Глава 77. Самоактуализация. Послесловия: Внешность обманчива

Послесловие: Альбус Дамблдор и...

Старый волшебник сидел в одиночестве за письменным столом в нетишине директорского кабинета посреди бесчисленных незамечаемых устройств. Он был одет в мантию из мягкой ткани спокойного жёлтого цвета, непохожую на одеяния, что он обычно носил на людях. Перо в морщинистой руке скрипело над официального вида пергаментом. Если бы вы здесь каким-то образом оказались и увидели старца, то обнаружили бы, что прочесть что-нибудь по его лицу ничуть не проще, чем разобраться в этих загадочных устройствах. Вероятно, вы бы нашли его слегка грустным, слегка усталым, но, опять же, Альбус Дамблдор всегда так выглядел, когда оставался один.

На дне камина лишь россыпь золы напоминала об огне: эта магическая дверь была запечатана столь крепко, что с тем же успехом её могло не существовать вовсе. Что же касается физической реальности, то громадная дубовая дверь кабинета была заперта на замок, а Бесконечная Лестница за ней оставалась недвижима. Внизу лестницы горгульи, закрывающие проход, пребывали на своих местах — их псевдо-жизнь ушла, оставив лишь твёрдый камень.

Перо всё ещё выводило очередное слово, оно всё ещё выводило очередную букву...

Старый волшебник вскочил на ноги с такой скоростью, что изумил бы любого наблюдателя. Брошенное перо, так и не дописав букву, упало на пергамент. Волшебник молниеносно развернулся к дубовой двери — жёлтая мантия взметнулась, волшебная палочка ужасающей мощи прыгнула ему в руку...

И так же внезапно старый волшебник остановился, прервав её движение.

Чья-то рука трижды постучала в дубовую дверь.

Теперь уже медленнее беспощадная палочка вернулась в чехол, завязками прикреплённый внутри рукава его одежд. Старик сделал несколько шагов вперёд, выпрямился, принял официальный вид, сделал спокойное лицо. Перо на столе поднялось и опустилось рядом с пергаментом, будто его там аккуратно положили, а не бросили впопыхах, а сам пергамент перевернулся чистой стороной вверх.

Повинуясь безмолвному усилию воли, дубовая дверь распахнулась.

Сверкнули зелёные глаза, суровые как камень.

— Признаю, я впечатлён, Гарри, — тихо сказал старый волшебник. — Мантия Невидимости позволила бы тебе избежать моих несовершенных средств обнаружения, но я не почувствовал ни движения големов, ни вращения лестницы. Как ты сюда попал?

Мальчик сделал несколько шагов внутрь кабинета, позволив двери закрыться за его спиной.

— Я могу попасть, куда мне будет угодно, с разрешением или без, — голос мальчика казался спокойным. Может, даже слишком спокойным. — Я в вашем кабинете, потому что я так решил, и к чёрту пароли. Вы сильно ошибаетесь, директор Дамблдор, если считаете, будто я остаюсь в этой школе потому, что я здесь узник. Я просто не решил — пока — уйти. А теперь, учитывая это, ответьте: почему вы велели своему агенту, профессору Снейпу, нарушить договор, который мы заключили в этом самом кабинете, что он не будет издеваться над учениками четвёртого курса и младше?

Несколько секунд старый волшебник просто смотрел на юного героя... А потом — медленно, чтобы не встревожить мальчика — его морщинистые пальцы открыли один из множества ящиков в столе, вытащили лист пергамента и опустили на столешницу.

— Четырнадцать, — сказал старый волшебник. — Вчера вечером было отправлено четырнадцать сов. Это считая лишь тех, что были посланы семьям, которые имеют право голоса в Визенгамоте, либо семьям, владеющим значительным богатством, либо семьям, которые уже заключили союз с твоими врагами. Либо, как в случае с Робертом Джагсоном, всё сразу, ибо его отец — лорд Джагсон — Пожиратель смерти, а его дед — Пожиратель смерти, который погиб от палочки Аластора Хмури. Что в этих письмах написано, я не знаю, но догадаться нетрудно. Теперь ты понимаешь, Гарри Поттер? Каждый раз, когда Гермиона Грейнджер побеждала, как ты выразился, опасность для неё со стороны Слизерина возрастала, снова и снова. Но теперь слизеринцы одержали над ней верх, легко и безопасно, без насилия и увечий. Они победили, и больше нет нужды в драках... — старый волшебник вздохнул. — Так я планировал. Так я надеялся. Так бы оно и вышло, не вмешайся профессор Защиты. Теперь на попечительском совете Северус выступит против профессора Защиты и одолеет его — так это будет выглядеть, но слизеринцам это не заменит ощущения мгновенной победы, которое бы их успокоило.

Мальчик сделал ещё несколько шагов вперёд. Его голова задралась выше — он не сводил взгляда с очков-полумесяцев. И почему-то создавалось ощущение, что мальчик смотрит на директора сверху вниз, а не снизу вверх.

— Значит, этот лорд Джагсон — Пожиратель смерти? — тихо сказал он. — Отлично. Значит, его жизнь уже куплена и оплачена, и я могу сделать с ним всё, что угодно, не испытывая этических проблем...

— Гарри!

В голосе мальчика звенел лёд, созданный из воды чистейшего родника.

— Похоже, у вас сложилось мнение, что Свету положено жить в страхе Тьмы. Я же говорю: должно быть наоборот. Я бы предпочёл не убивать этого лорда Джагсона, хоть он и Пожиратель смерти. Но одного часа мозгового штурма с профессором Квирреллом с лихвой хватит, чтобы придумать какой-нибудь творческий способ уничтожить его финансово или изгнать из магической Британии. Думаю, это послужило бы хорошим примером.

— Признаться, — медленно проговорил старый волшебник, — мысль разорить пятисотлетний Дом и развязать с Пожирателем смерти войну до победного конца из-за потасовки в коридорах Хогвартса не приходила мне в голову, Гарри.

Старик поднял палец и подтолкнул им очки-полумесяцы, немного сползшие к кончику носа во время недавнего внезапного всплеска активности.

— Осмелюсь сказать, — продолжил он, — она не пришла бы в голову и мисс Грейнджер, и профессору МакГонагалл, и Фреду с Джорджем.

— А это будет не по поводу коридоров, — пожал плечами мальчик. — Это будет воздаянием за его прошлые злодеяния. И я бы так поступил только в ответ на действия Джагсона. Смысл не в том, чтобы люди видели во мне стихийное бедствие, а в том, чтобы дать всем понять, что нейтральной стороне от меня ничего не грозит, но тыкать в меня палкой чрезвычайно опасно, — мальчик улыбнулся одними губами. — Возможно, я закажу в «Ежедневном пророке» объявление о том, что любой, кто хочет и дальше выступать против меня, познает истинную суть Хаоса, но тот, кто оставит меня в покое, может спать спокойно.

— Нет, — голос старого волшебника стал глубже, в нём появилось что-то от его истинного возраста и могущества. — Нет, Гарри, такого случиться не должно. Ты ещё не знаешь, что такое битва, не понимаешь, что по-настоящему происходит, когда враги сходятся в бою. И потому ты мечтаешь, как и все мальчишки, научить врагов тебя бояться. Меня пугает, что ты в своём слишком юном возрасте уже, возможно, обладаешь достаточной силой, чтобы претворить некоторые из этих мечтаний в жизнь. С этой дороги нет поворота, не ведущего во тьму, Гарри, ни одного. Это дорога Тёмного Лорда, можешь быть уверен.

Мальчик заколебался и бросил взгляд на пустой помост, где Фоукс иногда давал отдых крыльям. Мало кто заметил бы это быстрое движение глаз, но старому волшебнику оно было очень знакомо.

— Хорошо, оставим вопрос о том, что нужно научить их меня бояться, — наконец сказал мальчик. Его голос был всё так же твёрд, но утратил часть холодности. — Тем не менее, я считаю, вы всё равно не имеете права допускать страдания детей из страха, что могут сделать люди вроде лорда Джагсона. Весь смысл вашей работы — защищать детей. Если лорд Джагсон действительно попытается помешать вам, сделайте всё, чтобы его остановить. Дайте мне полный доступ к моим банковским хранилищам, и я лично возьму ответственность за всё, что произойдёт после запрета хулиганства в Хогвартсе. И не важно, кто попробует вмешаться — лорд Джагсон или кто-нибудь ещё.

