Книга всей жизни

«Архипелаг» производит на читателя впечатление чуть ли не нон‑фикшн: кажется, это просто публицистическое произведение, документальный фильм, описывающий некую «правду жизни», которую от нас скрывали. Если же отнестись к книге внимательнее, то оказывается, что это чистая ложь, клевета, манипуляция, сборник слухов и подтасовка фактов, нарочито сделанная человеком, который и не имел цели объективно в чем‑то разобраться, а имел противоположную цель: максимально облить грязью СССР и оправдать свое предательство.

Прежде всего, именно через книгу Солженицына на Запад, а потом и в Россию начинают распространяться дикие цифры репрессированных. Солженицын, в частности, говорит чуть ли не о 106 миллионах жертв режима. Непонятно только, как либерал и вдохновитель перестройки Яковлев, который с 1986 года только и занимался, что реабилитировал всех репрессированных, сумел реабилитировать всего 1 миллион 300 тысяч, а ведь реабилитирует уже всех подряд, вплоть до серийных маньяков…

Ах, оказывается, Солженицын под 100 миллионами имел в виду еще и не родившихся благодаря Советской власти… Ну тогда как он посмотрит на такой факт: при Советской власти население СССР выросло с 150 до 300 миллионов. Ничего подобного не было ни в одной европейской стране, как не было и ельцинского умирания почти по миллиону в год. Получается, что в либеральных и демократических западных странах «не‑родившихся» еще больше, а значит, режимы еще более жестоки, чем советский?

Солженицын пишет, что в первые месяцы войны армия отступала по 120 километров в день, но даже Гитлер признавал, что в лучшем случае, немцы могли пройти до 50 километров в день.

Он пишет, что в войне погибло 44 миллиона солдат, но это ложь, которую не подтвердит ни один демограф в мире, даже самый антисоветский. Мы и в армию‑то больше 30 с лишним миллионов мобилизовать не смогли, но далеко не все из мобилизованных погибли, кто‑то еще ведь еще и победу одержал!

Краткое слово Бушину:

«Даже территорию СССР и численность его населения в одних случаях преувеличивает, когда заводит речь о нашей войне против «маленькой Германии», в других преуменьшает. Так, в «Архипелаге» писал, что к концу 41 – го года под властью немцев было уже «60 миллионов советского населения из 150», т. е. потеряли, мол, в такой короткий срок уже едва ли не половину людских ресурсов. На самом деле наше население составляло тогда не 150, а около 195 миллионов. Так что вранье – на 45 миллионов. К тому же в 41‑м году было перебазировано на восток 2593 промышленных предприятия, в том числе 1523 крупных, а также угнали 2,4 миллиона крупного рогатого скота, 800 тысяч лошадей, более 5 миллионов овец и коз, и вместе со всем этим хозяйством эвакуировалось более 12 миллионов населения (Великая Отечественная война. Энциклопедия. М., 1985, С. 802). В другом месте Солженицын пишет о 1928 годе, о поре индустриализации: «Задумано было огромной мешалкой перемешать все 180 миллионов» («Архипелаг», т. 2, с. 69). А на самом деле тогда население страны было около 150 миллионов, да и далеко не все же они попадали под «мешалку», оставалось многомиллионное деревенское население. Как видим, в одном случае подзащатный истукан хотел сгустить краски путем уменьшения цифры, и он запросто уменьшил ее на 45 миллионов; в другой раз для той же цели надо было цифру увеличить, и он, не колеблясь, увеличил ее на 30 миллионов. Так что плюс – минус 30–45 миллионов для Жителя‑Не‑По‑Лжи проблемы не составляет».

И то верно: большой человек, «самый великий человек XX века», как пишут о нем некоторые критики, а какая‑то «моська»‑Бушин к нему придирается с какими‑то десятками миллионов!

