Глава 3. Подарок! Какое сумасбродство

«Дорогой М.!

Подарок! Какое сумасбродство! Школа определенно превращает тебя в утонченного мужчину – в прошлом году ты подарил мне недоеденный имбирный пряник. Я буду с волнением ждать, что же ты придумал на этот раз.

Полагаю, это означает, что и я должна приготовить тебе подарок.

До скорой встречи. П.

Нидэм‑Мэнор, ноябрь 1813 года».

«Дорогая П.!

Пряник был превосходный. Я мог бы и догадаться, что ты ни в малейшей степени не оценишь моей щедрости. Вот что случается с добрыми намерениями и как мало они значат!

Будет так хорошо снова приехать домой. Я скучаю по Суррею и по тебе, Шестипенсовик (хотя признаваться в этом не очень‑то приятно).

М.

Итон‑колледж, ноябрь 1813 года».

Беги!

Слово отозвалось в голове, словно его прокричали в ночи, но похоже, руки и ноги Пенелопы были просто не в состоянии выполнить этот приказ. Вместо того чтобы помчаться прочь, она низко пригнулась за кустами в безумной надежде, что мужчина ее не заметит. Услышав его приближающиеся шаги, она крадучись стала передвигаться в сторону озера, готовясь рвануть со всех ног, но наступила на собственный плащ, потеряла равновесие и рухнула в ближайший куст.

Очень колючий.

– Ооой! – Пенелопа вытянула руку, чтобы окончательно не запутаться в злобном растении, но укололась о ветку. Шаги приближались. Пенелопа закусила губу и застыла.

И затаила дыхание.

Может быть, он ее не заметил. В конце концов, тут очень темно.

Если бы не фонарь в руке!

Она отшвырнула его в куст.

Это не помогло, потому что почти мгновенно ее залило другим светом.

От его фонаря.

Он шагнул к ней.

Пенелопа сильнее прижалась спиной к кусту, решив, что острые листья предпочтительнее, чем нависшая над ней тень.

– Привет.

Он остановился, но не ответил. Повисло долгое, невыносимое молчание. Сердце Пенелопы грохотало, ей казалось, что это единственная часть ее тела, которая еще в состоянии двигаться. Поняв, что больше ни секунды не выдержит этого молчания, она заговорила, не меняя своего положения, но стараясь придать голосу необходимую твердость:

– Вы нарушили границу и вторглись на чужую территорию.

– Да неужели?

Для пирата у него был очень приятный голос. Он словно исходил глубоко из груди, невольно заставляя думать о гусином пухе и теплом бренди. Пенелопа покачала головой, решив, что эта мысль навеяна холодом, играющим шутки с ее сознанием.

– Да. Именно. Вон тот дом вдалеке – это Фальконвелл‑Мэнор. Его владелец – маркиз Борн.

Мгновение тишины.

– Впечатляет, – сказал пират, но у Пенелопы возникло отчетливое ощущение, что он ничего не понял.

Она попыталась надменно выпрямиться. И упала. Дважды. После третьей попытки она отряхнула юбку и произнесла:

– Это весьма впечатляет. И заверяю вас, маркиз будет очень недоволен, когда узнает, что вы… – она повела рукой в воздухе, – …уж не знаю, что делаете на его земле.

– В самом деле? – Похоже, пират ничуть не обеспокоился. Он опустил фонарь, оставив верхнюю половину тела в темноте и продолжая продвигаться вперед.

– Еще как. – Пенелопа расправила плечи. – И я даже готова дать вам бесплатный совет – с ним шутки плохи.

– Звучит так, словно вы с маркизом очень близки.

Пенелопа подняла свой фонарь и стала незаметно отодвигаться подальше.

– О да. Так и есть. Весьма близки. Уж поверьте.

Вообще это не совсем ложь. Они были очень близки, когда он носил короткие штанишки.

– А я так не думаю, – заявил он низким, угрожающим голосом. – Собственно, я не думаю, что маркиз находится где‑нибудь поблизости. И что тут вообще кто‑нибудь есть.

Услышав в его голосе угрозу, Пенелопа остановилась, испугавшись, как бы он не выстрелил, и стала думать, что делать дальше.

– Будь я на вашем месте, не пытался бы бежать, – предостерег он, словно прочитав ее мысли. – Темно, и снег глубокий. Далеко вы не убежите…

Он не договорил, но она и так поняла.

Он ее поймает и убьет.

Пенелопа зажмурилась.

