Глава 6. Младшая дочь профессора Муромцева, бестужевская курсистка Мария Николаевна, которую по домашней привычке близкие все еще называли Мурой

Младшая дочь профессора Муромцева, бестужевская курсистка Мария Николаевна, которую по домашней привычке близкие все еще называли Мурой, сердилась на доктора Коровкина. Пасхальной ночью она почувствовала раздражение, заметив необыкновенную любезность Клима Кирилловича по отношению к фарфоровой куколке – фрейлине Вдовствующей Императрицы. И что он в ней нашел? Да, она юная, миловидная, хорошо себя держит – но куда ей до Брунгильды! Вот кто мог бы по‑настоящему блистать при дворе – ее старшая сестра: у нее врожденный аристократизм, хоть она и не училась в Смольном институте.

Мура лежала в постели и слушала звуки музыки. Брунгильда встала гораздо раньше сестры и проводила за инструментом положенные час‑два. Судя по игре – а избрана была моцартовская соната, – пианистка пребывала в превосходном настроении. После возвращения из заграничного турне Брунгильда стала еще прекраснее, еще одухотвореннее…

И как доктор Коровкин не смог оценить такой девушки? Как он мог предпочесть дешевую подделку бриллианту чистой воды?

Мура вскочила с постели, подбежала к зеркалу и скептически осмотрела себя. Прошедшая зима наложила и на нее свой отпечаток. Она много читала, много думала, редко выбиралась на воздух. И вот теперь в свете солнечного апрельского дня зеркало явило ей то, что скрадывало зимнее искусственное освещение. Круглое лицо, кожа на лбу и подбородке сероватого цвета, волосы тусклые, и губы блеклые, потерявшие упругость. К тому же на носу появились бледные желтые пятнышки – в апреле высыпают веснушки…

«Скоро мой день рожденья, – подумала Мура сердито, – обязательно попрошу папу, как только он вернется, подарить мне велосипед. Буду летом совершать дальние прогулки. Клим Кириллович считает, что красота в движении и здоровье».

Мура ловко собрала длинные темные волосы в узел на макушке и отправилась умываться.

Через четверть часа она сидела в столовой.

– Дорогая, ты сегодня очень хорошенькая, – ласково встретила ее мать, по легкому нездоровью неделю не выходившая из дому.

Елизавета Викентьевна, спокойная, полноватая дама, по характерной вертикальной черточке между черных, шелковистых бровей своей младшей дочери сразу поняла: Мура опять пребывала в свойственных юности сомнениях по поводу своей внешности. Но любящая мать знала, чем отвлечь дочь от пустых тревог, и, просматривая газеты в поисках полезных для ее мужа публикаций, воспользовалась безукоризненно действующим лекарством:

– Зачем русским историкам заниматься Египтом и Палестиной, зачем так далеко ходить? В «Санкт‑Петербургских ведомостях» сообщается, что и с датой основания Петербурга не все ясно. Историк Петров считает, что столица основана не 16 мая, а 26 июня, ссылается на рукопись «О зачатии и здравии царствующего града Санкт‑Петербурга».

Мура задумчиво размешивала серебряной ложечкой сахар в чайной чашке.

– Как мне надоел Петр Первый, – ответила она с досадой, – от него спасения никакого нет. Куда ни придешь – обязательно таращится на тебя со стены или из угла…

Мура отхлебнула чай. Горничная Глаша, пухленькая темноглазая девушка с миловидным лицом, внесла миндальный мазурек – плоский продолговато‑четырехугольный пирог, поставила свою ношу на стол и вынула из кармашка фартучка розовое яичко.

– Христос Воскресе, барышня. – Горничная радужно улыбнулась, и Мура, встав со стула, похристосовалась с Глашей.

