Особенности христианской и постмодернистской герменевтических традиций

Человек, живущий в современном мире, является носителем постмодернистской культуры, даже если он и исповедует христианство. Так, например, каждый из нас вынужден вступать в шизофреническое пространство мысли, когда мы выбираем стратегию интерпретации тех или иных вещей и явлений. Начиная от новостей и рекламы и вплоть до текста Священного Писания и мистического опыта. Такой плюрализм герменевтических стратегий вообще очень характерен для постмодернистского мира, где для этого появляется и специальное слово – шизотипическое расстройство личности, что относится к спектру шизофренических заболеваний. Такие заболевания находят очень распространенными уже в конце ХХ века и вплоть до настоящего времени, в противовес расстройствам паранойального характера, распространенными ранее и связанными скорее с эпохой модерна.

Именно шизофрения становится знаковой характеристикой постмодерна и это происходит потому, что шизофрения является расстройством сознания, его рассинхронизацией, а значит расщеплением и стратегий поведения, интерпретации и прочего. Человек становится все более расколотым. И этот раскол от культурной секуляризации проникает вплоть до нашей герменевтической модели.

Герменевтика (которая изначально существует как наука, занимающаяся толкованием библейских текстов), возникает во многом благодаря усилиям христианских экзегетов и толкователей, усиленно изучавших Библию по причине того, что Писание было и является сейчас весомым инструментом в борьбе с ересями. Это приводит к необходимости выяснить все до мельчайших деталей, понять интенцию текста, контекст, выяснить его настоящее значение, понять автора. Поэтому в герменевтике присутствует множество методов, унаследованных от толкователей и святых мужей.

Однако методы христианской герменевтики сосуществуют в этой науке и с постстркутарлистскими стратегиями интерпретации, которые разнятся друг от друга и потому сопоставление их представляет собой богатый материал для выяснения особенностей христианской и постмодернистской культурных парадигм.

Что представляет собой традиционная христианская экзегеза?

Главной особенностью ее является христоцентричность, то есть искание в тексте, прежде всего, Иисуса Христа, так что под почти каждым образом древние и многие современные истолкователи видели образ или пророчество о Спасителе, как то выражается, например, в явлению Моисею Неопалимой Купины, иудеям манны небесной, Гедеону росы на руне, в змее на столбе в пустыни, в лице Иисуса Навина и пр. Христоцентричность и теоцентричность в широком смысле является одной из самых важных особенностей христианской герменевтики. Весь текст Писания мыслится как откровение о Боге и оттого, толковать этот текст – значит получать знания о Христе.

Другой важной отличительной особенностью является фигура толкователя. Для интерпретации текста личность экзегета должна быть не столько интеллектуально богата, сколько духовно чиста (19 правило Трулльского собора, например, запрещает простому человеку самостоятельное толкование Писания не в святоотеческой традиции: «Аще будет изследуемо слово Писания, то не инако да изъясняют оное, разве как изложили светила и учители Церкви в своих писаниях, и сими более да удовлетворяются, нежели составлением собственных слов»). Экзегеза – это не интеллектуальный, а духовный акт, в связи с чем, например, можно вспомнить практику медитации у ранних христиан, медитации в христианском смысле, что значит прокручивание у себя в голове, словно молитвы, стиха из Священного Писания, что в конечном итоге имеет своей целью достичь истинного знания этого текста. Вообще отношение к гносеологии в христианстве иное, в отличие от распространенного сейчас модернистского представления. В наши дни мы, в соответствии с научным мировоззрением, полагаем, что знание похоже на хранение книг в шкафу своего мозга. Мы читаем их и сохраняем в памяти жесткого диска своего ума. Такое знание восточные отцы называли знанием внешним и бессильным. Подлинный же гнозис был следствием откровения Божия, которого сподоблялся человек, очистивший себя. Иными словами, знание в христианском смысле более похоже на ключ к любой двери, который позволяет воочию, не гадательно, увидеть, что же есть на самом деле. Это живой, онтологичный, глубинный опыт обладания, в отличие от знания внешнего, которое даже будучи научно-доказанным и очевидными представляет собой совершенно другое, как бы тень первого гнозиса. К слову сказать, знание в постмодернистском понимании представляет собой скорее симуляцию, интеллект заменяется искусственным интеллектом, а ноосфера -интернетом.

