Часть III 4 page

Позднее Оскар будет сокрушаться, что не помог Найне разорвать порочный круг. Это станет его горчайшим и вместе с тем пустым сожалением — ведь что бы тогда изменилось? Все и Ничего.

38

Карам сидел за столом вместе с Гуру, Мандипом и Сукхи, потягивая чудесный Сарнин чай и играя в карты. Как обычно, Гуру выигрывал. Он с отвращением поглядел на цветастую кружку с надписью «Лучшей бабушке на свете» — Сарна поставила ее на стол, чтобы Гуру складывал туда выигранные монеты. Он все еще не терпел железных денег и благодаря приличному счету в банке мог потакать своим прихотям, поэтому весь выигрыш сгребал в кружку.

В тот вечер Карам разозлил его тем, что играл на медь, а не на серебро.

— Да ну тебя! У меня нет столько серебра, — сказал Карам, когда Гуру возмутился. — И вообще, какая тебе разница, ты все равно не прикасаешься к монетам?

— Большая. У меня настроение портится от меди. — Его слова донеслись сквозь длинные белые усы. Гуру был одним из немногих сикхов в Лондоне, отказавшихся подравнивать какую-либо растительность на теле. — Ты же знал, что сегодня игра, почему не подготовился?

Карам заворчал, но все-таки достал из кармана несколько серебряных монет.

За то время, что они играли, Карам ни разу не поставил больше пяти пенсов, и два других брата, глядя на него, тоже осторожничали. Гуру было все равно. Он играл не ради выигрыша, в конце-то концов. Ему нравился хруст банкнот в руках, когда он делал ставку или брал реванш. Гуру любил карты, потому что они напоминали ему о собственной непостижимой удаче. И еще ему было приятно ощущать в воздухе легкую дрожь зависти.

— Бхраджи, я недавно слышал поразительную историю. — Мандип обратился к Гуру в напрасной надежде, что добрая байка отведет от него фортуну. Тот хмыкнул.

— По радио передавали, — продолжал Мандип. — В Индии живет сикх по имени Харпит Деви, водитель такси. Представляешь, он уже два года ездит задом наперед. Хочет побить рекорд вождения на задней передаче с высокой скоростью.

— Неужели? Поразительно, — ехидно пробурчал Гуру.

— Ох уж эти сикхи! Чего только не придумают, чтобы отличиться. — Карам поправил воротник шерстяной кофты.

— Нет, погодите, суть не в этом. Он разработал план, этот сикх. — Мандип перебрал свои карты.

— У него какая-то особая машина? — поинтересовался Сукхи.

— Нет, черт подери, такая же, как у всех, но он переставил механизмы, чтобы они работали наоборот. Деви садится нормально, а потом выкручивает шею, смотрит в заднее стекло и едет вперед! — Мандип изобразил, как это происходит.

— Находчивый малый, — невозмутимо ответил Гуру: он принял решение никогда и ничему не удивляться.

— Зачем? — спросил Карам.

— Если вы дадите мне договорить, я объясню. — Мандип положил карты на стол. — После аварии его машина перестала ездить нормально. Потом, как я понимаю, он увидел вождение под новым углом и решил сделать это своей философией. Теперь Деви все время твердит: «Можно преодолеть любые трудности, если посмотреть на них с обратной стороны».

— Звучит разумно, хотя едва ли от этой идеи есть какая-то польза. Не ко всякой ситуации она подойдет. — Карам поглядел на свою жалкую кучку монет.

— Я думаю, Деви прав, — не унимался Мандип.

— Ну и? Ты решил провернуть то же самое в своем такси? — спросил его Сукхи.

— А что, за такие фокусы люди будут платить больше. Вы же знаете, какие эти лондонцы. Решат, будто это модно, и тогда каждый захочет прокатиться, — сказал Карам, кладя на стол пять пенсов.

— Нет, просто мне понравилась его мысль. Иногда полезно обернуться и найти иной подход к чему-либо. Деви хочет доехать так до Пакистана и приложить свою «перевернутую» философию к отношениям между Индией и Пак…

— Правильно! — Гуру вдруг оживился. Его всегда волновала эта тема. — В таком случае я с ним согласен. Да, давайте вернемся назад, прямо в 1947-й, к разделению Индии. С тех пор все покатилось под откос.

