Часть IV человек мыслящий 3 page

Общепризнанным и одним из наиболее общих эмпирических выводов большинства исследований технического интеллекта является положение о фундаментальной роли пространственного фактора в мышлении конструкторов или инженеров различных профилей (Психологические особенности обучающихся в техническом вузе, 1973; Пономарева, 1974). Обобщения, сделанные в области психологии технического интеллекта, находятся на границе между психологией творчества и психологией труда, а также инженерной психологией как ее частной областью. В этих же двух областях в последнее время накоплен большой эмпирический материал, удачно обобщенный Д. А. Ошаниным (1973) в понятии "оперативный образ" (см. также Психологические вопросы регуляции деятельности, 1973).

Фактический материал, на котором это обобщение базируется, как и основной смысл самого обобщения, ясно показывает, что по своей природе оперативный образ разных уровней абстрагированности, начиная с элементарно-сенсорного и кончая высшими формами понятийной мысли, с необходимостью включает в свой психологический состав пространственно-временную схему, без которой эти разноуровневые психические процессы вообще не могли бы реализовать свою оперативную функцию регуляторов пространственно-упорядоченного предметного действия.

Модальность мышления

Модальность представляет вторую важнейшую эмпирическую характеристику, в связи с которой, как и по поводу пространственно-временной структуры, у сечения "образмысль" возникают серьезные противоречия и создается очень большая эмпирическая неопределенность, коренящаяся в отправных позициях теоретического поиска. Через экспериментальную психологию ощущений, восприятий и представлений, т.е. через всю психологию образа, насквозь проходит категория качественной, модальной специфичности во всем многообразии ее конкретных характеристик. При переходе в сферу экспериментальной, как и теоретической, психологии мышления происходит резкий скачок. В массиве фактов и феноменов традиционной лабораторной экспериментальной психологии мышления свойство модальности отсутствует полностью. Этот скачок определяется, вероятно, теми же теоретикометодологическими предпосылками, что и аналогичная ситуация, относящаяся к характеристикам пространственно-временной структуры. И уже исходя из этого есть, по-видимому, основания думать, что аналогия эмпирических ситуаций в области модальности и пространственно-временной структуры мысли имеет ряд не только негативных, но и позитивных проявлений. Это означает, что в обоих случаях имеет место не исчезновение этих характеристик при переходе от образа к мысли, а лишь иллюзия их исчезновения, иллюзия безмодальности, как и беспространственности мысли. Или иначе: модальность, как и пространственно-временная структура, фактически не исчезает, по-видимому, из феноменологической картины по сию сторону образномыслительного рубежа, а подвергается аналогичной перестройке, глубже скрывающей это свойство под феноменологической поверхностью и тем самым способствующей возникновению такой иллюзии.

Поскольку основной смысл описанных выше модификаций, происходящих с пространственно-временной психической структурой при переходе от образа к мысли, состоит в снятии макро– и микролимитов, выраженных по преимуществу в ликвидации пороговых ограничений, предполагаемая аналогия заставляет поставить вопрос: возможно ли, что иллюзия безмодальности мысли является не результатом устранения модальности, а, наоборот, эффектом, сопровождающим раздвижение границ ее диапазонов? В самом деле, хотя модальность и не входит в число традиционно описываемых и анализируемых характеристик мысли, тот факт, что в области мысли снимаются пороговые ограничения, едва ли может вызвать серьезные сомнения. Скорее он представляется даже тривиальным.