Говоря, что хочет большего, она рассчитывала вовсе не на это. Ей придется умереть здесь. В снегу. И ее не найдут до самой весны. И то, если ее труп не сожрут оголодавшие волки.

Нужно что‑то делать.

Пенелопа открыла глаза и обнаружила, что незнакомец заметно приблизился.

– Эй! Не вздумайте подойти ближе! Я… – Она лихорадочно придумывала, чем его напугать. – Я вооружена!

Он остался равнодушен к ее угрозе.

– Собираетесь убить меня своей муфтой?

– Вы, сэр, не джентльмен.

– А‑а! Наконец‑то правда.

Она сделала еще шажок назад.

– Я ухожу домой.

– Не думаю, Пенелопа.

Она услышала свое имя, и сердце ее остановилось, затем снова заколотилось, да так громко, что она не сомневалась – этот… этот негодяй его слышит.

– Откуда вы знаете, как меня зовут?

– Я много чего знаю.

– Кто вы такой?

Она подняла лампу вверх, словно та могла отогнать опасность, и он шагнул в круг света.

Он не походил на пирата.

Он казался… знакомым.

Было что‑то такое в красивых углах и глубоких порочных тенях, во впавших щеках, в прямой линии рта, в резкой линии челюсти, нуждавшейся в бритве…

Да, было что‑то такое – шепоток узнавания.

На нем была шапка в тонкую светлую полоску, припорошенная снегом, козырек которой скрывал в глубокой тени глаза. Они и составляли недостающую часть.

Пенелопа так и не поняла, откуда возник этот порыв, возможно, от желания выяснить личность человека, собравшегося оборвать дни ее жизни, но она не удержалась – подняла руку и отодвинула шапку на затылок, чтобы увидеть его глаза.

Только позже ей пришло в голову, что он даже не попытался ее остановить.

Глаза оказались карими, точнее, мозаикой из коричневых, зеленых и серых оттенков, обрамленными длинными темными ресницами, слипшимися от снега. Она узнала бы их где угодно, пусть даже они оказались намного серьезнее, чем она помнила. Ее пронзило потрясением, тут же сменившимся приливом счастья.

Это вовсе не пират.

– Майкл?

Он застыл, услышав это имя, но Пенелопа не дала себе труда задуматься почему.

Она прижала ладонь к его холодной щеке (жест, которому она потом сильно изумлялась) и засмеялась. Густо падавший снег приглушил ее смех.

– Это ты, правда?

Он убрал ее руку от своего лица. Перчаток на нем не было, но руки все равно оставались такими теплыми.

И совсем не липкими.

Прежде чем Пенелопа успела остановить его, он подтянул ее к себе и откинул назад капюшон плаща, подставив ее лицо снегу и свету. Его взгляд долго блуждал по ее лицу, и она забыла, что чувствует себя неловко.

– Ты выросла.

Пенелопа не удержалась и засмеялась снова, разглядывая его. Когда они виделись в последний раз, он был на несколько дюймов выше ее, долговязым мальчишкой с руками и ногами, слишком длинными для его тела. Но теперь все не так. Этот Майкл был мужчиной, высоким и худощавым.

И очень, очень привлекательным.

Пенелопа все еще не могла поверить, что это он.

– Майкл!

Он прямо посмотрел ей в глаза, и ее охватило удовольствие, словно взгляд был физическим прикосновением.

– Почему ты болтаешься в темноте, глубокой ночью, в этой глухомани? – строго спросил ее старый друг.

– Никакая это не глухомань! Мы всего‑то в полумиле от каждого из наших домов.

– Ты могла наткнуться на разбойника с большой дороги, или на грабителя, или похитителя людей, или…

– Пирата. Или медведя. Я уже перебрала все возможные варианты.

Тот Майкл, которого она знавала когда‑то, сейчас непременно улыбнулся бы. Этот не улыбался.

– В Суррее нет никаких медведей.

– Пожалуй, пираты тоже оказались бы сюрпризом, тебе не кажется?

Ответом было молчание. А ведь она попыталась разбудить прежнего Майкла. Выманить его наружу.

– Я предпочту старого друга любому пирату или медведю, Майкл.

Он переступил с ноги на ногу, снег заскрипел. В голосе послышалась сталь:

– Борн.

– Прошу прощения?

– Называй меня Борн.

Пенелопу охватило потрясенное замешательство. Да, он маркиз, но ей и в голову никогда не приходило, что он будет так твердо держаться за свой титул… в конце концов, они же друзья детства! Она кашлянула.

