Апрель – июнь 1483 года; замок Миддлхем, Йоркшир; лондонский Сити, Кросби‑Холл, Лондон

Катерина Плантагенет, известная всем как Кейт, удивленно посмотрела на забрызганного грязью курьера, от которого сильно пахло лошадиным потом. Курьер вбежал в большой зал замка Миддлхем, упал на колени и протянул письмо ее отцу, герцогу Глостеру. Кейт увидела на письме печать лорда Гастингса, бывшего, насколько она знала, близким другом и доверенным лицом ее дядюшки, короля Эдуарда. Кейт с отцом сражались за столом в шахматы. Ее единокровный брат Эдуард Миддлхемский, стоя на коленях у камина, играл в солдатиков. За ним наблюдала его мать герцогиня Глостер, урожденная леди Анна Невилл, дочь графа Уорика, знаменитого Делателя королей, который вероломно предал короля Эдуарда и погиб в битве при Барнете. Герцогиня приходилась мачехой Кейт и ее среднему брату, Джону, который сейчас под руководством одного из воинов учился во дворе замка драться на мечах. В тот день было воскресенье: герцогу Глостеру редко выпадала возможность оставить государственные дела и спокойно провести время в кругу семьи.

Кейт внимательно смотрела на отца – тот взял письмо и сломал печать. Девочка увидела, как по мере чтения меняется выражение его лица, потом он положил бумагу и страдальчески закрыл глаза, словно испытывая невыносимую боль.

– Что случилось, милорд? – Герцогиня приподнялась, голос ее зазвенел.

Ричард Глостер повернулся к жене, лицо у него было донельзя мрачное и огорченное.

– Мой брат король Эдуард умер, – хриплым голосом, выдававшим крайнее смятение чувств, проговорил он.

– Умер? Святая Мария! Нет, быть того не может! Ему всего сорок один год, и он пребывал в добром здравии. – Это известие потрясло Анну до глубины души.

У Кейт тоже слезы навернулись на глаза. Правда, она видела дядюшку всего два раза, потому что он правил Англией из Вестминстера или Виндзора, но на нее этот крупный, добродушный мужчина, большой любитель удовольствий, произвел впечатление. Девочка помнила, как король при встрече горячо расцеловал ее и вручил племяннице заранее приготовленные подарки – деревянную куклу, облаченную в золоченое платье, рубиновую подвеску и хорошенького щеночка. Беседуя с ее отцом о важных государственных делах, он все‑таки выкроил время, чтобы поговорить и пошутить с Кейт, а за обедом даже собственноручно перекладывал ей на тарелку лучшие сласти со своих блюд. Помнится, дядюшка рассказал ей тогда, что и у него тоже есть маленькие дочери, целых пять: Елизавета, Сесилия, Анна, Екатерина и Бригита – все они чудесные девочки, а Елизавета, старшая и самая красивая, в один прекрасный день должна была стать королевой Франции, они уже договорились об этом с отцом принца. Еще король говорил о том, как он гордится сыновьями, их у него двое. Старший, Эдуард, принц Уэльский и наследник престола, находился тогда в замке Ладлоу на границе своих владений, где обучался искусству управлять королевством. А младший, Ричард, герцог Йорк, был весельчак и редкий озорник – весь в отца, как заметил тогда сам Эдуард. Кейт быстро прониклась к дядюшке самыми теплыми чувствами и потом жалела, что так редко видит его. А теперь получается, что она вообще не увидит его больше никогда – этого невероятно жизнерадостного и остроумного человека с чувственными губами и лукавыми искорками в глазах. Она не могла сдержать слез.

– Король заболел, отправившись на рыбалку в сырую, холодную погоду, – сказал Ричард. – Его уже похоронили. – В голосе герцога слышалась горечь, смешанная с гневом. – Неужели не могли подождать! Эдуард был моим братом, и я любил его. Я должен был присутствовать на похоронах!

Анна сочувственно посмотрела на мужа, понимая, как сильно он уязвлен.

– Это все, разумеется, происки королевы и ее родни – Вудвилей! – ядовито сказала она.

Кейт сквозь слезы видела, как хмурится отец.

– Эти люди ненавидят меня, – пробормотал он. – Но в то же время и боятся – и клянусь, у них скоро будут для этого основания! Но что гораздо хуже – они не дали мне времени предаться скорби. Лорд Гастингс пишет, что я должен действовать немедленно, иначе Вудвили захватят власть. Теперь ты понимаешь, почему меня не известили о смерти Эдуарда. Они хотели выиграть время, черт побери! Сын моего брата еще ребенок, и они собираются править от его имени. Но в этом письме говорится, что Эдуард на смертном ложе назначил меня регентом Англии. Меня, а не королеву или кого‑нибудь из ее многочисленной родни!

Герцогиня побледнела и начала машинально перебирать тонкими белыми руками жесткую ткань юбок. Анна Глостер была стройной красивой женщиной двадцати семи лет: голубые глаза, правильные черты лица, светлые волосы сильно стянуты назад и убраны под расшитый чепец. Она была хрупкой, как и ее сын, а сочные синие и алые тона ее великолепного платья с высокой талией только оттеняли бледность аристократического лица.

– И что ты собираешься делать?

Герцог принялся возбужденно вышагивать по залу.

– Последняя воля моего брата должна быть исполнена. Гастингс советует собрать сильное войско и поспешить в Лондон, чтобы отомстить за нанесенные мне врагами оскорбления. Он утверждает, что я легко смогу это сделать, если по пути в Лондон возьму под свою руку и защиту юного короля.

– Но он же в Ладлоу.

– Теперь уже нет. Его дядя лорд Риверс и единоутробный брат сэр Ричард Грей – они оба Вудвили – с небольшим сопровождением везут мальчика в Лондон! Милорд пишет, будто королева хотела отправить армию, но он предупредил, что это может привести к кровопролитию, и пригрозил, что перестанет поддерживать ее, если она будет упорствовать. Королева уступила, но я не думаю, что это сильно улучшило отношения между ними. В конечном счете он и мой брат делили… да что там говорить, мы все знаем о госпоже Шор[12]и других.

Герцог и герцогиня переглянулись. Кейт привыкла к тому, что отец избегает обсуждать некоторые стороны жизни короля в присутствии детей. Но, невзирая на все эти меры предосторожности, даже она знала, что госпожа Шор – фаворитка ее дядюшки. Завязать рты слугам было невозможно.

– Я не буду плохо говорить о мертвых, – продолжил Ричард, – равно как и об этом добром лорде, который заблаговременно предупредил меня о происках Вудвилей. Потому что, как пишет сам Гастингс, отправляя это письмо, он подвергает себя опасности. Гастингс утверждает, что стоило ему только продемонстрировать дружеское расположение ко мне, как ненависть его прежних врагов еще больше усилилась.

Анна поднялась, подошла к мужу и заключила его в объятия.

– Мой бедный Дикон, – пробормотала она, – как мне больно!

Их взгляды встретились.

– Ну посуди сама, могу ли я должным образом оплакать Эдуарда? – с горечью в голосе обратился герцог к супруге. – Моей жизни угрожает опасность. Только вспомни моего брата Кларенса – он погиб, стал жертвой заговора Вудвилей! Одним словом, миледи, я должен подготовиться. – Он разомкнул ее объятия, наклонился, чтобы поцеловать в голову сына, и наскоро обнял Кейт. – Да поможет нам Бог, – сказал Ричард Глостер и направился к двери, ведущей на лестницу.

Но у двери он остановился. И некоторое время так и стоял, обернувшись к ним своей чуть склоненной спиной: герцог, хотя и обладал недюжинной силой и умел ловко обращаться с мечом, был низкорослым и горбатым. Правда, горб был совсем небольшим, так что лишь немногие знали о его уродстве. Прошло несколько мгновений, прежде чем домочадцы поняли, что Ричард Глостер плачет: неудержимые, бурные рыдания сотрясали его тело.

– О господи, – всхлипывал он. – Я так любил брата. Боже мой, как же я его любил!

– Я должна пойти к нему, – сказала герцогиня и поднялась. Она не сразу успокоилась после ухода супруга.

В это мгновение в зал вбежал Джон.

– Что происходит? – поинтересовался он, видя удрученные лица сестры и мачехи.

– Ты ему расскажешь? – попросила Анна падчерицу.