А вот еще целый ряд мелких придирок от Бушина:

«Надо признать, что на некоторых читателей, у которых эмоциональность подавляет аналитические способности, «Архипелаг» производит известное впечатление. Особенно то обстоятельство, что чуть ли не две тысячи его страниц обильно уснащены цитатами, ссылками, конкретными названиями, именами, датами, цифрами и т. п. «Да ведь это же все документально!» – восклицают помянутые читатели. На множестве примеров самого разнообразного характера мы показали подлинную цену этой «документальности». Что касается хотя бы имен и названий, то Солженицын весьма строг к этому в чужих произведениях и прямо‑таки негодует, когда их там нет. В одной статье, например, рассказывалась драматическая судьба бывшего преступника, ставшего честным человеком, и по этическим соображениям, как всем понятно, фамилия его не называлась. Но наш правдолюб не желает с этим считаться, он возмущен: «Некий Алексей, повествуют «Известия», но почему‑то фамилии его не называют, якобы бежал из лагеря на фронт – и там был взят в часть майором‑политработником, фамилии майора тоже нет…» В итоге он объявляет рассказанную историю выдумкой, ложью. Но вот, например, на страницах 287–288 второго тома «Архипелага» читаем 13 леденящих кровь историй о беззаконии. В 9 из них нет ни имен, ни дат, ни места происшествия, а только атрибуции такого рода: «портной», «продавщица», «заведующий клубом», «матрос», «пастух», «плотник», «школьник», «бухгалтер», «двое детей»… В другой истории нам встречаются в неизвестном количестве «неграмотные старики Тульской, Калужской и Смоленской областей». И опять: ничего не стоит заменить их, скажем грамотными старухами Рязанской, Брянской и Псковской областей или даже всего Нечерноземья… Одна из этих историй начинается так: «Тракторист Знаменской МТС…» Нет имени тракториста, но зато точно названа МТС – это, кажется, уже немало. Но, увы, действительно только кажется, ибо Знаменские районы есть в областях Смоленской, Омской, Тамбовской и Кировоградской, да еще в Орловской области, в Донецкой, на Алтае есть поселки Знаменка, да в Калининградской области – поселок Знаменск… Вот и ищи ветра на просторах шести областей, равных по территории едва ли не половине Европы!

В великом большинстве случаев автор считает вполне достаточным ограничиться для своих персонажей одним признаком, допустим, как в приведенном выше случае, – профессиональным. То и дело в его историях безымянно фигурируют «один врач» (3, 468), «один офицер» (3, 525), «водительница трамвая» (1, 86), «водопроводчик» (1, 86), «учительница» (3, 65) и т. д. Иногда к профессии он, расщедрившись, добавляет психологический, физический или какой иной штришок: «один насмешливый сапожник» (3, 14), «глухонемой плотник» (2, 287), «полуграмотный печник» (2, 86), «известный кораблестроитель» (3, 393)… В других случаях указывается национальность и, скажем, возраст: «одна гречанка» (3, 400), «одна украинка» (3, 528), «молодой узбек» (3, 232), «чувашонок» (2, 288), «один из татар‑извозчиков» (1, 64)… А встречается еще и такое: «одна баба» (3, 377), «один парень» (2, 184), «один зэк» (3, 73), «один очевидец» (3, 560), «две девушки» (3, 246), «двое ссыльных» (3, 397), «три комсомолки» (3, 13), «шесть беглецов» (3, 212), «мужик с шестью детьми» (1, 87), «несколько десятков сектантов» (2, 63), «полсотни генералов» (1, 91), «730 офицеров» (3, 34), «свыше 1000 человек» молодежи (3, 33), «5000 пленных» (3, 32)… И даже из этих тысяч – ни одного живого имени! Если теперь перейти к вопросу о цитатах и источниках в «Архипелаге», то… цитат, сносок и ссылок на те или иные издания у него неизмеримо меньше, чем ссылок на такие источники, как: «говорят», «вот говорят», «говорили», «как говорят», «как некоторые говорят» и т. п. Или: «по слухам» (1, 354), «по московским слухам» (1, 102), «шли слухи» (2, 485), «дошли слухи» (2, 280), «прошел слух» (1, 181), «есть слух глухой» (1, 167), «слух этот глух, но меня достиг» (1, 374), «есть молва» (1,113), «мы наслышаны» (1, 289) и т. д. Или еще: «рассказывают» (2, 54), «рассказывали» (1, 219), «по рассказам» (3, 346), «если верить рассказам» (1, 277)… Ссылаясь на такого‑то пошиба источники, Солженицын пытается уверить читателя в правдивости историй, достойных Феклуши‑странницы из «Грозы» Островского. Пишет, например, что в конце двадцатых годов «от Кеми на запад заключенные стали прокладывать грунтовой Кемь‑Ухтинский тракт». И вот «рассказывают», мол, что однажды «роту заключенных около ста человек ЗА НЕВЫПОЛНЕНИЕ НОРМЫ ЗАГНАЛИ НА КОСТЕР – И ОНИ СГОРЕЛИ!». А в другой раз (опять же «рассказывают») тоже за невыполнение нормы взяли да заморозили в лесу 150 человек. Итого 250 закпюченных‑строителей как не бывало!

