Часть VI человек действующий

Глава 18 РЕГУЛИРУЮЩАЯ ФУНКЦИЯ ПСИХИКИ

Психическое регулирование

Предпосылки построения теории, охватывающей общей системой понятий все члены психологической триады, состоят в единстве сенсорных корней всех психических процессов – единстве, демонстративно представленном явной соотнесенностью экстерорецептивных ощущений с когнитивными процессами, интерорецептивных – с эмоциональными, а кинестетически-проприорецептивных – с регуляционно-волевыми. Поскольку ощущениям всех этих классов присущи не только специфичные для каждого из них видовые, но и общеродовые свойства, то общие характеристики любого ощущения как простейшего психического процесса составляют единый исходный корень и, по-видимому, универсальный компонент психических явлений всех уровней организации.

Однако все эти свидетельства в пользу единства всех пассов психологической триады, взятые сами по себе, но не включенные в связную иерархическую концептуальную сетку, остаются лишь необходимыми, но недостаточными предпосылками для включения регуляционно-волевых актов в рамки общей теории психических процессов. Недостаточны они потому, что отсутствуют промежуточные уровни обобщенности концептуальной сетки. Тут прежде всего мы сталкиваемся опять-таки с дефицитом знаний о признаках психического процесса, составляющих тот ближайший род, в рамках которого должна быть установлена видовая специфичность регуляционно-волевых актов по сравнению с когнитивными и эмоциональными процессами. Именно поэтому концептуально-языковой барьер, отделяющий процессы психической (в частности, волевой) регуляции от когнитивных и эмоциональных процессов, до сих пор представляется не межвидовым рубежом в рамках общего "концептуального пространства" психики (что отвечало бы реальным различиям видовой специфики), а принципиальной межродовой, если не межсубстанциальной пограничной линией. До сих пор основные понятия феноменологии и теории волевой и вообще психической регуляции: "мотив", "цель", "выбор", "свобода", "воля" – внутри психологии остаются автономными, "свободными" или во всяком случае недостаточно "отягощенными" бременем общепсихологической концептуальной схемы и научного языка, на котором описываются когнитивные и эмоциональные процессы. Поскольку, однако, вся эта совокупность понятий неизбежно входит в контекст описания и объяснения целостной психической реальности, то по необходимости возникает противоречивая концептуальная ситуация, которая здесь, как и в сфере когнитивных и эмоциональных процессов, приводит к отождествлению уровней обобщенности психологических категорий и отсюда – к смешению исходных и производных компонентов психики.

Внутри психики, как и в ее внешних соотношениях с физической реальностью, есть свои первичные и вторичные уровни. Для того чтобы концепты, соответствующие вторичным психическим образованиям, могли быть использованы именно как объяснительные, а не только описательные, они сами должны быть объяснены как производные. Иначе они приобретают функцию исходных посылок, и тогда соотношения неизбежно оборачиваются и неопределенность не снижается, а повышается. Так, чтобы понятие "смысл" можно было адекватно и конструктивно использовать в теории мышления, необходимо объяснить, что такое смысловое психическое образование, поскольку явно существуют и несмысловые формы психических явлений. Если это не сделано, а "смысл" используется как объясняющий фактор, то "смысл" (или "мысль") автоматически становится демиургом психической реальности. Аналогичным образом, если понятие цели используется как первоначальное, исходное и объяснительное, то независимо от теоретических установок автора, просто в силу объективной логики соотношения концептов, "цель", как и "смысл", становится демиургом психики, и такая теоретическая позиция оказывается телеологической. Неоправданность последней, как показал весь опыт истории науки, состоит прежде всего в том, что необъяснимыми, ниоткуда не выводимыми становятся факты и закономерности, относящиеся как к исходным, так и к производным уровням психики.

Так же обстоит дело с понятием "мотив". Здесь неизбежна альтернатива: либо специфика мотивационных явлений должна быть объяснена в качестве видовой модификации общеролевых свойств психических процессов, либо понятие "мотив" утрачивает свою психологическую специфичность. В последнем случае возникает новая альтернатива: либо концепт "мотив" используется в своем прямом общефизическом содержании, как "источник движения", "сила", либо он неизбежно приобретает смысл субстанциальной духовной силы, подобной абсолютно свободной воле или телеологической трактуемости. Первый вариант альтернативы лишает это понятие возможности объяснить специфику "психических сил", "психической энергии" или "психического двигателя", второй же вариант – вариант "чисто духовной силы", по свидетельствам исторического опыта науки и философии, вообще лишен какого бы то ни было объяснительного и тем более прогностического потенциала.