– Конечно, миледи, – ответила Кейт. – Идите к отцу.

Анна обняла ее и вышла. Она очень хорошо относилась к незаконнорожденным детям мужа. Кейт родилась еще до ее брака с Ричардом Глостером, а Джон – уже потом. Но герцогиня одинаково любила их обоих, эта добросердечная женщина понимала: ребятишки не виноваты в том, что появились на свет.

Джон Глостер, единокровный брат Кейт, был рослым девятилетним мальчиком с темными непослушными волосами и благородными чертами лица. Он обещал вырасти высоким и широкоплечим, а что касается характера, то уже сейчас было ясно: Джон унаследовал от отца упрямство, решительность и сильную волю, не говоря уж о честолюбии.

Кейт, которой уже исполнилось тринадцать, была очень хороша собой: милое округлое личико с большими, широко поставленными голубыми глазами обрамлял водопад густых волос, ниспадающих на плечи, словно накидка. Стройная и миниатюрная, Кейт отличалась остроумием и пылким характером. Все вокруг, а в особенности отец, находили ее очаровательной. Герцог поклялся, что у его дочери будет все только самое лучшее. И ничего, что Кейт незаконнорожденная, со временем он изыщет способ сделать так, чтобы это досадное обстоятельство обернулось выгодой для них обоих, и найдет своей девочке подходящую пару.

Никто не мог сравниться с ее отцом. Для Кейт он был настоящим героем, никого она не любила так сильно, как его.

Кейт видела, что герцог, облаченный в черные траурные одеяния, отбыл на юг в сопровождении трех сотен джентльменов с севера. От страха ее пробрал холодный пот. Отец ехал навстречу опасности, направлялся в самую пасть врагов, и она могла только неистово молиться, чтобы все беды миновали его и он живым и здоровым вернулся к ним, восстановив свои законные права.

Впереди Кейт ждала долгая череда тревожных дней: не было никакой надежды получить в ближайшее время хоть какие‑то новости. Даже курьер‑скороход добирался из Лондона до Миддлхема за четыре дня, так что наверняка о развитии событий они узнают лишь через неделю, не раньше. И пока им остается только волноваться, представляя себе, что могут натворить королева и ее родичи, прежде чем герцог доберется до столицы. Кроме того, Глостер собирался по пути встретиться со своим другом герцогом Бекингемом (который тоже не питал особой любви к Вудвилям), и это могло вызвать еще некоторую задержку.

Однако, вопреки ожиданиям, жена и дети получили известие от Ричарда уже через два дня. Он не забыл о своем долге перед братом: прежде всего отправился в Йорк, где собрал всю местную знать на заупокойную мессу в минстере[13]. Герцог признавался в письме, что на протяжении всей службы горько рыдал, но потом взял себя в руки и сумел привести местных лордов к присяге на верность его племяннику, новому королю Эдуарду V.

Кейт никогда не видела младшего Эдуарда, потому что бóльшую часть своей жизни тот провел при дворе в Ладлоу. Но она сочувствовала кузену, так рано потерявшему отца, и искренне молилась за него. Быть королем – тяжелое бремя, даже если ты уже взрослый.

– Еще один несовершеннолетний король, – сказала герцогиня, когда они сели обедать в зале. – Будущее страшит меня.

– Но там мой отец – он будет наставлять короля, и ничего плохого не случится, – возразила Кейт, кладя нож и вытирая пальцы о салфетку. – Разве не так?

Деливший с ними трапезу капеллан замка чуть подался к ней:

– Есть старое пророчество, госпожа Катерина: «Горе тебе, о страна, коли король – дитя». Нашему королевству «везет» на несовершеннолетних королей – это всегда приносило несчастье, ибо порождало разброд и соперничество среди высшей знати. Покойный Генрих Шестой унаследовал корону, будучи младенцем, и вместо него страной правили многочисленные группировки. В отсутствие твердой королевской руки были подорваны закон и порядок. Теперь же угроза исходит от вдовствующей королевы и ее родни.

– Мой отец положит этому конец! – не сдавалась Кейт. – Он в своем праве.

– Увы, дитя мое, в последнее время мы видели в этой несчастной стране немало примеров тому, как сила брала верх над правом. Но мы должны верить: за вашим отцом стоит немалая сила и герцог пользуется уважением. Он принадлежит к королевскому роду, а эти Вудвили – они просто выскочки.

– Да, но король сейчас в их руках, и вы можете не сомневаться: они уже отравили его юную душу ненавистью к милорду Глостеру, – возразила герцогиня. Она почти ничего не ела.

– На стороне моего отца лорд Гастингс и лорд Бекингем – вместе с ними он победит! – не отступала Кейт. Она не желала – не могла – верить, что возможен какой‑либо иной исход. По ее разумению, герцог был неуязвим. Разве не он захватил Берик‑на‑Твиде во время войны с шотландцами?

– Ваше почитание и любовь к отцу весьма трогательны, – улыбнулся капеллан. – Мы должны молиться в ожидании хороших новостей.

И Кейт молилась. Много часов проводила она в церкви, стоя на коленях рядом с герцогиней и прося Господа сохранить и поддержать отца. Его присутствие всегда придавало ей уверенности, а теперь она словно лишилась опоры; герцогиня Анна явно чувствовала то же самое. Обе они искренне любили его. Кейт – невинной дочерней любовью, Ричард был очень заботливым отцом. Анна же испытывала благодарную страсть к спасшему ее рыцарю. Она любила рассказывать детям эту историю, и на третий вечер после отъезда Ричарда, когда юный Эдуард Миддлхемский попросил, чтобы мать поведала им о тех событиях еще раз, она нежно улыбнулась своему красивому, но такому хрупкому сыну, ощутив привычный страх за его здоровье, и согласилась. Она ни в чем не могла отказать ему.

– Ричард хотел жениться на мне, – начала Анна, когда вся семья собралась вокруг нее у огня. – Мы знали друг друга с детства, потому что милорд вырос в доме моего отца. Мы играли вместе, и я называла его Дикон. А потом пришло время, и он от всего сердца стал звать меня душенькой. Ваш отец был младшим в большой семье, не очень крупным и сильным, но он трудился без устали, чтобы овладеть военным искусством. Я восхищалась этой его целеустремленностью. Потом он уехал ко двору короля, и мы некоторое время не виделись.

– Расскажите нам о спасении! – тоненьким голоском проговорил Эдуард.

Кейт улыбнулась и взъерошила и без того растрепанные волосы младшего братишки, а его мать продолжила рассказ:

– Мой отец, убитый в сражении при Барнете, оставил мне и моей сестре Изабелле богатое наследство, которое мы должны были разделить. Изабелла, дети, вышла за герцога Кларенса, старшего брата вашего отца. Он оказался нехорошим человеком – его честолюбие и алчность были непомерными. Наследство, доставшееся Изабелле, перешло к нему, потому что она стала его женой, но Кларенсу этого показалось мало. Этот злодей вознамерился завладеть и моею долей. Я тогда жила в его доме и под его опекой, но, узнав, что Дикон хочет жениться на мне, Кларенс увез меня и спрятал в своем большом доме в Лондоне, заставив работать судомойкой. Милорд Кларенс предупредил, что, если я стану жаловаться или раскрою, кто я такая, для меня все может кончиться очень плохо. А поскольку он один раз уже грозился навеки упрятать меня в монастырь, то я крепилась и держала рот на замке.

– Представляю, как тяжело вам пришлось, – заметила Кейт.

– Да уж. Я ведь и понятия не имела, как скрести кастрюли или нарезать овощи. Я росла в замке и получила благородное воспитание. Повариха постоянно бранила меня. Она, конечно же, не подозревала, кто я такая. Но потом, – и тут на бледных щеках Анны появился румянец, – Дикон меня нашел. Кто‑то из людей Кларенса рассказал ему обо мне – я думаю, Дикон дал ему денег. Он ворвался в лондонский дом Кларенса, охваченный жаждой мести, и потребовал, чтобы меня немедленно отдали ему. Что ж, милорд ведь приходился братом королю, и гнев его был страшен – никто не осмелился ему возражать. Не могу передать, какое облегчение я испытала, увидев Ричарда.

– Он вас увез и женился?

