Глава 2. Ты просто обязан приехать домой

«Дорогой М.!

Ты просто обязан приехать домой. Без тебя тут ужасно скучно; ни с Викторией, ни с Валери не бывает так весело на берегу озера.

Ты точно уверен, что должен учиться в школе?

Моя гувернантка кажется довольно умной. Наверняка она сможет научить тебя всему, что ты должен знать.

Твоя П.

Нидэм‑Мэнор, сентябрь 1813 года».

«Дорогая П.!

Боюсь, тебе придется проскучать до Рождества. Если это тебя хоть как‑то утешит, у меня вообще нет возможности сходить на озеро. Предлагаю научить близнецов рыбачить.

Я уверен, что должен учиться в школе… твоя гувернантка меня не любит.

М.

Итон‑колледж, сентябрь 1813 года».

Конец января 1831 года

Суррей

Леди Пенелопа Марбери, будучи девицей знатного происхождения и хорошего воспитания, понимала, что должна испытывать искреннюю благодарность судьбе, когда холодным январским днем, в возрасте двадцати восьми лет, получила пятое (и, вероятно, последнее) предложение руки и сердца.

Она знала, что половина Лондона сочтет ее не совсем нормальной, если она не упадет рядом с высокочтимым мистером Томасом Оллесом на одно колено и не начнет благодарить его и Создателя за столь доброе и в высшей степени великодушное предложение. В конце концов, упомянутый джентльмен был хорош собой, дружески к ней расположен, имел на месте все до единого зуба и густую шевелюру – качества весьма редкие в мужчине, делающем предложение не такой уж молодой женщине с разорванной в прошлом помолвкой и всего несколькими бывшими претендентами на ее руку.

Еще она (глядя на макушку аккуратной головы Томаса) понимала, что ее отцу, который наверняка уже благословил этот союз чуть раньше, Томас нравится. Маркизу Нидэму и Долби он нравился с того дня двадцать‑сколько‑то лет назад, когда мальчик закатал рукава, присел на корточки в конюшне и помог ощениться одной из любимых охотничьих собак маркиза.

Именно после этого случая Томми и стал «славным парнишкой».

Как раз таким сыном гордился бы ее отец, всегда думала Пенелопа. Если бы у него был хоть один сын, а не пять дочерей.

Кроме того, однажды Томми станет виконтом и при этом очень богатым. Как, несомненно, говорит сейчас ее мать за дверью своей гостиной, откуда наверняка в тихом отчаянии наблюдает за разворачивающейся сценой: «Умоляющим не приходится выбирать, Пенелопа».

Пенелопа все это понимала.

Именно поэтому, встретив теплый взгляд карих глаз этого ставшего мужчиной мальчика, которого она знала всю свою жизнь, этого дорогого друга, она поняла, что получила самое великодушное брачное предложение из всех возможных и что должна сказать «да». Громко и убедительно.

Но не сказала.

Вместо этого она спросила:

– Почему?

– А почему нет? – компанейски ответил Томми, помолчал немного и добавил: – Мы с тобой дружим сто лет; мы отлично ладим; мне нужна жена; тебе нужен муж.

Он перечислял причины для женитьбы, и они вовсе не казались такими уж ужасными. И тем не менее…

– Я выезжаю девять лет, Томми, и все это время ты мог сделать мне предложение.

Томми хватило учтивости принять огорченный вид, но он тут же улыбнулся:

– Это правда. И у меня нет приличного оправдания за то, что я так долго тянул, разве что… ну, счастлив признаться, что я наконец‑то взялся за ум, Пен.

Она тоже ему улыбнулась:

– Чушь. Ты никогда не возьмешься за ум. Почему именно я, Томми? – настойчиво повторила Пенелопа. – И почему сейчас?

Он засмеялся в ответ, но это был не его чудесный, громкий, дружеский смех. Это был нервный смешок. Тот, какой у него вырывался, если он не хотел прямо отвечать на вопрос.

– Пора остепениться, – произнес он, склонил голову набок, широко улыбнулся и добавил: – Да ладно тебе, Пен. Давай ударим по рукам, хорошо?

Пенелопа успела получить четыре предыдущих брачных предложения и воображала себе бессчетное число других, самых разнообразных – от блистательных, драматических, ради которых прерывают бал, до дивных, сделанных без свидетелей в уединенной беседке в разгар суррейского лета. Она воображала признания в любви и неугасающей страсти; изобилие своих любимых цветов (пионов); покрывала, любовно расстеленные на лугу, усыпанном полевыми маргаритками; бодрящий привкус шампанского на языке, когда весь Лондон поднимет бокалы за ее счастье. Руки жениха, привлекающие ее к себе, когда она бросится к нему в объятия и выдохнет: «Да… да!»

Все это, конечно, фантазии, причем одна неправдоподобнее другой, она это знала. В конце концов, двадцативосьмилетней старой деве уже не приходится отбиваться от претендентов на ее руку.

Но уж, наверное, она не настолько устарела, чтобы не надеяться ни на что другое, кроме как «давай ударим по рукам, хорошо?».

Пенелопа легонько вздохнула. Ей не хотелось обижать Томми, совершенно очевидно, что он старается как умеет. Но они и в самом деле дружили сто лет, и сейчас Пенелопе совсем не хотелось портить дружбу враньем.

– Ты меня пожалел, да?

Его глаза округлились.

– Что? Нет! Почему ты такое говоришь?

Пенелопа улыбнулась:

– Потому что это правда. Ты пожалел свою бедненькую подружку, превратившуюся в старую деву. И решил пожертвовать собственным счастьем, лишь бы я вышла замуж.

Он кинул на нее раздраженный взгляд (такие могут позволить себе только старые друзья) и поднес к губам ее руку, поцеловав костяшки пальцев.