Старый волшебник медленно покачал головой.

— Гарри, похоже, ты считаешь, что стоит мне только использовать всё моё могущество, и всех моих врагов сметёт, как пушинок. Ты ошибаешься. Люциус Малфой манипулирует министром Фаджем. Через «Ежедневный Пророк» он воздействует на всю Британию, и ему лишь на малую долю не хватает власти в попечительском совете, чтобы изгнать меня из Хогвартса. Амелия Боунс и Бартемиус Крауч — союзники, но даже они отступят в сторону, если мы начнём действовать безрассудно. Мир, который тебя окружает, гораздо более хрупок, чем тебе кажется, и мы должны тщательно обдумывать каждый шаг. Старая Война волшебников так и не закончилась, Гарри, она просто приняла другую форму. Чёрный король уснул, и его фигурами до поры распоряжается Люциус Малфой. Думаешь, он позволит тебе безнаказанно взять пешку своего цвета?

Мальчик улыбнулся. От его улыбки опять веяло холодом.

— Ладно, я придумаю способ сделать так, чтобы соратникам лорда Джагсона показалось, будто он предал собственную сторону.

— Гарри...

— Препятствия означают, что пора мыслить творчески, директор. Они не означают, что нужно бросить детей, которых вы должны защищать. Пусть Свет победит, и если это приведёт к новым неприятностям, — мальчик пожал плечами, — пусть Свет победит снова.

— Так, быть может, сказали бы фениксы, умей они изъясняться словами. Но ты не понимаешь какова цена феникса.

Последние два слова старый волшебник произнёс необычайно отчётливо, его голос будто бы породил эхо, и кабинет наполнился грохотом.

Между древним щитом на стене и вешалкой Распределяющей шляпы камень стен начал струиться и течь. Он перелился в две ограждающие колонны с проходом между ними, в котором виднелась лестница, ведущая наверх, во тьму.

Старый волшебник развернулся и зашагал к этой лестнице, а потом оглянулся на Гарри Поттера.

— Идём! — в голубых глазах старого волшебника не было привычной искорки. — Раз уж ты настроен настолько серьёзно, что без приглашения прорвался в мой кабинет, почему бы не пойти ещё дальше.

* * *

У каменной лестницы не было перил, поэтому, сделав несколько шагов, Гарри достал палочку и сказал «Люмос». Директор не оглянулся. И, казалось, он не смотрел под ноги, словно взбирался по этим ступеням достаточно часто, чтобы ему не нужно было их видеть.

Мальчик знал, что ему надо бы испытывать любопытство или страх, но места для этого в голове уже не оставалось. Все его силы уходили на то, чтобы не дать медленно кипящему внутри гневу выплеснуться наружу.

Лестница оказалась короткой, всего один прямой пролет без поворотов или изгибов.

Ступени привели к цельнометаллической двери. В голубом свете заклинания Гарри дверь выглядела чёрной, значит, сам металл был либо чёрным, либо, возможно, красным.

Альбус Дамблдор взмахнул длинной палочкой перед собой и тем же странным голосом, который отдался эхом в ушах Гарри, словно впечатываясь в его память, произнёс: «Судьба феникса».

Последняя дверь открылась, и Гарри проследовал за Дамблдором внутрь.

Зал внутри выглядел сделанным из того же чёрного металла, что и ведущая в него дверь. Чёрные стены, чёрный пол. Потолок тоже был чёрным, но с него на белой цепи свисал хрустальный шар, от которого исходило серебряное сияние. Оно словно имитировало свечение Патронуса, хотя и было ясно, что это не настоящий свет Патронуса.

В зале стояли постаменты из чёрного металла. На них можно было разглядеть движущиеся фотографии, цилиндры, наполовину заполненные какой-то тускло-мерцающей серебряной жидкостью, одинокие маленькие предметы: обгоревшее серебряное ожерелье, смятая шляпа, невредимое золотое обручальное кольцо... На многих постаментах было всё сразу: фотография, серебряная жидкость, предмет. Также на многих постаментах лежали волшебные палочки - сломанные, обгоревшие. Некоторые выглядели так, словно дерево каким-то образом расплавилось. Целых палочек было мало.

Гарри не сразу понял, где он оказался, но затем его горло внезапно перехватило. Казалось, ярость внутри получила удар молотом, возможно, сильнейший удар за всю его жизнь.

— Это не все погибшие в моих войнах, — сказал Альбус Дамблдор. Он стоял спиной к Гарри, и мальчик видел только его седые волосы и отливающие жёлтым одежды. — Далеко не все. Только мои ближайшие друзья и те, кто погиб из-за худших моих решений. Тут покоится память о них. Это место тех, о ком я жалею больше всего.

Гарри попробовал посчитать постаменты и не смог. Наверное, около сотни. Зал из чёрного металла был не маленьким, и в нём явно хватало места для новых постаментов.

Альбус Дамблдор повернулся к Гарри. Глубокие голубые глаза под бровями отливали сталью, но голос его был спокоен.

— Мне кажется, ты ничего не знаешь о цене феникса, — тихо сказал он. — Мне кажется, ты не злой человек, а лишь ужасно невежественный, и твёрдый в своём невежестве, как я когда-то давно. Однако я ни разу не слышал Фоукса так ясно, как ты в тот день. Наверное я был уже слишком стар и полон горя, когда ко мне пришёл мой феникс. Если я что-то не понимаю в том, насколько я должен быть готов сражаться, поделись со мной этой мудростью.

В голосе старого волшебника не было злости. Удар, перехватывающий дыхание, как после падения с метлы, нанесли обгоревшие и разбитые палочки, тускло отсвечивающие своей смертью в серебряном свете.

— Или же развернись и покинь это место, но тогда я не желаю больше слышать об этом.

Гарри не знал, что сказать. В его жизни не случалось ничего подобного, и все слова пропали. Если бы он поискал, он бы их нашёл, но в этот миг ему не верилось, что у этих слов будет смысл. Неправильно, если человек может победить в любом споре просто потому, что люди умирали из-за его решений, но даже понимая это, Гарри не мог ничего сказать. Не было таких слов, которые Гарри имел бы право произнести.

И Гарри почти развернулся и ушёл из этого места, но вдруг осознал, что, вероятно, какая-то часть Альбуса Дамблдора всегда находится в этой комнате, всегда, не важно, где бы ни был он сам. И что, находясь в подобном месте, можно сделать что угодно, потерять что угодно, если это будет значить, что тебе не придётся сражаться вновь.

Один из постаментов привлёк внимание Гарри — фотография на нём не двигалась, не улыбалась и не махала рукой — это была магловская фотография женщины, серьёзно смотревшей в камеру. Её каштановые волосы были заплетены в косы в обычном магловском стиле, какого Гарри не видел ни у одной колдуньи. Рядом с фотографией стоял цилиндр с серебристой жидкостью, но никаких предметов — ни оплавленного кольца, ни сломанной палочки.

Гарри медленно сделал несколько шагов вперёд и остановился перед постаментом.

— Кто она? — спросил он, и собственный голос показался ему незнакомым.

— Её звали Трисия Глассвелл, — ответил Дамблдор, — мать маглорождённой дочери, которую убили Пожиратели Смерти. Она была сыщиком правительства маглов и после смерти дочери передавала информацию от властей маглов в Орден Феникса. Но её предали, и она попала в руки Волдеморта, — голос старого волшебника дрогнул. — Её смерть не была лёгкой, Гарри.

— Она спасла кому-нибудь жизнь? — спросил Гарри.

— Да, — тихо произнёс волшебник, — спасла.

Гарри поднял взор от постамента и взглянул на Дамблдора:

— Стал бы мир лучше, если бы она не сражалась?

