ДЕЙЕНЕРИС 1 page

Дени ожидала, что в этом городе чудес Дом Бессмертных окажется самым большим чудом, но, выйдя из паланкина, она увидела перед собой серые ветхие руины. Здание, длинное и низкое, без окон и башен, вилось каменным змеем среди деревьев с черной корой, из чьих чернильных листьев делали колдовской напиток, называемый в Кварте вечерней тенью. Других домов поблизости не было. Крытая черной черепицей кровля зияла дырами, известь, скреплявшая камни, раскрошилась. Теперь Дени поняла, почему Ксаро Ксоан Даксос звал этот дом пыльным дворцом. Даже черному Дрогону не понравился его вид, и он зашипел, выпустив дым сквозь острые зубы.

– Кровь моей крови, – сказал Чхого по‑дотракийски, – это дурное место, жилище призраков и мейег. Видишь, как оно пьет утреннее солнце? Давай уйдем отсюда, пока оно и нас не высосало.

Сир Джорах Мормонт подошел к ним.

– Какую власть они могут иметь, если живут в таком доме?

– Прислушайся к словам тех, кто тебя любит, – подал голос Ксаро Ксоан Даксос из паланкина. – Колдуны – это нежить, они питаются прахом и пьют тень. Они ничего тебе не дадут – им нечего дать.

Агго положил руку на свой аракх.

– Кхалиси, я слышал, что многие входили в Пыльный Дворец, но немногие выходили оттуда.

– Я тоже слышал, – подтвердил Чхого.

– Мы кровь от крови твоей, – сказал Агго, – мы поклялись жить и умереть вместе с тобой. Мы войдем с тобой в это темное место, чтобы защищать тебя от всякого зла.

– Есть места, в которые кхал должен входить один, – ответила Дени.

– Тогда возьмите меня, – предложил сир Джорах. – Опасность...

– Королева Дейенерис войдет либо одна, либо не войдет вовсе. – Из‑за деревьев вышел колдун Пиат Прей. Быть может, он все это время был здесь? – И если она отступит сейчас, двери мудрости навеки закроются перед ней.

– Моя барка ждет у причала, – заметил Ксаро. – Откажись от этой блажи, о упорнейшая из королев. Мои флейтисты убаюкают твою смятенную душу сладкой музыкой, и есть у меня маленькая девочка, чей язычок заставит тебя вздыхать и таять.

Сир Джорах угрюмо глянул на купеческого старшину.

– Ваше величество, вспомните Мирри Маз Дуур.

– Я помню ее, – внезапно решившись, ответила Дени, – и помню, как много она знала, хотя была только мейегой.

– Это дитя говорит мудро, как старая женщина, – улыбнулся Пиат Прей. – Дай мне руку, и я поведу тебя.

– Я не дитя, – сказала Дени, но все‑таки приняла его руку.

Под черными деревьями было темнее, чем ей представлялось, и путь был дольше. Ей казалось, что дорожка с улицы ведет прямо к дверям дворца, но Пиат Прей свернул куда‑то вбок. Дени спросила его почему, и он ответил:

– Передняя дверь ведет внутрь, но не наружу. Внемли моим словам, королева: этот дом создан не для смертных. Если твоя душа дорога тебе, делай только то, что я тебе говорю.

– Хорошо, – согласилась Дени.

– Войдя, ты окажешься в комнате с четырьмя дверями: той, в которую вошла, и тремя другими. Ступай в правую дверь и поступай так каждый раз. Если тебе встретится лестница, иди только вверх. Никогда не спускайся и входи только в крайнюю справа дверь.

– В крайнюю справа. Хорошо, я поняла. А когда я пойду обратно, нужно делать наоборот?

– Ни в коем случае. Туда или обратно, все равно. Всегда вверх и всегда в крайнюю справа дверь. Перед тобой будут открываться другие двери, и в них ты увидишь многое, что смутит тебя, – картины страшные и прелестные, чудеса и ужасы. Картины прошлого, грядущего и того, чего никогда не бывало. Обитатели и слуги дворца могут заговорить с тобой. Отвечай или молчи, как тебе угодно, но не входи ни в одну комнату, пока не придешь к приемной зале.