– Чепуха. Просто мне пора жениться, Пен. А ты хороший друг. – Он помолчал, на его лице промелькнула досада, но выглядела она так по‑дружески, что сердиться на него было просто невозможно. – Наверное, я здорово напортачил, да?

Пенелопа не удержалась и улыбнулась:

– Да, немножко. Я все‑таки надеялась, что ты признаешься мне в вечной любви.

У Томми сделался скептический вид.

– Прижать руку ко лбу и все такое?

Пенелопа заулыбалась еще шире:

– Именно! И может быть, еще написать мне сонет.

– О, прекрасная леди Пенелопа… Прошу вас, выходите за меня замуж!

Пенелопа засмеялась. Томми всегда умел ее рассмешить. Кстати, совсем неплохое качество.

– Довольно неубедительная попытка, милорд.

Он скорчил гримасу.

– Может быть, вывести для тебя новую породу собак? И назвать ее «леди П.»?

– Весьма романтично, – согласилась Пенелопа, – но на это потребуется довольно много времени, разве не так?

Повисло дружеское молчание, но через некоторое время Томми вдруг очень серьезно сказал:

– Пожалуйста, Пен. Позволь мне защитить тебя.

Очень странное заявление, но поскольку он провалился по всем пунктам брачного предложения, Пенелопа не стала больше цепляться к словам.

Она обдумывала его предложение. Причем на полном серьезе.

Он ее самый старый друг. Во всяком случае, один из них.

Тот, который ее не бросил.

Он умеет ее рассмешить, и она очень, очень к нему привязана. Он единственный мужчина, кто не оставил ее даже после той гибельной разорванной помолвки. Одно это уже говорит в его пользу.

Ей следует сказать «да».

«Так скажи, Пенелопа!»

Она станет леди Томас Оллес, двадцати восьми лет, и будет избавлена (как раз вовремя) от сомнительного статуса старой девы.

«Скажи: да, Томми. Я выйду за тебя. Как мило, что ты это предложил».

Она должна.

Но она так и не сказала.

«Дорогой М.!

Моя гувернантка не любит угрей. Но она, конечно же, достаточно культурный человек, чтобы понять – твое появление с одним из них в руках еще не делает тебя дурным. Питайте отвращение к греху, а не к грешнику.

Твоя П.

P.S. На прошлой неделе Томми приезжал домой, и мы ходили на рыбалку. Он официально мой самый лучший друг.

Нидэм‑Мэнор, сентябрь 1813 года».

«Дорогая П.!

Это звучит подозрительно, похоже на проповедь викария Комптона. Ты так набожна? Я разочарован.

М.

P.S. Вовсе нет.

Итон‑колледж, сентябрь 1813 года».

Звук захлопнувшейся за Томасом тяжелой дубовой двери еще отдавался эхом по Нидэм‑Мэнору, когда на площадке второго этажа, одним пролетом выше, чем стояла Пенелопа, появилась ее мать.

– Пенелопа! Что ты наделала?

Леди Нидэм стремительно начала спускаться вниз по широкой центральной лестнице дома. Следом торопились сестры Пенелопы, Оливия и Филиппа, и сразу три отцовские охотничьи собаки.

Пенелопа сделала глубокий вдох и повернулась к матери.

– Вообще‑то день был спокойным, – беспечно произнесла она, направившись к столовой и не сомневаясь, что мать идет следом. – Я написала письмо кузине Кэтрин. Ты знаешь, что она до сих пор страдает от той ужасной простуды, что подцепила еще перед Рождеством?

Пиппа хихикнула. Леди Нидэм – нет.

– Да не волнует меня твоя кузина Кэтрин! – воскликнула маркиза пронзительным тревожным голосом.

– Это очень нехорошо; никто не любит простуду. – Пенелопа толкнула дверь в столовую и увидела, что отец, все еще в охотничьих одеждах, уже сидит за столом и спокойно читает «Пост», дожидаясь женскую часть семейства. – Добрый вечер, отец. Славно провел день?

– Там чертовски холодно, – отозвался маркиз Нидэм и Долби, не отрываясь от газеты. – И я готов поужинать. Чего‑нибудь горяченького.

Пенелопа подумала, что отец, возможно, не готов к тому, что его ждет за этим самым ужином, но не сказала ни слова – просто оттолкнула от своего стула нетерпеливого бигля и заняла привычное место слева от маркиза, напротив сестер. Те, широко распахнув глаза, с любопытством ждали, что произойдет дальше. Разворачивая салфетку, Пенелопа изображала невинное простодушие.

– Пенелопа! – Леди Нидэм остановилась прямо в дверях столовой, сильно выпрямив спину и стиснув маленькие кулачки. Лакеи недоуменно замерли, не зная, подавать ужин или нет. – Томас сделал предложение!

– Да. Я при этом присутствовала, – сказала Пенелопа.

На этот раз Пиппа поднесла к губам стакан с водой, пряча усмешку.

– Нидэм! – Леди Нидэм решила, что ей необходима поддержка. – Томас сделал Пенелопе предложение!

Лорд Нидэм опустил газету.

– В самом деле? Мне всегда нравился этот Томми Оллес. – Повернувшись к старшей дочери, он спросил: – Все в порядке, Пенелопа?

Пенелопа глубоко вздохнула:

– Не совсем, отец.

– Она ему отказала! – Высота голоса матери подходила исключительно для душераздирающего рыдания или древнегреческого хора. Хотя возможно, что у него имелась и дополнительная цель – заставить псов оглушительно залаять.

После того как она и собаки прекратили выть, леди Нидэм приблизилась к столу, вся в ужасных красных пятнах, будто только что прошлась мимо ядовитого плюща.

– Пенелопа! Брачные предложения от богатых, завидных молодых людей не цветут на деревьях!

В особенности в январе.