Если же все эти основные понятия, психологически не объясненные, используются как объяснительные, вторичное автоматически становится первичным, производное – исходным. В таком случае повторяется та концептуальная ситуация, которая побудила И. П. Павлова наложить свой знаменитый (хотя часто ложно трактуемый) запрет на использование психологических понятий в лабораторной практике исследования высшей нервной деятельности. Как ясно показывает весь контекст павловских работ, смысл этого запрета состоит не в отрицании реальности психических детерминант поведения (трактуемых самим И. П. Павловым как первые и вторые сигналы, т.е. регуляторы рефлекторных реакций), а в ясном понимании фиктивности объяснений физиологических феноменов с помощью психических факторов до того, как последние получили свое научное, и в частности общефизиологическое, объяснение. Именно с отчетливым пониманием этого соотношения концептов связана павловская задача подведения "физиологического" фундамента под психические явления.

Иными словами, концепты, соответствующие производным и частным психическим явлениям, приобретают объяснительную силу, только если они представлены как производные или частные видовые модификации родовых признаков психических процессов. В данном контексте этот вывод относится к понятиям "мотив", "цель", "волевой акт", "свободный выбор". Именно задача научнопсихологического объяснения этих понятий как производных и частных для последующего использования их собственных объяснительных и прогностических возможностей поставлена сейчас всем ходом развития проблемы психической регуляции. Но решение этой задачи предполагает разведение и последующее соотнесение исходных и производных компонентов и разных уровней общности в иерархии психических явлений, а последнее, в свою очередь, требует использовать примененную в данной монографии стратегию абстрагирующей экстирпации, поуровневого анализа и затем синтеза психических структур, реализуемого последовательно сначала "снизу", а потом "сверху".

Логика такой стратегии не может непосредственно и прямо воспроизводить последовательность этапов и звеньев психической или психически регулируемой деятельности как предмета психологического исследования. Последовательность ходов абстрагирующей экстирпации, анализа и синтеза не может совпадать с реальной последовательностью фаз и стадий изучаемого психического явления хотя бы уже потому, что на каждом этапе развития вторичные и производные образования приобретают функции программирования и регулирования деятельности, а по отношению к определенным отдельным ее актам эти производные, вторичные психические структуры становятся начальными пусковыми звеньями. Так, концептуально организованная мыслительная задача или вопрос, будучи явно вторичным, производным психическим образованием, является, однако, начальной, пусковой фазой мыслительного акта. Явная вторичность и производный характер человеческого сознания не исключают его инициирующей роли в актах произвольно регулируемой человеческой деятельности. Ясно, однако, что изучение психической регуляции не может начаться с сознания, если его структура не была предварительно исследована. Аналогичным образом мотивы и цели, если они трактуются и исследуются как феномены психической деятельности индивидуума, неизбежно сами имеют определенный процессуальный психологический состав; они состоят из определенных психических процессов, которые по отношению к действиям индивида выступают в качестве мотивирующего и целеполагающего фактора. Так анализ с логической неизбежностью подводит к вопросу о том, каков именно этот психологический процессуальный состав феноменов мотивации и целеполагания.

Процессуальный состав психических регуляторов деятельности

Понятие "мотив", взятое в общем смысле, как движущее начало или пусковое звено акта жизнедеятельности организма, не является психологическим. Такое побуждающее начальное звено есть и на уровне чисто нервных гомеостатических регуляций, свободных от психического опосредствования, у человека и животных и даже в реакциях организмов, вообще не имеющих нервной системы, – в тропизмах растений и в таксисах одноклеточных. В этих случаях такой движущий, пусковой фактор воплощен в сигналах нервного возбуждения (гомеостатические реакции) или, в еще более общем случае, в проявлениях раздражимости живой ткани (таксисы и тропизмы).