— Сомневаюсь, что Деви это предлагает. — Мандип заглянул за плечо Сукхи, чтобы подсмотреть карты Гуру.

— Я бы на его месте предложил именно это. Пусть забудет о своей затее с вождением и попробует отменить дурацкую границу, которую проложили через Индию. — Гуру не на шутку завелся. Карам и Мандип переглянулись.

— Ну что ты, бхраджи, нельзя изменить историю, — сказал Мандип.

— Тогда не рассказывай мне про перевернутые философии! — Гуру бросил на стол десятифунтовую купюру.

— Ну, может, Карам найдет применение идеям Харпита Деви? — Мандип махнул рукой, признавая свое поражение. — Например, включит его в трактат о сикхизме, который дал ему учитель. Ты ведь все еще работаешь над ним, бхраджи?

— А, с этим покончено. — Карам положил на стол десять пенсов. На любую ставку в фунтах, которую делал Гуру, братья отвечали пенсами, и наоборот.

— Как? Книга готова? — поразился Мандип.

— Нет. С моей затеей покончено — ничего в голову не приходит.

— Ну да, еще чего! Наверняка работаешь над ней втайне от нас. Уже целую энциклопедию сочинил.

— Говорю же, я ничего не писал. — Карам был бы рад сделать хоть что-то, но все эти годы он посвятил лишь пустым раздумьям над трактатом учителя. Сам замысел казался ему недостойным того, чтобы попасть на бумагу.

— Ну хоть факты ты какие-нибудь нашел? — Мандип считал, что Карам скромничает.

— Если бы! Ничего я не сделал, только думал, и даже это меня измотало.

— Что ж, задача перед тобой непростая. Лахвиндер тоже очень устал под конец.

— Да и поздно браться за это. — Карам поглядел на часы в форме Африки. — Раньше надо было. Даже если я начну писать прямо сейчас, все равно не успею. И мои мечты о том, чтобы творить историю, быть ее частью… они теперь в прошлом.

— Ну, страх не успеть — плохая причина, чтобы не начинать. Я тебе рассказывал про человека, который составляет словарь санскрита? — спросил Мандип. — Он уже пятьдесят пять лет этим занимается, а написал только половину слов на букву А! В санскрите их около 250 000, ему осталось больше восьмидесяти тысяч. Вот это, я понимаю, и вправду бесконечная работа. Маленький трактат по сравнению с ней — сущая ерунда.

— Наверное.

— И вообще, что будет с сикхизмом, если даже ты, религиозный деятель, не можешь написать о нем толковую книгу?

— Да кто я такой, чтобы делать прогнозы?

— Ну, ты имеешь право на свое мнение. — Мандип начал складывать монеты в столбик посреди стола.

— У всех есть мысли, да что с них проку? Чтобы выжить и процветать, сикхизму нужен другой путь. Новый предводитель, который всех объединит. — Карам покачал головой. — Мне кажется, сикхизм умирает. Ислам крепнет, и христианство еще сильно. А прихожане нашей гурудвары — в основном пенсионеры, их становится все меньше. Что нас ждет в будущем?

— Дело в нынешней молодежи. Им это неинтересно. — Сукхи спасовал.

— Конечно, легко обвинить во всем молодежь. В действительности же взрослые просто не показали им, как нужно верить. Требуется современный подход, а вместо этого люди хотят вернуться в прошлое.

— Кое-кто считает, что вперед можно идти задом, вот и все, — холодно вставил Гуру.

— Ну, — сказал Карам, — комитет гурудвары избрал неверный путь, в этом я уверен. Вы же знаете, в прошлом году они голосовали за то, чтобы убрать все стулья и столы и есть, сидя на полу, как это делают в Амритсаре. Надо же было придумать такое в наш век. И в этой стране! — Он ударил ладонью по столу. — Даже голосовать за это — бред!

— Ну, никто ведь не согласился, — напомнил Гуру. Он уже немного устал от прогрессивных идей Карама, которыми тот заболел после развода Пьяри.

— Зато в гурудваре запретили смешанные браки — огромный шаг назад.

— Да, согласен, бхраджи. Это они зря. — Мандип отличался более либеральными взглядами, чем Карам. Настоящий отступник, он давно постриг волосы, не женился и часто приглашал к себе друзей-англичан.