В третий раз уже безо всякого упоминания о невыполнении нормы сообщается, что просто от нечего делать, для развлечения взяли и расстреляли за три дня 960 человек. Интересно, кто же за погибших выполнял их норму и как строительство шло дальше, – или это никого не интересовало? Едва ли… Наконец, о бесчисленных цифрах. Казалось бы, уж кто‑кто, а математик должен и уважать их, и конкретно представлять в каждом случае, что именно за ними стоит. Но куда там! Мы уже видели, цифры сыплются из‑под пера нашего математика, как из рога изобилия, и все – перекошенные, деформированные, уродливые, калечные… Даже наблюдая явления и вещи в непосредственной близи, он не может дать их достаточно четкую цифровую характеристику. Так, на одних страницах «Архипелага» (т. 2, с. 77, 81) уверенно заявляет, что в Экибастузском лагере, где он сам находился, было 4 тысячи заключенных, а на других (249, 265, 275, 288) столь же уверенно – что 5 тысяч и даже (с. 12) – около 6. Чему же верить?.. Ему ничего не стоит любую цифру, что называется, вывернуть наизнанку. Например, рассказывает о якобы имевшей место ничем не вызванной стрельбе охраны по заключенным, в результате чего 16 из них были ранены. Это на странице 301 третьего тома, а на странице 331 эти 16 раненых уже фигурируют как «убитые 16»!.. Последний случай похож на сознательный фокус, построенный в расчете на невнимательность читателя…

Любопытнейшие фокусы такого рода показывает факир Александр на тему тюремно‑лагерного быта. Пишет, например, что одну группу заключенных везли «из Петропавловска в Москву», и что путь этого поезда продолжался три недели, и что в каждом купе – «обыкновенный купированный вагон» – было по 36 человек! Тут все, как говорится, дает обильную пищу уму. Во‑первых, какой Петропавловск? Ведь их два – в Казахстане и на Камчатке. Судя по времени пути, можно предполагать, что подразумевается второй. Но это, как известно, морской порт, и прямого железнодорожного сообщения с материком у него нет, так что заключенным предстояло прежде пересечь воды Тихого океана да Охотского и Японского морей, прибыть в Приморский край, а уж потом, допустим, из Владивостока… Однако здесь новая закавыка: непонятно, зачем через просторы океана, двух морей и всей страны везли такую пропасть заключенных в столицу, где, по многократным уверениям Солженицына, их и без того было тьма? Разве не в обратном направлении обычно везли их?