— Нет, не стал бы, — устало и печально отозвался Альбус. Он казался ещё более согбенным, как если бы складывался сам в себя. — Вижу, ты до сих пор не понимаешь. Думаю, и не поймёшь, пока сам... Ох, Гарри. Давным давно, когда я был не сильно старше тебя нынешнего, я узнал настоящее лицо насилия и его цену. Давать волю смертельным проклятиям по любой причине — по любой причине, Гарри — дурное дело, порочное по своей природе, ужасное, как темнейший из ритуалов. Насилие, однажды начавшись, нападает на любую жизнь рядом с собой, подобно летифолду. Гарри, я бы... предпочёл, чтобы ты избежал урока, на котором это понял я.

Гарри отвёл взгляд от голубых глаз и уставился в чёрный металл пола. Директор, очевидно, пытался донести до него нечто важное. Но при этом и мысль Гарри не была глупой.

— Жил когда-то магл по имени Махатма Ганди, — начал Гарри, смотря в пол, — который считал, что правительство магловской Британии не должно править его страной. И он отказался сражаться. Он убедил всю свою страну не сражаться. Вместо этого он сказал своим людям идти к британским солдатам и дать убить себя без сопротивления, и когда Британия не смогла больше этого выносить, мы оставили его страну. Когда я читал об этом, я думал, что это прекрасно, я думал, что это превосходит все войны, которые вели с помощью орудий или мечей. Они правда добились своего, это действительно сработало.

Гарри набрал воздуха.

— Но потом я узнал, что во время Второй Мировой Ганди сказал своим людям, что в случае вторжения нацистов они должны придерживаться той же политики мирного сопротивления. Но нацисты просто застрелили бы всех попавшихся на глаза. И, возможно, Уинстон Черчилль всегда чувствовал, что должен быть путь лучше, какой-то умный путь к победе, который не требует причинения боли никому. Но он не смог найти его, и ему пришлось сражаться.

Гарри взглянул на директора, который смотрел на него:

— Уинстон Черчилль — это человек, который пытался убедить Британское правительство не отдавать Чехословакию Гитлеру в обмен на мирное соглашение, убеждал дать немедленный отпор....

— Мне знакомо это имя, Гарри, — отозвался Дамблдор. Губы старого волшебника дернулись вверх. — Хотя честность заставляет меня сказать, что старина Уинстон никогда не был склонен к моральным терзаниям, даже после дюжины рюмок огневиски.

— Смысл в том, — продолжил Гарри, когда пришёл в себя после осознания, с кем он разговаривает, и подавил внезапно вернувшееся ощущение, что он чудовищно обнаглевший невежественный ребёнок, который не имеет права находиться в этой комнате и задавать вопросы Альбусу Дамблдору, — смысл в том, что фраза «насилие — это зло» — не ответ. Она не говорит, когда сражаться, а когда — нет. Это трудный вопрос, но Ганди отказался искать на него ответ. И поэтому я стал меньше уважать его.

— А каков твой ответ, Гарри? — тихо спросил Дамблдор.

— Можно сказать, что никогда нельзя отвечать насилием на насилие, — ответил Гарри. — Что рисковать чьей-то жизнью можно лишь, чтобы спасти ещё больше жизней. Это хорошо звучит. Но проблема в том, что если полицейский видит, как грабитель лезет в чей-то дом, он обязан попытаться его остановить. Даже с учётом того, что грабитель может начать сопротивляться и кто-нибудь может пострадать или даже погибнуть. Даже с учётом того, что грабитель, возможно, пытался украсть лишь драгоценности, которые всего только вещи. Потому что, если никто не будет осложнять жизнь грабителям, то грабителей будет всё больше и больше. И даже если они будут воровать всего лишь вещи, то... основа общества... — Гарри сбился. В этой комнате его мысли оказались не столь упорядочены, как ему обычно представлялось. Ведь должно быть какое-то прекрасное логичное объяснение на языке теории игр, он должен его хотя бы увидеть... Но оно ускользало от него. Ястребы и голуби...

— Разве вы не понимаете? Если злодеи готовы прибегнуть к насилию для получения желаемого, а добрые люди всегда будут уступать, поскольку насилие слишком ужасно, чтобы его применять, то это — это не то общество, в котором стоит жить, директор! Неужели вы не осознаёте, что хулиганы делают с Хогвартсом, и более всего с факультетом Слизерина?

— Война слишком ужасна, чтобы так рисковать, — ответил старый волшебник, — и всё же она грядёт. Волдеморт возвращается. Чёрные фигуры собираются. Северус — одна из важнейших наших фигур в этой войне. Но наш злобный профессор зельеварения должен внешне, как говорится, соответствовать своей роли. Если за это можно заплатить чувствами детей, всего лишь их чувствами, Гарри, — голос старого волшебника был очень тих, — то нужно быть чудовищно невежественным в военных делах, чтобы счесть это плохой сделкой. Это не сложный выбор, Гарри. Сложный — выглядит вот так.

Волшебник никуда не показывал. Он просто стоял на месте посреди постаментов.

— Вам нельзя быть директором, — выдавил Гарри сквозь жжение в горле. — Мне очень, очень жаль, но нельзя пытаться быть школьным директором и одновременно вести войну. Хогвартс не должен быть частью всего этого.

— Дети выживут, — устало прикрыл глаза волшебник. — Они бы не пережили Волдеморта. Не интересовался ли ты, Гарри, почему дети в Хогвартсе редко говорят о своих родителях? Потому что всегда, в пределах слышимости, есть кто-нибудь, потерявший мать или отца, или обоих. Вот что оставил Волдеморт в прошлый раз. Ничто не стоит того, чтобы такая война началась снова хотя бы на день раньше чем должно или длилась на день дольше чем должно.

В этот раз старый волшебник повёл рукой, как будто указывая на все сломанные палочки:

— Мы сражались не потому, что так было правильно! Мы сражались, когда было необходимо, когда не оставалось иного выхода. Таким был наш ответ.

— Вы поэтому ждали так долго, прежде чем сразиться с Гриндевальдом? — выпалил Гарри, прежде чем успел подумать.

Время замедлилось. Голубые глаза рассматривали его.

— С кем ты разговаривал, Гарри? — спросил старый волшебник. — Нет, не отвечай. Я уже понял.

Дамблдор вздохнул:

— Многие задавали мне этот вопрос, и всегда я уводил разговор в сторону. Однако в своё время ты должен будешь узнать всю правду. Поклянёшься ли ты никогда не обсуждать это с другими, пока я не дам согласия?

Гарри хотелось бы получить разрешение рассказать Драко, но...

— Клянусь.

— Гриндевальд владел древним и ужасным устройством. И пока это устройство было у него, я не мог сломить его защиту. Я не мог победить в нашей дуэли, наш поединок длился много часов, и в итоге Гриндевальд пал от истощения сил. И я бы умер после этого, если бы не Фоукс. Но пока его союзники-маглы приносили кровавые жертвоприношения, поддерживая его силы, Гриндевальд бы не пал. Никто не должен знать о том зловещем устройстве, принадлежавшем Гриндевальду. Никто не должен подозревать о нём, не должно быть ни единого намёка, и больше я тебе сейчас ничего не скажу. Вот так, Гарри. Никакой морали, никакой мудрости. Вот, что тогда произошло.

Гарри медленно кивнул. Это не было совершенно невероятным по стандартам магии...

— А затем, — ещё тише продолжил Дамблдор, словно разговаривая с самим собой, — поскольку победил его именно я, когда я сказал, что он не должен умереть, все повиновались мне, хотя его крови требовали тысячи. И был он заключён в Нурменгарде, тюрьме, построенной им самим, и пребывает там по сей день. Я не собирался убивать Гриндевальда на той дуэли, Гарри. Понимаешь, однажды, давным-давно, я уже пробовал убить его, и это... это было... это оказалось... ошибкой, Гарри...

Старый волшебник держал перед собой свою тёмно-серую палочку и смотрел на неё так, словно это был хрустальный шар из магловской фэнтези, чаша, в которую можно заглянуть и увидеть ответы.

— И тогда я думал... Думал, что я никогда не должен убивать. А потом появился Волдеморт.