Еще одной важной особенностью является то, что текст в христианском понимании априори обладает смыслом, в том числе и сакральным, который в него кем-то целесообразно занесен. Так, например, известная Александрийская школа богословия внесла огромный вклад в развитие аллегорического толкования текста, интерпретируя многие места Писания во множестве тайных смыслов, этим же стал известен прежде и Ориген и многие другие экзегеты.

Протестантская экзегетическая традиция внесла определенные коррективы в эту герменевтическую модель, так что теперь толкователем Писания может быть кто угодно и приоритет отдается уже не боговдохновенному святому, но общине. В толковании текста преобладает тенденция к его буквальному пониманию (тенденции к буквальному и аллегорическому толкованию существовали в Православной Церкви равновесно) и наблюдается тренд десакрализации библейской и христианской истории. Известно, что протестантизм оказал значительное влияние на развитие европейской мысли, так что постмодернистская герменевтическая традиция является следствием диалектического развития протестантского наследия.

В мире постмодерна автор умер, о чем содержательно повествует Ролан Барт. Расстояние между автором и произведением бесконечно велико, так что, исследуя обстоятельства жизни автора, мы нисколько не приближаемся к пониманию текста. Нельзя однозначно сказать есть ли вообще то, что можно в тексте понять. Теперь любые центричные модели предопределены к провалу и смерти. Центр произведения скорее напоминает воронку, взрыв, как то, например, действительно происходит в романе А. Белого «Петербург». Замечательно описывает эту смерть в центре и Абрам Терц в книге прогулки с Пушкиным. Автор утверждает, что в центре произведений Пушкина как бы висит гроб, находится совершенная пустота, которой Александр Сергеевич ловко выучился из пустых разговоров с девицами. Такое высказывание показывает Пушкина как постмодерниста, что конечно является анахронизмом. И здесь мы встречаемся с еще одной особенностью постмодернистской герменевтики – совершенным произволом интерпретации. Фигура читателя становится единственным лицом, которое обладает правами на текст, а это значит, что это лицо обладает полнотой власти над ним в отсутствии мертвого автора. И здесь возникают совершенно безумные теории про рептилойдов, протоукров и т.п. Несмотря на то, что они являются, очевидно, антиисторичными, это не составляет предмет беспокойства, потому как само понятие истины в контексте постмодерна упраздняется и это делает возможным такое понятие как суперинтерпретатор - тот кто толкует текст вопреки его ясному смыслу, совершает герменевтическое насилие.

Учитывая отсутствие центризма в постмодернистских произведениях, мы сталкиваемся с такими книгами, которые предлагают нам своеобразную «игру в классики», согласно одноименному произведению Х. Кортасара, то есть текст уже не есть нечто цельное, но разделен на сегменты, которые можно читать в любом порядке, что стимулирует максимально разные интерпретационные стратегии, похожий пример представляет собой и «Хазарский словарь» М. Павича и, например, некоторые произведения С. Соколова или Кобо Абэ.

Разрыв между двумя герменевтическими традициями оказывается настолько глубок, что мы не находим никакого компромисса между ними. И в отношении Священного Писания постмодернистские читательские стратегии оказываются совершенно непригодными с точки зрения классического богословия, равно как и носитель традиционно христианского взгляда на мир столкнется с совершенными непониманием текста постмодернистской прозы или поэзии. Можно было бы представить это как конфликт отцов и детей, но это более похоже на противостояние пневматиков и психиков, двух гносеологических типов, которые и стоят у истоков герменевтической культуры.