– Не сразу. Ему сначала нужно было получить разрешение короля на брак. И потому он, как идеальный куртуазный рыцарь, отвез меня в церковь Святого Мартина и оставил там на попечении архиепископа Йоркского, пока не уладил все дела. А потом мы и в самом деле поженились. Церемонию провели без лишнего шума в Вестминстере. – На лице Анны появилось задумчивое выражение.

– И за это король отрубил Кларенсу голову? – спросил Эдуард. В семь лет он любил смаковать всякие ужасы.

– Нет, сынок, это случилось позднее, когда обнаружилось, что Кларенс участвовал в заговоре против короля Эдуарда.

– А правда, что его не казнили, а утопили в бочке с мальвазией?[14]

По тому, как побледнела мачеха, Кейт догадалась, что так оно и было на самом деле.

– Где, интересно, ты такое слышал? – резко спросила герцогиня.

Эдуард удивленно посмотрел на нее:

– Мне Джон сказал.

Джон моментально сделал вид, что ему очень стыдно. Анна нахмурилась, глядя на пасынка, и укоризненно заметила:

– Ты не должен рассказывать ему о таких вещах.

– Но ведь это правда? – спросил Джон, не сводя с нее глаз.

– Правда или нет, твой брат еще слишком мал, чтобы выслушивать подобного рода истории.

– Я уже большой, – возразил Эдуард, но мать подняла руку, пресекая всякие возражения, и немедленно отправила обоих в постель.

– Вот скверные мальчишки, – пробормотала Кейт.

– Да уж, просто никакого сладу с ними нет, – вздохнула герцогиня, нежно глядя на темноволосую красавицу‑падчерицу: между ними всегда существовала обоюдная симпатия. – Но ты хорошая девочка. Я благодарна Богу за то, что ты у нас есть. Я бы хотела, чтобы ты была моей родной дочерью.

– Вы очень добры ко мне, миледи, – ответила Кейт, которую до глубины души тронули эти слова. – Я очень благодарна за все, что вы делаете для меня. Я вам очень многим обязана.

Девочка не лукавила: будучи незаконнорожденной, она и надеяться не могла, что получит больше. Кейт воспитывалась, как подобает законной дочери герцога и герцогини, ее обучали хорошим манерам, вышиванию и всему прочему, что положено знать и уметь девице благородного происхождения, рассчитывающей сделать хорошую партию. Кейт очень повезло: ее не отдали на воспитание посторонним людям и не отправили в монастырь, что случалось тогда сплошь и рядом. Она жила в доме у родного отца, самого любящего и замечательного из всех родителей, ничуть не похожего на других, которые подчас и не замечали дочерей, пока не наступало время выгодно сбыть их с рук, выдав замуж. А вместо матери у нее была герцогиня Анна, которая искренне любила ее.

«Да уж, мне удивительно повезло», – часто говорила себе Кейт.

Родная мать Кейт – кстати, девочку назвали Катериной в ее честь – была жива, здорова и вполне преуспела в этой жизни, выйдя замуж за Джеймса Ота, двоюродного брата королевы. Но Кейт не помнила женщину, которая ее родила: сразу после рождения малышку передали кормилице, а в двухлетнем возрасте увезли в Миддлхем. Первые воспоминания Кейт были связаны с Миддлхемским замком: его мощными стенами, могучими башнями, роскошными покоями, где в пышном великолепии жил с семьей ее отец. Она с раннего детства впитала любовь к самому воздуху Уэнслидейла[15], к его высоким, покрытым алыми пятнами вереска холмам, к лугам вдоль берегов реки, к зеленым долинам, журчащим ручьям и древним лесам.

Кейт знала, что отец поддерживает деловые связи с Ричардом – братом Джеймса Ота, – и предполагала, что в обществе он встречается с Кэтрин От и ее мужем. Однако девочка никогда не заводила речь о своей матери. Она понимала, что вопрос этот слишком деликатный, и справедливо полагала, что разговор на подобную тему не доставит отцу удовольствия.

Кейт только в шесть лет узнала, что герцогиня Анна приходится ей мачехой. У герцогини в тот год родился сын. Роды проходили очень тяжело, крики бедняжки разносились по всему замку, и Кейт боялась, как бы Анна не умерла.

Когда крики прекратились, донельзя уставшая Сесили Клоптон, одна из служанок, помогавших в тот день акушерке, наткнулась на Кейт: та сидела, съежившись, на верхней площадке винтовой лестницы и безутешно рыдала.

– Я не хочу, чтобы моя мама умерла! – всхлипывая, повторяла она снова и снова.

– Она не умрет, – тут же сказала девица.

У нее были свои причины не любить незаконнорожденных ребятишек, навязанных ее хозяйке: Сесили представлялось, что это оскорбляет герцогиню и демонстрирует неуважение к ней со стороны супруга. Преданная служанка знала, как переживала бедная Анна из‑за этой шлюхи Алис Берг, родившей Джона. Похоже, даже теперь связь эта еще не закончилась, – ох, недаром сестру этой развратницы определили кормилицей к ребенку герцогини! И тем не менее, несмотря ни на что, Анна любила мужа. Но что будет теперь, когда врач сказал, что еще одни роды могут убить герцогиню? Мужчины есть мужчины, они не могут долго обходиться без женщины, а уж герцог и вовсе из тех, кто своего ни за что не упустит. Именно эти горькие мысли и развязали в тот памятный день язык обычно сдержанной Сесили Клоптон.

– Послушайте, герцогиня не умрет! – повторила девица. – И она, между прочим, вам не мама!

Кейт показалось, что мир перевернулся. Она в ужасе уставилась на свою мучительницу, а потом бросилась мимо нее в детскую, где чувствовала себя в безопасности. Агнес, ее нянька, завидев девочку, от удивления выронила рукоделье. Двухлетний крепыш Джон Глостер, весело возившийся на полу со щенком, моментально прекратил играть и испуганно воззрился на сестру.

– Это неправда! Неправда! – воскликнула Кейт, зарываясь лицом в фартук на просторной груди Агнес. – Этого просто не может быть!

– Что неправда? – спросила нянька, опустившись на колени и обняв девочку за плечи. Она была потрясена таким всплеском чувств, совершенно несвойственным Кейт, которая обычно была очень спокойным, послушным и абсолютно некапризным ребенком. Агнес тоже была встревожена, но по другой причине. – Посмотрите‑ка на меня. Ну же, милая, отвечайте! Ребеночек уже родился? Ее милость счастливо разрешилась от бремени?

– Кажется, да, но Сесили сказала, что герцогиня на самом деле не моя мама, – рыдая, проговорила Кейт. – Я ее ненавижу! Она обманщица! Это неправда!

Последовало молчание – роковое молчание, – а потом Агнес откашлялась и еще крепче прижала к себе малышку:

– Успокойтесь, дитя. Пора вам узнать правду. Да, герцогиня – не ваша родная мать, но она очень вас любит, а это значит, что она вам совсем как настоящая мама.

Кейт, все еще шмыгая носом, некоторое время обдумывала услышанное, а затем дрожащим голосом спросила:

– Тогда кто же моя мать?

– Этого, милочка, я и сама не знаю, – ответила нянька, сажая воспитанницу на мягкие просторные колени. – Но есть и еще кое‑что, о чем я, пожалуй, вам скажу, раз уж вы все равно узнали про герцогиню. Когда мужчина и женщина женятся, у них появляются законнорожденные дети, их настоящие наследники. Но ваш отец не был женат на вашей матери, а потому вы – незаконнорожденная и ничего не сможете от него унаследовать.

«Незаконнорожденная». Кейт не понравилось это слово. Услышав его, она почувствовала себя человеком второго сорта.

– Но герцогиня любит вас так же сильно, как и герцог, – ласково утешая девочку, продолжала Агнес. – Это все знают. И я не сомневаюсь, они оба о вас позаботятся.

Тут в голову Кейт пришла еще одна мысль.

– А Джон? – Она кивнула в сторону малыша, который, нимало не интересуясь их разговором, возился со щенком на тростниковой подстилке. – Он тоже незаконнорожденный?

– Да, – ответила Агнес, и губы ее сложились в жесткую линию. Кейт хорошо знала, что это значит: нянька не желает обсуждать тему, которая ей не по душе. – Но герцогиня и его тоже очень любит. О, это во многих отношениях выдающаяся женщина. Вам обоим несказанно повезло.

– А ее родной ребенок… – начала было Кейт.