Впрочем, Пенелопе хватало ума не произнести это вслух.

Когда лакей шагнул вперед, чтобы подать суп, с которого начиналась их вечерняя трапеза, леди Нидэм рухнула в кресло и сказала:

– Уберите! Кто может есть в такое время?

– Вообще‑то я сильно проголодалась, – заметила Оливия. Пенелопа спрятала усмешку.

– Нидэм!

Маркиз вздохнул и повернулся к Пенелопе.

– Ты ему отказала?

– Не совсем так, – уклончиво ответила Пенелопа.

– Она его не приняла! – воскликнула леди Нидэм.

– Почему?

Вполне справедливый вопрос. И наверняка каждому за этим столом хочется узнать ответ. Даже Пенелопе.

Да только у нее этого ответа нет. Во всяком случае, толкового.

– Я хочу обдумать его предложение.

– Не сходи с ума. Принимай! – отрезал лорд Нидэм, словно это было так просто, и махнул лакею, чтобы подавал суп.

– Может быть, Пенни не хочет принимать предложение Томми, – заметила Пиппа, и Пенелопе захотелось расцеловать свою разумную младшую сестру.

– Речь не идет о хочу или не хочу, – заявила леди Нидэм. – Речь идет о том, чтобы продать, когда это возможно.

– Мне бы хотелось услышать более подходящую метафору, чем купля‑продажа, – сказала Пенелопа. – И право же, я думаю, что он хочет жениться на мне не больше, чем я хочу за него выйти. Думаю, он просто проявил доброту. По‑дружески.

– Он не просто проявил доброту, – возразил лорд Нидэм, но прежде, чем Пенелопа успела уточнить, что это значит, снова вмешалась леди Нидэм:

– Речь вряд ли идет о твоем желании выйти замуж, Пенелопа. Ты уже давно перешагнула эту черту. Ты должна выйти замуж! А Томас хотел на тебе жениться! Тебе не делали предложений вот уже четыре года! Или ты об этом забыла?

– Забыла, мама. Большое спасибо, что напомнила.

Леди Нидэм вздернула нос.

– Видимо, ты считаешь это остроумным?

– Я не пыталась шутить, мама. Просто… я не уверена, что хочу выйти замуж за Томаса. Да, честно говоря, и за любого другого, кто не уверен, что хочет жениться на мне.

– Пенелопа! – рявкнула мать. – В твоем положении никакие «хочу» не имеют значения!

Конечно, не имеют. Браки заключаются вовсе не так.

– Ну в самом деле. Какая нелепость! – Маркиза помолчала, собираясь с мыслями и подбирая нужные слова. – Пенелопа… ведь больше никого нет! Мы искали! Что с тобой станет? – Она элегантно откинулась на спинку стула, прижав руку ко лбу драматическим жестом, которым могла бы гордиться любая лондонская актриса. – Кто еще тебя возьмет? Кому ты будешь нужна?

Справедливый вопрос. Дело в том, что за последние девять лет у Пенелопы было полным‑полно возможностей быть «взятой». Было время, когда только о ней в обществе и говорили – весьма привлекательная, с утонченными манерами, с хорошей речью, очень воспитанная, умная, безупречная. Она даже была обручена. С таким же безупречным джентльменом.

Да, это была безупречная пара, за исключением пустячка – жених страстно любил другую. Благодаря скандалу Пенелопе удалось разорвать помолвку до того, как ее бросили. Во всяком случае, официально.

– Пенелопа! – Маркиза снова выпрямилась, устремив страдальческий взгляд на старшую дочь. – Ответь мне! Если не Томас, то кто? Кому, по‑твоему, ты будешь нужна?

– Вероятно, самой себе.

Оливия ахнула. Пиппа замерла, не донеся ложку с супом до рта. А маркиза выглядела так, будто от отчаяния вот‑вот свалится со стула.

– Когда‑то ты была совсем не такой, как сейчас, Пенелопа! И я чуть не стала матерью герцогини!

Вот оно. Призрак, постоянно маячивший между леди Нидэм и ее старшей дочерью.

Герцогиня. Прекрасно звучит!

Интересно, мать когда‑нибудь простит ее за расторжение помолвки? Можно подумать, это была вина Пенелопы. Она сделала глубокий вдох и попыталась говорить рассудительным тоном:

– Мама, герцог Лейтон любил другую женщину…

Даже сейчас, восемь лет спустя, Пенелопа ощущала уколы зависти… не к герцогу, а к его чувству. Она решительно запретила себе об этом думать.

– Но именно та женщина стала герцогиней Лейтон. Должна добавить, что этот титул сохраняется за ней уже восемь лет, и за это время она успела родить своему мужу будущего герцога Лейтона и еще троих детей.

– Это должен был быть твой муж! Твои дети!

Пенелопа вздохнула:

– И что, по‑твоему, я должна была сделать?

Маркиза тотчас же встрепенулась.

– Ну как же! Могла бы принять любое другое предложение после герцога! – Она снова обмякла. – Их было целых четыре! Два графа, – начала перечислять она, словно те брачные предложения могли ускользнуть из памяти Пенелопы, – затем Джордж Хейз! А теперь Томас! Будущий виконт! Я готова смириться с будущим виконтом!

– Как это великодушно с твоей стороны, мама.

Пенелопа откинулась на спинку стула. Вероятно, мать права. Господь свидетель, ее учили стараться изо всех сил, чтобы заполучить мужа, – ну, то есть стараться так, чтобы никто не замечал, как она усердствует.

Но в прошедшие несколько лет ее сердце в этом не участвовало. Да, ей несколько раз делали предложение, но каждый претендент имел скрытые мотивы, каждый стремился жениться на дочери маркиза Нидэма и Долби либо ради политической карьеры, либо ради обеспеченного финансового будущего, и маркиз не очень возражал, когда Пенелопа вежливо отклоняла эти предложения.

