Полиция нравов

Мокроусов. Полиция вообще оптимисты! [124]

М. Горький.

Генерал Дубельт полагал, что хотя все образованное общество довольно благонадежно, так как служит на государственной службе, преуспевает и одевается в чиновничьи и военные мундиры, но отдельные личности весьма опасны и за обществом надо следить.

Государь говорил не раз, что он желает, чтобы его тайная полиция не шпионила, а служила бы обществу и заботилась о его нравственности. Он называл свое Третье отделение полицией нравов, воспитателями народа.

Дядюшка Леонтий Васильевич Дубельт, как называли его многочисленные племянники по жене, был одним из тех деятелей тайной полиции, которые всегда очень большое значение придают личным отношениям в обществе. Это сфера, в которой у каждого завяз коготок. За невозможностью открыть шпионов и заговорщиков в среде Петербурга и Москвы, усилия дяди Лени Дубельта и его разветвленной агентуры были направлены на разные другие явления, которые были очень вредны и при некотором воображении могли сойти за политическую неблагонадежность.

Конечно, были и настоящие шпионы, но они уважаемые люди, с ними генерал Дубельт очень хорош... Теперь немало является в обществе так называемых «разночинцев», а они‑то и есть «питающая среда».

Возникло отвратительное явление, именуемое в среде остзейцев немцеедством. Далеко не безобидное. Это побуждало даже высших лиц империи быть осторожней, например, при выборе кандидата на важный пост. Предпочитались теперь русские имена, чтобы общество не волновалось.

Литке из‑за этого оставлен без должности. Бог с ним! Немцы стонут, что их преследуют. Это ужасно!

А Леня Дубельт, с плотными плечами — каждое как свиное стегно, в голубом мундире, с голубыми глазами навыкате, лысый, с отвисшей нижней губой, чувствует себя превосходно. У него все на учете, слежка за всеми. Очень строгая слежка. Преступления открываются. Выслеживаются, проверяются, а иногда и строго наказываются личности, которые склонны к дурному образу мыслей. Постоянно делаются внушения профессорам и журналистам! Это тоже важно, создает в обществе необходимую напряженность и дисциплину.

Но вот Копьева собралась выйти замуж за Фрейганга. Известная молоденькая Копьева. Станет дворянкой? Будущая мадам Фрейганг?

Надо спешить. Дядя Дубельт почти запутал ее еще прежде. И вот растерянная молодая женщина, известная в Петербурге своими увлечениями, сидит перед начальником тайной полиции. Дубельт по привычке подергивает правым свиным стегном, облаченным в государственную голубизну.

— Вас придется высечь, милостивая государыня, — говорит он. — Ваше сословие? Ну вот видите, вы подлежите по закону нашей империи публичному телесному наказанию. Кстати, куда после брака вы намерены выехать?

Копьева разрыдалась. Она хотела выйти замуж и честно жить с мужем...

— Мы хотим... на Камчатку, — возводит она глаза с выражением надежды и мольбы. Может быть, тем, кто едет на Камчатку, все прощается?

— Ах, вот куда! Вы знаете, сударыня, мой племянник уехал служить в Восточную Сибирь. Милый молодой человек! Вот какие герои! Бросил службу в Семеновском гвардейском полку и поскакал на службу к Муравьеву. Он тоже будет на Камчатке... Михаил Корсаков. Семеновец, двадцати одного года.

До некоторой степени Дубельт себя считает покровителем и пособником великого дела пробуждения Сибири и заселения окраин империи. Он тоже деятель Востока. Муравьев был с ним очень почтителен и не зря взял племянника Корсакова на службу. Впрочем, Корсаков и Муравьев — кровная родня.

Дубельт перед отъездом подарил Михаилу свою шубу, чтобы не замерз в дороге. Далеко от Москвы и от Петербурга ему скакать. Трогательно подумать, что Миша увез туда, в неведомый ледяной мир, часть тепла дядюшкиной семьи. А гнездо жандармского генерала иногда теплей и уютней любого иного.

Простодушная Копьева плачет, просит:

— Ведь меня потом... никто не возьмет... Боже, боже... Ведь я ни в чем не виновата! Что я сделала?

— Вы виноваты жестоко, сударыня. Вы разрушаете основы нравственности общества! — жестко говорит начальник тайной полиции.

Лицо Дубельта наклонилось над столом, и он уставился на женщину плоской лысиной с седеющим бордюром вокруг. Было лицо, и теперь перед ней то же лицо, но без рта и глаз, с седыми бакенбардами.