– Говорят, – сообщила Глаша, – по ночами призраки Петра Великого шастают, людей пугают… – И, помолчав, добавила: – А дворник уверяет, император не один по столице бродит, с ним и арапчонка видели, черного как уголь…

– Басни, милая Глаша, – Елизавета Викентьевна не знала, сердиться или смеяться, – я думаю, что к слухам невольно причастен мистер Стрейсноу. Кстати, Мура, ты говорила, что вид у английского гостя не совсем здоровый. Может быть, он отравился устрицами?

– Про устрицы не знаю, – отозвалась Мура. – А что, они стали опасны для здоровья?

– В печати сообщается, что английские устрицы запрещены при берлинском дворе, считают, что они причина тифозной лихорадки. Надеюсь, Николай Николаевич будет избегать их в Германии. А в Англии бактериологи обследовали устричные отмели, отбросы в устье Темзы, и обнаружили чудовищное загрязнение, триллионы убийственных микроорганизмов, – пояснила Елизавета Викентьевна. – Глаша, пожалуйста, напомни Брунгильде Николаевне, что пора завтракать.

– Интересно, – задумчиво протянула Мура, обрадованная тем, что разговор ушел от Петра Великого, – надо подумать… Хотя, как говорила Брунгильда, Чарльз уже давно не был в Англии, он путешествовал по Европе.

– Уайтстебльские английские устрицы усердно предлагают и наши гастрономические магазины, могут ли лакомки от них воздержаться? – заметила Елизавета Викентьевна.

В этот момент в столовой появилась старшая дочь профессора Муромцева, она обняла и поцеловала сестру и с отсутствующим видом села за стол.

– Сестричка, ты не знаешь, мистер Стрейсноу не увлекается устрицами? – спросила Мура.

– Ничего не понимаю, – Брунгильда недоуменно повела изящно убранной головой, – при чем здесь устрицы? Меня больше интересует, едем ли мы сегодня в театр? Был телефон от Клима Кирилловича?

– Нет еще, – быстро ответила Мура, на ее лицо набежала легкая тень, – вероятно, спит после ночных приключений.

– У меня до сих пор в голове не укладывается то, о чем вы мне ночью рассказали, – вздохнула Елизавета Викентьевна. – За что убили бедную женщину? Мне всю ночь мерещилась баранья кость.

– Решено, баранину больше не покупаем, – торжественно возвестила Брунгильда и, повернувшись к Елизавете Викентьевне, ласково сказала: – Не волнуйся, мамочка. Я уверена, художник – не убийца. Следствие должно во всем разобраться. Роман Закряжный – человек талантливый. Он чувствует, что в каноническом изображении Петра есть нечто ненатуральное. Чувствует, что требуется оживить портрет.

– Не нравится мне эта гоголевская мистика, – вздохнула Елизавета Викентьевна. – Зачем портреты оживлять? Шаманство какое‑то.

– Может быть, – не стала спорить Брунгильда и повернулась в сестре: – Мурыся, а не могла бы ты ответить мне на один вопрос по исторической части? Почему, собственно говоря, самодержец Всея Руси обычно изображается без короны? Где его царский венец? Ты не думала об этом?

– Нет, не думала, – растерянно уставилась на сестру Мура, расправившаяся с аппетитным кусочком мазурека, и удивленно добавила: – А действительно… Скульптура Екатерины с короной, а скульптура Петра в лавровом венце… Что бы это значило?

– Ученые сомневаются, что северная столица основана в мае, ты – что Петром Великим, – чуть насмешливо ответила Елизавета Викентьевна. – Так можно договориться и до того, что он не имел права на русский трон.

В комнате повисла тишина, только Брунгильда продолжала с аппетитом есть домашнюю еду, по которой так соскучилась во время зарубежного турне.

В тишину ворвался звонок, раздавшийся в прихожей, и минуты через две Глаша ввела в столовую ассистента профессора Муромцева – Ипполита Прынцаева.

– Христос Воскресе. – Румяный молодой человек, на которого не могли смотреть без улыбки обе профессорские дочери, вспоминая множество забавных ситуаций с его участием, секунду поколебавшись, направился к хозяйке дома.