Старый волшебник вновь поднял взгляд на Гарри и хрипло продолжил:

— Он не похож на Гриндевальда, Гарри. Ничего человеческого в нём не осталось. Его ты должен уничтожить. Ты не должен колебаться, когда наступит время. К нему одному, изо всех существ в этом мире, ты не должен выказать милосердия. И когда закончишь, ты должен забыть об этом, забыть, что ты сделал, и вернуться обратно к жизни. Сохрани свою ярость для этого и только для этого.

В кабинете повисла тишина.

После множества долгих секунд она была прервана коротким вопросом:

— Есть ли дементоры в Нурменгарде?

— Что? — переспросил старый волшебник. — Нет! Даже его я бы не обрёк на такую участь...

* * *

Старый волшебник смотрел на юного мальчика, который выпрямился и изменился в лице.

— Другими словами, — мальчик словно забыл, что в комнате кроме него есть ещё кто-то, — уже известно, как удержать могущественного Тёмного волшебника в тюрьме без дементоров. И люди знают, что они это знают.

— Гарри?..

— Нет, — мальчик поднял голову, и его глаза вспыхнули зелёным огнём, — я не принимаю ваш ответ, директор. Фоукс поручил мне миссию, и теперь я знаю, почему он доверил её мне, а не вам. Вы готовы принять соотношение сил, при котором плохие парни побеждают. Я — нет.

— Это тоже не ответ, — на лице старого волшебника не отразилась его боль, он давно научился её скрывать. — Отказ что-то принять ничего не меняет. Быть может, ты просто слишком юн, чтобы понять этот вопрос, Гарри, несмотря на то, как ведёшь себя внешне. Лишь в детских мечтаниях можно выиграть все битвы и не оставить без внимания ни одно злодеяние.

— Вот почему я могу уничтожать дементоров, а вы — нет. Потому что я верю, что тьма может быть разрушена.

У старого волшебника перехватило дыхание.

— Цена феникса не неизбежна, — сказал мальчик. — Это не часть какого-то глубокого равновесия, встроенного в мироздание. Это всего лишь та часть задачи, где вы ещё не придумали способ сжульничать.

Старый волшебник открыл рот, но не произнёс ни слова.

Серебряный свет падал на разломанные палочки.

— Фоукс поручил мне миссию, — повторил мальчик, — и я не отступлю от этой миссии, даже если мне понадобится разрушить всё Министерство для её выполнения. Вот та часть ответа, которую вы упускаете. Нельзя просто остановиться и сказать: «Ну что ж, похоже, мне никак не удастся придумать способ положить конец хулиганству в Хогвартсе», — и так это и оставить. Нужно просто искать ответ, пока он не найдётся. И если он потребует разрушить всю коалицию Люциуса Малфоя, что ж — прекрасно.

— А настоящая битва, битва против Волдеморта? — дрожащим голосом спросил старый волшебник. — Что ты сделаешь, чтобы выиграть её, Гарри? Разрушишь весь мир? Даже если ты когда-нибудь заполучишь такое могущество, этого не хватит, чтобы совсем избежать потерь. Возможно, ничего для этого не хватит! Если ты уже сейчас ведёшь себя так, это не что иное, как безумие!

— Я спросил профессора Квиррелла, почему он засмеялся после того, как наградил Гермиону сотней баллов, — сказал мальчик ровным голосом. — И профессор Квиррелл ответил, это не точные его слова, но он сказал примерно следующее: его чрезвычайно позабавило, что великий и добрый Альбус Дамблдор сидел там и ничего не делал в ответ на мольбу о помощи бедной невинной девочки, а он наоборот её защитил. И ещё он сказал, что, когда добрые высокоморальные люди завязываются узлом, они обычно не делают ничего, а если всё-таки начинают действовать, то их едва ли можно отличить от тех, кого мы называем плохими. В то же время он сам может помочь невинной девочке когда захочет, потому что он не является хорошим человеком. И мне следует помнить об этом всякий раз при мысли о том, чтобы вырасти хорошим.

Старый волшебник не показал силу полученного удара. Только если бы кто-нибудь смотрел очень внимательно, он смог бы заметить немного расширившиеся глаза.

— Не волнуйтесь, директор, — сказал мальчик. — У меня ещё не перемкнуло цепи. Я знаю, что должен учиться доброте у Гермионы и Фоукса, не у профессора Квиррелла или вас. Что возвращает меня к настоящей цели моего визита. Время Гермионы слишком ценно, чтобы тратить его на отработки. Профессор Снейп отменит их, заявив, что я его шантажировал.

Поколебавшись, старый волшебник кивнул головой, серебряная борода медленно качнулась.

— Это будет не лучшим вариантом для неё, Гарри, — сказал он, — но можно устроить, что она будет отрабатывать своё наказание у профессора Биннса, и вы сможете заниматься вместе в его аудитории.

— Хорошо, — ответил мальчик. — Думаю, я обсудил с вами всё, что хотел. Можете быть уверенны, что в следующий раз, когда мне покажется, что вы действуете на стороне плохих парней или позволяете им победить, я сделаю всё, что, по моему мнению, Фоукс сказал бы мне, невзирая на то, сколько неприятностей может за этим последовать. Надеюсь, мы прояснили этот вопрос.

Мальчик замолчал, повернулся и вышел из комнаты сквозь открытую дверь из чёрного металла. Спустя секунду послышалось «Люмос!», и показался свет волшебной палочки.

Старый волшебник молча стоял в тишине среди осколков судеб, которые ему пришлось оставить позади. Дрожащая морщинистая рука потянулась к очкам-полумесяцам...

Голова мальчика вынырнула из проёма.

— Вы не включите лестницу, директор? Я бы предпочёл не повторять заново всё, что я сделал, чтобы уйти тем же путём, которым я пришёл.

— Ступай, Гарри Поттер, — ответил волшебник, — лестница примет тебя.

(Чуть позже, более ранняя версия Гарри, которая с девяти вечера невидимой ждала у горгулий, прошла за заместителем директора через открытый для неё проход, вместе с ней доехала до самого верха на вращающихся ступенях, а затем, не снимая Мантию, трижды повернула Маховик времени.)

* * *

Послесловие: Профессор Квиррелл и...

На тёмной лесной поляне, небрежно прислонившись спиной к грубой серой коре бука, ждал профессор Защиты. В эти поздние дни марта дерево ещё не успело покрыться листвой, и его ствол и крона походили на бледную руку, тянущую из земли к небу тысячу растопыренных пальцев. Несмотря на раннюю весну — лишь на немногих деревьях начали появляться почки — ветви вокруг профессора Защиты и над ним росли так густо, что с земли было почти невозможно увидеть небо. Паутина древесной сети пересекалась столь часто, что, если бы над ними и оказался летун на метле, ищущий кого-то внизу, ему было бы легче полагаться на слух, а не на зрение. Особенно с учётом того, что в запретном лесу уже практически стемнело, невидимое солнце уже почти опустилось за горизонт и лишь несколько его затухающих лучей подсвечивали верхушки самых высоких деревьев.

Послышался очень тихий звук шагов, почти неслышных даже на лесной почве. Судя по походке, человек привык двигаться незаметно. Не хрустнула ни одна веточка, не зашелестел ни один листик...

— Добрый день, — сказал профессор Квиррелл, не потрудившись даже перевести взгляд в сторону гостя. Его руки по-прежнему свисали по бокам.

На поляне из воздуха проявилась фигура, закутанная в чёрный плащ. Она посмотрела налево, затем направо. В опущенной правой руке была палочка — настолько серая, что казалась почти серебряной.

— Не понимаю, почему для встречи вы выбрали именно это место, — холодно произнёс Северус Снейп.

— О, я подумал, что вы предпочтёте сохранить этот разговор в тайне, — профессор Квиррелл ответил настолько ленивым тоном, словно этот вопрос не имел ни малейшего значения. — У стен Хогвартса есть уши, и вы ведь не хотели бы, чтобы директор узнал о вашей роли во вчерашней истории?

Казалось, мартовский холод усилился.