– Господи боже, девочка, – спохватилась нянька. – Что же это мы сидим тут и болтаем, даже не зная, как дела у герцогини… здоров ли ребеночек?

Спустив Кейт на пол, Агнес мигом вскочила, подхватила на руки Джона, и все втроем они двинулись по анфиладе пустых комнат в спальню Анны. Здесь царила суета: горничные и служанки бесшумно сновали туда‑сюда с грязными полотенцами, пахучими тазами, покрытыми материей, грязным постельным бельем и пустыми кувшинами. В прихожей повивальная бабка собирала свою сумку.

При виде Агнес, которая пришла посмотреть на своего нового питомца, все расступались, а повивальная бабка выпрямилась и гордо сообщила:

– Мальчик! – И добавила: – Бедняжка герцогиня, досталось ей. Но теперь роженица спит.

Через открытую дверь можно было увидеть Анну – побледневшая, она лежала на громадной кровати под балдахином. Кейт облегченно вздохнула. Ее внимание тут же привлекла стоявшая рядом роскошная колыбелька из дуба. Внутри явно кто‑то лежал, а две служанки легонько раскачивали колыбель, тихонько напевая что‑то.

– Как ее милость? – спросила нянька.

Повивальная бабка ответила не сразу.

– Ребенок уж больно маленький, да не беда – вырастет. Я уже послала за кормилицей. – Она еще немного помолчала, встретилась взглядом с Агнес и продолжила: – Доктора говорят, что герцогиня поправится, но детей у нее больше не будет. Так что, слава богу, что у нее родился сын. Теперь у герцога будет наследник.

– За герцогом уже послали? – спросила Агнес.

– Он уже был здесь и ушел. Его светлость увидел, как устала герцогиня, и сказал, что не хочет утомлять ее еще сильнее.

– А как он воспринял известие о том, что детей больше не будет?

– Не знаю. Доктора увели его в большую залу, так что их разговора никто не слышал.

– Мы должны возблагодарить Господа за то, что Он даровал милорду и миледи сына, – решительно заявила Агнес. – Пойдемте посмотрим на него! Кейт! Джон, если хочешь, ты тоже можешь пойти.

Герцогиня спала, а они тем временем рассматривали крохотное существо в колыбельке. Ребеночек был совсем маленький и казался таким хрупким.

– Он похож на мамочку, – смущенно сказала Агнес – ничего другого ей не пришло в голову. Да уж, если такая крохотулечка выживет, то она будет удивлена.

– Он такая лапочка, – прошептала Кейт. – Можно, я его покачаю?

Одна из служанок отошла в сторону, освобождая для нее место. Кейт было трудно представить, что этот малюсенький хныкающий комочек вырастет и станет знатным лордом, как его отец. Она никому ни слова не сказала о своем новом страхе: не займет ли этот новорожденный младенец ее место в сердце отца и не станет ли теперь герцогиня Анна, невзирая на всю свою доброту, любить собственную плоть и кровь гораздо сильнее, чем их с Джоном – приемных и, как выяснилось сегодня, незаконнорожденных детей.

Однако очень скоро девочка поняла, что все опасения ее были напрасны. Анна всем сердцем любила сына – он, конечно, был ей дороже всех, – но ни Кейт, ни Джон об этом даже и не догадались, потому что ко всем троим она относилась с одинаковой любовью и справедливостью. То же самое можно было сказать и о герцоге Ричарде: он гордился своим законным наследником, но в равной мере любил обоих сыновей и дочь и всем им прочил великое будущее.

Вопреки опасениям няни, Эдуард Миддлхемский не умер. Благополучно пережив все младенческие недуги, он теперь с каждым днем рос и крепчал, хотя, прямо скажем, и не обещал стать особенно сильным. Его дядя, король Эдуард, даже даровал племяннику графство – теперь он именовался графом Солсбери и гордо носил титул, который принадлежал его могущественным предкам Невиллам. Когда‑нибудь, Бог даст, малыш, как и его отец, станет герцогом Глостером, возносила безмолвные молитвы Кейт. Но она понимала, что подобное случится очень не скоро, до этого еще далеко‑далеко.

Несмотря на высокий титул, Эдуард был самым обычным мальчиком и очень любил своих старших единокровных сестру и брата. Он во всем старался им подражать и быстро научился не отставать от них в играх. Неразлучную троицу часто можно было видеть за возведением замков из кубиков или за игрой в рыцарей и драконов, в которой Кейт всегда доставалась роль попавшей в беду принцессы, Джон неизменно изображал Георгия Победоносца, а Эдуард, который желал быть драконом, бегал вокруг, произнося напыщенные речи и делая вид, что дышит огнем. В хорошую погоду дети носились как сумасшедшие по сочным лугам вокруг Миддлхема, а за ними бдительно наблюдали издали слуги. Кейт и Джон всегда приглядывали за младшим братом, потому что, несмотря на бойкий, озорной характер, он, будучи маленьким и худеньким, быстро уставал.

Жизнь была прекрасна. Из своего громадного замка Миддлхем их отец, словно второй король, правил всем севером. Он не жалел денег на свой дом, где всегда был накрыт великолепный стол и имелось бессчетное число вассалов, носивших его знак – изображение белого вепря. Семья герцога жила в роскошных покоях, обставленных лучшей мебелью, какую только можно купить, всюду были резьба и позолота, выполненные лучшими мастерами, и драпировки из самых дорогих тканей.

Детям наняли лучших преподавателей; герцог даже настоял на том, чтобы Кейт училась вместе с мальчиками: знатная девушка должна уметь читать и писать. Он разрешил пользоваться своей библиотекой, где она провела немало счастливых часов над великолепными иллюминированными рукописями и несколькими новыми печатными книгами: их изготовил мастер Уильям Какстон, недавно установивший в Вестминстере первый печатный станок в королевстве.

Ричард внушал дочери, что хорошее образование немало поможет ей в жизни.

«Настанет день, – сказал он, когда ей было десять, – и ты станешь хозяйкой большого дома, потому что я намерен найти тебе богатого мужа».

Он говорил это и раньше, побуждаемый самыми добрыми намерениями, но Кейт невыносимы были эти разговоры о будущем браке, потому что, выйдя замуж, она должна будет уехать из дома, расстаться с родными и со всем, что было ей дорого, а возможно даже – кто знает, – жить где‑то далеко‑далеко. С годами страхи ее усиливались, потому что Кейт видела, как девушки ее положения нередко выходят замуж в четырнадцать или пятнадцать лет, а то и еще раньше. Но девочка никогда не возражала отцу, потому что знала: он желает ей только лучшего. Герцог и сам часто говорил ей об этом.

Но в этот раз Ричард Глостер сказал дочери нечто новое. Время было позднее, герцогиня с мальчиками уже отправились спать, и Кейт собиралась последовать за ними, опасаясь, что герцог снова заведет речь о замужестве. Но он жестом остановил ее и попросил сесть против него у камина, в кресло герцогини.

– Я должен сказать тебе кое‑что, Кейт, – начал он, и на его волевом худощавом лице с выступающим подбородком появилось чуть напряженное выражение. – Ты уже достаточно взрослая. И ты никогда не должна сомневаться в моей любви к тебе. Ты знаешь, дитя мое, я для тебя готов на все. Но факт остается фактом… ты родилась вне брака. Я знаю, тебе это известно. Я просил Агнес рассказать тебе об этом, когда ты достаточно повзрослеешь, чтобы понять.

– Да, сэр.

Кейт поразило, что отец заговорил с ней на эту тему. После того памятного разговора с няней прошло уже четыре года, но девочка ни разу не осмелилась затронуть эту тему, потому что прекрасно знала: вести такие беседы неподобающе. К тому же ей было тяжело облечь мучившие ее вопросы в слова. Кейт не только с отцом, а вообще ни с кем никогда об этом не говорила. Она боялась расстроить герцогиню и не хотела привлекать внимание к тому, что отделяет ее и Джона от их единокровного брата Эдуарда. Девочка утешалась тем, что ей еще повезло, потому что родиться вне брака – не лучшая судьба, и для таких, как она, придуманы слова и похуже, чем «незаконнорожденный». Кейт слышала, как желчная Сесили не раз произносила у них с братом за спиной: «Ублюдки, маленькие ублюдки». Это причиняло девочке боль. К счастью, Сесили вышла замуж и исчезла из их дома, а больше Кейт никто не мучил.