Хорошо известно, что каждая сенсорно-перцептивная модальность "вырезает" определенный диапазон из объективного физического континуума соответствующих раздражений (оптических, акустических, термических, механических, химических и др.). В ряде случаев эти диапазоны, отвечающие разным модальностям, относятся к разным участкам одного и того же физического спектраконтинуума. Так, например, вибрационная и слуховая модальность относятся к разным участкам одного и того же спектра механических колебаний, а температурная (относящаяся к тепловым лучам) и зрительная модальность – к разным участкам физически единого спектра электромагнитных колебаний. В принципе хорошо известно также (хотя это и не интерпретируется обычно в таких терминах), что переход от образа к мысли "взламывает" как внешние границы этих диапазонов, в определенном смысле соответствующие нижнему и верхнему абсолютным порогам (от 16 до 22 000 гц для слуха, от 6-8 до 500 гц для вибрационных ощущений или от 380 до 780 ммк для зрительной модальности), так и их внутренние микрограницы, определяющие, скажем, звуковысотные или цветотоновые различия и отвечающие разностным и дифференциальным порогам.

Мысль, выходя за пределы "вырезаемых" соответствующей модальностью участков спектров, "ходит" по всему диапазону каждого из этих спектров, может переходить из одного спектра в другой (например, из оптического в акустический), тем самым раздвигая их границы в пределе до бесконечности. Кроме того, она дробит внутреннюю структуру каждого из этих участков на бесконечно малые микроэлементы. Тем самым диапазон модальности мысли, как и ее пространственно-временной структуры, снимая микро– и макрограницы, включает в себя – в пределе – и бесконечно большие, и бесконечно малые шкальные единицы выражения качественных характеристик.

Свидетельствуют ли эти факты снятия границ диапазонов модальности о том, что в области мысли отсутствуют модальные характеристики? Ведь границы тех диапазонов, которые "вырезает" тот или иной анализатор из соответствующего континуума объективных вариаций отображаемого физического раздражителя, явным образом определяются не самими по себе объективными качественными особенностями данного участка общего спектра этих вариаций источника информации (например, не самими особенностями звуковых частот спектра механических колебаний), а спецификой системы отсчета, связанной с организмом как носителем информации. Поэтому устранение макро– и микролимитов этих диапазонов разных модальностей означает не освобождение вообще от модальных, или качественных, характеристик мыслительного процесса, а освобождение от тех субъективных ограничений, которые накладывает на эти характеристики специфика самого носителя информации как со стороны связанной с ним системы координат (ее начала, связанного с носителем, и ее общих масштабов), так и со стороны особенностей того физического алфавита, в котором этот носитель кодирует соответствующие свойства источника информации. Это устранение субъективных ограничений и наслоений не ликвидирует, а объективирует модальные характеристики, что выражается в их переводе в более общую систему отсчета и на более универсальный физический язык при сохранении, однако, тех специфических особенностей, которые воплощены в каждом из этих диапазонов. Между тем, это устранение субъективных лимитов и особенностей модальных характеристик, реализующее их объективацию при переходе от образа к мысли, принимается в традиционной психологии за исчезновение самих модальных характеристик, совершенно так же, как устранение макро-, микроограничений и лимитов в пространственновременных характеристиках мысли отождествляется обычно с их ликвидацией.

В обоих случаях такой парадоксальной интерпретации, принимающей расширение и универсализацию соответствующей характеристики за ее исчезновение, способствует отождествление логико-символической и собственно психологической структуры мысли. При таком отождествлении психологическая структура мысли, поскольку она, как всякое собственно психическое образование, "трагически невидима" (Прибрам, 1977), приносится в жертву структуре логико-символической, которая тем самым – будучи к тому же еще чувственно доступной – становится единственным объектом рассмотрения. В результате такой подстановки создается абстрактная теоретическая возможность (опирающаяся на возникающую этим же путем видимость эмпирической обоснованности) лишить мысль модальности, как и пространственно-временной структуры. И та и другая оказываются, таким образом, не свойствами самой мысли, воспроизводящими с той или иной мерой инвариантности соответствующие характеристики ее объекта, а только характеристиками самого объекта, отображаемыми мыслью лишь опосредованно, а именно в качестве результата логического выведения, совершаемого путем оперирования "чистыми" символами.