— Я не знаю, о чём вы говорите, — ледяным тоном заявил профессор зельеварения.

— Вы прекрасно знаете, о чём мы говорим, — весело ответил профессор Квиррелл. — В самом деле, мой дорогой профессор, не стоит лезть в дела идиотов, если вы не готовы мгновенно защитить себя от любого применения силы с их стороны. — (Руки профессора Защиты по-прежнему расслаблено висели по бокам.) — И тем не менее, кажется, ни у кого из этих идиотов не сохранилось в памяти зрелище вашего падения, и ни одна юная леди не помнит о вашем присутствии. В связи с этим встаёт крайне занимательный вопрос: зачем вы пошли на столь выдающиеся меры — осмелюсь даже сказать, отчаянные меры — как применение пятидесяти двух заклинаний забвения? — профессор Квиррелл повернул голову. — Вы испугались, что о вас подумают какие-то там ученики? Думаю, нет. Вас ужаснуло, что эта история станет известна вашему доброму другу, лорду Малфою? Но эти глупцы прямо на месте придумали вполне убедительное оправдание вашему присутствию. Нет, есть лишь один человек, чья власть над вами столь велика, и который будет очень возмущён, узнав, что вы плетёте интриги без его ведома. Ваш настоящий и тайный хозяин, Альбус Дамблдор.

— Что? — прошипел профессор зельеварения. На его лице отчётливо читалась ярость.

— Но сейчас, судя по всему, вы действуете самостоятельно. И я крайне заинтригован тем, что вы задумали и почему.

Профессор Защиты внимательно посмотрел на чёрный силуэт профессора зельеварения взглядом человека, который обнаружил чрезвычайно интересное насекомое, но и только.

— Я не слуга Дамблдора, — холодно сказал профессор Снейп.

— В самом деле? Поразительная новость, — профессор Защиты слегка улыбнулся. — Расскажите об этом поподробнее.

Последовало длительное молчание. С какого-то дерева ухнула сова. В тишине звук показался очень громким. Ни один из мужчин даже не моргнул.

— Вы же не хотите, чтобы я стал вашим врагом, Квиррелл, — очень тихо произнёс Северус Снейп.

— Правда? Откуда вы знаете?

— С другой стороны, — продолжил тем же тоном профессор зельеварения, — у моих друзей появляется много возможностей.

Человек, прислонившийся к серой коре, поднял брови:

— Например?

— Я знаю многое об этой школе. Многое, о чём вы можете даже не подозревать, — профессор Снейп выжидающе умолк.

— Чрезвычайно занимательно, — профессор Квиррелл с утомлённым видом принялся изучать ногти. — Продолжайте.

— Я знаю, вы... исследовали... коридор на третьем этаже.

— Вы ничего такого не знаете, — профессор Защиты выпрямился. — Не блефуйте, Северус Снейп, меня это раздражает, а вы не в том положении, чтобы раздражать меня. Любой знающий волшебник с первого взгляда заметит, что директор опутал коридор безумным количеством защитных чар, паутин, ловушек и ложных ловушек. Более того, там наложены чары древнейшей мощи, установлены магические устройства, про которые до меня не доходило даже слухов, использованы приёмы, которые должно быть взялись из сокровищницы знаний самого Фламеля. Даже Тому-Кто-Не-Должен-Быть-Помянут было бы сложно пройти через всё это незамеченным, — профессор Квиррелл задумчиво потёр пальцем щёку. — Но запирает всё это Коллопортус на обычной дверной ручке, наложенный настолько слабо, что он не удержал бы и мисс Грейнджер в тот день, когда она вошла в Хогвартс. Никогда в жизни я не встречал настолько очевидной ловушки, — глаза профессора Защиты сузились. — Я не знаю никого во всём мире, против кого все эти фантастические средства обнаружения имели бы хоть какой-то смысл. Если есть какой-либо волшебник, владеющий древним знанием, о котором я ничего не знаю, и против которого поставлена эта ловушка, вы можете обменять эту информацию, мой дорогой профессор, на любое молчание с моей стороны, и я вам ещё буду должен большую услугу.

Можно было поклясться, что профессор Квиррелл посмотрел на Северуса Снейпа с искренним интересом. Даже слабая тень улыбки не коснулась его губ.

Над поляной снова повисла тишина.

— Я не знаю, кого боится Дамблдор, — наконец сказал Снейп. — Но я знаю, какую он положил наживку, и кое что о том, как она на самом деле охраняется...

Голос профессора Квиррелла опять поскучнел:

— Я похитил её несколько месяцев назад и оставил на её месте фальшивку. Но большое спасибо за предложение.

— Вы лжёте, — помедлив, сказал Северус Снейп.

— Да, я лгу, — профессор Квиррелл опять прислонился к серому дереву и устремил взгляд на плотную сеть ветвей. Ночное небо едва виднелось сквозь сложные переплетения. — Я просто хотел узнать, поддержите ли вы мою ставку, раз уж вы притворяетесь, что знаете так мало.

Профессор Защиты улыбнулся сам себе.

Профессор зельеварения выглядел так, будто он сейчас подавится собственной яростью:

— Чего вы хотите?

— На самом деле ничего, — профессор Квиррелл продолжал изучать лесной свод. — Мне лишь любопытно. Думаю, мне просто стоит посмотреть, к чему приведут ваши интриги. И я ничего не скажу директору — конечно, пока вы будете готовы оказывать мне услуги время от времени, — профессор Защиты сухо улыбнулся. — Можете идти, Северус Снейп. Хотя я бы не отказался побеседовать с вами в скором времени, если вы захотите честно поведать мне, кому принадлежит ваша верность. Подчёркиваю, честно, без масок, которые вы надели сегодня. У вас может оказаться больше союзников, чем вы думаете. Подумайте об этом на досуге, друг мой.

* * *

Послесловие: Драко Малфой и...

Радужная полусфера — сплошной купол магии, сам по себе практически бесцветный и лишь отражающий расщеплённый свет — переливалась всеми цветами под сиянием великолепных люстр гостиной Слизерина.

Под куполом можно было разглядеть искажённое ужасом лицо юной ведьмы, которая никогда не сражалась с хулиганами, не входила ни в одну из армий профессора Квиррелла и на уроках Защиты получала в лучшем случае «Удовлетворительно». Сама она не создала бы Радужный барьер даже под страхом смерти.

— Ну, хватит, — произнёс Драко Малфой, изо всех сил изображая голосом скуку, хотя под мантией он весь взмок от пота. Его палочка была направлена на барьер, укрывающий Милисенту Булстроуд.

Он не мог вспомнить, как он принял это решение. Только что два старшекурсника собирались наложить проклятье на Милисенту, вся гостиная молча взирала на происходящее, и тогда рука Драко просто вытащила палочку и создала барьер, вынудив сердце колотиться от адреналина, а несчастный мозг — судорожно искать внутри себя объяснения...

Старшекурсники, ранее нависавшие над Милисентой, повернулись к Драко. На их лицах читалась смесь ярости и потрясения. Грегори и Винсент рядом с ним тоже вытащили палочки, но пока не направляли их на противника. В любом случае, даже втроём они не могли победить.

Но старшекурсники не будут кидаться в него проклятиями. Никто не может быть настолько глуп, чтобы кинуть проклятие в следующего лорда Малфоя.

Не из-за боязни летящих проклятий Драко вспотел и сейчас отчаянно надеялся, что капли пота не видны на его лбу.

Драко вспотел, потому что у него появилась болезненная уверенность, что даже если он сейчас и выкрутится, то нынешний путь приведёт его к краху, и не исключено, что он уже не будет следующим лордом Малфоем.

— Мистер Малфой, — заговорил самый старший с виду парень, — почему вы её защищаете?

— Итак, вы обнаружили главу заговора, — Драко изобразил Ухмылку номер два, — и, позволю себе сказать прямо, ею оказалась первокурсница по имени Милисента Булстроуд. Она лишь посредник, гений!

— И что? — ответил старшекурсник. — Она всё равно им помогала!