– Я не любил твою мать, – сказал ей отец. – И она меня не любила. Но она была очень красива, как и ты.

Кейт не хотела встречаться с его нахмуренным взглядом – это казалось ей неподобающим, – и потому она смотрела на потрескивающие в камине дрова. Герцог, постоянно отхлебывая вино из кубка, продолжил:

– Я был ее рыцарем, ухаживал за дамой своего сердца, которая, увы, была замужем. Одним словом, дела зашли слишком далеко. Она сообщила мне, что беременна. Ей пришлось сказать об этом и мужу, и он запретил твоей матери встречаться со мной. Нужно отдать ему должное: он отправил супругу рожать в монастырь. И хотя муж ее простил, но воспитывать чужого ребенка как своего собственного не пожелал, и ты, таким образом, попала ко мне, чему я был только рад. Я совершил неблаговидный поступок, но затем сделал все, чтобы исправить последствия. Я оплатил пребывание твоей матери в монастыре, я нашел для тебя кормилицу, а потом привез сюда. И был вознагражден сторицей. – На лице Ричарда Глостера появилась улыбка, что случалось редко. – Единственным оправданием мне может послужить лишь то, что я был тогда очень молодым и пылким, а потому не сумел сдержаться.

– Как звали мою мать, сэр? – отважилась спросить Кейт.

– Катерина. Тебя назвали в ее честь.

Потом он сообщил дочери все, что, по его мнению, она должна была знать о матери: рассказал в нескольких скупых словах о ее происхождении, теперешнем положении, о том, где та живет. Увы, он не сказал Кейт того, что девочка жаждала узнать всей душой. Часто ли Катерина От думала о дочери, которую вынуждена была оставить? Страдала ли оттого, что лишилась ребенка, или же, напротив, боясь позора, спешила избавиться от младенца? Любила ли она когда‑нибудь свое чадо? Задавала ли хоть раз себе вопрос: что думает Кейт о женщине, благодаря которой она появилась в этом мире?

– А какая она была, моя мать? – спросила Кейт, сочтя подобную тему достаточно безопасной.

– Каштановые волосы, как и у тебя, – ответил ей отец. – Голубые глаза, пухлый красивый рот. Насколько я помню, она одевалась с большим вкусом. Но, откровенно говоря, Кейт, я знал эту женщину так недолго, что мои воспоминания о ней совсем потускнели. Достаточно сказать, что она была очаровательная дама, смешливая и веселая. И еще у нее был очень быстрый ум, насколько я помню. Словом, ты очень похожа на нее.

Внезапно Кейт не выдержала.

– А я когда‑нибудь увижу свою мать? Мне бы хотелось хоть немножечко ее узнать! – взмолилась она.

Герцог неловко шевельнулся в кресле и нахмурился:

– Нет, Кейт, боюсь, это невозможно. Я поклялся, что никогда впредь не предприму попыток увидеть ее. Я сделал это ради сохранения ее брака и ее будущего счастья. И теперь пути назад нет. Извини.

– Ничего, это не имеет значения, – пробормотала девочка.

И уже потом, лежа ночью в постели, она подумала, что, пожалуй, все это и впрямь не имеет значения. Почти не имеет. Ее любят. У нее есть отец, женщина, которая заменила ей мать, и два брата. Внезапно Кейт осенила взрослая мысль: она сообразила, что госпожа От, вполне вероятно, просто не хочет видеть живое свидетельство своего грехопадения. Ясное дело, свидание с дочерью может иметь для нее катастрофические последствия, ведь ее муж, похоже, человек суровый и мстительный. А еще Кейт понимала, что отец, как человек чести, вынужден сдержать свое обещание. А потому изо всех сил старалась поскорее забыть о матери. Но она не могла перестать думать о ней, не в силах была избавиться от фантазий: вот они случайно встречаются, вот Катерина посылает за дочерью или даже тайно устраивает их свидание.

Джон и Кейт оба были ублюдками, а потому были связаны общими узами незаконной крови. Когда девочка сочла, что брат достаточно повзрослел, они стали шептаться о своих матерях, вслух размышлять о них. Но Джон рос беззаботным, лишенным воображения мальчишкой, а потому этот вопрос не вызывал у него такого любопытства, как у Кейт. И может, оно было и к лучшему. Потому что Джон был плодом супружеской измены – он родился, когда со дня свадьбы их отца не прошло и двух лет. Никто не говорил об этом открыто, и Кейт чувствовала, что не нужно задавать вопросы о матери Джона. Она считала, что отношение герцогини к мальчику свидетельствует о ее необыкновенной доброте, – ведь Анна приняла его в семью и нежно любила, хотя известие о его рождении, вероятно, и причинило ей мучительную боль. Мало того, Джон оставался для нее постоянным живым напоминанием о неверности мужа.

И все же Анна любила герцога. Это было ясно как божий день. Они казались всем счастливой парой, как то и подобает супругам столь высокого положения. У них были общие интересы и огромное богатство, немалая часть которого досталась герцогу благодаря этому браку. Он уважительно и с почтением относился к жене, исполнял ее желания, заботился о ее удобстве. Он делал все, что только можно ожидать от любящего мужа. Но вот на самом ли деле он любил Анну? С возрастом Кейт все чаще задавала себе этот вопрос.

Как‑то раз она подслушала болтовню служанок в спальне, которую делила с ними с тех пор, как выросла и уже не могла ночевать в одной комнате с братьями. Служанки, вероятно, решили, что девочка спит, и она и в самом деле почти заснула, но, услышав их разговор, навострила ушки.

– Моя тетка – а она служит при дворе – говорит, что у них не настоящий брак, – раздался шепот Джоан Танкервиль, которая недавно вернулась от родственников, живших близ Лондона.

– Правда? – прозвучал потрясенный голос Томазины Во. – Не может быть!

– Да это уже давно ни для кого не тайна. Герцог не получил от церкви разрешения на брак. Они ведь близкие родственники, а в таких случаях требуется специальное разрешение.

Герцог? Кейт была ошеломлена. Неужели они говорят о ее отце?

– А не знаешь, почему так вышло?

– Тетушка Люси сказала, что это специально сделали на тот случай, если супруга вдруг не родит ему наследника. Тогда герцог сможет отказаться от нее и жениться снова.

– Но Анна принесла ему в приданое столько земель! Небось все придется отдавать обратно в случае развода?

– Знатные лорды вроде Глостера не так‑то легко расстаются с тем, что попало им в руки. Уж поверь мне, он в случае чего найдет способ сохранить приданое. Отправит жену силком в монастырь или запрет где‑нибудь, как сделал это с ее матерью.

– Что? – чуть не взвизгнула Томазина. – Ты кого это имеешь в виду?

– Старую герцогиню Уорик. Моя тетка говорит, что наш хозяин захватил все ее земли, выманил старуху из убежища в Бьюли, а потом привез сюда и запер в башне. После чего раздобыл какой‑то документ, объявляющий ее умершей, чтобы сохранить за собой все земли.

Кейт была в бешенстве. Да как они смеют говорить такое о ее отце?! Девочка вскочила с кровати и с удовлетворением заметила в свете свечи, как лица дерзких служанок исказила гримаса ужаса.

– Если я расскажу про все, что здесь услышала, вас выпорют. А то и накажут еще похуже! – сказала она ледяным голосом. – Запомните: мой отец любит свою жену. Я это прекрасно знаю и не желаю, чтобы тут болтали всякие глупости! А мою бабушку никто не запирал – она повредилась умом, и за ней присматривает служанка. Бабушка, между прочим, иногда выходит погулять. Так что, прежде чем распространять глупые слухи, потрудитесь узнать, как все обстоит на самом деле! А теперь, может быть, вы позволите мне поспать? – С этими словами она улеглась, повернувшись к ним спиной.

Да, ее отец любил жену. Конечно, любил. Она была не права, когда сомневалась в этом. А все эти разговоры о церковном разрешении – сплошные глупости, потому что герцогиня родила Ричарду Глостеру наследника, а если бы даже и не родила, ему наверняка и в голову бы никогда не пришло отделаться от нее.