– Я поняла.

– Придя в палату Бессмертных, будь терпелива. Наши жизни для них не важнее, чем взмах мотылькового крыла. Слушай внимательно и запечатлевай каждое слово в своем сердце.

Когда они дошли до двери – овального зева, проделанного в стене, напоминающей человеческое лицо, – на пороге появился карлик, самый крохотный из виденных Дени. Ростом он доходил ей до колена, и его острое вытянутое личико напоминало звериную мордочку. Одет он был в нарядную пурпурную с синим ливрею и в розовых ручках держал серебряный поднос. Стройный хрустальный бокал на подносе был наполнен густо‑синей «вечерней тенью», вином колдунов.

– Выпей это, – велел Пиат Прей.

– И у меня посинеют губы?

– Один бокал лишь раскупорит твои уши и снимет пелену с твоих глаз, чтобы ты могла видеть и слышать истины, которые откроются перед тобой.

Дени поднесла бокал к губам. Первый глоток хотя и отдавал чернилами и протухшим мясом, но внутри ее как будто ожил. Щупальцы зашевелились в ее груди, охватили сердце огненными пальцами, вызвав на языке вкус меда, аниса и сливок, вкус материнского молока и семени Дрого, красного мяса, горячей крови и расплавленного золота. Она ощущала все, что когда‑либо пробовала и не пробовала никогда... а затем бокал опустел.

– Теперь ты можешь войти, – сказал колдун.

Дени поставила бокал обратно на поднос и вошла.

Она оказалась в каменной передней с четырьмя дверями, по одной в каждой стене. Дени не колеблясь прошла в крайнюю справа. Вторая комната была двойником первой, и снова Дени повернула в правую дверь. Открыв ее, она увидела такую же комнату с четырьмя дверями. Вот оно, колдовство, – началось.

Четвертая комната, облицованная не камнем, а источенным червями деревом, была скорее овальной, чем прямоугольной, и в ней имелось шесть дверей вместо четырех. Дени выбрала правую и оказалась в длинном темном коридоре с высокими сводами. Справа дымным оранжевым пламенем горели факелы, а двери были только слева. Дрогон развернул черные крылья, всколыхнув затхлый воздух, и пролетел двадцать футов, а потом шлепнулся. Дени устремилась за ним.

Заплесневелый ковер у нее под ногами некогда играл яркими красками, и в его серо‑зеленой тусклоте еще поблескивали золотые нити. Даже обветшалый, он глушил ее шаги, и это не всегда было к лучшему. В этих стенах бродили шорохи, напоминающие крысиную возню. Дрогон тоже их слышал и поворачивал на них голову, а когда они смолкали, сердито кричал. Из‑за закрытых дверей доносились другие звуки, еще более тревожные. Одна ходила ходуном, словно кто‑то пытался взломать ее изнутри, нестройный визг дудок из‑за другой заставил дракона бешено замахать хвостом. Дени поспешила пройти мимо.

Не все двери были закрыты. Не стану смотреть, сказала себе Дени, но искушение оказалось слишком сильным.

В одной комнате на полу лежала красивая нагая женщина, а по ней ползали четверо маленький человечков с острыми крысиными мордочками и розовыми лапками, вроде того, что подал Дени «вечернюю тень». Один трудился меж ее ног, другой терзал ее соски мокрым красным ртом.

Чуть дальше Дени наткнулась на пир мертвецов. Зверски убитые, они валялись среди поломанных стульев и разрубленных столов в лужах стынущей крови. Многие лишились рук, ног и даже голов, но отрубленные руки no‑прежнему сжимали кровавые чаши, деревянные ложки, куски дичи и краюхи хлеба. Над ними сидел на троне мертвец с волчьей головой, в железной короне. Вместо скипетра он держал в руке баранью ногу, и его глаза с немым призывом смотрели на Дени.