В актах поведения животных и деятельности человека мотивационный фактор поднимается над порогом и становится фактором психическим. Но что это значит? В чем состоит этот переход через порог и подъем на психический уровень? Ясная постановка этого вопроса сразу обнажает его двойной смысл – переносный и прямой; упомянутый выше в обобщенно-переносном смысле переход через порог при подъеме мотива на психический уровень имеет и прямой психофизический смысл: психически не отраженное пусковое звено реакции становится в поведенческом акте психически отраженным, переживаемым побуждением, которое, однако, в общем случае может и не осознаваться. Каков же психологический состав мотива в этом общем случае, когда побуждение психически отображается, т.е. переживается, но от осмысливания и вообще от сознания может быть "свободным"?

Поскольку мотив в общем случае – это непосредственно отображаемое побуждение, психологический процессуальный состав мотивационных компонентов акта психической регуляции действий может быть воплощен именно в процессах, в которых непосредственно психически отражаются состояния носителя психики, инициирующие поведенческий акт. Суть того психического явления, которое именно переживается как мотив (в отличие от мыслимого мотива), как раз и заключается в непосредственном психическом отображении соответствующих состоянии носителя. Такое непосредственное психическое отображение состояний носителя представлено только двумя психическими процессами – интерорецептивными ощущениями и эмоциями. Таким образом, подъем мотива на психический уровень есть превращение неощущаемого побуждения в ощущаемое (или чувствуемое) и тем самым есть переход через пороговую границу действительно уже в прямом психофизическом смысле этого понятия. На уровне непосредственного отображения целевые компоненты психической регуляции действия могут быть представлены сенсорными и перцептивными образами объектов, находящихся в сенсорно-перцептивном поле и составляющих конечный результат осуществляемого действия, а также эмоциональным предвосхищением этого результата, которое в соответствии с законом "сдвига мотива на цель" само становится целью действия (как, например, в опытах Олдса, в которых животное нажимает на педаль, запускающую раздражение "центров удовольствия"). Но целевые компоненты психического регулирования могут быть представлены также психическими процессами, выходящими за рамки только непосредственного психического отображения, и поэтому имеют более сложный и разноуровневый процессуальный состав.

Между непосредственным, т.е. сенсорно-перцептивным, и опосредствованным, т.е. речемыслительным, процессуальным составом целеобразующих компонентов психических регуляторов деятельности располагаются их мнемические компоненты. Последние воплощены во вторичных образах, или представлениях результата действия, которые здесь, однако, сдвинуты по оси времени и, будучи воспроизведением прошлых воздействий, являются вместе с тем предвосхищением их повторения, т. е. отнесены здесь к будущему. Обратимость психического времени, выраженная единством памяти и антиципации, превращает образ прошлого в образ будущего, воплощающий в себе представление о цели действия, реализующее программирование и регуляцию соответствующего акта. За мнемическим составом целевых психических гештальтов следуют собственно мыслительные структуры. В них отображаются не только будущие результаты приспособительных действий, воспроизводящих ситуации, которые встречались в прошлом опыте, но и результаты собственно преобразующих действий, создающих новые, не встречавшиеся в прошлом объекты. В этом случае целевой гештальт – не просто сдвинутое по оси психического времени воспроизведение первичных образов, а результат предварительного мысленного преобразования объектов, реализуемого системой мыслительных операций с оперативными единицами мысли. Эти психические структуры операндов мысли, воплощающие в себе целевые гештальты, могут относиться к самым разным уровням мыслительных процессов: к общемыслительным паттернам, в которых элементами суждения являются еще первичные и вторичные образы, к промежуточным, переходным формам предпонятийных суждений и, наконец, на высшем уровне – к иерархизованным концептуальным образованиям, прогнозирующим результат действия. Если речь идет не об отдельных действиях, а о более крупных блоках интегральной структуры деятельности, относящихся к ориентации на дальнюю перспективу, то процессуальный состав целеобразующих гештальтов, программирующих и регулирующих эти крупные отрезки деятельности, может быть воплощен в целостной разноуровневой системе когнитивных образований, содержащих итоги интегральной работы интеллекта. Все эти разноуровневые парциальные и интегральные когнитивные компоненты процессуального состава целевых гештальтов дополняются соответствующим эмоциональным сопровождением, которое в итоговом составе психических регуляторов действия может нести как целеобразующую, так и мотивационную функциональную

Кроме мотивационных и целеобразующих компонентов в общую структуру психических регуляторов действий входят и компоненты, психически отражающие предметную ситуацию, в которой происходит действие. Процессуальный состав этих ситуационно-обстановочных компонентов психических регуляторов воплощен в когнитивных процессах, отображающих те внешние объекты, которые образуют общую ситуацию действия.