Но Кейт не давал покоя вопрос: вся ли правда ей известна? Никто не знает всех тайн, существующих между мужем и женой, а Кейт уже давно перестала быть той наивной девочкой, какой была когда‑то. Она знала, что ее отец не всегда хранил верность супруге, и Джон – живое тому свидетельство. У Ричарда Глостера имелась еще какая‑то темная тайна: Кейт помнила туманные намеки на некую Изабель Берг, которая два года провела в доме в роли кормилицы Джона, а теперь жила где‑то в Нерсборо. Неужели она была родной матерью Джона? Кейт никогда в это не верила. Изабель вела себя вполне пристойно, как и другие слуги, и девочка ни разу не видела, чтобы та подняла глаза на герцога или проявила к нему какой‑либо интерес. Трудно было представить, что она принадлежит к той категории женщин, которые способны разбудить в мужчине похоть, – напротив, насколько помнила Кейт, Изабель выглядела весьма невзрачно.

Но она слышала, что у Изабель Берг есть сестра, Алис, которая прежде служила горничной при герцогине Анне, но потом вдруг оставила дом. Позднее, когда у герцогини Кларенс родился сын, ее взяли в кормилицы. С годами Кейт стала замечать, что голоса слуг становятся тише и приглушеннее, когда упоминается имя Алис Берг; до Кейт доносились лишь перешептывания, которые быстро, но все‑таки с некоторым запозданием смолкали при ее появлении, – разговоры шли о том, что герцог назначил этой женщине содержание. И тогда Кейт вспомнила, что Алис Берг оставила службу у герцогини за несколько месяцев до рождения Джона. Может, именно Алис была его родной матерью? Это многое объяснило бы.

Если так, рассуждала Кейт, то Джон был плодом мимолетной страсти ее отца. Если бы речь шла о чем‑то большем, то взаимоотношения между герцогом и герцогиней вряд ли смогли бы восстановиться и прийти к нынешнему состоянию, когда супруги, кажется, вполне удовлетворены друг другом. Кейт сама не раз видела, как ее отец сжимает руку Анны и страстно смотрит жене в глаза, когда та, прощаясь, стоит у его стремени во дворе Миддлхемского замка.

Нет, их брак был удачным, а мимолетное увлечение герцога мало что значило. Он был грешником, как и все остальные, и никто не имел права бросить в него камень. Его супружеская неверность не изменила отношения к нему Кейт. Ричард Глостер был ее отцом, и она любила и почитала его всем сердцем.

Что касается бабушки, этой несчастной слабоумной старухи, которая жила в юго‑восточной башне и редко выходила оттуда, то герцог предоставил ей убежище. Старуха не могла управлять своими имениями, говорил он, а потому ему пришлось взять эту заботу на себя. К тому же было очевидно, что отец не жалеет денег на старую графиню, – она размещалась со всеми удобствами, имела слугу и средства на свои маленькие удовольствия, а иногда Кейт и мальчики навещали ее. Но долго они в башне не задерживались, потому что бабушка частенько забывала, кто она такая и где находится, или же начинала разглагольствовать и бранить их отца, который стал для нее надежной опорой в старости.

– Бедняжка теряет разум, – печально проговорил герцог, когда они рассказали ему об одном особенно злобном приступе, случившемся с бабушкой. – Не обращайте внимания. Она воображает, что весь мир, и я в особенности, ополчился на нее. Увы, жизнь ей выпала тяжелая: думаете, легко оказаться низведенной до такого жалкого состояния, если ты прежде была женой великого Уорика? Так стоит ли удивляться, что она лишилась разума?

«И стоит ли удивляться, – спрашивала себя Кейт, – что глупые девицы сочиняют глупые истории о старухе, запертой в башне?»

Отрывочные новости, время от времени достигавшие Миддлхема, были малоутешительными.

Герцог писал, что в Лондоне Вудвили пытаются собрать силы для борьбы с мощной оппозицией в лице лорда Гастингса и других влиятельных баронов, а также с простолюдинами, которые всегда ненавидели королеву, считая ее саму и ее родню выскочками.

«Милорд Гастингс предложил Совету утвердить правителем меня», – сообщал им герцог.

– И совершенно правильно сделал, – прокомментировала герцогиня, отрываясь от письма, – потому что король Эдуард на смертном одре сказал, что управление государством до совершеннолетия короля возлагает на своего брата.

– А когда король достигнет совершеннолетия? – спросила Кейт.

– Когда ему исполнится четырнадцать или пятнадцать лет. Королей часто провозглашают совершеннолетними гораздо раньше простых смертных. Времени осталось не так уж много, но достаточно, чтобы твой отец изменил нынешнее положение вещей и пресек пагубное влияние на короля со стороны его родственников по материнской линии. Боюсь, сейчас король, увы, полностью в их власти.

– Значит, он, возможно, ненавидит моего отца, – заметила Кейт.

– Очень проницательное наблюдение. – Герцогиня улыбнулась, но глаза ее при этом оставались серьезными. – Именно этого больше всего и опасается милорд. Сама понимаешь, мальчика просто необходимо вырвать из их рук.

Кейт преисполнилась сочувствия к своему кузену – пусть он король, пусть он враждебно настроен по отношению к ее отцу, но ведь, с другой стороны, он всего лишь двенадцатилетний мальчик, которому предстоит лишиться матери и родственников, воспитавших его.

– Но удастся ли отцу стать регентом? Это уже решено? – Она взволнованно перебирала расшитую материю платья.

– Когда герцог писал письмо, дискуссия об этом еще продолжалась и, боюсь, не закончилась и по сей день. – Анна вздохнула, приникла усталой головой к спинке кресла и попыталась улыбнуться. – А ну‑ка оставь в покое платье, Кейт. Не хватало еще его разорвать!

Следующая новость оказалась более радостной. Ричард Глостер заверял родных, что теперь у него немало сторонников, причем каждый день число их увеличивается. Однако Вудвили по‑прежнему претендуют на власть и отказываются признать его регентом.

– Но почему? – недоумевал Джон.

Анна ласково положила руку на курчавую голову пасынка:

– Вудвили знают, что он считает их выскочками и хочет отобрать у них короля. А без короля эти люди – ничто.

Потом события стали развиваться более драматически. Глостер встретился в Нортгемптоне с герцогом Бекингемом, и они вместе поехали на юг, а с ними – их объединенное войско. Тем временем юный король в сопровождении своего дяди, графа Риверса, и единоутробного брата, сэра Ричарда Грея, направился в Лондон, где должна была произойти его коронация.

«Я полностью составил свой план», – писал герцог.

Потом прошло несколько мучительных дней, на протяжении которых от Ричарда не было совсем никаких известий. Кейт преследовало мучительное видение: вот отец лежит где‑нибудь мертвый, коварно убитый врагами. Герцогиня тоже не находила себе места, бродила по замку с вытянутым лицом и много часов проводила за молитвой в часовне, где, стоя на коленях и устремляя взгляд в небеса через высокое ажурное окно, чуть ли не в отчаянии просила о том, чтобы ее муж остался жив. Иногда Кейт присоединялась к ней, и тогда они обе, склонившись перед алтарем, молили Господа, чтобы Он пощадил человека, которого они любят.

Ну а когда новости наконец‑то прибыли, они оказались просто сенсационными. Глостер и Бекингем перехватили в Стоуни‑Стратфорде отряд, сопровождавший короля. Из соображений безопасности они были вынуждены арестовать Риверса и Грея, а также задержали юного Эдуарда и теперь вместе с ним направлялись в Лондон.

«Не было пролито ни капли крови, – заверял герцог жену в письме, написанном поздним вечером в какой‑то гостинице. – Но ты можешь не сомневаться, дорогая, что, выразив юному Эдуарду сочувствие и соболезнование в связи со смертью его отца и моего брата, – да сохранится память о нем! – мы приняли меры, чтобы обвинить в преждевременной кончине короля коварных министров, которые разлагали его нравственно и погубили его здоровье. Мы имели в виду, конечно, родню королевы».

Вот это уже было похоже на ее отца! Может быть, в юности он и отступал от норм морали, но теперь был самым нравственным из людей, справедливым и богобоязненным человеком, который не медлит с осуждением тех, кто не отвечает его высоким критериям.

Анна продолжила чтение.

– Дальше милорд пишет, что, дабы те же самые министры не играли в прежние игры с наследником, он удалил их от короля, поскольку тот, «будучи ребенком, не сможет управлять таким большим государством, опираясь на столь ничтожные личности». Прекрасно сказано! – Герцогиня улыбнулась, но потом ее лицо помрачнело. – Еще он сообщает, что Вудвили вступили в заговор, намереваясь его убить. Они устроили засады на дороге, а еще в Лондоне. О господи, как бы я хотела знать, что он сейчас в безопасности!