Для него не имело особого значения, почему она говорит «нет». Ему даже в голову не приходило, что она говорит «нет», потому что успела одним глазком увидеть, каким может быть брак, – она видела, как герцог Лейтон с любовью смотрел в глаза своей герцогини. Пенелопа поняла, что в браке бывает что‑то другое, что‑то большее, лишь бы ей хватило времени это отыскать.

Но каким‑то образом, пока Пенелопа убеждала себя, что хочет большего, она утратила свой шанс. Стала слишком увядшей, слишком простой, слишком тусклой.

И сегодня, когда Томми – старый друг, но не более того – предлагал ей провести остаток жизни с ней, несмотря на свое полное отсутствие интереса к этому браку… она просто не смогла сказать «да».

Не смогла погубить его шанс на что‑то большее, несмотря на то что у нее самой этих шансов уже не осталось.

– О! – Завывания начались снова. – Подумай о своих сестрах! Что будет с ними!

Пенелопа посмотрела на своих сестер, наблюдавших за разговором, как за игрой в бадминтон. У сестер все будет хорошо.

– Обществу придется обойтись более юными и миловидными дочерьми Марбери. С учетом того, что две замужние дочери Марбери стали графиней и баронессой, полагаю, с ними все будет в порядке.

– Слава Создателю за превосходные браки близнецов!

«Превосходные» не совсем то слово, которым воспользовалась бы Пенелопа, описывая браки Виктории и Валери, заключенные исключительно ради титулов и наследства, но их мужья оказались относительно безобидными, во всяком случае, они тщательно скрывали свои развлечения за пределами супружеской постели, так что Пенелопа не стала спорить.

Да и какая разница? Мать устремилась дальше:

– А как же твой несчастный отец? Ты как будто забыла, что он обречен на полный дом дочерей! Все было бы по‑другому, родись ты мальчиком, Пенелопа! Он просто извелся от беспокойства о тебе!

Пенелопа повернулась и взглянула на отца – тот как раз обмакнул в суп кусок хлеба и скормил его большому черному водолазу, сидевшему слева от него, вывалив наружу длинный розовый язык и преданно глядя на хозяина. Ни человек, ни пес не выглядели особо измученными от беспокойства.

– Мама, я…

– А Филиппа! Лорд Каслтон как раз проявил к ней интерес. Что будет с Филиппой?

Пенелопа пришла в некоторое замешательство.

– А что с Филиппой?

– Вот именно! – Леди Нидэм драматически помахала белой льняной салфеткой. – Что с Филиппой?

Пенелопа вздохнула и повернулась к сестре.

– Пиппа, тебе в самом деле кажется, что мой отказ Томми как‑то повлияет на ухаживание со стороны лорда Каслтона?

Пиппа замотала головой, округлив глаза:

– Даже вообразить себе такого не могу. А если и повлияет, не стану уверять, что останусь безутешной. Каслтон слегка… ну, пресный какой‑то.

Пенелопа воспользовалась бы словом «неумный», но пусть Пиппа проявляет вежливость.

– Не говори глупостей, Филиппа! – отрезала маркиза. – Лорд Каслтон – граф! А это о многом говорит.

Пенелопа стиснула зубы. Ее снова пронзило чувством вины. Она старалась прогнать его, понимая, что не должна чувствовать себя виноватой. Она тут ни при чем. Ее избранник любил другую.

Но почему он не полюбил ее?

Этот вопрос она задавала себе снова и снова в течение всей той давней зимы, когда пряталась от людей тут, в деревне, читая скандальные газетенки и понимая, что он выбрал другую, более красивую, более обворожительную, более волнующую, чем она сама. Понимая, что он счастлив, а она… нежеланна.

Пенелопа его не любила. Она о нем вообще почти не думала.

И все‑таки это причиняло жгучую боль.

– А вот у меня все будет в порядке, – вступила в разговор Оливия. – Это мой второй сезон, я красива, обворожительна, и у меня огромное приданое. Мимо такого не пройдет ни один мужчина.

– О да. Совершенно обворожительна, – пробормотала Пиппа. Пенелопа уставилась в свою тарелку, чтобы скрыть усмешку.

Оливия уловила сарказм.

– Смейся сколько хочешь, но я‑то знаю себе цену. И не допущу, чтобы со мной случилось то же, что с Пенелопой. Я выберу себе настоящего аристократа.

– Чудесный план, милая! – Леди Нидэм засияла от гордости.

Оливия улыбнулась:

– Слава Создателю, твой урок не прошел для меня даром, Пенни.

Пенелопа не удержалась, чувствуя, что должна хоть как‑то себя защитить:

– Я же не прогоняла Лейтона прочь, Оливия. Помолвку разорвал отец из‑за скандала, который устроила сестра Лейтона.

– Чепуха. Если бы Лейтон тебя хотел, он бы за тебя боролся, и к черту скандал! – заявила младшая сестра, поджав губы – ну просто прирожденная наивность. – Но этого не произошло. В смысле он не хотел тебя, вот и не боролся. И я считаю, что так случилось потому, что ты не старалась удержать его внимание.

Будучи самой младшей, Оливия никогда особенно не задумывалась о том, как сильно ее слова, иногда чересчур прямолинейные, могут ранить. Данный случай не был исключением. Пенелопа горько усмехнулась:

– Я только сегодня получила новое предложение, если ты не забыла.

Оливия пренебрежительно махнула рукой.

– Предложение от Томми. Его нельзя считать удачным. Только безмозглая курица может решить, что он сделал предложение, потому что хочет на тебе жениться.

Всем известно, что Оливия всегда говорит правду. И ничего кроме.