— А я думаю, все правильно, — произнес Гуру, листая стопку банкнот.

— Вот почему молодежь не ходит в гурудвару. — Карам указал на брата. — Они видят, что наша вера закостенела. Смешанные браки сегодня — обычное дело. Не понимаю, почему наше сообщество так рьяно блюдет традиции.

— Ну, я убежден, что они сделали правильный ход. А ты когда будешь ходить, бхраджи? Сколько можно смотреть на карты! Давай, ставь деньги, будь мужчиной.

— Я просто думаю… — Карам, по обыкновению, не торопился с решением.

— О чем думаешь? Ставить или нет пять пенсов? — подгонял его Гуру. — Давай, не скупись.

— А я и не скуплюсь.

— Ну же, раскошеливайся, играй! — не унимался Гуру. В конце концов Карам поставил пятьдесят пенсов.

— Играть интереснее, когда игроков много, — сказал он. — Я позвонил Раджану и попросил его приехать. Оставил ему сообщение на мобильнике. У него, должно быть, очень много работы.

Братья дружно кивнули, чтобы потешить Карама иллюзией, будто его сын обязательно приехал бы, не будь так занят.

— Играть станет веселее, если вы двое поднимете ставки, — предложил Мандип.

— Куда уж выше? — Сукхи кивнул в сторону Гуру. — Бхраджи только что поставил пятьдесят фунтов против пятидесяти пенсов Карама. Больше у меня все равно нет.

Не сказав ни слова, Гуру положил на стол еще пять двадцатифунтовых купюр.

— Ого! — восхищенно присвистнул Сукхи, взял всю стопку и принялся считать.

— Эй, не мни их! — Гуру нахмурился.

— А что? — удивился Мандип. — Это же просто бумажки. Тебе надо было родиться в Северной Корее. Там запрещено складывать банкноты даже пополам! Ким Чен Ир, видать, не хочет, чтобы мяли его портрет. Не удивлюсь, если они и монеты каждый день полируют.

— Неужели у тебя такие хорошие карты? — Карам посмотрел на свои — ему казалось, что их нельзя побить.

— Повышай ставку или вскрывайся, — скомандовал Гуру. — Хватит морочить мне голову.

Карам не знал, что делать. В руке он держал чуть ли не лучшие карты за долгое время. Выигрыш ему почти обеспечен. Гуру поставил больше двух сотен — огромная сумма по сравнению с жалкой ставкой Карама. Потеря в любом случае будет невелика. Но что-то — неуверенность в своих силах или даже в праве на победу — не дало ему повысить ставку. Карам открыл свои карты: два туза, короля и даму — и пораженно уставился на карты Гуру: два туза и две дамы.

— Как тебе это удается?!

— Просто повезло, — улыбнулся Гуру.

— Не верю я в удачу, — сердито сказал Карам.

— Вот поэтому она к тебе и не приходит.

— Еще чаю? — Караму вдруг нестерпимо захотелось утешиться сладким и густым напитком, какой умела готовить только Сарна.

Все кивнули. Никто и никогда не отказывался от ее чая.

— Сарна! Сарна? — позвал Карам.

Она его не слышала. Включив телевизор на всю катушку, Сарна громко рыдала, вытирая глаза уголком чуни, а по экрану бежали титры болливудского фильма «Ма ди Химат» — «Храбрая мать». Подлые сыновья, муж-бабник, злая свекровь, пропавшая сестра, порочный дядя — все в конце были наказаны. Вернулись к многострадальной героине — образцовой матери, сестре и жене, просто-таки святой — и пали к ее ногам, моля о прощении. Сердце Сарны отозвалось скорбью, будто она сама была этой прекрасной женщиной. Ее переполняла любовь и доброта. Она хотела принять весь мир в свои объятия и до последнего атома уничтожить его боль. Сарна так и поступила бы, получи в ту минуту возможность. Даже простила бы саму себя. Жаль, что чувства, которые пробуждает кино, имеют обыкновение исчезать от легчайшего прикосновения реальности.