А если допустить (намек такой есть), что это были люди каких‑то редких, ценных и нужных Москве специальностей, то разве не постарались бы везти их в человеческих условиях, ну, по крайней мере хотя бы в таких, чтобы доставить в пункт назначения живыми? Ведь 36‑то человек в четырехместном купе не только три недели, но и нескольких часов прожить не смогут: передавят друг друга и задохнутся. Да и как их туда запихать? Разве что предварительно отрубив руки да ноги и уложив как дрова в поленнице. Но без рук и ног зачем они были бы нужны в Москве? В приведенном примере, как видим (36:4=9), Солженицын рисует девятикратное превышение над тем, что полагается. Но это для него совсем не предел. Далее он рассказывает о тюрьмах, в которых будто бы сидело по 40 тысяч человек, «хотя рассчитаны они были вряд ли на 3–4 тысячи». Тут уже превышение раз в 10–13, если не больше, т. е. как бы в одно купе наш математик утрамбовывает уже человек по 40–50 – 55. Потом мы выслушиваем его информацию еще об одной тюрьме, где «в камере вместо положенных 20 человек сидело 323». В 16 раз больше! Затем: «в одиночку вталкивали по 18 человек». Значит, 18‑кратное превышение. Рекорд? Нет! Читаем еще: «…Тюрьма была выстроена на 500 человек, а в нее поместили 10 тысяч». В 20 раз больше! Вот уж это, кажется, солженицынский рекорд в данном виде упражнений, ибо если перевести все в купейное исчисление, то получится 80 человек в одном купе! Разумеется, сам Солженицын, как мы знаем, в таких купе не ездил, в подобных камерах не сидел, в похожих тюрьмах не был и ничего подобного не видел своими глазами, но – «Говорят… Отчего ж не поверить?»…

Да, летописец клевещет на свою родину вместе с фашистами, в один голос с ними. Впрочем, иногда он их, пожалуй, даже обгоняет, хотя бы там, где рисует картины умилительного единения жителей оккупированных областей с оккупантами. Вот, например, «мне рассказывали», говорит, что в городе Стародубе Брянской области стоял гарнизон, «потом пришел приказ его перебросить – и десятки местных женщин, позабыв стыд, пришли на вокзал и, прощаясь с оккупантами, так рыдали, как (добавил один насмешливый сапожник) «своих мужей не провожали на войну»». Пишет еще и такое: когда захватчиков поперли с нашей земли, то «за отступающей немецкой армией вереницей тянулись из советских областей десятки тысяч беженцев… «Да что там десятки тысяч! – «население уходило массами с разбитым врагом, с чужеземцами – только бы не остаться у победивших своих – обозы, обозы, обозы…» Похоже, что тут ему мерещились уже не десятки тысяч, а миллионы!..

Есть адрес и у истории, якобы имевшей место в городе Стародуб Брянской области. Тут есть даже указание на источник: «Мне рассказывали». Более того, кое‑кто из рассказчиков назван и по профессии, и характер его определен: «один насмешливый сапожник», – разве это недостаточно четко и точно? Разыскать насмешливого сапожника мне, к сожалению, не удалось. Поэтому я обратился в Стародубский краеведческий музей. Его сотрудники Е. Короткая и Д. Алхазова, основываясь на живых воспоминаниях сограждан и на материалах музея, рисуют в своих письмах несколько иную, чем у Солженицына, картину обстановки в городе. Они, в частности, сообщили, что в годы оккупации в Стародубе существовала подпольная патриотическая группа. В ней состояли молодые жители города Евгений Велик, Алик Рыжков, Иван Египцев, Юрий Хомутов, Владимир Филонов и другие. Эта группа, пишут Короткая и Алхазова, «прятала раненых красноармейцев, доставала медикаменты, оружие, по радио принимала сводки «Совинформбюро». Кроме того, на ее счету несколько диверсионных актов на железной дороге, вывод из строя двух городских предприятий. Подпольщики тайно собирались в доме Анастасии Дмитриевны Янчевской, бывшей дворянки… Вот мы опять даем конкретные имена, цитируем документы, можем и адрес дать хотя бы той же Янчевской: город Стародуб, улица Урицкого, 19. А летописец наш, как всегда, из «десятков местных женщин», будто бы заливавшихся слезами об оккупантах, не может назвать ни единой! «Один насмешливый сапожник» – это в его системе доказательства предел определенности. В письме Е. Короткой и Д. Алхазовой еще говорилось о том, что около 1400 жителей Стародуба были расстреляны фашистами. Население старинного города за время оккупации сократилось с 13 тысяч до 6261 человека, то есть почти на семь тысяч, а население стародубского района – на пять тысяч. Следовательно, всего население города и района убыло за войну почти на 12 тысяч. Из них, пишут авторы письма, свыше 1700 человек было угнано в Германию, в рабство. Только из одного маленького Стародуба! И вот этих‑то несчастных, покидавших родную землю под дулами автоматов, обреченных на чужбине на скотское существование, а то и на смерть, Солженицын, при каждом слове поминающий Бога, пытается представить нам стихийными толпами людей, добровольно уходившими с фашистами, «чтобы только не оставаться у своих!».