– Разумеется, лорд Борн.

– Не титул. Просто имя. Борн.

Пенелопа подавила растерянность.

– Борн?

Он едва заметно кивнул.

– Спрашиваю еще раз. Что ты тут делаешь?

Ей даже в голову не пришло, что можно не ответить.

– Увидела твой фонарь и пришла посмотреть, что происходит.

– Ты пришла глухой ночью, чтобы проверить, что за странный фонарь горит в лесу у дома, необитаемого вот уже шестнадцать лет?

– Он необитаем всего девять лет.

– Не помню, чтобы раньше ты была такой отчаянной.

– Значит, ты вообще плохо меня помнишь. Я всегда считалась несносным ребенком.

– Ничего подобного. Ты была очень серьезной.

Пенелопа улыбнулась:

– Значит, все‑таки помнишь. А ты обычно старался меня рассмешить. Я просто пытаюсь отплатить тебе такой же любезностью. Получилось?

– Нет.

Она выше подняла фонарь, и он позволил ей осветить свое лицо теплым золотистым светом. Он очень возмужал, врос в свои длинные конечности и угловатое лицо. Пенелопа всегда считала, что он будет очень привлекательным, но он стал не просто привлекательным… а почти красивым.

Но вряд ли виновата темнота, затаившаяся у его лица, несмотря на свет фонаря, – что‑то опасное виделось ей в его челюсти, в напряженном лбе, в глазах, словно навсегда забывших о радости, в губах, кажется, утративших умение улыбаться. В детстве у него на щеке была ямочка, появлявшаяся так часто, и сам он то и дело затевал всякие приключения. Она всмотрелась в левую щеку, пытаясь найти ту предательскую ямочку, но так ее и не обнаружила.

Более того, сколько Пенелопа ни всматривалась в это новое суровое лицо, она не могла увидеть в нем мальчика, которого когда‑то знала. Если бы не глаза, она бы и вовсе не поверила, что это он.

– Как печально, – негромко прошептала она.

Он услышал.

– Печально что?

Она покачала головой, глядя ему в глаза, единственное, что осталось в нем знакомым.

– Он исчез.

– Кто?

– Мой друг.

Пенелопа и представить не могла, что такое возможно, но его лицо внезапно сделалось еще жестче, еще суровее, еще опаснее и словно подернулось тенью. У нее мелькнула мысль, что она зашла слишком далеко. Он по‑прежнему не двигался, наблюдая за ней мрачным взглядом, похоже, замечавшим все.

Все инстинкты кричали – уходи! Быстро! И никогда не возвращайся. Но она осталась.

– И сколько времени ты пробудешь в Суррее? – Он не ответил. Она шагнула к нему, понимая, что лучше этого не делать. – В доме вообще ничего нет.

Он проигнорировал и это. Пенелопа решительно продолжала:

– А где ты спишь?

Порочная темная бровь взметнулась вверх.

– Что за вопрос? Ты приглашаешь меня к себе в постель?

Слова обожгли неприкрытой грубостью. Пенелопа замерла, словно от физического удара, и немного помолчала, не сомневаясь, что он извинится.

Тишина.

– Ты изменился.

– Вероятно, тебе следует вспомнить это, когда ты в следующий раз помчишься на поиски полуночных приключений.

В нем не осталось ничего от того Майкла, которого она когда‑то знала.

Пенелопа повернулась и направилась в черноту, в ту сторону, где стоял Нидэм‑Мэнор, но, пройдя всего несколько футов, вернулась назад. Он так и не шелохнулся.

– Я в самом деле была счастлива увидеть тебя.

Она снова повернулась и зашагала в сторону дома, чувствуя, как холод проникает глубоко в кости, но опять вернулась назад, не в силах удержаться от последней язвительной реплики:

– И, Майкл… – Она не видела его глаз, но мгновенно поняла, что он смотрит на нее. Слушает. – Ты на моей земле.

Она пожалела о своих словах сразу же, как только произнесла их, – они вырвались от досады и раздражения, приправленных желанием обидеть, более подходящим скверному, испорченному ребенку, чем женщине двадцати восьми лет.

И пожалела еще сильнее, когда он метнулся к ней, как волк в ночи.

– Твоя земля? Вот как?

Это прозвучало мрачно и угрожающе. Пенелопа невольно отступила назад.

– Д‑да.