– Если уж на то пошло, почему он сделал предложение? – вмешалась Пиппа, вовсе не собираясь быть жестокой, в этом Пенелопа не сомневалась. В конце концов, она и сама задавала этот вопрос себе (и Томми) всего час назад. В течение всех этих лет ей даже в голову не приходило, что можно выйти замуж за Томми.

Он никогда не был тем, о ком она мечтала.

– Не важно, почему он его сделал, – вмешалась леди Нидэм. – Важно то, что он хотел взять в жены Пенелопу! Хотел дать ей дом и имя и заботиться о ней, как это делал все эти годы ваш отец! – Она смерила Пенелопу недовольным взглядом. – Пенелопа, ты должна хорошенько подумать, милая! Что будет, когда твой отец умрет?

Лорд Нидэм оторвался от фазана.

– Прошу прощения?

Леди Нидэм небрежно отмахнулась, словно у нее нет времени думать о чувствах мужа, и снова завела свое:

– Он же не будет жить вечно, Пенелопа! Что тогда?

Пенелопа не могла понять, каким образом предполагаемая кончина отца имеет отношение к делам сегодняшним.

– Ну, полагаю, это будет очень печально.

Леди Нидэм досадливо покачала головой:

– Пенелопа!

– Мама, я честно не понимаю, на что ты намекаешь.

– Кто будет о тебе заботиться? Когда отец умрет?

– А что, папа собирается в ближайшее время умереть?

– Нет, – ответил отец. – Это не входит в мои планы.

– Этого знать невозможно! – В глазах маркизы набухали слезы.

– О, ради всего… – Лорд Нидэм не выдержал. – Я пока не умираю. И меня даже покоробило, что подобное так легко слетело у тебя с языка. – Он повернулся к Пенелопе. – Что до тебя, то ты выйдешь замуж.

Пенелопа расправила плечи.

– Сейчас не Средневековье, отец. Ты не сможешь заставить меня выйти за того, за кого я не хочу.

Права женщин мало интересовали лорда Нидэма.

– У меня пять дочерей и ни одного сына, и будь я проклят, если оставлю хоть одну из вас незамужней и вынужденной самостоятельно о себе заботиться, в то время как этот идиот, мой племянник, будет разорять мои поместья. – Он помотал головой. – Я выдам тебя замуж, Пенелопа, причем выдам удачно. Самое время тебе перестать выкаблучиваться и выбрать себе пару.

У Пенелопы округлились глаза.

– Ты считаешь, что все это время я выкаблучивалась?

– Не знаю, чего ты дожидалась, зато знаю, что потворствовал тебе слишком долго, игнорируя тот факт, что фиаско с Лейтоном набросило тень на всех вас. – Пенелопа взглянула на сестер. Обе сидели, уставившись на свои коленки. Снова зашевелилось чувство вины, а отец продолжал: – С этим покончено. Ты выйдешь замуж в этом сезоне, Пенелопа.

– Но… никто, кроме Томми, не делал мне предложение последние четыре года!

– Томми – это только начало. Дальше предложения посыплются одно за другим.

За свою жизнь она столько раз видела это выражение абсолютной уверенности на лице отца, что сразу поняла – он прав. И тогда Пенелопа посмотрела ему прямо в глаза.

– Почему?

– Потому что я добавил к твоему приданому Фальконвелл.

Он произнес это так, как говорят фразы вроде «сегодня холодновато» или «рыбу недосолили». Словно все за столом просто примут его слова как истину. Словно к нему не повернутся сразу четыре головы с широко распахнутыми глазами и отвисшими челюстями.

– О! Нидэм! – изумленно воскликнула его жена.

Пенелопа не отводила взгляда от отца.

– Прошу прощения?

Вспыхнуло воспоминание. Смеющийся темноволосый мальчик лежит на низкой ветви громадной ивы и, свесившись вниз, уговаривает Пенелопу присоединиться к нему в его потайном укрытии. Третий из троицы.

Фальконвелл принадлежит Майклу.

И пусть фактически он уже десять лет ему не принадлежал, она всегда думала только так. Казалось неправильным, что теперь он каким‑то странным образом стал принадлежать ей. Все эти прекрасные, роскошные земли, все, кроме дома и прилегающей к нему территории майората. По праву рождения – наследство Майкла.

Не ее.

– Откуда у тебя Фальконвелл?

– Откуда – не имеет значения, – произнес маркиз, не поднимая глаз от тарелки. – Но я больше не могу рисковать успехом твоих сестер на брачной ярмарке. Ты должна выйти замуж. Ты не останешься старой девой до конца своих дней, это обеспечит Фальконвелл. Похоже, уже обеспечил. Если тебе не нравится Томми, у меня лежит уже полдюжины писем интересующихся мужчин со всей Британии.

Мужчин, интересующихся Фальконвеллом.

«Позволь мне защитить тебя».

Странные слова Томми обрели смысл.

Он сделал ей предложение, чтобы уберечь от кучи предложений, которые посыплются ради ее приданого. Сделал предложение, потому что он ее друг.

И ради Фальконвелла. На дальнем конце Фальконвелла имеется небольшой участок земли, принадлежащий виконту Лэнгфорду. Однажды он перейдет к Томми, и, если они поженятся, он может прибавить Фальконвелл к нему.

– Ну конечно! – воскликнула Оливия. – Это все объясняет!

Он ей не сказал.

Пенелопа знала, что на самом деле Томми вовсе не прельщает женитьба на ней, но доказательство этого не стало приятным открытием. Она снова посмотрела на отца.

– Приданое. Оно обнародовано?

– Разумеется. Какой смысл утраивать ценность приданого дочери, если не открывать этого для публики?

Пенелопа поковыряла вилкой пюре из турнепса, мечтая оказаться где угодно, только не за этим столом, и в это время отец сказал:

– И нечего сидеть с таким несчастным видом. Благодари звезды за то, что в конце концов найдешь себе мужа. С Фальконвеллом в приданом ты можешь заполучить даже принца.