Солженицын и дальше продолжает досаждать читателю своей возней вокруг имени предателя. Пишет, например: «Весной 1943 года повсеместное воодушевление встречало Власова в двух его пропагандистских поездках – смоленской и псковской». По соображениям краткости не будем касаться смоленской поездки, остановимся только на псковской, тем более что наш летописец сам уделяет ей больше внимания, поскольку, мол, на Псковщине особенно «радушно» относились к власовским формированиям, у которых не было отбоя от «добровольцев» из местных жителей. Обо всем этом автор ведет речь в третьем томе «Архипелага»… Но что же, однако, навело нашего летописца войны на мысль о смоленско‑псковском «воодушевлении», откуда исходный толчок? Увы, как видно, все оттуда же – из власовских листовок и газеток, в знакомстве с которыми он признается сам. Власовцы и другие немецкие холуи русского происхождения издавали несколько газеток, и все с чрезвычайно красивыми названиями: «За Родину». «Доброволец», «Воля народа»… Так вот, одна из этих газеток, а именно «За Родину», выходившая во Пскове, давала репортерский отчет о пропагандистской поездке Власова в этот город. Подробно рассказывала, как на вокзале их превосходительство был встречен городским головой Черепенкиным, взводом немецких солдат и некоторыми другими столь же необходимыми в данном случае лицами, как затем высокий гость направился в отведенную ему резиденцию, а немного позже принял парад «русских войск», – ну, правда, не армии, не корпуса, не дивизии, не полка даже, а – батальона. Но и это было радостно. Во второй половине дня в комендатуре состоялось собрание. Как писала газета, произнесенная там речь Власова, его «благодарственные слова в адрес непобедимой германской армии и ее верховного вождя Адольфа Гитлера были встречены оглушительными аплодисментами». Что же это, как не «воодушевление»! Слово получил и «представитель рабочего класса» некто Иван Боженко. Его речь о преданности рабочего класса их превосходительству и германской армии, судя по всему, явилась гвоздем собрания и, по заверению газеты, «вызвала всеобщее одобрение», после чего сомневаться во всеохватном характере «воодушевления» просто смешно. Такие‑то сведения узнаем из газеты «За Родину».

А вот другой документ: «Господину Рудольфу Егеру, коменданту СС, гауптштурмфюреру. Докладываю: по Вашему приказанию на собрание в комендатуре по случаю прибытия в Псков генерала А. А. Власова мной подготовлен для выступления в качестве представителя рабочих Боженко Иван Семенович, происходящий из торговцев. Осужден советским судом за хищение. Отбывал наказание. Добровольно согласился присягнуть Великой Германии. Боженко приведен в должный вид: побрит, одет в приличный костюм, предупрежден о наказании за злоупотребление спиртными напитками. Речь, написанную для него редактором газеты «За Родину» г. Хроменко, Боженко выучил наизусть. Готов выступить. С уважением Г. Горожанский, начальник Псковского района». Из сопоставления этих двух документов достаточно ясно видно, какими средствами фабриковалось «воодушевление» масс вокруг генерала‑предателя. Но это не все, сохранился еще один колоритнейший документик той поры, относящийся к заинтересовавшей нас проблеме. Начальник Псковского района Г. Горожанский до визита Власова докладывал немецкому коменданту Рудольфу Егеру о проделанной подготовке, а тот уже после визита, в свою очередь, написал приятелю в столицу: «Дорогой Курт, до нас доходили слухи, что отдел пропаганды штаба сухопутных сил возится с каким‑то пленным русским генералом. Несколько дней назад к нам привезли генерал‑лейтенанта Власова. Пришлось обеспечивать встречу гостя, так как к моменту прибытия поезда (к счастью, он опоздал на три часа) на вокзале никого не было, кроме десятка идиотов из городской управы. Мои ребята, получив от меня приказ, произвели облаву и согнали к вокзалу местных жителей… Как я успел заметить, он, трус, все время оглядывается, свою речь пробормотал себе под нос и поспешно удрал с вокзала. На выходе к ногам Власова (видимо, от переизбытка «воодушевления». – В.Б.) кто‑то бросил дохлую кошку. Какой‑то очередной идиот из городской управы (я выясняю, кто именно) распорядился показать ему русский батальон, словно не зная, что несколько дней назад вторая рота этого батальона, перебив офицеров, ушла к бандитам (так немцы называли партизан. – В. Б.). Власову показали роту, которую накануне передислоцировали из города Остров (даже не батальон, как писала газета, а всего лишь роту! – В. Б.)». Могут спросить: «А как эти документы попали в наши руки?» Ну на войне, да и после, еще и не то попадало. Ведь Псков освободили 23 июня 1944 года не кто‑нибудь, а мы, и Берлин, где находится Принц‑Альбрехтштрассе, взяли 2 мая 1945 года тоже наши, а уж остальное в таких вопросах – дело любознательности и расторопности».