Она спаслась бегством, но следующая дверь тоже была открыта, и Дени узнала эту комнату. Она хорошо помнила эти толстые стропила с вырезанными на них головами животных. И лимонное дерево за окном! Его вид наполнил тоской ее сердце. Это он – дом в Браавосе, дом с красной дверью. Не успела Дени сообразить это, в комнату вошел старый сир Биллем, тяжело опираясь на трость.

– Вот и ты, маленькая принцесса, – сказал он своим ворчливым добрым голосом. – Поди ко мне, миледи, теперь ты дома и в безопасности. – Его большая морщинистая, как старый кошелек, рука протянулась к ней, и Дени захотелось ее поцеловать – еще ничего на свете ей так не хотелось. Она уже ступила вперед, но сказала себе: «Он мертв, славный старый медведь, он давно уже умер...» И пустилась бежать.

Коридор тянулся все дальше, с нескончаемыми дверьми на левой стороне и одними только факелами на правой. Дени бежала мимо этих дверей, открытых и закрытых, деревянных и железных, резных и простых, с ручками, замками и молоточками. Дрогон бил хвостом по ее спине, подгоняя ее, и Дени бежала, пока не выбилась из сил.

Слева возникли двойные бронзовые двери, превосходящие роскошью все остальные. Они раскрылись при ее приближении, и она поневоле заглянула внутрь. Там простирался огромный зал, самый большой из виденных ею. Черепа драконов смотрели вниз с его стен. На величественном шипастом троне сидел старик в богатых одеждах, темноглазый, с длинными серебристыми волосами.

– Да будет он королем обгорелых костей и поджаренной плоти, – сказал он человеку внизу. – Да будет он королем пепла. – Дрогон завопил, вцепившись когтями в шелк и кожу на ее плече, но король на троне его не услышал, и Дени прошла дальше.

Визерис, подумала она, когда перед ней предстала следующая картина, но тут же поняла, что ошиблась. Волосы у этого человека были как у ее брата, но он был выше и глаза имел не лиловые, а цвета индиго.

– Эйегон, – сказал он женщине, лежавшей с новорожденным на большой деревянной кровати. – Лучше имени для короля не найти.

– Ты сложишь для него песню? – спросила женщина.

– У него уже есть песня. Он тот принц, что был обещан, и его гимн – песнь льда и огня. – Сказав это, мужчина поднял голову, встретился глазами с Дени и как будто узнал ее. – Должен быть еще один, – сказал он, но Дени не поняла, к кому он обращается – к ней или к женщине на постели. – У дракона три головы. – Он взял с подоконника арфу и провел пальцами по ее серебряным струнам. Звуки, полные сладкой грусти, наполнили комнату. Мужчина, женщина и ребенок растаяли, как утренний туман, и только музыка лилась, провожая Дени.

Прошел, по ее расчетам, целый час, и коридор уперся в лестницу, уходящую вниз, во тьму. Справа по‑прежнему не было ни одной двери. Дени оглянулась назад и со страхом увидела, что факелы гаснут. Только двадцать или тридцать оставались зажженными. Вот погас еще один, и тьма продвинулась чуть дальше по коридору, подползая ближе. Дени показалось, что к ней приближается еще что‑то, шаркая и волочась по истертому ковру. Ужас охватил ее. Вернуться назад она не могла, оставаться на месте боялась и не знала, куда ей деваться. Дверей справа не было, и ступеньки вели вниз, а не вверх.

Еще один факел погас, и звук стал чуть громче. Дрогон вытянул длинную шею и закричал, пуская дым. Он тоже слышал. Дени тщетно всматривалась в правую стену. Может быть, там есть потайная дверь, невидимая? Факелы гасли один за другим. Он сказал – крайняя дверь справа, всегда только первая справа.

Но первая дверь справа, вдруг осенило ее... это последняя слева.

Дени бросилась туда и вновь очутилась в маленькой комнате с четырьмя дверьми. Она повернула направо, и снова направо, и еще, и еще... силы снова оставили ее, и голова пошла кругом.