Растрогавшись, Сарна подошла к телефону и набрала номер Найны. Никто не ответил. Тогда она оставила милое сообщение и выразила надежду, что у Найны все в порядке. Потом позвонила ей на мобильный. Снова нет ответа. Наконец, она звякнула Найне на пейджер, но та опять не отозвалась. Сарна положила трубку. Ее приподнятое настроение падало со скоростью парашютиста, у которого не открылся парашют. Счастье всегда доставалось другим людям, а у нее — самая неблагодарная семья в мире, и это никак не исправишь.

Сарна хотела для детей только лучшего, а они ее бросили. Она даже пыталась не слишком их любить. И все-таки обожала, отрицала это и в конце концов потеряла. Ее путь не изменился, с каждым новым отчуждением на гравийной дорожке времени лишь проявлялся другой узор. Сарна пыталась замести следы былых невзгод, выровнять тропу, чтобы пойти по ней к счастливому финалу, предлагая родным вместо настоящей любви еду и свои болезни. Но дети шли в обратную сторону. Даже Найна стала реже звонить и почти не приезжала. Под предлогами плохого самочувствия или работы она не была в Лондоне уже полгода. Сарна высморкалась. Слезы рвались из-под ее сиреневых век. Она снова позвонила Найне. Если бы та ответила, у них состоялся бы совсем другой разговор, нежели пять минут назад. К счастью или к несчастью, Найна не подняла трубку. Тогда Сарна попыталась дозвониться до Пьяри, и ее опять соединили с голосовой почтой. Да где они?! В среду в десять вечера женщина должна сидеть дома. Сарна прижала ладони к глазам, чтобы не расплакаться. Никому она не нужна. Никто о ней не заботится. А ведь она жила ради семьи и детей. Где же теперь эти неблагодарные?!

Пьяри была дома. Увидев родительский номер, она не захотела брать трубку.

Найна была в больнице. Нет, она не работала в ночную смену, а занималась совсем иным делом.

39

В десять часов вечера Найна родила дочь. Она взяла ребенка на руки и сказала: «Моя умид, моя надежда». Медсестра забрала у нее новорожденную, и Найна откинулась на подушки, уставшая, но счастливая. Оскар сжал ее руку, радуясь, что все прошло хорошо. Потом врач сделал Найне внутривенный укол, и Оскар вопросительно поднял брови.

— О, не волнуйтесь, — сказал доктор. — Это лекарство, чтобы сжалась матка и полностью вышла плацента. Не о чем беспокоиться.

В маленьком родильном зале кипела работа. Медсестра попросила Найну еще немного потужиться.

— Молодчина! — ободряюще говорила она. — Еще пару раз — и готово! Так, так, уже почти все.

Оскар смотрел, как Найна морщила лоб, и удивлялся, откуда у нее столько сил — после двадцати-то часов! Он снова дышал с ней в одном ритме и твердил про себя, что все будет отлично, как будто сила его желания могла превратиться в некий физический стимул.

Внезапно сестра позвала на помощь. Белые простыни стремительно окрашивались в красный цвет. Все происходило невероятно быстро: громадная лужа крови залила почти всю постель. Вокруг забегали.

— Тебе больно? — Оскара больше волновал другой вопрос: «Что случилось?»

Найна покачала головой и тихо ответила:

— Не очень. Не хуже. — Видимо, она не понимала, что происходит.

— Кровь, живо! Первая группа, резус отрицательный! — распорядился кто-то.

— У нее тахикардия, — доложил другой голос.

— И гипотензия.

Оскар слушал и смотрел, боясь помешать своими расспросами. Кровь, казалось, была повсюду: перчатки врачей стали алыми, зеленые халаты почернели. Ноги Найны тоже были покрыты кровью, и она все текла из нее вместе с темными сгустками, похожими на куски сырой печени. Оскара затошнило от страха. Это плацента? Или нет? Что происходит? За считанные минуты положение из нормального превратилось в ужасное.

Потом кто-то сказал:

— Кровотечение очень сильное.

— Она потеряла уже два литра.

— Гемоглобин ниже восьми… ниже пяти!

— Найна? Найна, ты меня слышишь? — Подошла сестра, которая помогала ей рожать. Она перегнулась через Оскара и заглянула в глаза Найне. Та моргнула и кивнула в ответ. — Хорошо, отлично, оставайся со мной. Не спи.