– Что‑то я устала от принцев, отец.

– Пенелопа! Никто не устает от принцев! Это немыслимо! – воскликнула мать.

– А я бы не отказалась встретить принца, – вмешалась Оливия, задумчиво жуя. – Если Пенелопа не хочет Фальконвелл, я буду счастлива включить его в свое приданое.

Пенелопа перевела взгляд на младшую сестру.

– Да, думаю, ты бы не отказалась, Оливия. Но сомневаюсь, что тебе он потребуется.

У Оливии были такие же светлые волосы и светло‑голубые глаза, как у Пенелопы, но она совсем не походила на сестру, а была ошеломительно красива – как раз из тех женщин, кому достаточно щелкнуть пальцами, чтобы все мужчины оказались у ее ног.

И что еще хуже, она об этом знала.

– Он нужен тебе. Особенно сейчас, – вполне прагматично заметил лорд Нидэм, вновь поворачиваясь к Пенни. – Когда‑то ты была достаточно молодой, чтобы привлечь внимание приличного мужчины, но те времена давно в прошлом.

Пенелопе хотелось, чтобы хоть одна из сестер вмешалась в эту перебранку, чтобы заступиться за нее. Возразить отцу. Сказать, быть может: «Пенелопе это ни к чему. Непременно явится кто‑нибудь чудесный и потеряет дар речи от любви к ней. Любви с первого взгляда. Наверняка».

– Как это вышло, что Фальконвелл теперь принадлежит маркизу Нидэму и Долби? – спросила Пенелопа.

– Это не должно тебя волновать.

– Однако волнует, – стояла на своем дочь. – Как ты его получил? А Майкл знает?

– Понятия не имею, – ответил маркиз, взяв бокал с вином. – Но полагаю, это только вопрос времени.

– Ни один человек из приличного общества много лет не видел маркиза Борна, – фыркнула мать.

С тех пор как он исчез после скандала. С тех пор как проиграл все отцу Томми.

Пенелопа покачала головой:

– А ты не попытался вернуть имение ему?

– Пенелопа! Что за неблагодарность! – воскликнула маркиза. – Фальконвелл, присоединенный к твоему приданому, – блестящий пример щедрости и великодушия твоего отца!

Пример желания отца избавиться наконец от причиняющей неудобства дочери.

– Я его не хочу.

Не успев произнести эти слова, она поняла, что лукавит. Конечно, она его хочет. Земли Фальконвелла такие роскошные, живые и полны воспоминаний о ее детстве.

Воспоминаний о Майкле.

Прошли годы с тех пор, как она видела его в последний раз. Когда он покинул Фальконвелл, она еще была ребенком, а когда связанный с ним скандал сделался предметом разговоров лондонских аристократов и слуг в Суррее, только‑только начала выезжать. А теперь, если она о нем и слышала, то только отголоски сплетен более опытных женщин общества. Он жил в Лондоне и держал там игорный дом – однажды она услышала это во время разговора нескольких особенно болтливых женщин в дамском салоне, но не стала уточнять, где именно, инстинктивно ощущая, что леди не посещают тех мест, куда угодил Майкл после своего падения.

– У тебя нет выбора, Пенелопа. Он принадлежит мне, а вскоре перейдет к твоему супругу. Мужчины со всей Британии соберутся, чтобы попытать свой шанс и выиграть его. Выходи сейчас за Томми или за любого другого, если хочешь. Но ты выйдешь замуж в этом сезоне. – Отец откинулся на спинку стула и положил руки на свой широкий ремень. – В один прекрасный день ты еще поблагодаришь меня.

– Почему ты не вернул поместье Майклу?

Нидэм вздохнул, отшвырнул свою салфетку и встал из‑за стола. Все, разговор окончен.

– Начать с того, что он обращался с ним чересчур беспечно, – просто ответил отец и вышел из комнаты. Леди Нидэм поспешила за ним следом.

Пусть с их последней встречи прошло шестнадцать лет, какая‑то ее часть все еще считала Майкла Лоулера, маркиза Борна, своим близким другом, и Пенелопе не понравилось, как о нем говорил отец – будто тот не представляет собой никакой ценности и еще меньше значения.

Но с другой стороны, она и не знает Майкла, ставшего мужчиной. Когда она позволяла себе о нем думать (куда чаще, чем ей хотелось бы в этом признаться), он не был юношей двадцати одного года, потерявшим все в одной глупой игре на удачу.

Нет, в ее мыслях Майкл оставался другом детства, первым в ее жизни, двенадцатилетним мальчишкой, который вел ее по грязному лугу от одного приключения к другому, заливаясь смехом в самые неподходящие моменты так, что и она не могла удержаться от смеха, пачкая грязью коленки в сырых полях, что тянулись между двумя их домами; мальчишкой, который кидал камешки ей в окно летним утром, а потом они вместе шли на рыбалку на озеро, разделявшее владения Нидэма и Борна.

Пенелопа подняла глаза, посмотрела сначала на Пиппу, моргавшую большими голубыми глазами из‑под очков, затем наткнулась на взгляд Оливии, исполненный… облегчения?

На вопросительный взгляд Пенелопы Оливия ответила:

– Нет, ну в самом деле, Пенни, ты должна признать, что твое замужество поможет всем нам. Ты послужила основной причиной того, что Виктории и Валери пришлось удовлетвориться такими скучными старыми мужьями.

Как будто она это специально запланировала.

– Оливия, – спокойно произнесла Пиппа, – это не очень справедливо.

– О, чушь! Пенни знает, что это правда.

А знает ли?

Она взглянула на Пиппу.

– Я и для тебя все усложнила?