В очередной комнате противоположная дверь оказалась круглой, напоминающей открытый рот, и за ней на лужайке под деревьями стоял Пиат Прей.

– Неужели Бессмертные отпустили тебя так скоро? – изумленно спросил он, увидев ее.

– Скоро? – растерялась она. – Я блуждала много часов, а их так и не нашла.

– Значит, ты не туда повернула. Пойдем я провожу тебя. – Пиат Прей протянул ей руку.

Дени заколебалась, глядя на правую, закрытую дверь.

– Не туда, – твердо сказал Пиат Прей, неодобрительно сжав синие губы. – Бессмертные не будут ждать тебя вечно.

– Наши жизни для них не важнее, чем взмах мотылькового крыла, – вспомнила Дени.

– Упрямая девчонка. Ты заблудишься там, и тебя никогда не найдут.

Она отступила от него к правой двери.

– Нет, – завопил Пиат. – Не туда, ко мне, ко мне, ко мне‑е‑е... – Он стал меняться, превращаясь в какого‑то бледного червяка.

Правая дверь вела на лестницу, и Дени стала подниматься по ней. Скоро у нее заболели ноги – а ведь в Доме Бессмертных как будто не было башен.

Наконец лестница кончилась, и справа явились двойные двери, отделанные черным деревом и чардревом. Черные и белые волокна переплетались в странные узоры – очень красивые, но чем‑то пугающие. Нет. Кровь дракона не должна бояться. Дени произнесла краткую молитву, прося Воина дать ей мужество, а дотракийского лошадиного бога – силу, и заставила себя ступить вперед.

За дверьми в огромном зале ее ожидало собрание чародеев. Одни были в великолепных одеждах из алого бархата с горностаем и золотой парчи, другие блистали доспехами с множеством драгоценных камней, на третьих высились остроконечные шапки, усеянные звездами. Были среди них и женщины в прекраснейших нарядах. Лучи солнца падали сквозь разноцветные окна, и небывало сладостная музыка наполняла воздух.

Царственного вида мужчина встал и улыбнулся Дени.

– Добро пожаловать, Дейенерис из дома Таргариенов. Приди и раздели с нами хлеб вечности. Мы – Бессмертные Кварта.

– Долго мы ждали тебя, – сказала женщина рядом с ним, в розовом с серебром платье. Одна грудь, оставленная обнаженной по квартийскому обычаю, была ослепительно прекрасна.

– Мы знали, что ты придешь к нам, – сказал король мудрецов. – Мы знаем это уже тысячу лет и ждем тебя все это время. Мы послали комету, чтобы указать тебе путь.

– Мы поделимся с тобой нашим знанием, – сказал воин в изумрудных доспехах, – и дадим тебе в руки волшебное оружие. Ты выдержала все испытания. Иди же и сядь с нами, и мы ответим на все твои вопросы.

Дени шагнула вперед, но Дрогон взлетел с ее плеча на верхушку черно‑белых дверей и принялся грызть резное дерево.

– Храбрый воин, – со смехом сказал красивый юноша. – Хочешь, мы научим тебя их языку? Иди же.

Дени засомневалась. Створки дверей были очень тяжелы, но Дени с великим трудом сдвинула одну из них – и увидела позади другую дверь, из простого неоструганного дерева, находившуюся, однако, правее черно‑белой. Мудрецы продолжали манить ее сладкозвучными голосами, и она бросилась прочь. С Дрогоном, снова севшим ей на плечо, она влетела в другую дверь и оказалась в сумраке.

Здесь стоял длинный каменный стол, а над ним висело человеческое сердце, распухшее и синее, но еще живое. Оно билось гулкими толчками, с каждым ударом исторгая из себя вспышку индигового света. Вокруг стола маячили синие тени. Когда Дени прошла к пустому стулу на дальнем конце стола, они не шелохнулись и не повернулись к ней. В тишине слышалось только гулкое биение полуразложившегося сердца.