Здесь срабатывает по существу бихевиористская модель освобождения психологии от психики, в данном случае – психологии мышления от чувственно недоступной психической ткани мысли. Остаются лишь чувственно доступные стимулы (в данном случае символы) и чувственно доступные реакции (в данном случае операции с символами). Модальность и пространственно-временная структура "испаряются" точно так же, как из более общей схемы "стимул-реакция" устраняется психика вообще.

Фактически же происходящее здесь снятие макро– и микрограниц диапазонов модальности и тем самым ее расширение и универсализация создают не безмодальность, а интермодальность мысли. Этот сдвиг в сторону интермодальности аналогичен тому, что происходит еще в рамках структуры сенсорно-перцептивных образов, в которых модальная специфичность также выражена тем меньше, чем более обобщенный характер они носят.

Но в сфере образной психики феноменологическая картина этой интермодальности, будучи непосредственно связанной с отображаемым объектом, не создает еще оснований для иллюзии отождествления интермодальности с безмодальностью. В области же мыслительных процессов, где модальность (как и пространственно-временная структура) маскируется не только расширением диапазонов и универсализацией, но и логико-символическим опосредованием, эта иллюзия отождествления интермодальности с безмодальностью получает свое предельное выражение. Так или иначе, в результате этих разнообразных взаимно дополняющих и усиливающих друг друга "эффектов маскировки" модальность интерпретируется традиционной психологией как специфическая характеристика только ощущений, восприятий и представлений, т.е. образов, или "первых сигналов".

Однако, не будучи представленной в фактическом материале "академически-лабораторной" экспериментальной психологии мышления, модальность, аналогично тому как это происходит и с пространственно-временной структурой, явно говорит о себе и прямо-таки навязывает себя в качестве объекта исследования в эмпирическом материале прикладных областей психологии, где требования жизни прокладывают себе дорогу вне зависимости от сложившихся теоретических установок и традиций экспериментального поиска. Сюда прежде всего относятся хорошо известные, но не интерпретируемые обычно в общем контексте проблемы модальности мысли, жизненные данные из области дефектологии, тифлопсихологии и сурдопсихологии. Эти данные показывают, что резкие ограничения сенсорной базы (выраженные в предельных случаях отсутствием зрения, слуха, а иногда даже обоняния и вкуса, т.е. по существу всех основных экстерорецептивных сенсорных модальностей, кроме генетически исходной – тактильнокинестетической) не ставят принципиальных лимитов возможностям нормального развития мышления, изменяя лишь его темпы, конкретные пути и некоторые образноэмоциональные компоненты. Таковы, например, широко известные факты биографии Е. Келлер или О. И. Скороходовой, существенно превзошедших среднюю норму умственного развития, несмотря на отсутствие зрения и слуха с очень раннего детства, т.е. практически на основе почти исключительно тактильно-кинестетических образов (Келлер, 1910; Скороходова, 1977). При этом существенно, что эти ограничения не ставят пределов не только общему развитию мышления, но и проникновению мысли в те физические характеристики внешних объектов, которые в норме отображаются средствами других (в данном случае нефункционирующих) сенсорных модальностей. Еще Д. Дидро (1972) в своем знаменитом "Письме о слепых" привел жизненные факты, свидетельствующие не только о нормальном развитии мышления, но и о возможностях научной деятельности в области оптики при полном отсутствии зрительной (оптической) модальности. Таков пример слепого профессора оптики Саундерсена.

О чем говорят эти очень демонстративные в своей простоте факты? По первому впечатлению, в основе которого, по-видимому, лежит та же иллюзия, о которой говорилось выше, они как будто указывают на безмодальность мысли, поскольку она проникает в те объективные сферы, которые не представлены соответствующими модальностями сенсорно-перцептивных образов. По существу же эти факты указывают не на освобождение от модальности вообще (поскольку проникновение в сферу оптических и акустических явлений реализуется без участия только именно зрительной и слуховой модальности), а на отсутствие границ конкретных модальных диапазонов и на возможности проникновения средствами разных модальностей в одни и те же характеристики объекта и, наоборот, средствами одной модальности в разные характеристики объекта. В упомянутых выше случаях оптические и акустические характеристики объекта переводятся мыслью на язык тактильно-кинестетической, или осязательной, модальности, которая здесь, конечно, не исчезает, а расширяет обычные границы своего диапазона, охватывает сферу других модальностей и остается необходимым компонентом мыслительного процесса.