Пиппа ответила уклончиво:

– Да вовсе нет. Каслтон только на прошлой неделе сообщил отцу, что намерен ухаживать за мной серьезно, а я вроде бы не самая захудалая дебютантка.

– Его бы следовало назвать лорд Простофиля, – усмехнулась Оливия.

Пиппа фыркнула:

– Стоп! Довольно! Он любит собак. – Она посмотрела на Пенелопу. – Как Томми.

– Вот к чему мы пришли? Выбирать будущих мужей, потому что они любят собак? – спросила Оливия.

Пиппа пожала плечиком.

Но ведь так быть не должно! Молодые женщины с внешностью и воспитанием ее сестер имеют право делать выбор, основываясь на чем‑то большем, чем собачье товарищество. Они должны быть баловнями общества, держать его в своих руках, влиять на происходящие события.

Но этого не случилось, и все из‑за Пенелопы, которая по иронии судьбы была баловнем из баловней, когда только начала выезжать, – избранная невеста герцога Лейтона, человека благороднейшего происхождения с безукоризненными манерами. После того как сватовство расстроилось, Пенелопа (что стало настоящей трагедией для ее сестер) утратила свое положение баловня общества. Сначала она считалась для многих добрым другом, затем приятной знакомой, а в последнее время гостьей, которая, однако, уже засиделась и злоупотребляет гостеприимством.

Она не была красавицей. Не была умницей. В общем, не была ничем особенным, разве только старшей дочерью очень богатого и очень титулованного аристократа. Рожденная и воспитанная, чтобы стать женой такого же богатого и такого же титулованного аристократа.

И почти стала такой.

Да только все разом изменилось.

В том числе ее ожидания.

Как ни печально, ожидания не помогли заключить удачный брак ни ей, ни ее сестрам. Несправедливо, что ей приходится страдать из‑за разорванной помолвки почти десятилетней давности, и точно так же несправедливо, что из‑за этого должны страдать ее сестры.

– В мои намерения не входило усложнить для вас возможность выйти замуж, – негромко произнесла Пенелопа.

– Ну значит, тебе повезло, что ты можешь все исправить, – отозвалась Оливия, которую явно не волновали чувства старшей сестры. – В конце концов, пусть твои шансы найти приличного мужа и невелики, но мои очень даже высоки. И станут еще выше, если ты выйдешь замуж за будущего виконта.

Снова вспыхнуло чувство вины. Пенелопа обернулась к Пиппе, внимательно за ней наблюдавшей.

– Ты согласна, Пиппа?

Та склонила голову набок, обдумывая варианты ответа.

– Хуже не будет, Пенни.

«По крайней мере тебе», – подумала Пенелопа, охваченная внезапной печалью – она вдруг поняла, что готова принять предложение Томми.

Ради своих сестер.

В конце концов, она могла составить куда худшую партию. Может быть, со временем она его даже полюбит.

«Дорогой М.!

Сегодня в Колдхарборе сожгли чучело Гая Фокса, и весь клан Марбери ходил на впечатляющее представление. Я просто обязана тебе написать, потому что очень расстроилась, обнаружив, что ни один молодой человек не захотел залезть на деревянный столб, чтобы сорвать оттуда шляпу мистера Фокса.

Может быть, на Рождество ты их научишь паре‑другой трюков.

Твой верный друг П.

Нидэм‑Мэнор, ноябрь 1813 года».

«Дорогая П.!

Они не нуждаются в моих уроках, если там есть ты, вполне способная сама сорвать эту потрепанную шляпу. Или теперь это для леди чересчур?

Я приеду домой на Рождество. Если будешь вести себя очень хорошо, привезу тебе подарок.

М.

Итон‑колледж, ноябрь 1813 года».

Этой ночью, когда весь дом уснул, Пенелопа надела свой самый теплый плащ, вытащила муфту, взяла с письменного стола фонарь и решила прогуляться по своей земле. Ну, не совсем своей. По земле, которая прикладывалась к ее руке в браке. По земле, которую и Томми, и множество других молодых привлекательных соискателей готовы принять с радостью в обмен на то, чтобы забрать Пенелопу из ее семьи и сделать своей женой.

Как романтично!

Она прожила слишком много лет, надеясь на большее. Веря (хотя убеждала сама себя, что не стоит), что и она тоже может быть счастлива. Что может найти что‑то настоящее. Нет. Она не будет об этом думать.

В особенности сейчас, когда она прямиком идет к браку, которого так надеялась избежать. Теперь она не сомневалась, что отец твердо решил выдать свою старшую дочь замуж в этом сезоне – за Томми или любого другого. Пенелопа мысленно перечислила холостых мужчин светского общества, отчаявшихся настолько, что готовы будут жениться на двадцативосьмилетней девице с разорванной помолвкой в прошлом, но ни один из них не показался ей хоть сколько‑нибудь годным мужем.

Мужем, которого она сможет полюбить.

Значит, Томми.

Пусть будет Томми.

Пенелопа приготовилась к холоду, опустила лицо в плащ и натянула капюшон пониже на лоб. Хорошо воспитанные леди не гуляют в глухую ночь, она это знала, но весь Суррей спит, до ближайшего соседа много миль, а лютый холод очень подходил к горькой досаде на события дня.

Несправедливо, что разорванная помолвка из далекого прошлого привела к такому сложному и запутанному настоящему. Вроде бы восьми лет должно хватить, чтобы Лондон забыл легендарную осень 1823 года, однако Пенелопу по‑прежнему преследовала эта история. В бальных залах не умолкали шепотки; в дамских салонах веера шелестели, как крылышки у колибри, заглушая негромкие разговоры, из которых она улавливала только обрывки – приглушенные рассуждения о том, что же она такое натворила, раз герцог потерял к ней интерес, и почему она считает себя настолько выше других, что отвергает прочие предложения.

Неужели она слишком многого хочет от жизни?

Вероятно.