– Матерь драконов... – произнес кто‑то полушепотом‑полустоном, и другие голоса отозвались: – Драконов... драконов... драконов... – Голоса мужские и женские, один как будто даже детский. Бьющееся сердце превращало сумерки в мрак. Дени с трудом обрела дар речи, с трудом вспомнила слова, которые так часто твердила.

– Я Дейенерис Бурерожденная из дома Таргариенов, королева Семи Королевств Вестероса. – «Слышат ли они меня? Почему они не шевелятся?» Она села, сложив руки на коленях. – Я пришла просить у вас совета. Уделите мне толику вашей мудрости, о победившие смерть.

Сквозь индиговый мрак она различала черты Бессмертного справа от себя – древнего старца, сморщенного и безволосого. Тело у него было густого сине‑лилового цвета, губы и ногти еще темнее, почти черные. Даже белки глаз посинели. Глаза эти смотрели невидящим взором на старуху по ту сторону стола, одетую в давно сгнившее шелковое платье. Одна высохшая грудь была обнажена по квартийскому обычаю, и острый синий сосок казался твердым, как железо.

Да ведь она не дышит. Дени прислушалась к тишине. Никто из них не дышит, и не шевелится, и глаза у них ничего не видят. Неужели Бессмертные мертвы?

Ей ответил шепот, тихий, как мышиный шорох.

– Мы живы... живы... живы... – И другие шепчущие голоса подхватили: – Мы знаем... знаем... знаем...

– Я пришла сюда в поисках истины. Истинно или ложно то, что я видела в коридорах? Прошлое это или грядущее? И что означают эти видения?

– Игра теней... дни, еще не осуществленные... испей из чаши льда... испей из чаши огня...

– Матерь драконов... дитя троих...

– Троих? – непонимающе повторила она.

– Ибо три головы у дракона... – Призрачный хор шуршал у нее в голове, хотя губы вокруг не шевелились, и ничье дыхание не колебало синий воздух. – Матерь драконов... дитя бури... – Шепоты складывались в песнь. – Три огня должна ты зажечь... один за жизнь, один за смерть, один за любовь... – Сердце Дени билось в такт с тем, что плавало над столом. – Трех коней должна ты оседлать... один для похоти, один для страха, один для любви... – Ей показалось, что голоса стали громче, а ее сердцебиение и дыхание – медленнее. – Три измены должна ты испытать... одну из‑за золота, одну из‑за крови, одну из‑за любви...

– Я не... – прошептала она почти так же тихо, как они. Что с ней творится? – Я не понимаю, – сказала она погромче. Почему здесь так трудно разговаривать? – Помогите мне. Научите меня.

– Помогите... – передразнили голоса. – Научите...

В синем мраке замелькали картины. Визерис кричал, а расплавленное золото текло по его лицу и заливало рот. Высокий меднокожий лорд с серебристо‑золотыми волосами стоял под знаменем с эмблемой огненного коня, а позади него пылал город. Рубины, словно капли крови, брызнули с груди гибнущего принца, и он упал на колени в воду, прошептав напоследок женское имя. Матерь драконов, дочь смерти... Красный меч светился в руке голубоглазого короля, не отбрасывающего тени. Тряпичный дракон раскачивался на шестах над ликующей толпой. С дымящейся башни взлетело крылатое каменное чудище, выдыхая призрачный огонь. Матерь драконов, истребительница лжи... Ее серебристая кобылка трусила по траве к темному ручью под звездным небом. На носу корабля стоял труп с горящими глазами на мертвом лице, с печальной улыбкой на серых губах. На ледовой стене вырос голубой цветок, наполнив воздух своим ароматом. Матерь драконов, невеста огня...