Еще раз прошу прощения за длинную цитату, но ведь «Архипелаг ГУЛАГ» – дело всей жизни, главная книга Солженицына и чуть ли не главная книга XX столетия, если верить некоторым фанатам. И еще: в 2009 году Министерство образования и науки Российской Федерации включило «Архипелаг ГУЛАГ» в обязательную школьную программу!

Официальный сайт министерства сообщает: «4 сентября 2008 года Минобрнауки России направило в российские школы Методические рекомендации по расширению изучения творческого наследия А. И. Солженицына в общеобразовательных учреждениях. Они включают рекомендации по расширению как изучения творческого наследия писателя на уроках литературы, на уроках русского языка и развития речи, так и расширение изучения жизненного пути и историко‑культурного наследия А. И. Солженицына в курсе отечественной истории XX – начала XXI вв.» До принятия приказа Минобрнауки обязательное изучение фрагментов романа «Архипелаг ГУЛАГ» предполагалось в школе на профильном уровне. Теперь, после включения романа в федеральный компонент государственных образовательных стандартов среднего (полного) общего образования, изучение фрагментов романа становится обязательным для всех российских старшеклассников.

Известный историк, глава Фонда «Историческая память» Александр Дюков так отреагировал на это решение:

– Я считаю, что это совершенно неправомерное решение. Как литератор, Солженицын представлен в школьной программе своими лучшими произведениями – «Матрениным двором» и «Одним днем Ивана Денисовича» (книги, которые прошли через профессиональные руки редакторов «Нового мира» – прим. авт.). Если кому‑то в Минобрнауке так близка лагерная тема, что «Ивана Денисовича» не хватает, вставили бы лучше «Колымские рассказы» Варлама Шаламова. Произведение с литературной точки зрения несравненно более сильное. Если же «Архипелаг» подается как историческое произведение, то это вообще можно расценивать как акт вредительства, поскольку он переполнен откровенными неточностями, а то и прямыми фальсификациями, а местами содержит элементы военной пропаганды третьего рейха, направленной на советских солдат – особенно в главах, посвященных власовцам и прочим коллаборационистам. Он их фактически оправдывает, более того, выставляет героями. Наше правительство само выражает протест, когда нечто подобное делают прибалтийские или украинские власти, и при этом делает обязательным преподавание в школе вполне сходной идеологии. Строго говоря, «Архипелаг ГУЛАГ» действительно интересен для исследователей. Как памятник антисоветской деятельности, как один из элементов идейного противоборства времен «холодной войны». Причем, не на нашей совсем стороне. То есть для специалистов пропагандистских войн он любопытное произведение. Но уж никак не для российских школьников. Надеюсь только, что его будут преподавать так же бездарно и формально, как лучшие произведения нашей литературы. Чтобы у среднестатистического школяра и десятилетия спустя после выпускного звонка не появлялось желание притронуться к этой книжке».

Нам часто рассказывают страшилки про сталинский 1937 год. Для понимания, что было в том году, представьте: мы завтра вычистим всю антигосударственную перхоть из всех наших министерств образования. Никакого вреда для страны. Только благо.