И, наконец, необходимым компонентом обшей структуры психических регуляторов действия является информация о динамике самого действия, побуждаемого и управляемого мотивационными, целевыми и ситуационно-обстановочными элементами психических регуляторов. Процессуальный состав этих компонентов, отображающих динамику самого действия, воплощен в кинестетически-проприорецептивных и экстерорецептивных сенсорно-перцептивных процессах, объектом отражения которых является само действие.

Однако в данном пункте анализа процессуального состава регуляционно-волевых процессов мы наталкиваемся на то же ограничение, с которым в общей форме мы уже встречались при постановке проблемы субъекта, а в конкретной форме – при постановке проблемы соотношения эмоциональных процессов с их субъектом-носителем. Дело в том, что пока при анализе процессуального состава мотивационных компонентов процессов психической регуляции речь шла о сенсорно-эмоциональном отражении органических потребностей, мы имели дело с психическим отражением исходного, соматического носителя психических явлений. При всей своей специфичности этот исходный носитель все же может трактоваться как частная форма физического объекта, поскольку никакая живая система не перестает быть вместе с тем и прежде всего объектом физическим. Применительно к нему проблема психического субъекта регуляционно-волевых процессов, как и вся проблема иерархической структуры субъектовносителей психических явлений, в полном своем объеме может не возникнуть.

Однако далеко не все мотивационно-целевые компоненты процессов психической регуляции, как и не все эмоциональные процессы, имеют своим ближайшим носителем телесный субстрат. Легко понять, что сюда относятся все те уровни иерархии мотивов, которые представляют собою психическое отражение неорганических потребностей. В этом пункте проблема субъекта, необходимым образом входящего в общую структурную формулу регуляционноволевых процессов аналогично тому, как он входит в общую структурную формулу процессов эмоциональных, проявляется уже в полном объеме. К вопросу о составе мотивационных, целевых и операционных компонентов процессов психической регуляции деятельности здесь, таким образом, необходимо добавляется и вопрос о процессуальном составе психического субъекта как носителя этих вышеперечисленных компонентов. Поэтому проблема психической регуляции деятельности, как и проблема эмоций, в полном своем объеме не может быть решена только в рамках теории психических процессов, ибо она тесно связана с психологией личности.

Между двумя главными уровнями мотивационно-целевых компонентов регуляции резко прочерчивается граница, отделяющая органические потребности от потребностей высших или от интересов и идеалов человека. Исходным базисом последних также служит соматический носитель, но высшие человеческие интересы и идеалы не могут быть приписаны ему прямо и непосредственно – они являются свойством личностного носителя. Таким образом, пропуск промежуточных уровней иерархии носителей здесь в такой же мере недопустим, как и в отношении уровней эмоциональных процессов.

Поскольку высшие уровни неорганических потребностей психического субъекта и соответствующие им уровни мотивов, поднимаясь над порогом потребностномотивационной чувствительности, остаются непосредственно переживаемыми (а не переживаемый мотив, в отличие от мотива неосознаваемого, перестает вообще быть психическим образованием, уходя под порог психики), вышеуказанная граница в иерархии мотивов отделяет также первичную центростремительноинтерорецептивную форму переживания мотивов от формы переживания вторичной, производно-центробежной. Последняя выступает в качестве интроспекции, поскольку здесь мы имеем дело с непосредственным психическим отражением мотивационно-потребностной сферы, относящейся уже к психическому носителю актов психической регуляции. Это вполне аналогично тому, что имеет место и в отношении эмоций, хотя бы уже потому, что мотивы психического субъекта непосредственно отражаются в форме эмоций или эмоциональных переживаний, обращенных здесь, однако, не к объекту и не к их носителю, а именно к регулируемым действиям.

Именно в силу неизбежной включенности иерархии субъектов-носителей в процессы психической регуляции деятельности все посвященные ей теории вынуждены самой логикой объекта включать в свой концептуальный аппарат категории, которые в различной форме и на разных уровнях описывают и интерпретируют внутреннюю структуру субъекта-носителя функций и актов психической регуляции. Такова категория отношений в концепции В. Н. Мясищева, считавшего, что, воплощая в себе целостную структуру личности как субъекта, система отношений выполняет вместе с тем функцию регуляторов деятельности (см. Мясищев, 1960; 1995).