– Ты и твой отец думаете, что сможете подцепить для тебя мужа с помощью моей земли?

Он знает.

Пенелопа постаралась подавить грусть, охватившую ее, когда она поняла, что он появился здесь ради Фальконвелла. А не ради нее. Он подходил все ближе и ближе, а Пенелопа пятилась, чувствуя, как перехватило дыхание, и пытаясь двигаться так же быстро, как и он. Бесполезно. Она замотала головой. Нужно отказаться от своих слов. Кинуться к нему и успокоить. Умиротворить дикого зверя, загонявшего ее в глубокий снег. Но ничего этого она делать не стала.

Она слишком разозлилась.

– Это не твоя земля. Ты ее потерял. А я уже нашла себе мужа.

Ему совсем не обязательно знать, что она не приняла предложение.

Он остановился.

– Ты замужем?

Она снова замотала головой, торопливо отодвигаясь от него, пользуясь моментом, чтобы увеличить между ними расстояние.

– Еще нет, но… очень скоро. И мы будем жить долго и счастливо здесь, на нашей земле.

Да что с ней такое? Слова вылетели сами, порывисто и быстро, и забрать их обратно уже невозможно.

Он снова надвинулся на нее, на этот раз очень сосредоточенно.

– Все до единого мужчины в Лондоне мечтают о Фальконвелле – если не ради земли, то просто чтобы взять надо мной верх.

Если она начнет двигаться еще быстрее, то рухнет в снег, но попытка того стоила – Пенелопа внезапно очень занервничала. Что с ней случится, если он ее поймает? Она споткнулась о корень дерева, спрятавшийся под снегом, и, вскрикнув, полетела навзничь, широко раскинув руки в неуклюжей попытке удержаться на ногах.

Он подскочил к ней, схватил своими большими сильными руками, поднял, прижал спиной к стволу большого дуба и прежде, чем Пенелопа смогла убежать, уперся обеими руками в ствол, удерживая, как в клетке.

Мальчик, которого она помнила, исчез навсегда.

А со сменившим его мужчиной шутки определенно плохи.

Он оказался близко. Слишком близко. Наклонился к ней. Его дыхание овевало ей щеку, только усиливая тревогу. Пенелопа перестала дышать, слишком сосредоточившись на исходившем от него жа́ре, ожидая, что еще он скажет. Он понизил голос до шепота:

– Чтобы заполучить его, они даже готовы жениться на перезрелой старой деве.

И тогда она его возненавидела. Возненавидела его слова, обыденную жестокость, с которой он их произнес. Подступили слезы.

Нет. Нет! Она не заплачет!

Не перед этим животным, ничем не похожим на мальчика, которого она когда‑то знала. Того, о возвращении которого так долго мечтала.

Но не о таком возвращении.

Она снова начала вырываться, лягаться, пнула его ногой в икру достаточно сильно, чтобы с удовлетворением услышать стон.

– Пошел к черту! – прокричала Пенелопа, прекрасно понимая, что леди не ругаются, но не зная, как еще достучаться до этого жестокого незнакомца. – Что ты собрался сделать – оставить меня здесь, в снегу, чтобы я замерзла насмерть?

– Нет. – Слово, произнесенное ей прямо в ухо, прозвучало мрачно и чуть слышно. Он легко удерживал ее, пришпиленную к стволу.

Но Пенелопа не сдавалась.

– Что тогда? Похитишь меня? Будешь держать заложницей, чтобы обменять на Фальконвелл?

– Нет, хотя мысль не самая плохая. – Он стоял так близко, что она чуяла его запах, бергамот и можжевельник. Пенелопа замерла на мгновение, снова ощутив его дыхание на своей щеке. – У меня на уме кое‑что похуже.

Она застыла. Ведь не убьет же он ее?

В конце концов, когда‑то они были друзьями. Давным‑давно, до того как он стал красивым, как дьявол, и таким же холодным. Нет, в два раза холоднее. Он ее не убьет. Но что же тогда?

Он погладил кончиком пальца ее стройную шею. Палец словно обжигал. У нее перехватило дыхание от этого прикосновения… такое греховное тепло и почти невыносимое ощущение.

– У тебя моя земля, Пенелопа, – прошептал он ей на ухо голосом низким, мелодичным, сбивающим с толку. Ее охватила тревожная дрожь. – И я хочу получить ее обратно.

Не следовало сегодня вечером уходить из дома. Какая она все‑таки дура.

Если только она выживет, то больше вообще никогда не выйдет из дома.