Она ужаснулась и вскрикнула. Тогда вместо лысины опять поднялось лицо.

Дубельт подошел к ней.

— Бедная кошечка! Так тебе очень хочется за Фрейганга?

— Да‑а... — слабо плачет она, подыскивая сочувствие и теперь уже хитря.

— Как бы мне хотелось тебя утешить...

Начальник тайной полиции, как и все его агенты, постоянно исчезает из дому по тайным служебным делам. Поэтому дома у них ничего не спрашивают. А если и спрашивают, где вы провели это время, то можно не отвечать.

Дубельт явился домой утром с тяжелой припухлостью щек и глаз. Он посмотрел в зеркало, после того как крепостной парикмахер побрил его. Лицо так и не отошло.

— Копьева, кажется, реваншировала! Теперь станет дворянкой, госпожой Фрейганг! Вот новая остзейка!

Все же прелесть секретной службы в том, что она секретна! Тут уж ничего не поделаешь! А Копьевой сказано, что будет поручено ей какое‑то тайное дело государственной важности. Пусть ждет, дура!

Дубельт выехал на службу и через час принимал одного из своих сотрудников.

Человек этот был низок ростом и черноглаз, говорил с каким‑то отвратительным акцентом, и генерал его недолюбливал, хотя и поощрял. У агента была греческая фамилия, но он уверял, что отец его — русский немец, а мать гречанка.

— Подобную слежку надо пре‑кра‑тить! — сказал генерал, выслушав доклад. — За детьми министров нельзя посылать по следу филеров. Мало знать личности. Надо знать, о чем они говорят. Во Франции революция... Это не может не влиять на молодежь... Так еще раз, кто они?

— Баласогло — чиновник министерства иностранных дел. Петрашевский — также... Прочие, коих имена я имел честь выписать в донесении, — также, о чем я указываю...

— Позвольте! — перебил генерал. Он взял листок и прочитал.

— Возможно разветвление. Нити могут вести в провинцию, в гвардию, во флот...

— Они пьют? — спросил Дубельт.

— Пьют. Петрашевский вообще большой гуляка и весельчак.

Дубельт ныне на вершине славы. Сравнительно недавно агентами его отделения раскрыто в Киеве украинское Кирилло‑Мефодиевское братство[125]. А теперь французская революция обещает ему доходы и милости.

— Надо подослать солидного и одаренного человека. Коля Мордвинов! Сын сенатора! Моего родственника! А мы будем подсылать сыщиков к их крепостным и дворникам? Следить у подворотен? Найдите за любую плату личность, которой они открылись бы как равному.

— У нас в настоящее время такого лица не имеется...

— Не имеется?

Дубельту вообще все это не нравилось. Не может быть, чтобы чиновники подготавливали революцию. Ведь это ведомство Карла Васильевича! Боже мой! Вот если бы во флоте что‑нибудь открылось — другое дело!

— Вы не первый раз докладываете мне об этом. Между тем все служащие по министерству иностранных дел на хорошем счету. Объясните мне, на чем основано ваше упорство?

Человек с выпученными глазами чуть заметно смутился.

В свое время он явился к Баласогло и, познакомившись, несколько раз пытался его уговорить вступить в революционную организацию греков. Баласогло отвечал, что он русский и у него нет интересов в среде греков.

Правительство поощряло организацию греков, но за ними в то же время надо было следить. В случае необходимости, иногда из разных высших соображений, надо было выдавать некоторые секреты, а изредка и самих людей из этой организации турецким властям. Видя, что Баласогло никак в толк не возьмет, что от него хотят, агент решил идти ва‑банк, предложил хорошие деньги и открылся.

Баласогло взял его за ворот, вытолкал из квартиры и изо всей силы пустил со второго этажа вниз по гнилой деревянной лестнице.

С тех пор с упорством маньяка агент преследовал Баласогло, следил за ним. Но Баласогло не имел ни одного приятеля, имеющего хотя бы какое‑то отношение к греческой организации.

Попандопуло ответил Дубельту, что пытался вовлечь Баласогло и при этом заметил не только его уклончивость...

«Будь это не у Нессельроде!» — подумал генерал.

— Я думаю, что вряд ли возможен заговор в этом министерстве. Ведь, как это в нашей пословице говорится... «каков поп — таков и приход». Они хорошо воспитаны, дисциплинированны. И жалованье у них лучше.