В концепции В. С. Мерлина (1968; 1986) мотивы и воплощенные в них отношения также выступают в качестве регуляторов деятельности. Подобный же регуляционный аспект включен и в категорию аттитюда в соответствующих концепциях западноевропейской и американской психологии, поскольку аттитюды трактуются как трехкомпонентная структура, которая включает в себя кроме эмоционального и когнитивного компонентов, несущих также и регулятивную нагрузку, еще и компонент собственно программ поведения.

Чрезвычайно близкую к этому функциональную нагрузку несет и категория установки, разработанная в школе Д. Н. Узнадзе (1961), поскольку установка явным образом обращена к деятельности, выражая вместе с тем внутреннюю структуру субъекта. Так, Д. Н. Узнадзе писал: "В субъекте возникает специфическое состояние, которое можно охарактеризовать как установку его к совершению определенной деятельности, направленной на удовлетворение его актуальной потребности" (Узнадзе, 1961, с. 170).

Развивая концепцию Д. Н. Узнадзе, А. С. Прангишвили (1967) формулирует еще ближе относящееся к настоящему контексту утверждение о том, что: "...установку следует трактовать как модус целостного субъекта (личности) в каждый дискретный момент его деятельности, как бы фокусирующий все внутренние динамические отношения, опосредствующие в индивиде психологический эффект стимульных воздействий на него, и на базе которого возникает деятельность с определенной направленностью..." (Прангишвили, 1967, с. 21).

В том же общем контексте занимает свое естественное место и разработанная Ш. А. Надирашвили (1974) концепция о трех уровнях регуляции психической активности. И, наконец, в этом же концептуальном ряду располагается и разработанная В. А. Ядовым (Саморегуляция, 1979) теория психических диспозиций личности и диспозиционной регуляции деятельности.

Оставляя в стороне специфическое содержание всех этих категорий и соответствующих им концепций, анализ которых явно выходит за рамки задач настоящего исследования, подчеркнем лишь два существенных для данного контекста обстоятельства. Во-первых, во всех этих концепциях выявлена роль целостного субъектаносителя психических процессов в актах психической регуляции деятельности, и, во-вторых, в них так или иначе раскрывается внутренняя структура этого субъекта. Она выражена отношениями и связями между элементами системы, воплощенной в самом носителе психических явлений в отличие от отношений и связей элементов носителя с элементами объекта, что имеет место в информационно-познавательных процессах, являющихся свойствами носителя информации. Именно в этом пункте мы сталкиваемся с недостаточностью теоретикоинформационного подхода к внутренней структуре субъекта-носителя и с необходимостью обратиться к более общей системе понятий теоретико-системного подхода, поскольку здесь речь идет именно о внутренней структуре субъекта-носителя. (Здесь также в обобщенносхематической форме следует указать и на то требующее дальнейшего анализа обстоятельство, что доминирование отношений и связей между элементами системы носителя, т.е. преобладание именно внутренних связей между его элементами, особенно прозрачно и демонстративно выявляется при внимательном изучении экспериментальных фактов грузинской школы, относящихся к иерархической системе установок – моторных, сенсорных, перцептивных, мыслительных, личностных и социальных.)

Наконец, в этом же общем контексте существенно и то, что во всех упомянутых концепциях и категориях так или иначе подчеркивается иерархическая структура субъекта. Основное содержание рассмотренных выше понятий личностных и социальных установок, отношений, аттитюдов и диспозиций относится к сфере психологии личности, дифференциальной и социальной психологии. Однако в той мере, в какой эти дисциплины остаются именно психологией, а не социологией или физиологией и, соответственно, в той мере, в какой высшие уровни субъекта-носителя регуляционно-волевых процессов остаются в рамках интегральных, но именно психических структур, они неизбежно остаются в пределах родовых свойств психических явлений. Но это, в свою очередь, означает, что субъект-носитель именно как психическое образование, обладающее родовыми свойствами всякой психики, включается в структуру основной единицы регуляционно-волевых процессов. Структура основной единицы этих процессов и включенность субъектного компонента в эту единицу возвращают нас к вопросу о тех частных модификациях родовых свойств психических явлений, которые определяют видовую специфичность процессов психической регуляции деятельности. Поскольку этот вопрос может быть решен только на адекватном ему эмпирическом базисе, теоретический анализ общей постановки проблемы подводит нас здесь к конкретной задаче выявления основных эмпирических характеристик регуляционно-волевых процессов.