Таким образом, эти простые, демонстративные и вполне достоверные жизненные факты – вопреки традиционным установкам – содержат прямое свидетельство не безмодальности, а полимодальности и интермодальности мысли.

По-видимому, есть достаточные основания заключить, что модальность, как и пространственно-временная структура, является общей характеристикой по крайней мере всех познавательных психических процессов, которая так или иначе проявляет себя по обе стороны сечения, разделяющего образное и мыслительное познание. Поскольку образы являются генетически исходным и более общим компонентом познавательных процессов, модальные свойства образов представляют родовые составляющие модальных характеристик, т.е. те их слагаемые, которые сохраняются и при переходе от образа к мысли как другому, высшему виду общего рода – "познавательные психические процессы".

Интенсивность мышления

Эмпирическая ситуация, относящаяся к исследованию тех преобразований, которым подвергается интенсивность первичных и вторичных образов при переходе через границу, разделяющую образы и мысль, является в некоторых отношениях еще более парадоксальной, чем в области пространственно-временной структуры и модальности. Дело в том, что интенсивность как количественная, энергетическая характеристика, будучи универсальным свойством всех явлений природы, тем самым является более общим параметром психических процессов, чем конкретно качественная характеристика "модальность" и даже чем отдельные характеристики пространственновременной структуры, например, воспроизведение кривизны, параллельности, углов, формы и т.д., которые в этих своих частных модификациях также носят конкретно-качественный характер.

Исходя из этих общих эмпирико-теоретических оснований следовало бы ожидать, что интенсивность составляет и универсальную характеристику всех психических, в том числе познавательных, а следовательно, и мыслительных процессов. Между тем, в экспериментальной психологии интенсивность является традиционным объектом исследования в области психофизики, за рамками которой в психологии познавательных процессов она почти не рассматривается. Поэтому она трактуется как монопольная особенность сенсорно-перцептивных (и даже по преимуществу именно сенсорных) процессов. Понятия "мысль" и "интенсивность" традиционно осознаются большей частью как еще более взаимоисключающие и взаимночужеродные, чем понятия "мысль" и "пространство" или "мысль" и "модальность". Тем самым одна из универсальных характеристик реальности оказывается почти полностью изъятой из сферы психологии мышления, что, по указанным выше эмпирико-логическим основаниям, и создает ситуацию еще более противоречивую, чем в области проблемы модальности.

В результате сочетания всех этих эмпирических и логикотеоретических парадоксов, относящихся ко всем трем первичным характеристикам, в традиционной психологии "чистая" мысль, лишенная параметров пространственновременной структуры, качества (модальности) и количественно-энергетической характеристики, автоматически попадает в разряд бесплотных "чисто духовных" сущностей. И даже в концепции такого проницательного теоретика, как Ж. Пиаже, базирующейся на обширнейшем массиве эмпирического материала, мышление оказывается изъятым из сферы действия общих законов энергетики, а вместе с тем и принципа причинности, который заменяется лишь логической импликацией. В свою очередь, неизбежным следствием или, во всяком случае, коррелятом такого изъятия мысли как высшей формы психики из сферы действия "законов Земли" (Сеченов, 1947) является вся линия психофизиологического параллелизма, на позициях которого, в соответствии с этими исходными предпосылками, стоит и сам Ж. Пиаже, что резко противоречит общебиологической базе его концепции.

