили все то, чего хотели, но Ганнибалу их жадность обошлась очень недорого.

Вожди не зря набивали себе цену – риск был все-таки слишком велик. Втянуться в войну с турдетанами и их многочисленными союзниками – значило стать извечными врагами всех испанских греков. Да и карфагеняне, как илергеты не без основания подозревали, в случае чего сразу от них отрекутся и, еще того хуже, выступят войной на стороне турдетанов, чтобы не вызывать подозрения у Рима.

Но жадность царственных братьев взяла свое. Соглашение было достигнуто, и стороны пришли к обсуждению деталей.

– Никто среди вашего народа не должен догадаться об истинной цели моего визита, – жестко потребовал Мисдес.

– А что мы скажем совету племени? – недоумевал Мандоний.

– Можете объяснить так: Ганнибал хочет заручиться поддержкой и помощью илергетов в походах против бунтующих карпетанов, и хочет заплатить за это.

– Хорошая мысль! – одобрил Андобал.

– Следующее условие: все участники набега должны после его завершения вступить в армию Ганнибала. – Мисдес не хотел казаться братьям слишком привередливым и добавил: – Они будут не рекрутами, а наемниками, и мы им обязуемся хорошо платить.

– М-да… – задумался Мандоний: ему не хотелось отправлять своих юношей на бойню.

– Это в ваших интересах, – убеждал их Мисдес. – Воины будут под присмотром наших офицеров, и наша с вами тайна – по крайней мере, какое-то время, – тайной и останется.

– Согласен! – Андобал снова был не против доводов карфагенянина, в которых он видел здравый смысл.

– Среди солдат должны быть те, кто знает греческий. – В деталях Мисдес был дотошен.

– То есть вам нужны пятьдесят сыновей наших старейшин?! – не на шутку встревожился более осторожный Мандоний.

– Да, мой брат прав – это сложнее. Одно дело – отправить в набег, а затем и на службу к Ганнибалу несколько десятков простых воинов, и совсем другое – сыновей знатных людей племени. – Андобал задумался, но вскоре оживился: – Ничего, решим! Что дальше?

– Набег должен возглавить надежный человек – ваш родственник.

– Скажи прямо – вам нужен заложник! – возмутился Мандоний.

– Я бы так не сказал, – осторожно заметил Мисдес. – Скорее, необходимо присутствие вашего доверенного лица...

– Это можно назвать как угодно! – бушевал Мандоний. – В случае провала вы убьете его!

– Мы не требуем, чтобы он был вашим кровным родственником, – возразил Мисдес.

– Пусть им будет Биттор, – предложил Андобал. – Будущий зять моего брата. Он помолвлен с его четырнадцатилетней дочерью Верикой.

– Любимой дочерью… – проворчал Мандоний.

– Он доблестный воин, – продолжил царь. – Кроме того, пользуется доверием среди молодежи и хорошо знает греческий.

На том и порешили. Все остались довольны достигнутыми договоренностями – и братья, и Мисдес.

По окончании переговоров по обычаю устроили пир, на который пригласили старейшин племени, знатных воинов и их семьи.

Так как погода позволяла, «праздничный стол» накрыли на улице. Слуги разложили на земле большие куски кожи и выделанные шкуры, расставили по краям низкие деревянные сиденья. Предложенная гостям еда была простой, но в большом количестве: вареная говядина, не нарезанная, а поданная теми большими кусками, которыми варилась в котлах; жареная козлятина; желудевый хлеб; янтарный мед; коровье масло; свежие овощи, дичь на вертелах. Вина было немного, кувшины с ним стояли напротив вождей и Мисдеса. Остальные илергеты пили ячменное пиво, сваренное по старинным рецептам.

Было шумно и весело. Музыканты вовсю дули в свои флейты и трубы. Молодежь водила хороводы, в которые веселая дочь Мандония – Верика вовлекла Мисдеса. Она очаровала его, несмотря на свой юный возраст. Во время пребывания карфагенянина среди илергетов Верика стала его добровольным проводником и показывала ему все, что считала интересным. Она беспрерывно щебетала на греческом, которым владела в совершенстве: три года ей пришлось жить в Эмпориях в качестве заложницы после войны семилетней давности.

Верика была чудо как хороша. Хотя ее красота не созрела полностью, Мисдесу было ясно: она принесет немало горестей окружающим мужчинам. Такой красотой один владеть не должен... Прелестный носик с небольшой горбинкой, пухлые капризные губки, румяные щечки, но главное – глаза, чувственные, чистые, очаровывающие…

В последний день они, непринужденно болтая, медленно брели по дорожке, ведущей в сторону небольшого озера. Мисдес, удачно завершив свою миссию, безмятежно наслаждался спокойным теплым вечером перед завтрашней дорогой и присутствием дочери вождя, такой умной и пригожей.

– Мисдес, – ворковала Верика своим бархатным голоском, – очень жаль, что ты покидаешь нас. Мужчины моего племени такие грубые и невежественные. Я вспоминаю Эмпории: даже у греков не было таких умных, обходительных, и… красивых. – Сделав небольшую, но многозначительную паузу, она томно добавила: – Нет! Очень красивых мужчин!

– Прелестное создание, я боюсь, что нас может услышать твой жених. Тогда я буду очень красивым, но это будет красота мертвого мужчины. – Мисдес засмеялся, показав ровные белые зубы.