– Они не посмеют его убить! – в тревоге воскликнула Кейт.

– Милорд пишет, что о засадах его предупредили сторонники, а посему будем надеяться, что все в порядке. Король, как можно было предположить, заступился за свою родню, но твой отец объяснил юному Эдуарду, мол, тот не знает всего, что делалось за его спиной, и что он, герцог, сможет лучше справляться с обязанностями правителя. Он заверил короля, что, как верноподданный и усердный регент не будет пренебрегать ни одной из своих обязанностей. Однако короля не убедили эти аргументы, он сказал, что уверен в своей матери‑королеве и ее родственниках. На что милорд Бекингем ответил, что женщинам не пристало править королевствами, а его величество должен во всем довериться своим баронам или тем, кто превосходит других по происхождению и умению управлять страной. И потому королю Эдуарду пришлось подчиниться силе и вверить себя заботам твоего отца.

– Это было мудрое решение, – сказала Кейт. – Его величество о нем не пожалеет.

Анна вновь уткнулась в письмо. Ее лицо побледнело.

– Это еще не все. Прочти‑ка сама, – предложила она. – Ты достаточно взрослая, чтобы знать, что происходит.

Она обессиленно опустилась в кресло, а Кейт принялась читать послание отца.

«Я изолировал его величество от материнской родни и приказал всем его слугам отправляться по домам. Многие говорят, что для короля справедливее и предпочтительнее находиться с братом отца, нежели с родней по линии Вудвилей. Из Лондона поступают известия. Так, королева, узнав, что король находится под нашей опекой, обратилась в Вестминстерское аббатство с просьбой предоставить убежище ей, принцессам и герцогу Йорку. Получается, что Елизавете нужна какая‑то защита от меня. Лорд Гастингс пишет, что, по мнению ее величества, мы все хотим уничтожить ее саму и ее родню. Но клянусь: если королева прекратит свои происки, ей нечего меня опасаться. Я приказал пристально наблюдать за всеми, кто посещает ее убежище. Жители Лондона вооружаются, предполагая, что будет схватка, но я сделаю все, что в моих силах, дабы предотвратить кровопролитие. Какие бы слухи до вас ни доходили, не доверяйте им, потому что в Лондоне говорят, будто бы я не взял под покровительство своего племянника короля, но захватил его в плен, чтобы самому завладеть короной. Ты будешь рада узнать, дорогая: милорд Гастингс заверил Тайный совет, что я всем сердцем предан принцу и арестовал его родню исключительно в целях собственной безопасности. Он лично сообщил Совету об имевшихся планах убить меня».

Ее отец, ее дорогой отец, мог быть убит, погибнуть от рук этих способных на все Вудвилей! Да уж, недаром герцогиня так встревожилась. Но последние строки письма были утешительны. Члены Совета одобрили действия, предпринятые герцогом в отношении племянника, равно как и его решимость наказать своих – и королевских – врагов. Риверс и Грей вместе с пособниками были арестованы и отправлены на север, в замок Понтефракт. Еще отец приказал, чтобы большая государственная печать была передана на хранение архиепископу Кентерберийскому. Теперь он направлялся в Лондон и обещал в скором времени написать еще.

Следующий курьер привез им вызов в Лондон. Герцогиня должна была присоединиться к супругу и взять с собой Кейт и Джона. Была назначена дата коронации юного короля – 24 июня, в день Иоанна Крестителя. Герцог хотел, чтобы они присутствовали в Вестминстерском аббатстве, где и должно было состояться это великое событие. Но они не очень обрадовались: коронация была для них концом всего.

– Должна сказать тебе, Кейт: я опасаюсь за твоего отца, – призналась герцогиня, и в ее голубых глазах блеснули слезы. Они отправились в путь и теперь сидели в отдельных покоях гостевого дома при монастыре близ Стамфорда. На столе перед ними стояло несколько тарелок с весьма аппетитными блюдами. Но Анна лишь нервно размазывала еду по тарелке, рядом с которой лежало новое сложенное письмо. – Милорд сообщил мне, что его обязанности регента прекращаются после коронации. Он предполагает – вернее надеется, – что его выберут главой регентского совета, который будет править после коронации именем короля, однако отдает себе отчет в том, что некоторые члены Совета являются сторонниками королевы и ее родни, поэтому ни в чем нельзя быть уверенным. Но даже если его и выберут, то как долго он продержится у власти? Король может объявить себя совершеннолетним через два‑три года. И что тогда? – Анна закрыла лицо руками. – Кейт, я не должна обременять тебя этими заботами – тебе нет и тринадцати, бедное дитя. Но я вижу, что ты хочешь знать правду.

Кейт обняла мачеху. Тронутая этим, Анна начала безудержно рыдать, и Кейт вдруг отчаянно захотелось вернуться к той спокойной, упорядоченной жизни, которой они жили прежде, пока кончина короля не повлекла за собой целую череду тревожных событий. Она понимала, что теперь лишь очень не скоро – спустя месяцы или даже, кто знает, годы – герцог сможет вернуться домой в Миддлхем и снова взять в свои руки бразды правления той, старой, жизнью. Кейт подумала, что к тому времени ее, возможно, уже выдадут замуж и она будет жить где‑то далеко, а счастливые годы, проведенные в Миддлхеме, останутся для нее лишь воспоминанием. Но даже если она избежит силков брака, будет ли новый король доверять своему дядюшке так, как прежний доверял брату? Эдуард IV во всем полагался на Глостера, но его сын воспитывался под влиянием Вудвилей, смертельных врагов герцога. Теперь все становилось таким неопределенным.

Слова Анны перекликались с ее собственными мыслями:

– Король на стороне матери и ее родни. Дикон пишет, что юный Эдуард отличается злопамятностью и настроен по отношению к нему враждебно. Он считает, что его мать подвергается унижениям. Он требует, чтобы Риверса и Грея выпустили из заключения. Эдуард особенно любит своего дядюшку Риверса, который воспитывал его в Ладлоу. И разве можно винить в этом мальчика!

– Эдуард наверняка попытается вернуть Риверса, Грея и королеву к власти, – сказала Кейт, понимая, чтó это будет означать для отца.

– Да. А уж они первым делом попытаются отомстить милорду. И я боюсь, что король и пальцем не шевельнет, чтобы остановить этих негодяев. Герцогу не приходится ожидать ни милостей от Эдуарда, ни пощады от королевы. Милорд не скрывает своих опасений – угроза со стороны Вудвилей слишком велика. Но ведь он только исполняет предсмертную волю брата – берет власть в свои руки до наступления совершеннолетия короля.

Анна замолчала и подняла на Кейт испуганные голубые глаза.

– Письмо твоего отца свидетельствует о некотором бурлении в умах, но все еще может закончиться благополучно. Он пишет, что действовал, исходя из необходимости покарать изменников, и жители Лондона поддерживают его в этом. Милорд говорит, что его любят в столице, и я благодарю за это Господа. Еще он утверждает, что север остался верен ему и при необходимости можно привести войско оттуда. Твой отец уже принял предупредительные меры – отстранил Вудвилей от командования флотом. Он именем короля призвал парламент собраться после коронации и намерен потребовать продления регентства. Он, кажется, делает все, что в его силах, дабы обеспечить на будущее собственную безопасность. Но как божий день ясно: Дикон предвидит некоторые столкновения.

– Милорды Гастингс и Бекингем верны ему, – сказала Кейт. – Они должны настоять на том, чтобы срок регентства был продлен.

– Я думаю, так оно и будет, – задумчиво проговорила Анна. – В особенности я надеюсь на Бекингема. Милорд щедро отблагодарил его за поддержку. Герцог хорошо отзывается о своем друге, пишет, что Бекингем всегда готов прийти ему на помощь советом. Кроме того, этот человек обладает громадным состоянием и пользуется немалым влиянием.

– А как же лорд Гастингс? – спросила Кейт, которой показалось, что львиная доля щедрот ее отца достается Бекингему. – Ведь он тоже оказал неоценимую помощь. Именно Гастингс первым предупредил милорда, что Вудвили плетут заговор, собираясь захватить власть. Если бы не Гастингс, то отец, возможно, и не успел бы вовремя перехватить короля.