Пенелопа, закрыв глаза, покачала головой, пытаясь справиться с сумбуром эмоций:

– Я не могу ее тебе вернуть.

Он провел ладонью по ее руке долгим ласкательным движением, крепко обхватил запястье.

– Зато я могу ее взять.

Она открыла глаза и наткнулась на его взгляд, черный в этой тьме.

– Что это значит?

– Это значит, моя милая, – с насмешливой нежностью произнес он, – что нам придется пожениться.

Вот теперь Пенелопу пронзило шоком, а Майкл перекинул ее через плечо и направился через рощу к Фальконвелл‑Мэнору.

«Дорогой М.!

Просто не верится, что ты не рассказал мне, что тебя назначили старостой класса, и мне пришлось узнать об этом от твоей матери (она тобой очень гордится). Я потрясена и ошеломлена тем, что ты не захотел со мной поделиться… а то, что ты умудряешься не хвалиться этим направо и налево, меня очень впечатлило.

Должно быть, ты кучу всего не рассказываешь мне про школу. Я жду.

Всегда терпеливая П.

Нидэм‑Мэнор, февраль 1814 года».

«Дорогая П.!

Боюсь, староста класса – не такое уж высокое звание для первого года обучения. Я все еще вынужден подчиняться прихотям более старших учеников. Но не переживай – когда меня назначат старостой в следующем году, я буду бесстыдно бахвалиться.

Рассказов и правда куча… но не для девочек.

М.

Итон‑колледж, февраль 1814 года».

Борн представлял себе не меньше дюжины сценариев, оканчивающихся тем, что он утаскивает Пенелопу от отца и семьи и женится на ней, чтобы вернуть себе свою землю. Он планировал соблазнение и принуждение и даже (в самом крайнем случае) насильственное похищение.

Но ни один из этих сценариев не включал в себя засыпанную снегом женщину со склонностью к опасным поступкам и почти полным отсутствием здравого смысла, которая сама подойдет к нему глухой морозной январской ночью в Суррее. Она избавила его от многих хлопот.

Естественно, было бы глупо заглядывать в зубы этому дареному коню.

Поэтому он забрал ее с собой.

– Ты скотина!

Борн поморщился. Она колотила его кулаками по спине, размахивала ногами, и только их неудобное положение спасало его от того, чтобы расстаться с наиболее критичными деталями собственной анатомии. Хватило бы и одного удачного пинка.

– Сейчас же поставь меня на землю!

Он проигнорировал ее требование, напротив, перехватил одной рукой ее ноги и подтолкнул ее повыше. Она запищала и крепко вцепилась в его пальто, чтобы удержать равновесие. Борн снова положил ее на плечо, с удовольствием отметив сдавленное «о‑о‑о‑й!», когда плечо врезалось в ее мягкий живот.

Похоже, леди не особенно довольна тем, как разворачиваются события ночи.

– У тебя что, проблемы со слухом? – язвительно осведомилась она.

Он не ответил.

Ему это и не требовалось. Она сама отлично заполняла тишину своим бормотанием.

– Не стоило мне уходить из дома… Господь свидетель, знай я, что наткнусь на тебя, заперла бы все окна и двери и послала бы за констеблем… только подумать… а ведь я и вправду обрадовалась, когда увидела тебя!

Она обрадовалась, увидев его, ее смех походил на солнечный свет, а возбуждение казалось осязаемым. Он запретил себе думать о том, когда в последний раз кто‑нибудь радовался встрече с ним. Главное – вернуть свою землю. Землю, где он родился, а до него – его отец, и отец отца, и дальше, дальше, поколение за поколением, слишком много, чтобы сосчитать.

Землю, которую он потерял, но поклялся, что обретет вновь.

Любой ценой.

Даже если эта цена – женитьба.

– Ты не можешь просто тащить меня, как… как… овцу!

Он на долю секунды приостановился.

– Овцу?

Пенелопа замолчала, очевидно, переосмысливая сравнение.

– Иногда фермеры носят своих овец на плечах, – пояснила она.

– Никогда не видел, но ты живешь в деревне дольше, чем я, значит… если ты говоришь, что я обращаюсь с тобой, как с овцой, так оно и есть. Если это тебя хоть как‑то утешит, у меня нет намерения тебя стричь.

– Ни малейшего утешения! – колко отрезала она. – И я скажу тебе еще раз! Поставь! Меня! На землю!