– Воистину Воскресе, – нестройным хором ответили женщины, обмениваясь с гостем троекратными поцелуями.

Приглашение к столу ассистент принял с видимым удовольствием.

– Давненько мы с вами не видались, Ипполит Сергеевич. – Елизавета Викентьевна наливала гостю чай, барышни заботливо наполняли его тарелку куличом, пасхой, мазуреком. – Чем изволите заниматься?

– В отсутствии Николая Николаевича хлопот с лабораторией прибавилось, за всем надо следить самому, – важно ответил Ипполит, – да и наше спортивное общество требует немало забот.

– В чем же состоят ваши заботы? – поинтересовалась Мура.

Ипполит покосился на безмятежно слушавшую его Брунгильду.

– Заботы организационные. Мы планируем устроить велопробег, посвященный 200‑летию города. Надо выбрать подходящую трассу, подумать об экипировке. – Ипполит Сергеевич привстал со стула, загибая пальцы правой руки. – Мы хотим установить на руле каждого велосипеда портрет Петра Первого. А портреты тоже надо кому‑то заказать да приладить так, чтобы не падали во время движения.

– О Боже! – вздохнула Брунгильда. – У меня от петровских портретов рябит в глазах. Умоляю вас, откажитесь от этой затеи.

– Но почему? – горестно округлил глаза Прынцаев. – Мы не хуже других, и потом, это будет очень эффектно.

– Впрочем, мне все равно, – милостиво согласилась Брунгильда, – могу вам даже посодействовать. Правда, Мурыся? – И пояснила занявшемуся наконец куличом поклоннику: – Мы сегодня ночью познакомились с замечательным художником, он малюет великого самодержца с утра до вечера.

– Правда, пока он находится в Доме предварительного заключения. По обвинению в убийстве, – холодно уточнила профессорская жена.

– А кого он убил? – оторопело спросил ассистент, рука с куличом застыла у рта.

– Какую‑то вышивальщицу, она жила этажом ниже, – спокойно пояснила Брунгильда. – Из квартиры бедной женщины кое‑что исчезло…

– Боже мой, какое кощунство! – воскликнул возмущенно Ипполит. – Крадут все, что можно и нельзя украсть. Страна воров! Я тоже скоро стану скупщиком краденого!

– Вы? – удивилась Елизавета Викентьевна. – Как это, Ипполит Сергеевич?

– Очень просто, – заявил Ипполит. – Скупщиком краденого может стать и Николай Николаевич. И вообще любой из нас.

Женщины смотрели на него во все глаза.

Довольный произведенным эффектом, Ипполит Прынцаев, протягивая руку за мазуреком, спросил:

– Николай Николаевич поехал за границу? Поехал. А зачем он туда поехал?

– Насколько мне известно, – произнесла оскорбленным тоном Елизавета Викентьевна, – он собирался закупить реактивы, приборы, материалы… У него есть договоренности с зарубежными лабораториями.

– А откуда зарубежные лаборатории берут продаваемые вещества, вы знаете? – загадочно улыбнулся Прынцаев.

– Существует налаженное производство, – сурово изрекла профессорская супруга.

– Так‑то оно так, – Прынцаев многозначительно прищурился, – но тогда объясните мне, откуда малодоступные вещества появляются у частных лиц? Почему мне звонит какой‑то человек и предлагает их купить?

– Кто и когда вам звонил? – настороженно спросила Мура.

– Кто, не знаю, – быстро отреагировал Прынцаев, – он не представился. А цену назвал – восемьдесят пять тысяч рублей. И я ему не отказал сразу же. А знаете, почему? – Вид у ассистента стал гордым. – А вдруг Николаю Николаевичу не удастся купить нужное в Европе? Начнет меня бранить, что я упустил вещество здесь.

– А что же он предлагал у него купить? – спросила Брунгильда, розовые губки ее брезгливо скривились.

Ипполит Прынцаев понизил голос до шепота:

– Несколько граммов радия!