Глава 19 ХАРАКТЕРИСТИКИ
ПСИХИЧЕСКОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ

Эмпирика регуляционно-волевых процессов

Составление перечня основных эмпирических характеристик кроме своего главного эмпирико-теоретического значения, которое оно имело и во всех предшествующих разделах эмпирического описания и следующего за ним теоретического анализа, здесь приобретает еще и очень существенный методико-стратегический смысл. Он определяется тем, что по отношению к регулируемому действию все ранее рассмотренные когнитивные и эмоциональные процессы являются его мотиваторами и программами. О свойствах и структуре этих программ мы можем заключать по особенностям действия как их объективного индикатора. Такой путь исследования отвечает принципиальной сущности всякого объективного метода, состоящего в том, что о свойствах и структуре объекта, скрытого от прямого наблюдения, мы судим по его воздействиям на объект-индикатор, открывающийся прямому наблюдению, или по различным формам регистрирующих эти воздействия измерений. (Концепция Н. А. Бернштейна, объясняющая закономерности построения движений и действий, основана на таком именно эмпирикотеоретическом подходе к психическим программамрегуляторам).

Таким образом, строго объективному исследованию, не прибегающему к прямым показаниям субъекта, подвергаются сочетания тех же психических процессов, которые, будучи взятыми по их отношению к объекту, открывают исследователю свою структуру как процессы когнитивные, а по их отношению к субъекту-носителю описываются и интерпретируются как потребности, интересы, идеалы и другие его свойства именно как субъекта. Поэтому, если полученные нами преимущественно психологическими методами эмпирические характеристики когнитивных и эмоциональных процессов отвечают реальности, есть основания ожидать, что они проявятся и там, где эти процессы выступают в качестве программ-мотиваторов и программ-регуляторов деятельности, т.е. в характеристиках, полученных строго объективными методами в общенаучном смысле этого понятия.

Однако такая возможность исследовать при помощи строго объективных методов внутреннюю структуру программ через ее проявления в структуре действий может быть реализована преимущественно по отношению к предметным, объектным компонентам общей структуры регуляционных процессов, т.е. к тем компонентам, которые непосредственно проявляются в структуре управляемых ими действий. Поэтому задача составления общего эмпирического перечня, охватывающего характеристики всех трех основных компонентов структуры регуляционных процессов, еще более сложна, чем в области проблемы эмоций. Эта большая сложность определяется рядом моментов. Первый из них – большее число членов структурной единицы (трехкомпонентность) процессов регуляции действия.

Второй осложняющий момент состоит в том, что большая часть экспериментального материала, относящегося к субъектно-мотивационным компонентам регуляции, получена в общем контексте психологии личности и социальной психологии. Для настоящего же контекста главное значение имеют общепсихологические характеристики, т. е. такие, в которых выражены свойства этих процессов именно как программ психического регулирования. С этими моментами связано то упомянутое обстоятельство, что внутренняя структура программ-регуляторов проявляется преимущественно в их предметных компонентах.

По отношению к общепсихологическим задачам настоящего исследования формируется определенная тактика. Она состоит в том, чтобы вначале выявить и описать в обобщенном виде эмпирические характеристики процесса психической регуляции в целом, не раскрывая внутренней структуры ее отдельных компонентов. Это позволит выявить общую структурную формулу и основные характеристики регуляционных процессов, относящиеся ко всей иерархии их уровней, взятой в целом. Представляя ниже такой краткий общепсихологический экстракт эмпирического описания, укажем здесь лишь на три эмпирических обобщения, под феноменологической поверхностью которых достаточно определенно проявляется трехкомпонентность структурной формулы регуляционных процессов.