Верика остановилась.

– Как ты восхитительно смеешься... Но все же не надо лукавить… Я знаю: ты на самом деле никого не боишься, и уж тем более моего жениха. Отец рассказал мне о твоих подвигах на войне и о том, как ты отменно владеешь мечом.

– А еще, Верика, я хорошо стреляю из лука на полном скаку – меня этому научили нумидийцы, – и разбиваю женские сердца, – шутил Мисдес.

Девушка замерла, вдумываясь в его слова, и внезапно нахмурилась.

– Мое ты уже разбил! – Казалось, еще чуть-чуть, и она расплачется.

Мисдес остановился и нежно погладил Верику по густым великолепным волосам, в которые были вплетены золотистые нити, переливающиеся в последних лучах заходящего солнца.

– Ну что ты, успокойся и снова улыбнись. Я бы мог тебе многое сказать о твоей красоте, о моих чувствах, но не стану – у тебя есть жених; я для тебя слишком стар, и… мое сердце несвободно…

– Тогда расскажи мне о своей жене, – неожиданно попросила Верика.

– Не стоит. Единственное, что скажу: она тоже красива, и мы любим друг друга.

Верика покраснела, и румянец покрыл не только ее щеки. Искорки в глазах девушки сменились на молнии, а капризные губки сжались в тонкую полоску.

– Ну и… пусть! Пусть она любит! – сердито крикнула она, топнув ногой и сжав кулачки. – Я все равно люблю тебя больше!

Широко распахнув глаза, Верика буквально впилась взглядом в его лицо, словно пытаясь запомнить Мисдеса на всю жизнь, потом, повернувшись в сторону селения, быстро побежала, всхлипывая и закрываясь руками.

«Вот и погуляли», – подумал Мисдес. Ему было жаль расставаться с Верикой, но он ничего не мог поделать: она – дочь вождя свободного племени... и они с ней – дети разных, таких непохожих народов. Завтра наступит утро, ему придется покинуть гостеприимных илергетов, может быть – навсегда.

Он остановился, глубоко втянул ноздрями густой вечерний воздух, наслаждаясь ароматом увядающей травы, и медленно пошел в том направлении, куда убежала расстроенная Верика.

* * *

Испания, Новый Карфаген, 219 г. до н. э.

Обед во дворце правителя Испании был в самом разгаре. Гости уже съели закуски и обратили внимание к горячим блюдам – запеченной рыбе, жареной дичи и нашпигованному овощами поросенку. Ганнибал не любил званых обедов, ел мало, обедать предпочитал в кругу друзей и боевых соратников. Сейчас за столом, кроме уже знакомых нам Мисдеса, Ганнона Бомилькара, Маргабала и Магона Самнита сидели двое его младших братьев – Гасдрубал и Магон, недавно прибывших из Карфагена. Ганнибал нуждался в них и поэтому вызвал к себе.

Никто не знал о его планах войны с Римом. Не ведали об этом и его братья, поэтому не задавали вопроса, для чего они здесь. А ответ между тем был прост: Ганнибал уходит в Италию, а Испанию нужно оставить в надежных руках. И не руки ли братьев – самые надежные?

Прошло больше двух месяцев, как Мисдес вернулся от илергетов. Зима была в самом разгаре, но все с нетерпением ожидали первых признаков весны, зная, что с ее наступлением будут новые походы, а значит – новая добыча и новые женщины. А за столом не сомневались: отдых предстоит недолгий, а добыча будет намного богаче той, какую ожидала армия, но чтобы получить ее, нужно пролить больше крови – и своей, и вражеской.

Да и этот зимний отдых отдыхом назвать можно было с трудом. Ганнибал не давал армии расслабляться и жиреть от безделья. Его командиры постоянно занимались тренировкой солдат в специально выстроенных за городом учебных лагерях.

Несмотря на то, что большинство воинов были наемниками, их обязанность – постоянно повышать свое военное мастерство – не была формальностью в армии Баркида.

Ганнибал каждый день посещал занятия, время от времени воодушевляя бойцов своими речами.

– Солдаты, – кричал он своим зычным голосом перед строем вновь сформированных подразделений, – мне нужна организованная, дисциплинированная армия, а не стадо скота! Среди вас есть такие, кто думает: я же наемник, зачем мне надрывать мышцы в лагере, если я получаю деньги только за войну? – Баркид становился свирепым только от одной мысли, что кто-то может так считать. – Но этот лодырь забывает: от его, неуча, ошибок в бою пострадают его товарищи, и заплатят они за эту лень своими жизнями! Так что тренируйтесь, пока живете, а будете ли вы жить после боя – зависит от вашей работы здесь!..

Занятия в карфагенских лагерях были очень интенсивными. Вновь набранных рекрутов и наемников – иберов и кельтов – обучали военной тактике по образцам, установленным Ганнибалом: быстрое построение, ведение боя в плотном строю, движение по сигналам командиров и рассеивание для одиночных поединков.

Поощрялись бои конных против пеших, где бойцы иногда получали серьезные увечья, также ценились состязания лучников и пращников.

Опытные ветераны догадывались: такая выучка нужна для будущих битв с сильным противником, а не с неорганизованными варварами. Ходили слухи о возможной высадке в Испании римских легионов. Те немногие, кто когда-либо с ними встречался, знали: не надо тешить себя иллюзиями л