На лице Анны появилось слегка озабоченное выражение.

– Ричард подтвердил, что Гастингс продолжит службу в качестве лорда‑гофмейстера[16], а кроме того, милорд поставил его во главе Монетного двора.

– И все? – изумилась Кейт.

– Откровенно говоря, мне это тоже кажется несколько странным, – признала Анна. – Твой отец пишет, что высоко ценит Гастингса, но он далеко не так щедр по отношению к нему, как к Бекингему.

– Может быть, у него насчет Гастингса какие‑то другие планы, – сказала Кейт.

Курьер нашел их в Ройстоне. Герцог уже стал регентом: Совет официально утвердил Ричарда Глостера в должности, доверив ему не только управление королевством, но и воспитание юного короля.

«Это было сделано с согласия и по доброй воле членов Совета, – писал герцог, – и теперь я, подобно королю, наделен неограниченной властью приказывать и запрещать. Лорд Гастингс нарадоваться не может столь счастливому исходу событий, и мы все благодарим Господа за то, что нынешнее положение вещей было достигнуто без какого‑либо кровопролития».

Правда, не исключено, что кровопролитие еще предстояло. Герцог требовал осуждения Риверса, Грея и двух их сообщников, но Совет отказался вынести им обвинительный приговор.

«Они не только заявили, что неопровержимые свидетельства вины отсутствуют, – возмущался отец Кейт, – но и напомнили мне, что во время предполагаемого покушения на мою жизнь я не был регентом, а потому о государственной измене не может быть и речи. Кое‑кто в Совете даже считает, что эти люди невиновны! Мало того, некоторые порицают меня за то, что я отправил своих врагов в тюрьму без судебного приговора».

– Но если Дикон их отпустит, они будут искать способ умертвить его, – вставила герцогиня дрожащим голосом, и лицо ее исказила гримаса страха. – Если он и зашел слишком далеко в этом деле, то лишь потому, что у него просто не было выбора. Милорд поступил правильно, поместив изменников в заключение: ведь они были людьми влиятельными и наверняка восстали бы против него, имея поддержку королевы и ее сторонников. Но вот что касается захвата их имущества… Не уверена, что это следовало делать, если они не преданы суду парламентом.

– Пока не преданы, – уверенно ответила Кейт. – Но это обязательно будет сделано. Неужели члены Совета не понимают, что эти люди – убийцы, которые отомстят отцу, как только им представится такая возможность? Разве у него был выбор? – Ее личико просто пылало от гнева. Она редко так распалялась.

Кейт на всю жизнь запомнила свое первое впечатление от Лондона. Бесконечно долгий путь из Уэнслидейла наконец закончился, они приближались к столице королевства со стороны северных высот. И тут она вдруг увидела перед собой легендарный город, раскинувшийся в широкой долине: взгляду Кейт открылась великолепная панорама с невообразимым числом крыш и церковных шпилей, а над всем этим пространством, окольцованным мощными стенами, возвышалась громада собора Святого Павла. Миновав деревеньку Хайгейт, благородные путники медленно спускались по склону, и Кейт видела одинокие особняки, построенные среди обширных садов, которые постепенно уступали место более населенным городским предместьям.

Они должны были ехать в Байнардс‑Касл – дворец ее бабушки, герцогини Йорк, расположенный на берегу реки. Но герцог выслал им навстречу гонца, который сообщил, что его милость переехал оттуда в Кросби‑Холл. Герцог арендовал в лондонском Сити этот громадный особняк и теперь ждал там жену и детей. Кейт испытала укол разочарования, потому что хотела увидеть бабушку, но потом решила, что они непременно так или иначе посетят ее, пока будут в Лондоне.

В Сити они въехали через Алдерсгейт, миновали огромный монастырь Святого Мартина, потом свернули на восток, в Чипсайд и Корнхилл, и двинулись дальше к Бишопсгейт. Кейт внезапно обнаружила, что находится в лабиринте оживленных улиц, застроенных высокими деревянными домами и запруженных толпами людей. Кого здесь только не было: величественные купцы, шумливые ученики, рассудительные лавочники и ремесленники, изящные дамы в сопровождении слуг, попрошайки, клянчившие монетку. Все они толкали друг друга, разглядывая изобилие выставленных в витринах великолепных товаров, и мешали проезду телег и повозок. Какофония звуков оглушала, а смрад стоял просто невыносимый. На улицах валялся всевозможный мусор, огрызки, объедки, экскременты, да еще вдобавок повсюду сновало великое множество чумазых потных людей. Кейт прижала платок к носу, хотя вскоре обнаружила, что в этом нет нужды, потому что к лондонскому смраду быстро привыкаешь. Этот мир был так далек от спокойного Миддлхема, просторных полей и пустошей Йоркшира.

– Дорогу! Дорогу миледи герцогине Глостер! – кричал капитан во главе их сопровождения, и горожане – многие весьма утонченного вида, облаченные в бархат и украшенные золотыми цепями, – неохотно уступали дорогу лошадям. Некоторые снимали шляпы и кланялись; другие с любопытством рассматривали сидевших в повозке.

Лондонцы знали герцогиню Анну главным образом по слухам, потому что бóльшую часть жизни она провела в отцовском замке Миддлхем в Йоркшире. Теперь этот замок принадлежал ее мужу, который очень полюбил это место. Оттуда герцог, словно король, правил Севером, и правил весьма разумно. В столице его знали мало, но люди приветствовали проезжающую Анну, потому что любили ее отца, Уорика Делателя королей. Повсюду говорили, что она хорошая, преданная жена и весьма достойная леди, известная своим милосердием, к тому же весьма благочестивая и добродетельная. Кроме того, герцогиня была известна и как любящая мать. Жаль, конечно, что за одиннадцать лет брака она родила супругу всего одного сына и наследника.

Многие думали, что коренастый мальчик, сидящий рядом с герцогиней, и есть Эдуард Миддлхемский. Но Анна, к своему сожалению, вынуждена была оставить сына в Йоркшире, потому что он был слишком мал и слаб для такого путешествия. Откровенно говоря, она тоже не чувствовала в себе особых сил, но была нужна Ричарду в Лондоне, а потому приехала в столицу по первому его зову.

Кейт с любопытством смотрела через раздвинутые шторки повозки и махала в ответ наиболее дружелюбным прохожим. Девочка быстро почувствовала, что Лондон пребывает в ожидании. Обрывки разговоров, многозначительные взгляды, которыми смерила их группа оживленно обсуждавших что‑то купцов, свист уличных мальчишек, беспокойные движения герцогини – все это ясно свидетельствовало о том, что они приехали в город, стоявший на пороге смуты.

Повозка грохотала и тряслась по Бишопсгейт, и дурные предчувствия все больше охватывали Кейт. Она понимала, что власть отца пока еще далеко не укрепилась. Судя по настроениям горожан, многие из них предполагали, что не сегодня завтра, возможно, разразится еще одна гражданская война. Кейт видела людей в кольчугах, бригантинах[17], стеганках; у большинства были кинжалы, у некоторых – мечи.

– Нынче народу на улицах больше, чем обычно, – с тревогой заметила Анна.

Люди были настроены воинственно, держались настороженно.

– Я тебе говорю, Глостер сам хочет прибрать к рукам корону, – раздавался чей‑то уверенный голос, тогда как другой человек во всеуслышание заявлял, что, по его мнению, герцог собирается отменить коронацию.

– Как они могут говорить такое о моем отце? – прошептала Кейт на ухо герцогине.

На лице Анны застыло напряженное выражение.

– Эти люди – невежественные глупцы! – прошипела она с несвойственной ей яростью. – Что милорд сказал им, когда вместе с королем прибыл в Лондон? Он бесконечно повторял: «Вот перед вами ваш принц и самодержавный повелитель!» Дикон почтительно относится к мальчику. Люди своими глазами могли видеть его преданность. А смуту здесь сеют Вудвили и их приспешники.

– Спросите вашего мужа об оружии, леди! – прокричал краснолицый человек в переднике мясника.

Анна побледнела и отвернулась.

– О чем это он говорит? – заинтересовался Джон. – Какое оружие?

– Понятия не имею, – вздохнула герцогиня. – Я знаю только то, что написал твой отец: когда он с королем въе

Date: 2015-09-05; view: 336; Нарушение авторских прав