Присоединение

Решение об аннексии Крыма было принято Петербургом, естественно, не сразу. Для этого должны были произойти некоторые перестановки в столичном кабинете. В начале 1780-х гг. Россия намного улучшила свое международное положение, и Екатерина II позволила себе сменить на посту ближайшего советника П.И. Панина, человека весьма осторожного, более энергичным и беспринципным сторонником широкой колонизации Юга Г.А. Потемкиным. И если Панин основывал восточную политику России на союзе с Пруссией, то Потемкин сблизился с политиками Австрии, находившейся гораздо ближе к турецким владениям и более способной помочь союзнику в случае нужды. А задобрить Иосифа II царица полагала содействием ему в округлении австрийских владений в Германии; в ответ на это и было получено одобрение и обещание поддержки императора в действиях по присоединению Крыма.

Официальный предлог, под которым предполагалось провести беспримерную в конце XVIII в. акцию по поглощению одного государства другим, изложен среди прочего в трактовке его Екатериной II: "Преобразование Крыма в вольную и независимую область не принесло спокойствия России и обратилось лишь в новые для нее заботы со значительными издержками. Опыт времени с 1774 г. показал, что независимость мало свойственна татарским народам и, чтоб охранять ее, нам нужно всегда быть вооруженными и при существовании мира изнурять войска трудными движениями, делая большие затраты как бы во время войны... Такая канитель с крымской независимостью принесла уже более семи миллионов чрезвычайных расходов... Принимая во внимание все эти обстоятельства, мы приняли решение дать другой оборот крымским делам... и сделать на будущее время Крымский полуостров не гнездом разбойников и мятежников, а территорией Русского государства. Ввиду этих соображений мы с полной доверенностью объявляем всем нашу волю на присвоение Крымского полуострова и на присоединение его к России" (цит. по: Соловьев СМ., 1862, 37 — 38).

Более всего в этой удивительной декларации поражает даже не лицемерие — этой чертой Екатерина [269] II славилась все годы своего царствования. Современного историка, давно привыкшего к самым странным искривлениям морали у лиц давнего и не столь давнего прошлого, все же ставит в тупик редкая лживость этого документа, а также откровенное нежелание Екатерины II, как-никак главы великой державы, хоть как-то эту публичную свою ложь скрыть. В самом деле, никто, а менее всего крымчане просили царицу "заботиться" о них. Охрану независимости Россия также взяла на себя вопреки воле и татар, и их хана. Никто, кроме российского же ставленника Шагина, не звал в Крым русские войска (да и последний, укрепившись на троне, просил убрать гарнизонных солдат). Кого можно было с большим правом именовать "разбойниками" — татар, давно уже не помышлявших о набегах на Россию, или заливших страну кровью карателях и мародерах Миниха, Ласси, Долгорукого, Румянцева, Суворова?

И еще одна ложь — об "опыте времени с 1774 г. ", якобы заставившем прибегнуть к аннексии. Еще в рескрипте-инструкции А.Г. Орлову от 22 февраля 1771 г. отразился секретный политический план, согласно которому вскоре "весь Крымский полуостров последует" примеру ногайцев, отошедших к России, а Турция крымских татар "навсегда оставит... в наших руках". В противном случае Россия готова "ныне же без всякого отлагательства и в самое течение войны тем же нашим победоносным оружием их совсем в самом бытии истребить и земли их вконец опустошить, как такой народ, от которого никакой пользы, ни выгоды... быть не может" ⁷⁹. Запомним последнюю фразу — сколь часто звучала она впоследствии!

Через 9 лет план этот можно было рассекретить — и осенью 1780 г. в числе российских предложений Австрии мы встречаем "приобретение Крымского полуострова" (Лашков Ф.Ф., 1886, 31). А еще через два года, во время вышеупомянутого бунта крымцев против Шагина, Потемкин, которому поручается ввести войска на полуостров, получает "Наставление" Екатерины II, в котором снова предлагается "помышлять о присвоении сего полуострова" (там же).

Во исполнение "воли на присвоение" уже зимой 1782/83 г. был заготовлен соответствующий манифест. Но с обнародованием его царица не спешила, ожидая подходящего случая. [270]

Вскоре он представился. Едва российские войска двинулись в Крым, как ободренный Шагин ворвался в Бахчисарай, снова занял престол и отметил это событие кровавой расправой над местной оппозицией. Казни сменялись казнями, их волна катилась из города в город, размах этой оргии поразил даже врагов залитого кровью Крыма — протест выразил сам Потемкин! Русские потребовали даже немедленной выдачи братьев Шагина, которых хан успел посадить в каземат, а также других близких родственников хана, не без основания полагая, что казнь их лишь вопрос времени.