Между тем, как и в отношении пространственно-временной структуры и модальности, чрезвычайно трудно указать объективные фактические и конкретно-теоретические основания для такого отказа от интенсивностных, энергетических характеристик при переходе через сечение "образ-мысль". Скорее наоборот, общая логика перехода через этот рубеж, уже даже априори, дает основание ожидать, что интенсивностная характеристика, будучи действительно универсальным свойством реальности, здесь не только сохраняется (хотя и в замаскированной форме), но и существенно дополняется. И по сию сторону образномыслительной границы, как и в структуре образов, сохраняется определенное отношение интенсивностных характеристик мысли к соответствующим характеристикам ее объекта. Этот аспект можно было бы обозначить как психофизику мысли.

Поскольку, однако, объект-стимул в общем случае открывается мысли не в результате его непосредственного воздействия на анализаторы, а опосредованно – путем переработки информации, интенсивностная характеристика мысли не может прямо детерминироваться энергетикой объекта и его непосредственного воздействия на носитель, а должна, по-видимому, в существенной мере определяться внутренней энергетикой самого носителя. И если эмпирические факты, выражающие зависимость структурных, динамических и регуляционных параметров мысли от ее интенсивностно-энергетических характеристик, в экспериментальной психологии в силу рассмотренных выше теоретических установок почти полностью отсутствуют (или представлены лишь в контексте анализа ее мотивационных компонентов), то прикладная психология, как и в случае пространственновременной структуры и модальности, содержит в своем арсенале большое количество фактов, прямо свидетельствующих о тесной зависимости многих свойств мыслительных процессов от внутренней энергетики субъекта как носителя информации.

В особенности это относится к эмпирическому материалу клинической психологии и патопсихологии, содержащих явные показатели зависимости структурных, динамических и регуляционных характеристик мыслительных актов от умственной работоспособности и непосредственно от коркового тонуса, прямо воплощающего в себе фактор энергетической мобилизации (Зейгарник, 1988).

Легко убедиться в том, что снятие пороговых лимитов, которое происходит в области пространственно-временных и модальных характеристик, в достаточно явной форме осуществляется при переходе от образа к мысли и в отношении параметра интенсивности. И это снятие лимитов относится здесь, и даже в первую очередь именно здесь, ко всем видам пороговых величин. Так, в мысли снимаются оба абсолютных порога интенсивности – нижний и верхний: мысль в принципе может содержать информацию и о как угодно малой, и о как угодно большой величине интенсивности ее объекта. Но в ней устраняются также и разностный, и дифференциальный пороги. Отображаемая мыслью величина различия двух интенсивностей в принципе может быть также как угодно малой (разностный порог), и отношение прироста интенсивности к ее исходной величине здесь не является константой. Иначе говоря, основные законы классической психофизики (куда мы относим и закон Вебера-Фехнера, и закон Стивенса) здесь не действуют. Таким образом, все виды порогов действительно снимаются.

Снятие порогов интенсивности и выхода за пределы действия классических законов психофизики принимается и здесь – под действием логического шаблона, базирующегося, по-видимому, на иллюзии того же рода, что и в сфере пространственно-временных и модальных параметров, – за исчезновение интенсивностной характеристики вообще. Но выход за пределы действия законов классической психофизики не является выходом вообще из сферы психофизики в такой же мере, например, как выход за границы диапазона действия законов классической механики не означает прекращения действия более общих принципов механики, скажем, механики релятивистской или квантовой.

Это теоретическое отступление в контексте данного эмпирического описания и именно в данном пункте продиктовано тем, что оно относится по существу в одинаковой мере к положению вещей в области всех трех рассмотренных выше первичных характеристик – пространственно-временных, модальных и интенсивностных. По отношению ко всем этим трем фундаментальным параметрам, воплощающим в себе исходную специфичность психической информации по сравнению с общекодовым уровнем организации нервных сигналов, срабатывает, как уже упоминалось, бихевиористская схема, исключающая собственно психические компоненты из психологии (в данном случае из психологии мышления), т.е. по существу освобождающая мышление от психики и тем самым отождествляющая его с оперированием символами на уровне "элементарных информационных процессов".