— Осмелюсь возразить, ваше превосходительство, — заговорил Попандопуло, — что именно в этом министерстве... Они находятся на вершине знаний, ездят за границу и имеют связи со всем миром, читают бумаги и книги о том, что делается в мире, и от них невозможно скрыть то, что публике неизвестно, и поэтому они постепенно проникаются духом идей и становятся крамольниками.

— Моряки еще более крамольники. Они всюду путешествуют, общаются с иностранцами. Я думаю, скорее в ведомстве князя Меншикова могут быть неблагонадежные личности. Тем более «что сам он очень плохо настроен и шуточки его известны становятся всем. А эти шутки — дерзость... А каков поп — таков и приход, — повторил генерал. — Тем более был случай, когда моряки пили в иностранном порту за успех французской республики! У Нессельроде есть молодцы‑кутилы, моты отцовских капиталов. Но — благонадежные.

«Кажется, перехватил мой Попандопуло. Но как это получается, что у нас нет подходящего человека для засылки? А если возникнет заговор? И этих проверить надо. Сборище есть сборище. Надо, конечно, все узнать. Что там...»

Когда‑то старшие и знающие дело персоны учили Дубельта, что следить надо за всеми без исключения, но главным образом за сколько‑нибудь выдающимися личностями. Кстати, им всегда завидуют. При умении легко претензию завистника превратить в донос. А это уже создает вид патриотической деятельности. Как бы неловки и ленивы ни были подкупленные личности, но тут для них начинается дело приятное, светское и не требующее усилий.

Надо уметь показать некоторым личностям в обществе, что сама их профессия родит опасность. Они должны помнить, что могут в любое время быть сочтены внутренними врагами, а это и остережет их, и даст верное направление гуманитарным наукам, а также искусству. Есть непойманные, но невиновных нет. Вот чему учили! Черт знает, с ума сойти можно! Какой бред несли эти московского происхождения столбовые заплечных дел мастера. Остзейцев ругают, а они на дело смотрят проще.

Но теперь вообще дела идут лучше. Настало время полного господства Третьего отделения над обществом...

Это время потом вспоминалось пережившим его как школа долготерпения и мужества. Только последующие поколения не могли понять, что хорошего находят старики в этом былом всероссийском позоре.

И возглавлял эту школу несчастная жертва славянского немцеедства — Леня Дубельт, с государственной голубизной на груди и с лампасами на свиных ляжках.

На столе — цветы в тон жандармского мундира и тяжелая каменная доска с чернильницами.

— Нужны люди, равные им по развитию! Нет таких? Найдите... Купите и подошлите, как в киевский заговор. Подсылать надо солидных... Дворян.

— Нет‑с...

— А тех, что уже куплены?

— Негодны.

— Почему?

— Теперь бунтует другое поколение. Это молодежь с положением и знаниями.

— Среди молодых желающих найдется еще больше. Они все без средств. Вы проверьте рублем их идеи. Они живо обнаружат другую сторону. Помните классическую истину: «Действовать надобно подкупательно!»[126]

— Это Пушкин...

— Как будто до него не знали! Старая истина, батенька! Вечная! А как с моряками?

— На суда, уходящие за границу, пытались, но ничего не получается. Морские офицеры с фанаберией, не долго думая, могут прикончить... Моряки росли все вместе и знают друг друга с детских лет. Но я сделаю все, все, чтобы исполнить желание вашего превосходительства...

— Ищите! Карл Васильевич тоже был моряк! Ничем они от других людей не отличаются!

Агент что‑то каркнул со своим отвратительным акцентом, почтительно поклонился и ушел.

Дубельт озабоченно вздохнул.

«Надо искать заговоры! Может, как‑то постараться составить самим? Должно же что‑то быть? Хотя бы разговоры! Ведь существует же на свете, наверное, какая‑то новая философия... Не все же без головы!»

Но не Карла же Васильевича подведет Леонтий Васильевич! Тут надо поискать где‑то в другом месте, город велик! Леонтий Васильевич уже думал об этом и примерно знал, куда надобно, по нынешним временам, закинуть удочку! Москву не забывать! И он знает, кого там подцепить. За французскую революцию придется кое‑кому расплачиваться, как Копьевой!

Есть деятели тайной полиции, которые везде видят преступления и, преследуя людей, часто от этого сами страдают... Другие, напротив, совсем не страдают. К такому роду жизнерадостных защитников нравственности принадлежал и Леонтий Васильевич.