Она снова начала изгибаться и едва не выскользнула из его хватки, причем одна пятка оказалась в опасной близости от самой ценной детали его анатомии.

Он закряхтел и сжал ее крепче.

– Прекрати.

Подняв руку, он чувствительно шлепнул ее по заднице. Пенелопа оцепенела.

– Ты не… я не могу… Ты меня ударил!

Он пинком распахнул заднюю дверь, ведущую в кухню Фальконвелла, и вошел внутрь. Поставив фонарь на ближайший стол, опустил Пенелопу на пол в центре темного помещения.

– Во‑первых, мне казалось, мы уже решили, что я не джентльмен. Это судно отплыло давным‑давно. Во‑вторых, ты будешь сильно удивлена, узнав, что джентльмены делают со своими женами и от чего леди получают удовольствие.

Она негромко ахнула. Борн направился туда, где чуть раньше оставил бутылку виски. Он как следует приложился к выпивке, с наслаждением глядя, как ее шокирует его поведение, вытер губы тыльной стороной ладони и посмотрел ей в глаза. При этом не произнес ни слова, радуясь тому, как его молчание ее бесит.

После длинной паузы она провозгласила:

– Ты не можешь меня похитить!

– Как я уже сказал у озера, в мои намерения не входит тебя похищать. – Он наклонился, чтобы их лица оказались вровень. – Я намерен жениться на тебе, милая.

Она долго смотрела на него.

– Я ухожу.

– Не получится.

– Я же не связана! И могу уйти, если хочу.

– Веревки – это для любителей. – Он прислонился к буфету. – Можешь попытаться.

Она шагнула, собираясь протиснуться мимо него. Он не двинулся с места, и она остановилась, не желая к нему прикасаться.

Мелькнуло воспоминание о ее теплой руке на его холодной щеке. Очевидно, ее поведение там, у озера, было вызвано удивлением.

И удовольствием. Почему нет?

Интересно, что еще она может сделать инстинктивно, в ответ на удовольствие? Мелькнула картинка – белокурые волосы разметались по темным шелковым простыням, холодные голубые глаза зажглись изумлением, а он дает возможность чопорной, правильной Пенелопе мельком познакомиться с темным, пьянящим наслаждением.

Он едва не поцеловал ее там, в темноте. Началось все с попытки запугать ее, начать методично компрометировать тихую, непритязательную Пенелопу Марбери. Но сейчас, стоя в пустой кухне, он гадал, какова она на вкус. Как ее дыхание будет овевать его кожу. Как она будет лежать рядом с ним. Обвившись вокруг него.

– Это глупо.

Ее слова вернули его в настоящее.

– Ты уверена, что не хочешь выпить?

Ее глаза широко распахнулись.

– Я… нет!

Она раздраженно фыркнула.

– Майкл…

Отвратительно слышать свое имя из ее уст.

Нет, это неправда.

– Борн.

Она посмотрела ему в глаза.

– Борн… ты уже доказал мне все, что хотел. – Он с любопытством молчал, и она настойчиво продолжила: – Я поняла, что глупо бродить по лесу по ночам, что на меня могли напасть, могли меня похитить или даже еще хуже. И я готова признать, что ты преподал мне заслуженный урок.

– Как великодушно с твоей стороны.

Она продолжила, будто он ее и не прерывал, обходя его по кругу. Он передвинулся, по‑прежнему закрывая ей выход. Пенелопа остановилась, и в ее голубых глазах мелькнуло что‑то, что он определил как бессильную досаду.

– Кроме того, я готова закрыть глаза на вопиющее нарушение этикета – на то, что ты физически вынудил меня покинуть общественное место и оказаться в совершенно неподобающем… и к тому же слишком уединенном.

– Еще не забудь, что я тебя отшлепал.

– И это тоже. Абсолютно… совершенно… сверх всякой меры неприлично.

– Похоже, с правилами приличия ты продвинулась недалеко.

Она замерла, и Борн мгновенно понял, что задел за живое. В глубине души шевельнулось что‑то неприятное, но он подавил это.

Пусть он собирается жениться на ней, но уж волноваться за нее он не намерен.

– Боюсь, у меня на тебя большие планы, Пенелопа, и сегодня ночью ты никуда не уйдешь. – Он протянул ей бутылку виски и заговорил со всей серьезностью: – Выпей. Это поможет тебе продержаться до завтра.

– А что случится завтра?

– Завтра мы поженимся.

Date: 2015-09-05; view: 251; Нарушение авторских прав