Драко убрал палочку, и Радужная сфера исчезла. Тем же скучающим голосом он спросил:

— Вы знали, что вы делаете, мисс Булстроуд?

— Н-нет, — заикаясь, ответила Милисента. Она по-прежнему сидела за столом.

— Вы знали, кому предназначены слизеринские сообщения, которые вы передавали?

— Нет! — воскликнула Милисента.

— Спасибо, — сказал Драко. — Вы все, пожалуйста, оставьте её в покое, она всего лишь пешка. Мисс Булстроуд, можете считать, что я вернул вам долг за услугу, которую вы оказали мне в феврале, — и Драко повернул голову к своей домашней работе по зельеварению, отчаянно взывая к Мерлину, чтобы Милисента не ляпнула какую-нибудь феерическую глупость вроде «Какую услугу?»

— Тогда почему, — громко спросил голос с другой стороны гостиной, — эти ведьмы пошли туда, куда им предписывала прийти записка Милисенты?

Вспотев ещё сильнее, Драко поднял голову и посмотрел на Рэндольфа Ли.

— Что именно было написано в фальшивой записке? — спросил Драко. — Там было сказано: «Приказываю вам явиться именем Тёмной Леди Булстроуд» или «Пожалуйста, ждите меня там, искренне ваша Милисента»?

Рэндольф Ли открыл рот, помедлил долю секунды...

— Я так и думал, — сказал Драко. — Это не очень хорошая проверка, мистер Ли. Возможно... — потребовалась безумно-нервная секунда, чтобы придумать, как высказать свою мысль, не используя слова Гарри вроде «ложный положительный результат». — Возможно, ведьмы пришли туда потому, что кто-то из них просто дружит с Милисентой.

И Драко опять уставился в свою работу по зельеварению, словно вопрос был полностью исчерпан. Он не обращал внимания на шепотки, поползшие по залу. Но его не отпускало ужасное болезненное предчувствие.

И лишь краем глаза Драко заметил пристальный взгляд Грегори в его сторону.

* * *

Глаза Драко скользили по домашней работе по астрономии, но он не мог себя заставить на ней сосредоточиться. Он пытался выбросить из головы то, о чём ему рассказывал Гарри Поттер. Но сейчас он смотрел на картинку с ночным небом в учебнике и понимал, что практически невозможно заставить себя думать так, будто он не знает законы движения планет. Астрономия — благородное, престижное искусство, символ учёности и знания... Но только маглы владеют тайными современными артефактами, которые позволяют заниматься ей в миллион миллиардов раз лучше. Гарри пытался объяснить, как это делается, но Драко до сих пор не мог ничего понять, кроме того, что, судя по всему, чтобы заставить предметы заниматься арифмантикой даже не нужно магии.

Драко смотрел на рисунки созвездий и размышлял, происходит ли что-то подобное на других факультетах? Угрожают ли постоянно друг другу ученики в Когтевране?

Гарри Поттер однажды рассказал ему, что на самом деле солдаты на поле боя сражаются не за свою страну. Патриотизм может привести их на поле боя, но когда они уже там, они сражаются, чтобы защитить друг друга, друзей, с которыми они служат плечом к плечу. И Гарри заметил — и Драко понял, что тот прав — нельзя использовать верность лидеру, чтобы вложить силу в заклинание Патронуса. Это не совсем та счастливая мысль, в ней нет правильного тепла. Но если думать о защите кого-то, кто рядом с тобой...

Гарри тогда задумчиво добавил, что, вероятно, именно поэтому Пожиратели Смерти разбежались сразу же, как Тёмного Лорда не стало. В их отношениях было недостаточно теплоты друг для друга.

Можно собрать группу, включающую Беллатрису Блэк и Амикуса Кэрроу вместе с лордом Малфоем и мистером МакНейром, и удерживать их в строю проклятием Круциатус. Но в то мгновение, когда хозяин Тёмной Метки исчез, армии не стало, остался кружок знакомых. Именно поэтому отец проиграл. На самом деле, это даже не была его вина. Отец вообще ничего не мог сделать, он унаследовал Пожирателей Смерти, которые не были друг для друга настоящими друзьями.

И хотя Драко должен был защитить именно факультет Слизерин — ведь именно ради спасения Слизерина они с Гарри объединились — иногда он не мог удержаться от мысли, что командовать тренировками армии менее утомительно. В армии он работал лишь с учениками трёх других факультетов. Стоит увидеть и озвучить проблему, и её уже нельзя не замечать, и она раздражает всё больше и больше с каждым днём.

— Мистер Малфой? — раздался голос Грегори Гойла. Тот лежал на полу рядом со столом Драко в его маленькой, но отдельной спальне. Грегори делал домашнее задание по трансфигурации, и в этом ему часто нужна была помощь.

Драко обрадовался поводу отвлечься от своих мыслей.

— Да?

— Вы ведь вовсе не интригуете против Грейнджер, — произнес Грегори. — Так ведь?

Судя по голосу, Грегори боялся этого вопроса ничуть не меньше, чем сам Драко.

— На самом деле вы помогали Грейнджер — в тот день, когда вы помогли ей подняться, — продолжил Грегори. — И раньше, в тот раз, когда вы удерживали её на крыше. Вы помогли грязнокровке...

— Ну да, — Драко без малейшей запинки или колебаний изобразил сарказм в голосе и снова уткнулся в свою работу по астрономии, изображая абсолютное спокойствие. Он давно опасался подобного разговора, но по крайней мере он уже не раз его мысленно репетировал и придумал, как его правильно начать. — Включи мозги, Грегори, ты же сражался с ней, ты знаешь, насколько она сильна. И что, какое-то магловское отродье может быть сильнее тебя, сильнее Теодора, сильнее любого чистокровного на нашем курсе, не считая меня? Ты что, не веришь тому, что говорит отец? Она приёмыш. Её родители погибли на войне, и кто-то отдал её паре маглов, чтобы спрятать. Генерал Грейнджер никак не может быть настоящей грязнокровкой.

Драко казалось, что в тишине комнаты можно услышать, как стучит его сердце. Он очень хотел узнать, ему было необходимо узнать, какое выражение лица сейчас у Грегори. Однако он не мог отвести взгляд от стола, только не сейчас — Грегори должен был заговорить первым.

И тут...

— Это Гарри Поттер сказал вам? — спросил Грегори.

Голос задрожал и оборвался. Драко поднял глаза от домашней работы и увидел слёзы в глазах Грегори.

Очевидно, уловка не сработала.

— Я не знаю, что делать, — прошептал Грегори. — Я не знаю, что теперь делать, мистер Малфой. Вашему отцу... когда он об этом узнает... ему это не понравится, мистер Малфой!

Это не твоё дело — решать, что понравится отцу, Гойл...

Драко слышал, как в его голове отцовский голос сурово произносит эти слова. Именно так отец сказал ему отвечать, если Винсент или Грегори осмелятся сомневаться в его действиях, а если это не сработает, то Драко должен был ударить их проклятьем. Они не ровня ему, говорил отец, и Драко никогда не должен забывать об этом. Драко командует, они подчиняются. А если Драко не в состоянии удерживать такое положение вещей, то он не достоин унаследовать Дом Малфоев...

— Всё в порядке, Грегори, — сказал Драко со всей возможной мягкостью. — Всё, что от тебя требуется — обеспечивать мою безопасность. Никто не обвинит тебя в том, что ты следовал моим приказам, ни мой отец, ни твой, - Драко говорил, вкладывая всю теплоту в голос, словно призывая Патронуса. — И в любом случае, следующая война не будет похожа не предыдущую. Дом Малфоев существовал задолго до Тёмного Лорда, и иногда лорд Малфой должен вести себя не так, как его предшественник. Отец об этом знает.

— Он знает? — произнёс Грегори дрожащим голосом. — Правда?

Драко кивнул.