Все быстрее и быстрее мелькали видения, одно за другим – самый воздух вокруг словно ожил. В палатке плясали тени, бескостные и жуткие. Маленькая девочка бежала босиком к большому дому с красной дверью. Мирри Маз Дуур истошно кричала в пламени, и дракон проклевывался наружу из ее лба. Серебристая лошадь волокла за собой окровавленный голый труп. Белый лев бежал в траве выше человеческого роста. Трясущиеся нагие старухи вылезали из озера близ Матери Гор и становились перед ней на колени, склонив седые головы. Десять тысяч рабов воздевали окровавленные руки, пока она неслась мимо, как ветер, на своей Серебрянке. «Матерь, матерь!» – кричали они и тянулись к ней, хватали за плащ, за подол юбки, за ноги, за грудь. Они желали ее, нуждались в ней, в огне, в жизни – и Дени распростерла руки, чтобы отдаться им...

Но черные крылья забили вокруг ее головы, яростный вопль прорезал индиговый воздух, и видения вдруг пропали, а страстный порыв Дени преобразился в ужас. Бессмертные обступили ее, синие и холодные, – продолжая шептать, они трогали ее своими сухими руками, гладили, хватали за платье, запускали пальцы ей в волосы. Все силы покинули ее, даже сердце перестало биться, и она не могла шевельнуться. Чья‑то рука легла ей на голую грудь, стиснула сосок, чьи‑то зубы нашарили мягкое горло, чей‑то рот лизал ее глаз и покусывал веко...

Но индиговый воздух полыхнул оранжевым, и шепоты превратились в вопли. Сердце Дени бурно забилось, руки и рты исчезли, кожу омыло тепло, и она заморгала от яркого света. Дракон у нее на плече, растопырив крылья, терзал страшное синее сердце, то и дело выбрасывая изо рта огонь, яркий и горячий. Бессмертные, охваченные огнем, выкрикивали тонкими голосами какие‑то слова на давно забытых языках. Их плоть пылала, как старый пергамент, кости – как сухие дрова. Они плясали, крутились и корчились, высоко воздевая горящие руки.

Дени вскочила на ноги и ринулись к выходу. Бессмертные, легкие как шелуха, падали от одного прикосновения. Когда она добралась до двери, вся комната была в огне.

– Дрогон, – крикнула она, и он сквозь огонь прилетел к ней.

Перед ней вился темный коридор, освещаемый мерцающим заревом пожара. Дени бежала, высматривая дверь – справа или слева, все равно, но по бокам тянулись сплошные стены, а пол словно извивался под ее ногами, стараясь задержать ее. Но она, не поддаваясь, бежала все быстрее, и вот впереди возникла дверь, похожая на открытый рот.

Она выбежала на солнце и закачалась от яркого света. Пиат Прей, бормоча что‑то на неизвестном языке, перескакивал с одной ноги на другую. Дени оглянулась – сквозь щели древней постройки ползли тонкие щупальца дыма, и черная черепичная крыша тоже дымилась.

Пиат Прей с громкими проклятиями выхватил нож и устремился к Дени, но Дрогон бросился на него. Щелкнул кнут Чхого – никогда еще она не слышала столь сладкого звука. Нож вылетел из руки колдуна, и Ракхаро тут же повалил его наземь. Дени опустилась на прохладную зеленую траву, а сир Джорах стал рядом на колени и обнял ее за плечи.

ТИРИОН

– Если умрешь глупой смертью, я скормлю твое тело козлу, – пригрозил Тирион, когда первая партия Каменных Ворон отчалила от берега.

– У Полумужа нет козлов, – засмеялся Шагга.

– Я нарочно заведу их для тебя.

Занимался рассвет, и его блики бежали по реке, дробясь под шестами и вновь смыкаясь за кормой парома. Тиметт переправился со своими Обгорелыми в Королевский Лес еще два дня назад. Вчера туда же отправились Черноухие и Лунные Братья, сегодня Каменные Вороны.

– Что бы там ни было, в бой не вступайте, – сказал Тирион. – Нападайте на их лагеря и обозы. Подкарауливайте их передовые отряды и развешивайте трупы на деревьях вдоль пути их следования, режьте отбившихся от войска. Действуйте ночью, часто и внезапно, чтобы они боялись ложиться спать...

Шагга положил руку на голову Тириона.

– Я всему этому уже научился от Дольфа, сына Хольгера, когда у меня еще борода не выросла. У нас в Лунных горах только так и воюют.