Первое из них воплощено в упоминавшемся уже общем законе Йеркса-Додсона, эмпирический базис которого охватывает действительно все уровни иерархии процессов психического регулирования. Эмпирико-теоретическое обобщение, содержащееся в этом законе, включает в себя две части. В рамках анализа проблемы эмоций была использована та часть обобщения, которая касается соотношения мотивационно-субъектного и когнитивнообъектного компонентов общей структуры эмоций. Вторая часть закона Йеркса-Додсона касается уже не каждой из кривых (см. рис. 34) в отдельности, а именно соотношения их между собой. Конкретно здесь речь идет о зависимости оптимальной силы мотива от структурной сложности реализуемого акта. Как ясно видно из соотношения расположений минимумов на трех кривых рис. 34, эта зависимость такова, что увеличение трудности задач связано с уменьшением оптимальной силы мотива, что и составляет вторую часть закона Йеркса-Додсона. Если же взять этот закон в его полном объеме, то он охватывает соотношения таких трех переменных, как сила мотива, интенсивность когнитивного компонента, представленного различением двух яркостей, и трудность исполнения, представленная числом проб, необходимых для научения.

Очень симптоматично, что Поль Фресс, описывая соотношения этих переменных в контексте анализа эмоций, связывает общий характер закономерностей, сформулированных Йерксом и Додсоном, не просто со структурой самих эмоций, а именно с регуляцией поведения. Комментируя представленные соотношения, он пишет, что в случае трудной задачи оптимум достигается при слабой мотивации, тогда как при легкой задаче он соответствует мотивации сильной. "Очевидно, что при легкой задаче избыточная мотивация не вызывает нарушений поведения, но такая возможность возникает при трудных задачах" (Фресс, 1975). Если принять во внимание универсальность этого вывода, полученного Иерксом и Додсоном, как уже упоминалось, на представителях разных стадий эволюции, а затем многосторонне и многократно подкрепленного в различных, в том числе современных экспериментальных исследованиях, то можно предположить, что за соотношением этих трех переменных скрываются отношения трех членов структурной формулы регуляционно-волевых процессов, т.е. мотивационно-субъектного, когнитивнообъектного и собственно исполнительного компонентов (в последнем получает свое выражение общая продуктивность акта).

Обоснованность такого предположения подкрепляется не только законом Йеркса-Додсона, но и следующими эмпирическими обобщениями. Первое из них относится не ко всей иерархии регуляционных процессов, а преимущественно к личностному уровню и касается исследований уровня притязаний. Эти исследования выявили соотношение таких трех переменных регуляционных процессов, как желаемый результат, ожидаемый результат и качественная оценка фактического исполнения, переживаемая как успех или неудача (в зависимости от уровня притязаний) (Нюттен, 1975).

Представляется, что соотнесенность желаемого результата с субъектно-мотивационным компонентом, результата ожидаемого – с компонентом когнитивно-предметным, а оценки фактических результатов – с отражением исполнительного компонента общей структуры процесса психической регуляции является еще более определенной, чем в описанных выше соотношениях трех переменных в законе Йеркса-Додсона. Общий же качественный эмпирический смысл обоих обобщений раскрывает очертания одной и той же структуры этих процессов.

Наконец, еще одно эмпирическое обобщение, полученное на совершенно иных теоретико-концептуальных основаниях и совершенно другими методами, относится к исследованиям Н. А. Бернштейна (1947). Общую структуру всей иерархической системы уровней построения движений и действий Н. А. Бернштейн описывает на примере одного и того же человеческого движения, совершаемого, однако, на самых разных уровнях. Так, можно описать круг рукой в воздухе, выполняя гимнастическое упражнение или хореографическое движение. Таким же движением руки можно срисовывать круг, находящийся в поле зрения, или обводить карандашом вытесненный или нарисованный на бумаге круг. Можно, далее, совершать аналогичное круговое движение, распутывая узел. И можно, наконец, доказывая геометрическую теорему, изобразить на доске круг, являющийся составной частью чертежа, применяемого при доказательстве: "Все это будут круги или их более или менее близкие подобия, но тем не менее во всех перечисленных примерах их центрально-нервные корни, их... уровни построения будут совершенно разными. Во всех упомянутых вариантах мы встретимся и с различиями в механике движения, в его внешней пространственнодинамической картине и, что еще более важно, с глубокими различиями координационных механизмов, определяющих эти движения" (Бернштейн, 1947, с. 35).