— Профессор Квиррелл тоже знает, — сказал он. — Именно для этого и нужны армии. Профессор Защиты прав, когда наступит следующая война, отец не сможет объединить всю страну, люди ещё будут помнить о предыдущей войне. Но все, кто сражался в армиях профессора Квиррелла, вспомнят, кто были сильнейшие генералы, и будут знать, кто достоин вести их. Они провозгласят своим лордом Гарри Поттера, а я стану его правой рукой, и дом Малфоев окажется на вершине, как и всегда. А если Поттера не окажется рядом, люди даже могут прийти ко мне, поскольку будут мне доверять. Именно над этим я сейчас и работаю. Отец поймёт.

Грегори вытер слёзы и опустил взгляд на свою домашнюю работу по трансфигурации.

— Хорошо, — сказал он неуверенно. — Если вы так говорите, мистер Малфой.

Из-за лжи, которую он только что сказал своему другу, в душе чувствовалась пустота. Но Драко лишь снова кивнул и вернулся к звёздам.

* * *

Послесловие: Гермиона Грейнджер и...

Невидимость должна выглядеть как-то поинтереснее. Например, коридоры Хогвартса должны приобретать контуры странных цветов или что-то вроде того. Но на самом деле, по мнению Гермионы, ощущения под Мантией невидимости ничем не отличались от ощущений без Мантии невидимости. Когда сдёргиваешь завесу мягкой чёрной ткани капюшона со своего лица, даже не замечаешь, как она струится перед тобой, и, похоже, Мантия совсем не затрудняла дыхание. Да и мир вокруг выглядел точно так же, разве что, когда ты проходил мимо металлических предметов, в них не было и намёка на твоё отражение. Портреты не обращали на тебя внимание — они продолжали заниматься всеми теми странными делами, которыми бы занимались будучи в одиночестве. Гермиона ещё не пыталась пройти мимо зеркала, она не была уверена, что хотела бы этого. Ты идёшь, и тебя как будто и нет вовсе — ни рук, ни ног, только перемещение точки обзора. Нервирующее ощущение, будто ты не просто невидимая — ты не существуешь.

Гарри не задал ни одного вопроса: едва она произнесла слово «невидимость», как он принялся вытаскивать мантию-невидимку из кошеля. У неё даже не было возможности рассказать о чрезвычайно секретной встрече с Дафной и Милисентой Булстроуд или о том, что мантия поможет ей защитить других девочек — Гарри просто вручил ей предмет, который скорее всего был Даром Смерти. Если говорить по справедливости, а она старалась быть справедливой, то нужно было признать, что Гарри иногда мог быть самым настоящим другом.

Само секретное совещание оказалось огромной неудачей.

Милисента заявила, что она провидец.

Гермиона тщательно — и довольно подробно — объяснила Милисенте и Дафне, что это в принципе невозможно.

На ранней стадии их с Гарри исследований они ознакомились с прорицаниями — Гарри настоял, чтобы они прочли всё, что можно было найти на тему пророчеств не в Запретной секции. Как заметил тогда Гарри, они сберегут множество усилий, если просто найдут провидца, который напророчествует им всё, что они откроют в ближайшие тридцать пять лет. (Или, говоря на языке Гарри, любые способы получить информацию из далёкого будущего могут привести к мгновенной глобальной победе).

Но, как Гермиона и объяснила Милисенте, предсказания нельзя было контролировать — невозможно было заказать пророчество о чём-нибудь конкретном. На самом деле (так говорилось в книгах) существовало своеобразное накапливающееся давление на Время, когда какое-либо значимое событие старалось произойти, или же старалось не произойти. И прорицатели были похожи на слабые места, через которые выпускалось это давление, если поблизости оказывался правильный слушатель. Поэтому пророчества говорили лишь о важных, значительных событиях, ибо только они создавали необходимое давление. И практически всегда о событии говорил только один предсказатель, так как после произнесения пророчества давление исчезало. Кроме того, как Гермиона далее объяснила Милисенте, провидцы никогда не помнили своих пророчеств — ведь сообщение предназначалось не им. И сообщения получались загадками, и только тот, кто присутствовал при первом произнесении пророчества, мог расслышать все смыслы, заложенные в загадку. Милисента совершенно никак не могла пророчествовать в любое удобное для неё время о школьных хулиганах, и при этом запоминать пророчества, а если бы всё таки могла, у неё бы получалось что-то вроде «скелет — это ключ», а не «Сьюзен Боунс должна быть там». [Непереводимая игра слов. Фамилия «Боунс» буквально переводится как «кости». — Прим. перев.]

К этому времени Милисента выглядела уже довольно напуганной, и Гермиона, которая стояла, уперев руки в бока, немного расслабилась, успокоилась и осторожно заметила, что она рада, что Милисента им помогала, но следуя советам Милисенты они несколько раз попадали в ловушки, и поэтому Гермиона правда хотела бы знать, откуда эти сообщения приходили на самом деле.

На что Милисента очень тихо сказала:

«Но... но она говорила мне, что она прорицательница...»

Когда Милисента отказалась выдать свой источник информации, Гермиона сказала Дафне не давить на неё. Дело было не только в том, что Гермиона чувствовала себя ужасно при виде испуганной Милисенты. Просто у Гермионы было сильное предчувствие, что, даже если они найдут того, кто передавал сообщения Милисенте, выяснится, что он утром просто находил конверты под подушкой.

На неё накатило такое же отчаяние, какое она испытывала перед битвой на Рождество при виде схемы Забини с огромным количеством цветных линий и прямоугольников и... и только сейчас она осознала, почему именно Забини показал ей эту схему.

Она почувствовала, что даже для когтевранки жизнь может оказаться слишком переусложнённой.

Гермиона начала подъём по короткой спирали жёлтых мраморных ступеней, выступающих из центральной оси. Это был общеизвестный «тайный» проход — один из самых быстрых путей из подземелий Слизерина в башню Когтеврана. Но им могли пользоваться только ведьмы. (Гермиона немного недоумевала, почему именно девочкам нужен быстрый способ попадать из Когтеврана в Слизерин и обратно). Поднявшись по лестнице до самого верха и оказавшись в основной части Хогвартса — уже далеко от подземелий Слизерина, — Гермиона остановилась и сняла мантию-невидимку.

Когда кошель проглотил мантию, Гермиона повернула направо, в короткий коридор. Теперь она машинально осматривалась во всех направлениях, её блуждающий взгляд упал на затенённый альков...

(чувство дезориентации)

…и тут, внезапно, словно удар сногсшибателя, на неё нахлынули потрясение и страх. Гермиона даже не успела задуматься о том, что она делает, как палочка сама оказалась у неё в руке и нацелилась на...

...кого-то в чёрном плаще — настолько широком и бесформенном, что было совершенно непонятно: скрывается под ним мужская фигура или женская. Венчала фигуру чёрная широкополая шляпа, под которой клубилось что-то, похожее на чёрную дымку, мешающий разглядеть лицо.

— И снова здравствуй, Гермиона, — прошептал свистящий голос из-под чёрной шляпы, из-за чёрной дымки.

У Гермионы уже неистово колотилось сердце, она чувствовала, что её мантия уже промокла от пота, во рту уже ощущался привкус страха. Девочка не знала, почему её так внезапно захлестнул поток андреналина, но рука сжала палочку ещё сильнее.

— Кто вы? — требовательно спросила Гермиона.

Шляпа слегка наклонилась, в пришедшем из чёрной дымки, сухом, как пыль, голосе не было ни тени эмоций:

— Последний союзник, — проговорил свистящий шёпот. — Тот, кто отвечает, когда все остальные молчат. Возможно, я — твой единственный настоящий друг во всём Хогвартсе, Гермиона. Ибо ты недавно была свидетельницей, как другие предпочли промолчать, когда ты так нуждалась...

— Ваше имя?

Чёрный плащ слегка повернулся — туда, сюда, это не выглядело, как пожимание плечами, но смысл был тот же.

— Это загадка, юная когтевранка. Пока ты её не разгадаешь, можешь называть меня, как тебе вздумается.

Её ладонь уже вспотела, но палочка крепко сидела в руке благодаря спиральным насечкам на дереве.

— Ну, мистер Невероятно Подозрительная Персона, — ответила Гермиона, — что вы хотите от меня?

— Неправильный вопрос, — раздался шёпот из чёрной дымки. — Тебе следует спросить, что я могу предложить тебе.