Глава 12 ОСНОВНЫЕ ПРИЗНАКИ МЫСЛИ

В предыдущей главе была описана общая эмпирикотеоретическая ситуация, которая сложилась в сфере первого блока составляемого здесь списка основных свойств мысли. Следующая группа свойств, входящих в составляемый перечень, охватывает характеристики, содержащие уже собственно родовую специфику всего класса мыслительных процессов, включающего и допонятийную, и высшую – понятийную – их формы (взятые здесь в соответствии с общим генетическим принципом – как стадии развития). При этом в соответствии с принятой выше стратегией составления этого перечня в первую подгруппу войдут характеристики, составляющие структурные особенности мысли как результата мыслительного процесса, поскольку они представлены в более явной и определенной форме, "сверху" задающей вектор последующего описания характеристик самого процесса становления мысли как результативного образования.

Структурная формула мысли

Факт необходимой включенности речевых компонентов в мыслительный процесс, или облеченности мысли в речевую форму, носит довольно скрытый характер и требует специального экспериментального обоснования, поскольку он относится не только к мысли как готовой результативной форме, но и ко всей динамике процесса мышления.

Что же касается зрелой формы и структурной единицы отдельной мысли, то не требует никаких специальных комментариев и экспериментальных обоснований тот простой и ясный факт. что законченная отдельная мысль, взятая не в ее ситуативной, а в контекстной общепонятной форме, не может быть выражена отдельным словом, а по необходимости получает свое воплощение в целостном высказывании, или фразе. При этом минимальной структурной единицей такой фразы, сохраняющей еще специфику мысли как законченного целого, является трехчленное предложение, содержащее подлежащее, сказуемое и связку. Предельным же минимумом состава этой структурной единицы, возникающим при переходе связки в скрытую форму, но сохраняющим все же законченный характер, является двухкомпонентная структура, содержащая подлежащее и сказуемое.

Этот универсальный характер трехчленного предложения как необходимой речевой единицы законченной мысли был очень отчетливо подчеркнут в его не просто лингвистическом (что общепризнано), но именно психологическом и даже психофизиологическом значении еще И. М. Сеченовым, анализ которого вообще очень глубоко проник в психологическую структуру мысли и определил ее место в общем ряду познавательных психических процессов.

Приступая к рассмотрению вопроса о структуре и механизмах предметного (что в упоминаемом контексте означает – конкретно-образного) мышления, И. М. Сеченов (1947) сразу же указывает, что вопрос этот: "...разрешим лишь при условии, если всё почти бесконечное разнообразие мыслей может быть подведено под одну или несколько общих формул, в которых были бы совмещены все существенные элементы мысли. Иначе пришлось бы разбирать сотни тысяч разных случаев. К счастью, такая формула существует давным-давно, и мы все знаем ее с раннего детства, когда учились грамматике. Это есть трехчленное предложение, состоящее из подлежащего, сказуемого и связки" (с. 376). Анализируя далее вопрос об универсальном характере этой структурной формулы мысли, И. М. Сеченов столь емко и точно обосновывает ее всеобщность, что целесообразно и здесь дословно воспроизвести его аргументацию: "Убедиться в ее (т.е. этой формулы. – Л. В.) всеобъемлемости можно, к счастью, очень легко и притом разом. У всех народов всех веков, всех племен и всех ступеней умственного развития словесный образ мысли в наипростейшем виде сводится на наше трехчленное предложение. Именно благодаря этому, мы одинаково легко принимаем мысль древнего человека, оставленную в письменных памятниках, мысль дикаря и мысль современника. Благодаря тому же, мы можем утверждать с полной уверенностью, что и те внутренние скрытые от нас процессы, из которых возникает бессловесная мысль, у всех людей одинаковы" (там же).