Ссылаясь на чрезвычайно демонстративный опыт восстановительной терапии движений, осуществленный А. Н. Леонтьевым и А. В. Запорожцем (Леонтьев, Запорожец, 1945), Н. А. Бернштейн указывает на то, что в зависимости от различных уровней построения одного и того же движения эффекты такой терапии и диапазоны восстановления оказываются существенно разными. Это доказательно свидетельствует о разноуровневости психофизиологической организации и регуляции одного и того же двигательного эффекта. Далее Н. А. Бернштейн сначала схематически, а затем и конкретно описывает различия предметной структуры тех психических программ, по которым строится и регулируется одно итожено своей конечной структуре (но не по уровням построения) движение. В описании, таким образом, совершенно явно представлены, во-первых, когнитивно-объектные компоненты общей структуры психической регуляции, выраженные в разноуровневых предметных программах (или в разных уровнях афферентации, как их обозначает Н. А. Бернштейн, связывая, однако, эти уровни афферентации с разными формами их именно психической организации). Эти компоненты обозначаются Н. А. Бернштейном как soil wert, т.е. как то, что должно быть построено. Вовторых, здесь явно представлен тот компонент общей структуры процесса построения движения и его регуляции, который воплощает в себе психическое отражение фактического хода исполнения. Вслед за немецкими авторами Н. А. Бернштейн обозначает его как ist wert, т.е. то, что фактически осуществляется.

Однако здесь имеется и третий компонент общего состава, который в фактическом описании Н. А. Бернштейна представлен в существенно более редуцированной форме, а иногда и скрыт вовсе, но тем не менее явно проступает в самой природе описываемого материала. Достаточно даже бегло сопоставить различные программы, по которым строится круговое движение (от гимнастического упражнения до зарисовки круга в процессе доказательства теоремы), чтобы сразу бросилось в глаза явное различие субъектно-мотивационных компонентов построения движения и регуляции этого акта, осуществляемого на разных уровнях. Наличие этого третьего компонента, редуцированное и скрытое в конкретных описаниях, проступает, однако, с большой определенностью в итоговых эмпирических обобщениях Н. А. Бернштейна. Так, он пишет, что когда преподаватель математики изображает круг на доске, "...ведущим моментом является не столько воспроизведение геометрической формы круга (как было бы, если на кафедре вместо учителя математики находился бы учитель рисования), сколько полу условное изображение соотношений рисуемой окружности с другими элементами математического чертежа. Искажение правильной формы круга не нарушит замысла автора и не пробудит в его моторике никаких коррекционных импульсов, которые, наоборот, немедленно возникли бы в этой же ситуации у учителя рисования" (Бернштейн, 1947, с. 36).

Такие коррекционные импульсы побуждаются и пробуждаются не только предметными, но и собственно мотивационными компонентами регуляции.

Таким образом, и в этом эмпирическом обобщении на совершенно иных по сравнению с вышеизложенными эмпирико-теоретических основаниях представлены те же три главных компонента структуры процессов психической регуляции, хотя с различной степенью полноты и конкретности их описания. То обстоятельство, что субъектно-мотивационный компонент, существенно менее ясный по своей внутренней структуре и, кроме того, исследуемый преимущественно в контексте психологии личности, представлен в работе Н. А. Бернштейна в наиболее редуцированной форме, естественно определяется задачами физиологического анализа закономерностей построения движений и действий. Вместе с тем по отношению к предметно-когнитивным компонентам программ психической регуляции деятельности подобные эмпирические результаты исследований Н. А. Бернштейна позволяют подвергнуть строго объективной проверке полученные нами выводы об эмпирических характеристиках психических процессов, регулирующих деятельность, и, с другой стороны, выявить эмпирические характеристики этих процессов, взятых в их специфическом качестве программ психического регулирования.

Исходя из всех указанных оснований, приводимый ниже перечень конкретных эмпирических характеристик психической регуляции включает в себя главным образом характеристики ее когнитивно-предметных компонентов (Ананьев, Веккер, Ломов, Ярмоленко, 1959; Веккер, 1964; 1963). Что же касается ее субъектно-мотивационных компонентов, то, не имея по указанным выше причинам возможности свести их эмпирические характеристики в конкретный перечень, мы будем в дальнейшем кратком анализе исходить только из тех их универсальных общепсихологических особенностей, которые проявляются в их общей трехкомпонентной структурной формуле и относятся ко всей иерархии процессов психической регуляции деятельности.

Итак, обратимся к перечню эмпирических характеристик психической регуляции, а затем дадим последовательное краткое описание каждой из них (схема 12).