Еще до окончательного усмирения крымского народа к Шагину был послан со специальной миссией генерал Самойлов. Он передал хану предложение оставить престол Крыма ради более высокого — персидского. И этот властитель, жестокий и слабый настолько, что не смог править собственным народом, всерьез соглашается занять древний трон падишахов! И даже сообщает об этом русскому командованию письменно, после чего князь уверенно обещает своей высокой покровительнице: "Вам он Крым поднесет в нынешнюю зиму".

Трудно сказать, что более подвигло Шагина на отречение от престола — надежда на Персию или сознание невозможности сойтись с татарами, до предела ожесточенными последними казнями. Как бы то ни было, но на исходе 1782 г. хан торжественно объявил старейшинам, что "не хочет быть ханом такого коварного народа", не забыв в этом последнем своем обращении к землякам призвать на них кару Аллаха. Тут же русские войска полностью заняли полуостров, а флот — крымские порты. И в январе 1783 г. царица милостиво объявила хану, что из-за его жестокостей к подданным, которые как-никак пользуются покровительством России, сохранение Шагина на престоле "не составляет для государства интереса" (Лашков Ф.Ф., 1886, 31 — 33).

Наконец 8 февраля 1783 г. был опубликован документ, заключивший эту затянувшуюся на 10 лет эпопею, — манифест "О принятии полуострова Крыма, острова Тамана и всей Кубанской стороны под Российскую державу" (ПСЗ, XXI, 897 — 8).

В преамбуле этого любопытного памятника "полное право оставить в пользу" России независимое [271] ханство обосновывалось не какими-либо законными основаниями, традициями и т. п., но вполне откровенно тем, что право это дали царице "силы и победы оружия Нашего". И то, что русские не воспользовались правом завоевателей ранее, привело лишь к последним событиям, когда "татара... стали действовать вопреки собственному благу (!), от Нас им дарованному". Губительные походы своих солдат на независимый Крым разговорчивая царица также объясняет заботой о благе татар — оказывается, без карательных акций "не могли бы существовать мир, тишина и устройство посреди Татар". Да и само "преобразование в вольную область при неспособности их ко внушению плодов таковой свободы", оказывается, также крайне беспокоило Екатерину II...

Сумма денег, истраченная на благо татар (имеются в виду расходы на репрессии), вырастает в манифесте с 7 до 12 млн руб. Далее, оказывается, не русские, а турки нарушали "взаимные обязательства о вольности и независимости татарских народов", отчего решено отплатить османам той же монетой, т. е. окончательно лишить крымцев "вольности" силой русского оружия — логика безупречная.

В заключение царица от имени своего и всех преемников обещала татарам "свято и непоколебимо... содержать их наравне с природными Нашими подданными, охранять и защищать их лица, имущество, храмы и природную веру...", взамен чего "благодарности новых подданных требуем и ожидаем Мы" (там же). И тут же, 22 февраля 1793 г., последовал закон о позволении князьям и мурзам татарским на получение всех преимуществ русского дворянства (ПСЗ, XXIII, 52) — ход, рассчитанный на углубление раскола нации.

Шагин сразу же после этого выехал в Тамань, откуда Екатерина предполагала перевести его в Воронеж для постоянного пребывания с содержанием в 200 тыс. руб. в год. Но затем в Петербурге передумали и приказали бывшему хану, уже обосновавшемуся в Воронеже, убираться в Турцию. Едва Шагин согласился, как царица снова изменила решение. Видимо, не желая иметь за рубежом претендента на обладание Крымом, она соизволила перевести его в Калугу. Шагин послушно перебрался в третий раз и жил там до весны 1786 г. практически один, так как вся его [272] свита и многочисленная семья оставались на Кубани и в иных местах. Их, а также сохранивших верность личной присяге Шагину мурз усиленно склоняли к переходу в подданство царице. Некоторые, насильственно лишенные контакта с ханом (письма перехватывались) и под угрозой оружия (кое-где примененного), стали уступать.

Тогда Шагин, не ожидая для себя ничего хорошего, стал проситься в Турцию. Очевидно, теперь это входило в планы русской администрации, и бывший хан был тут же отпущен, приказано было даже поторопиться с отъездом. В январе 1787 г. он пересек границу, а через несколько недель последний крымский хан был по повелению султана казнен на о. Родос.

Тем временем власть в бывшем ханстве совершенно переменилась. Было учреждено так называемое "Крымское земское правительство" во главе с "наместником", ширинским беем Мегмет-пашой, имевшим резиденцию в Карасубазаре. Ему подчинялось б каймаканов, обладавших судебной и земской властью на местах. Однако за бутафорской этой "властью" стоял "командующий войсками, в Крыму расположенными" (сначала им был граф де Бамнен, а с 1783 г. — барон Игельстром), исполнявший волю истинного властелина Крыма — князя Г.А. Потемкина ⁸⁰. Российская администрация в их лице "контролировала" земство, по сути руководя им; все сборы и доходы полуострова уходили через обер-директора таможен Мавроени на север. Практически полуостров стал, несмотря на несколько своеобразное управление, обычной областью Российской империи.