Трехкомпонентность речевой структурной формулы мысли И. М. Сеченов вполне обоснованно выводит из того, что предметная мысль отображает не просто изолированные объекты, а предметные отношения. Отношения же по самой своей природе минимум двухкомпонентны. Раскрытие отношений, в свою очередь, требует сопоставления этих двух компонентов, или соотносящихся объектов. Тем самым в структурной формуле речевой оболочки мысли должны быть представлены эквиваленты не только самих соотносящихся объектов, но и эквивалент акта их соотнесения. Поэтому структурная формула речевой единицы мысли как отражения отношений включает в себя, если это выразить в современных терминах, два операнда и один оператор.

Универсальность же этой формулы – и именно это особенно важно здесь подчеркнуть – И. М. Сеченов связывает с тем, что бесконечное разнообразие отображаемых мыслью отношений вписывается, однако, в общую рамку. Такая рамка создается универсальностью именно пространственно-временных межпредметных отношений. Поэтому И. М. Сеченов считает приведенную трехчленную речевую форму эквивалентом мысли как членораздельной пространственно-временной группы, компонентами которой являются два предметных эквивалента и эквивалент операции их связывания, или соотнесения: "Насколько мысль представляет членораздельную группу в пространстве или во времени, связке в чувственной группе всегда соответствует двигательная реакция упражненного органа чувств, входящая в состав акта восприятия. Помещаясь на поворотах зрительного, осязательного и других форм чувствования, мышечное чувство придает, с одной стороны, впечатлению членораздельность, а с другой – связывает звенья в осмысленную группу" (там же, с. 381).

В итоге трехчленная структурная формула, по И. М. Сеченову, одновременно воплощает в себе, с одной стороны, эквиваленты пространственно-временной организации образно-предметного материала мысли, воспроизводящего в ней соотносимые объекты, и, с другой стороны, – эквивалент символической, речевой операции этого соотнесения. Эти эмпирико-теоретические положения И. М. Сеченова в большей мере отвечают логике и структуре характеристик мысли, чем более поздние данные экспериментальной психологии мышления, в которой закрепился традиционный разрыв логико-символических и пространственно-временных свойств мысли.

Это объясняется общей теоретической монолитностью сеченовской концепции, впервые охватившей единым принципом организации не только нервные и элементарные нервно-психические процессы, но и нервно-психические процессы самых разных уровней, начиная от простейших ощущений и кончая высшими формами мышления. Своим синтетическим охватом, базирующимся – в отличие от общефилософского синтеза – на глубинном аналитическом рассмотрении известного к тому времени конкретного психофизиологического материала, относящегося к отдельным генетическим этапам развития психических процессов и к соответствующим этим этапам зрелым формам, сеченовская психологическая теория далеко опередила не только свое время, но и весь последовавший за ней период, самым характерным моментом которого было явное преобладание аналитического подхода, а не теоретико-экспериментального синтеза.

Подход, в самой своей общей стратегии и логике необычайно близкий к современному, и в частности к реализуемому в данном исследовании, поставил И. М. Сеченова перед необходимостью вслед за взятием рубежа "нервный процесс-ощущение" приступить к постройке эмпирико-теоретического "концептуального моста" (Анохин, 1974) через сечение "образ-мысль". А эта задача, в свою очередь, повлекла за собой логическую необходимость исследовать случаи "истинного возникновения мыслей или идейных состояний из психологических продуктов низшей формы, не имеющих характера мысли" (Сеченов, 1947), и тем самым "...указать на самые корни, из которых развивается мысль, и указать с полным убеждением, что предшествующие формы более элементарны, чем их дериваты" (там же). Такое направление поиска обязательно предполагает выяснение пространственновременной структуры исходных и производных психических форм. Именно благодаря своей универсальности эта структура как раз и составляет такой общий корень или "психический радикал" всех познавательных процессов, над которыми надстраиваются все дериваты, и в частности трехчленная конструкция предложения в качестве речевой единицы мысли.

Date: 2015-09-05; view: 358; Нарушение авторских прав