— Нет, — твёрдо произнесла девочка, — не думаю, что мне следует задавать такой вопрос.

Из-за чёрного тумана послышался смешок.

— Не власть, — прошептал голос, — не богатство. Тебя мало заботят подобные материи, не так ли, юная когтевранка? Знание. Вот что у меня есть. Я знаю, что разворачивается в школе, все скрытые планы, всех игроков, все ответы этой загадки. Мне известна истинная причина того холода, что ты замечаешь в глазах Гарри Поттера. Я знаю истинную причину загадочной болезни профессора Квиррелла. Я знаю, кого на самом деле боится Дамблдор.

— Замечательно, — сказала Гермиона Грейнджер. — А вы знаете, сколько раз надо лизнуть конфету на палочке, чтобы добраться до начинки?

Чёрная дымка, казалось, слегка потемнела, а в зазвучавшем голосе послышались нотки разочарования.

— Значит тебе совсем не любопытно узнать правду, скрытую завесой лжи, юная когтевранка?

— Сто восемдесят семь, — сказала она. — Я однажды попробовала, и получилось именно столько.

Палочка едва не выскальзывала из пальцев: в них ощущалась такая усталость, будто она держала палочку не считанные минуты, а уже несколько часов...

Голос прошипел:

— Профессор Снейп — тайный Пожиратель Смерти.

Гермиона чуть не выронила палочку.

— Ага, — удовлетворённо прошептал голос. — Я подумал, что это может заинтересовать тебя. Итак, Гермиона, хочешь ли ты узнать ещё что-нибудь о своих врагах или о тех, кого ты зовёшь друзьями?

Она не отрывала глаз от чёрной дымки под широкой шляпой, лихорадочно пытаясь собраться с мыслями. Профессор Снейп — Пожиратель Смерти? Кто бы мог захотеть рассказать что-то подобное ей?Зачем?Что происходит?

— Это... — произнесла дрожащим голосом Гермиона, — это чрезвычайно серьёзное дело, если это действительно правда. Почему вы говорите это мне, а не директору Дамблдору?

— Дамблдор не сделал ничего, чтобы остановить Снейпа, — прошептал чёрный туман. — Ты сама видела это, Гермиона. Хогвартс гниёт с головы. Все беды этой школы — абсолютно все — начались с безумного директора. Ты одна осмелилась бросить ему вызов... и поэтому я разговариваю с тобой.

— А с Гарри Поттером вы разговаривали? — спросила Гермиона, стараясь говорить как можно спокойнее. Если это и есть помогающий ему призрак...

Чёрный туман стал темнее, а потом посветлел, как будто изображая отрицание.

— Меня пугает Гарри Поттер, — послышался шёпот. — В его глазах холод, за его спиной поднимается тьма. Гарри Поттер — убийца, и все, кто встанут на его пути — умрут. Даже ты, Гермиона Грейнджер, если посмеешь по-настоящему противостоять ему. Тьма, прячущаяся в его глазах, дотянется до тебя и уничтожит. Это я знаю точно.

— Значит, вы не знаете и половины того, что вы якобы знаете, — голос Гермионы стал твёрже. — Гарри действительно меня пугает. Но не из-за того, что он может когда-либо сделать мне. Меня пугает, что он может сделать, чтобы защитить меня...

— Ты ошибаешься, — шёпот не допускал даже возможности для возражений. — Когда-нибудь Гарри Поттером полностью овладеет тьма, Гермиона, и он обратится против тебя. Однажды он растопчет тебя, не пролив ни слезинки, он даже не заметит этого.

— Это вы ошибаетесь! — воскликнула Гермиона, хотя по её спине побежали мурашки. Она вспомнила одну из фраз Гарри. — Что вы знаете и почему вы думаете, что вы это знаете, кстати?

— Время... — казалось, голос оборвал сам себя, — для этого ещё будет время. Ибо сейчас, ибо сегодня Гарри Поттер тебе не враг. И тем не менее, ты находишься в величайшей опасности.

— В это я могу поверить, — сказала Гермиона Грейнджер. Ей отчаянно хотелось взять палочку в другую руку: казалось, что правая рука сейчас просто упадёт без поддержки, голова раскалывалась от боли, как будто она смотрела в эту чёрную дымку уже дни напролёт. Гермиона никак не могла понять, почему она устала так быстро.

— Люциус Малфой обратил на тебя внимание, Гермиона. — шёпот поднялся, оставив былую бесстрастность и приобретя различимую нотку озабоченности. — Ты унизила Слизерин, ты победила его сына в битве. Ты и раньше смущала всех сторонников Пожирателей Смерти, ибо ты — маглорождённая, которая обладает большей волшебной силой, чем какой-либо чистокровный. А теперь ты становишься известной, весь мир следит за тобой. Люциус Малфой ищет способ раздавить тебя, Гермиона, причинить тебе боль, а возможно, даже убить, и у него есть свои средства, чтобы этого добиться! — шёпот стал настойчивым.

— Это всё? — не услышав продолжения, спросила Гермиона. Если бы на её месте оказались бывший полковник Забини или Гарри Поттер, они бы наверняка начали задавать хитрые вопросы, чтобы собрать побольше информации. Но Гермиона чувствовала, что её мысли текут медленно и устало. Больше всего ей было нужно выбраться отсюда и на какое-то время лечь и отдохнуть.

— Ты мне не веришь, — послышался шёпот, теперь более тихий и печальный. — Почему, Гермиона? Я пытаюсь помочь тебе.

Гермиона отступила на шаг от тёмного алькова.

— Почему, Гермиона? — потребовал голос, перейдя в шипение. — Хотя бы такую малость ты можешь мне сказать? Ответь мне, а потом... — голос прервался, и продолжил уже спокойнее. — А потом, полагаю, ты можешь идти. Только скажи мне... почему...

Возможно, ей не следовало отвечать, возможно, ей стоило просто повернуться и сбежать, или ещё лучше сначала вызвать Радужную Стену, а потом сбежать, крича, что есть сил. Но неподдельная боль, звучащая в этом голосе, остановила её и заставила ответить.

— Потому что вы выглядите чрезвычайно тёмной, жуткой и подозрительной личностью,— сказала Гермиона, стараясь говорить вежливо, несмотря на то, что её палочка по-прежнему целилась в фигуру в чёрном плаще, в безликую чёрную дымку.

— И это всё? — недоверчиво прошелестел голос, казалось, его переполняет печаль. — Я думал о тебе лучше, Гермиона. Уверен, такая когтевранка как ты, самая умная когтевранка своего поколения, которой Хогвартс может гордиться, знает, что внешность бывает обманчива.

— Да, я знаю, — ответила Гермиона. Она сделала ещё один шаг назад, усталые пальцы стиснули палочку. — Но люди иногда забывают, что, хотя внешность и может быть обманчива, обычно это не так.

Голос помолчал.

— Ты умна, — сказал он наконец. Чёрный туман рассеялся. Гермиона увидела лицо, которое он скрывал, узнавание панически впрыснуло в кровь ударную дозу адреналина...

(чувство дезориентации)

… и тут, внезапно, словно удар сногсшибателя, на неё нахлынули потрясение и страх. Гермиона даже не успела задуматься, о том, что она делает, как палочка сама оказалась у неё в руке и нацелилась на...

… сияющую даму, в длинном белом платье, которое колыхалось словно от невидимого ветра. Ни руки ни ноги дамы не были видны, лицо скрывала белая вуаль, и вся она светилась. Не как призраки, не как прозрачные существа, а лишь будто её окружал мягкий белый свет.

Гермиона с открытым ртом уставилась на это прекрасное видение, не понимая, почему её сердце так колотится и почему она так напугана.

— И снова здравствуй, Гермиона, — из белого сияния под вуалью донёсся дружелюбный шёпот. — Меня послали помочь тебе, поэтому, прошу тебя, не бойся. Я буду во всём твоей верной слугой. Ибо тебе, моя леди, предначертана удивительнейшая судьба...

…

…

…

Date: 2015-09-05; view: 272; Нарушение авторских прав