Историки давно пытались дать общую оценку такому значительному в истории России и Крыма событию, как аннексия этой древней и богатой территории. В целом выработалось две основных точки зрения на проблему. Одна из них заключается в том, что ханство не могло сохранить свою независимость уже потому, что соседствовало "с владениями таких мощных империй, как Россия и Турция" (Надинский П.Н., 1957, 91). Заключение это совершенно верно, хотя и не в абсолютном смысле, а субъективно, в данном конкретном случае. Объективно же никакая мощь не является сама по себе предпосылкой непременных захватов. Но такой предпосылкой была мно [273] говековая политика экспансии, характерная вначале для султанов, затем для царей.

И еще одно замечание по поводу этой точки зрения — вызывают недоумение мнения ее сторонников о том, что царицей Крым "был возвращен подлинному хозяину — русскому народу", что аннексия имела "исторически прогрессивное значение" (там же, 92 — 93). То же, что русские — "подлинные хозяева" Крыма, доказывается с гениальной простотой: оказывается, "с середины X по конец XI в. Боспор принадлежал русским" (Медведева П., 1946, 20). Подобные утверждения научными доказательствами не подкрепляются, отчего и "русские" периоды истории древнего Крыма варьируются в весьма широком диапазоне. Так, П. Надинский щедро добавляет сюда еще пару столетий и говорит уже не только о Боспоре — по его мнению, в IX — XII вв. "русские владели Крымом и первенствовали на Черном море" (1749, 21). Остается удивиться, как этого не замечали те же турки!

Антинаучные эти выводы были сделаны в 1940 — 1950-х гг., когда некоторые советские ученые делали свой вклад в сталинскую теоретическую и практическую трактовку национального вопроса, получив и исполнив заказ на оправдание кровавых преступлений режима против коренного населения Крымской АССР и населения других областей. Сравнение конъюнктурных этих писаний с научным наследием других эпох говорит не в пользу первых.

Так, даже работы дореволюционных авторов гораздо объективнее и точнее упомянутых "марксистских разработок" (Марков Е.Л., 1902; Чеглок А., 1910, 47 — 48). И конечно же наиболее удовлетворяют современным требованиям научного подхода работы довоенного периода. Например, А.Е. Мочанов указывает, что после включения Украины в состав России дальнейшее продвижение русских на юг и захват Крыма имели прежде всего экономические цели вывоза "русского хлеба и ввоза иностранных товаров через порты Черного моря". Другое дело, что "эти интересы Россия должна была всячески скрывать и объяснять свою агрессивную политику в отношении Крымского ханства необходимостью защитить себя от татар" (1929, 38).

Саму акцию, которую Надинский именует "воссоединением", довоенный историк С. Бахрушин точ [274] но характеризует как "аннексию" (1936, 40, 55), объективно оценивая и результаты ее — беспощадное разорение "царизмом той красивой и яркой туземной цивилизации, которая выросла на крымской почве в результате разнообразных культурных влияний, скрещивающихся здесь" (там же, 57). В тот же период было выработано и обосновано научное определение последовавшей политики России в Крыму как "колониальной" (позже Надинский будет яростно бороться с этим термином): "Дикий, беззастенчивый грабеж, захват лучших земель, уничтожение целых селений, взятки, подкупы, угрозы и насилия — весь этот произвол ярко выражал колониальную политику царизма" (Щербаков М., Рагацкий С., 1939, 12).

Имеется и третья, компромиссная точка зрения на проблему, которой придерживаются современные ученые, хотя высказана она была впервые полвека назад. Сторонники ее, с одной стороны, согласны с тем, что татары попали благодаря аннексии под "жестокий колониальный гнет", с другой — что для крымчан это было все же меньшим злом, чем пребывание под покровительством Турции (Вольфсон В., 1941, 67).

С тех пор теория "меньшего зла" приобрела немало адептов, наиболее именитые из которых выступали с развернутой защитой ее и на страницах центральных научных журналов. Тем не менее эта теория не заслуживает, по моему мнению, специальной критики, во-первых, из-за своей явной бесчеловечности и антинародности (не занимаемся же мы сейчас серьезной критикой теорий расизма или "сверхчеловека" — на то было свое время, как и на разбор бесплодности поисков вечного двигателя или, скажем, философского камня). Во-вторых, ангажированность, субъективность сторонников ее, не имеющая ничего общего с наукой, видна уже из того, что все они — не из тех стран и областей, что вкусили от колониального "меньшего зла", которым их облагодетельствовала Россия. Цель этих теоретиков, были ли это представители дореволюционной "государственной" школы исторической науки или советские авторы, остается все той же: оправдать царскую экспансию на восток, запад и юг от первоначального расселения русского этноса. [275]

Date: 2015-09-05; view: 306; Нарушение авторских прав