– Королевский лес – не Лунные горы, и ты будешь сражаться не с Молочными Змеями и не с Крашеными Псами. Слушай проводников, которых я тебе дал, – они знают этот лес не хуже, чем ты свои горы. Не пренебрегай ими, и они сослужат тебе хорошую службу.

– Шагга будет слушать собачонок Полумужа, – пообещал горец и взошел с конем на паром.

Тирион посмотрел, как они, отталкиваясь шестами, правят к стрежню Черноводной. Когда Шагга скрылся в утреннем тумане, у него засосало под ложечкой – без своих горцев он казался себе голым.

У него остались наемники Бронна, теперь около восьмисот человек, но верность наемников всем известна. Тирион сделал что мог, чтобы ее укрепить: пообещал Бронну и дюжине лучших людей земли и рыцарство после победы. Они пили его вино, смеялись над его шуточками и величали друг друга сирами, пока все не повалились... все, кроме Бронна, который знай себе усмехался своей наглой улыбочкой, а после сказал: «За это рыцарство они будут убивать почем зря, но не надейся, что они умрут за него».

Тирион и не надеялся.

На золотых плащей надежда была столь же плохая. Стараниями Серсеи в городскую стражу входило теперь шесть тысяч человек, но разве что на четверть из них можно было положиться. «Откровенных предателей мало, хотя есть и такие – ваш паук не всех выловил, – предупредил его Байвотер. – Но в наших рядах сотни зеленых новобранцев, поступивших на службу ради хлеба, эля и безопасности. Никому не хочется выглядеть трусом перед другими, и поначалу они будут сражаться храбро – тут ведь и рога трубят, и знамена вьются, и все такое. Но если битва обернется не в нашу пользу, они дрогнут, да так, что не поправишь. За первым, кто бросит копье и побежит, ринется тысяча других».

Были, конечно, в городской страже и опытные бойцы – те, что получили золотые плащи от Роберта, а не от Серсеи, около двух тысяч. Но и эти... стражник не солдат, говаривал лорд Тайвин Ланнистер. Рыцарей же, оруженосцев и латников у Тириона имелось не более трехсот. Скоро ему придется проверить на деле еще одну отцовскую поговорку: «Один человек на стене стоит десяти под ней».

Бронн с эскортом ждал Тириона на пристани, в толпе нищих, шлюх и рыбачек, распродающих улов. У этих последних дело шло бойчее, чем у всех остальных, вместе взятых. Покупатели толклись у их лотков и бочонков, торгуясь из‑за моллюсков, плотвы и щук. Поскольку другой провизии в город не подвозили, цены на рыбу подскочили вдесятеро против довоенных и продолжали расти. Те, у кого водились деньги, приходили к реке каждое утро и каждый вечер, надеясь принести домой угря или корзинку раков; те, у кого их не было, шныряли повсюду в надежде что‑нибудь стащить или стояли, исхудалые и безразличные, под стеной.

Золотые плащи расчищали дорогу в толпе, расталкивая народ древками копий. Тирион старался пропускать приглушенные проклятия мимо ушей. Тухлая рыба шмякнулась у его ног и распалась на куски. Он осторожно переступил через нее и сел на коня. Детишки с раздутыми животами уже дрались из‑за вонючих ошметков.

Тирион оглядел берег с седла. В утреннем воздухе звенели молотки – это плотники у Грязных ворот ставили деревянную загородку вдоль гребня стены. Работа шла споро – значительно менее радовали глаз ветхие строения, разросшиеся вдоль реки, – все эти лавчонки, харчевни, притоны с дешевыми шлюхами, облепившие городскую стену, как ракушки днище корабля. Все это придется снести – иначе Станнису даже лестницы не понадобится. Он подозвал к себе Бронна.

– Возьми сотню человек и сожги все, что находится между рекой и городскими стенами. – Тирион обвел своими короткими пальцами прибрежные трущобы. – Чтоб от всего этого следа не осталось – понял?