Пенелопа поднялась вверх по заснеженному склону, на минутку остановилась на вершине холма и посмотрела на черное озеро внизу, отмечавшее границу между землями Нидэма и Борна… точнее, бывшими землями Борна. И пока стояла так, глядя в темноту, думая о своем будущем, она вдруг поняла, что совсем не хочет спокойной жизни в пастельных тонах, кадрилей и тепловатого лимонада.

А чем, собственно, ей не подходит Томми? В конце концов, он добрый, щедрый, у него недурной характер и теплая улыбка. Он не настолько красив, чтобы привлекать внимание, и не настолько умен, чтобы его побаиваться.

Вполне подходящие качества.

Пенелопа представила себе, как берет его за руку, чтобы он сопровождал ее на бал, в театр или на обед. Представила, как танцует с ним. Улыбается ему. Мысленно ощутила его руку в своей.

Она влажная и липкая.

Вообще‑то это ерунда. Нет никаких причин думать, что руки у Томми вдруг будут влажными. На самом деле они у него скорее всего теплые и совершенно сухие. И все‑таки Пенелопа невольно обтерла свою руку в перчатке о юбку. Разве руки у мужей не должны быть крепкими и сильными? В особенности в фантазиях?

Так почему же не у Томми?

Он хороший друг. С ее стороны некрасиво воображать его с липкими руками. Он заслуживает хорошего отношения. Пенелопа сделала глубокий вдох, наслаждаясь резким морозным воздухом, закрыла глаза и попыталась снова… представить себя леди Томас Оллес.

Она улыбается своему мужу. С любовью.

Он улыбается ей в ответ. «Давай ударим по рукам, хорошо?»

Пенелопа открыла глаза.

Да пропади оно все пропадом!

Она начала спускаться к замерзшему озеру.

Она выйдет за Томми! Именно так поступают старшие дочери из приличных семей.

Они делают так, как им говорят.

Даже если им этого совершенно не хочется.

Даже если они хотят большего.

И тут Пенелопа увидела в отдалении огонек, там, в небольшой роще на дальнем берегу озера.

Она остановилась и прищурилась в темноту, не обращая внимания на ветер, кусающий ее за щеки. Наверное, просто вообразила. Наверное, это лунный свет блестит на снегу. Правда, луны что‑то не видно.

Огонек снова мигнул. Пенелопа ахнула, сделала шаг назад и широко распахнула глаза – теперь огонек быстро передвигался между деревьями.

Она всматривалась в темноту, глядя туда, где слабый желтоватый огонек мигал в роще. Пенелопа не сдвинулась с места, но подалась вперед, словно один‑два дюйма помогут ей лучше рассмотреть источник света.

Там кто‑то есть.

Может быть, кто‑то из прислуги, но это маловероятно. Слугам Нидэма нет нужды ходить на озеро в глухую ночь, и прошло много лет с тех пор, как последний слуга покинул Фальконвелл. После этого содержимое особняка увезли, и огромное каменное здание осталось пустым, необитаемым. Долгие годы никто не заходил в тот дом.

Нужно что‑то делать.

Это может быть все, что угодно. Пожар. Злоумышленник. Привидение.

Нет, привидение – это вряд ли.

Но вполне возможно, что это злоумышленник, который задумал что‑то недоброе в Фальконвелле. В таком случае необходимо что‑то предпринять. В конце концов, преступникам запрещается поселяться в особняке маркиза Борна!

Если он сам не намерен обеспечить безопасность своего имения, похоже, этим придется заняться Пенелопе. Ведь теперь она имеет равные права на Фальконвелл, верно? И если особняк захватили пираты или разбойники, это наверняка повлияет на ценность ее приданого, так?

Огонек снова мигнул.

Непохоже, чтобы разбойников было слишком много, разве только источников света у них маловато. А если хорошенько подумать, то вряд ли пиратам или разбойникам захочется выбрать своей резиденцией Фальконвелл, поскольку океан от него очень далеко. Какой смысл?

И все‑таки…

Остается вопрос – кто?

И зачем?

Но в одном Пенелопа была уверена. Старшие дочери из приличных семей не выясняют, откуда глухой ночью берутся странные огни.

Вне всякого сомнения, это слишком рискованно и безрассудно.

Здесь кроется большее.

Собственно, именно это и заставило ее принять решение.

Она сказала, что хочет большего, и большее – вот оно.

Мироздание действует удивительным образом, правда?

Пенелопа сделала глубокий вдох, расправила плечи и зашагала вперед. Возбуждение толкало ее к кустам на дальнем берегу озера, мешая подумать о том, как глупо она поступает.

Она одна.

В глухую ночь.

В сильный мороз.

Направляется неизвестно куда и зачем. И никто не знает, где она сейчас находится.

Внезапно брак с Томми показался ей не таким уж и плохим.

Хотя, конечно, вероятность того, что ее убьют какие‑то сухопутные пираты, ничтожно мала.

Пенелопа услышала, как хрустит неподалеку снег, и резко остановилась, высоко подняв фонарь и всматриваясь в темноту, в рощу, где чуть раньше увидела огонек.

Сейчас она не видела ничего.

Только падающий снег и тень, которую запросто мог отбрасывать какой‑нибудь медведь‑шатун.

– Какая чушь, – прошептала она себе под нос. Собственный голос в этой тьме успокаивал. – В Суррее нет никаких медведей.

Но убежденности не почувствовала и совсем не торопилась выяснить, что та черная тень и вправду медведь. У нее еще полно дел дома, причем самое первое из них – принять предложение Томми.

А затем спокойно проводить время за шитьем.

Да только в ту самую минуту, как она решила повернуться и помчаться домой, из‑за деревьев вышел мужчина с фонарем в руках.

Date: 2015-09-05; view: 283; Нарушение авторских прав