Наемник оценил предстоящую ему работу.

– Хозяевам это не понравится.

– Само собой. Делать нечего – зато им будет за что проклинать уродливого маленького демона.

– Некоторые могут и в драку полезть.

– Постарайся, чтобы победа осталась за тобой.

– А как быть с теми, кто здесь живет?

– Дай им время вынести пожитки и гони. От смертоубийства воздерживайся – они нам не враги. И никаких насилий над женщинами. Держи своих молодцов в руках.

– Они наемники, а не септоны. Ты им еще и пить не вели.

– Это бы им не повредило.

Жаль, что заодно нельзя сделать городские стены вдвое выше и втрое толще. Впрочем, какая разница. Массивные стены и высокие башни не спасли ни Штормовой Предел, ни Харренхолл, ни даже Винтерфелл.

Тирион вспомнил Винтерфелл, каким его видел в последний раз. Не чудовищно громадный, как Харренхолл, не столь неприступный на вид, как Штормовой Предел, но в его камнях чувствовалась сила, уверенность, что в этих стенах человек может ничего не бояться. Весть о падении замка потрясла Тириона. «Боги дают одной рукой и отнимают другой», – пробормотал он, когда Варис сообщил ему новость. Они дали Старкам Харренхолл и отняли Винтерфелл – страшная мена.

Ему бы следовало радоваться. Роббу Старку придется теперь повернуть на север – если он не отстоит собственный дом и очаг, королем ему не бывать, и дом Ланнистеров вернет себе запад, но все же...

Теона Грейджоя со времени, проведенного им у Старков, Тирион помнил очень смутно. Совсем юный, вечно с улыбкой, искусный стрелок из лука – трудно представить его лордом Винтерфелла. Винтерфеллом всегда владели Старки.

Тирион вспомнил их богорощу: высокие страж‑деревья в серо‑зеленой хвое, кряжистые дубы, терновник, ясень и сосны, а в самой середине – сердце‑дерево, как застывший во времени бледный великан. Он прямо‑таки ощущал запах этого места, земляной, вечный. Как темно там было даже днем. Эта роща и есть Винтерфелл. Это север. «Я нигде еще не чувствовал себя таким чужим, таким незваным гостем. Может, и Грейджой это чувствует? Замок теперь принадлежит ему, но богороща – нет. И никогда не будет принадлежать – ни через год, ни через десять лет, ни через пятьдесят».

Тирион медленно двинулся к Грязным воротам. «Какое тебе дело до Винтерфелла? – сказал он себе. – Будь доволен, что он пал, и думай о собственных стенах». За открытыми воротами на рыночной площади стояли три больших требюшета, выглядывая поверх стены, как журавли. Их рычаги сделаны из дуба и окованы железом, чтобы не раскололись. Золотые плащи прозвали их Тремя Шлюхами: они встретят лорда Станниса с распростертыми объятиями – надо надеяться.

Тирион пришпорил коня и въехал в ворота навстречу людскому потоку. За Шлюхами толпа поредела, и улица открылась перед ним.

Возвращение в Красный Замок обошлось без происшествий, но в башне Десницы его ждала дюжина сердитых торговых капитанов, у которых отобрали корабли. Тирион искренне извинился перед ними и пообещал возместить ущерб после войны. Это их мало устроило.

– А если вы проиграете, милорд? – спросил один браавосец.

– Обращайтесь тогда за возмещением к королю Станнису.

Когда он от них отделался, колокола уже звонили, и он спохватился, что опоздает к началу службы. Чуть ли не бегом он пустился через двор и втиснулся в замковую септу, когда Джоффри уже застегивал белые шелковые плащи на плечах двух новых королевских гвардейцев. По обряду всем полагалось стоять, и Тирион не видел ничего, кроме стены придворных задов. Но нет худа без добра: когда новый верховный септон примет у двух рыцарей торжественный обет и помажет их елеем во имя Семерых, можно будет выйти одним из первых.

Date: 2015-09-05; view: 327; Нарушение авторских прав