Один из врачей велел ассистенту вывести Оскара из родильного зала.

— Боюсь, вам нельзя тут находиться, — сказал он. — Мы будем держать вас в курсе.

Тяжелые двери закачались за его спиной. Почти тут же они замерли, вздрогнув в последний раз, словно сердце, заколотившееся перед полной остановкой. Оскар услышал тихий возглас: «Мы ее теряем».

Всю ночь разум Оскара пребывал на грани ясности и хаоса. Его сердце замирало, колотилось, немело — будто чужое. Руки и ноги не слушались: они то молотили по воздуху, то цепенели, как им было угодно. Кожа словно злилась и краснела, особенно громко крича на внутренней стороне рук, куда любила целовать Найна.

Нужно связаться с ее родственниками. Что им сказать? Как передать то, во что он сам отказывался верить? Оскар с ужасом думал не о том, как сообщит о смерти, а о том, как откроет правду.

Добравшись до автомата в родильном отделении, он уже почти ничего не соображал. Думал, что как-нибудь сможет поговорить с Пьяри, что она его поймет. Все было слишком неожиданно. Даже для нее. Оскар представился и объяснил, что близко знаком с Найной.

— Оскар? Это ты? О Боже… Она никогда не рассказывала… ничего такого…

Не ответив на скрытые в ее словах вопросы, Оскар сообщил, что вчера привез Найну в больницу.

— Почему? Что произошло?

Механически, словно кто-то нажал внутри его на кнопку, Оскар повторил слова врачей:

— У нее была послеродовая геморрагия.

— Что?!

— Она умерла… она умерла, — прошептал он. Слова получились какими-то маленькими, как будто не хотели появляться на свет. Горло сдавило, Оскар проглотил слюну и выжал из себя остальное: — Возникли осложнения при родах. Это было… так неожиданно.

— Что?! Что ты говоришь? Какие роды? Найна не была беременна. Она и детей-то иметь не может. Вы ошиблись номером. Кто вы? О чем вы говорите? Где Найна?

— Прости… — Раздался гудок, предупреждающий, что надо положить еще одну монету. — Позвони в больницу, если не веришь. Я дам тебе номер.

— Нет! — Голос Пьяри задрожал. — Погоди… нет. Что происходит? Это розыгрыш? — Она будто разговаривала сама с собой. — Где ты?

— В Треффордской больнице, в Манчестере.

— Хорошо, диктуй номер, — сказала она. — А твой? У тебя есть телефон?

— У меня… нет, можешь звонить на Найнин.

— Это точно? — переспросила Пьяри, и Оскар понял, что ее интересует не набор цифр.

— Прости.

Он положил трубку.

Последовал шквал звонков. Пьяри позвонила Раджану, тот — в больницу, потом Оскару. Затем брат с сестрой встретились. До утра, перебивая друг друга, они пытались составить целостную картину произошедшего, чтобы придумать правдоподобную версию для Сарны и Карама.

Ни Пьяри, ни Раджана не интересовала романтика отношений между Найной и Оскаром. Сейчас главное было смягчить удар для родителей. Вскоре они поняли, что факты не так-то легко поддаются изменению. Умолчать о замужестве Найны или о новорожденной дочери будет трудно.

— Думаю, мы сами должны сообщить маме с папой, — предложила Пьяри.

— Хорошо, как вам будет угодно, — ответил Оскар.

Немного погодя Раджан пришел к иному решению:

— Может, тебе стоит быть рядом при этом разговоре? У родителей могут возникнуть вопросы…

— Ладно, если вы так хотите. — Оскар спросил себя, что посоветовала бы Найна. — Мне нужно еще несколько дней побыть в больнице с ребенком. И потом, я не знаю, как мне добраться с ней до Лондона… — Он вдруг подумал, как трудно ему придется — без Найны, с маленькой дочкой.

— О Господи, и правда. Извини, у меня вылетело из головы! — Раджан впервые осознал, что Оскар тоже страдает. — Прости… Тебе сейчас нелегко.

Оскар посмотрел на людей, сидевших вокруг него в больничном буфете. Многие выкручивали себе руки — иногда он видел то же самое в автобусе или в приемной врача. Теперь он понял, что это язык горя, на котором говорят и его пальцы: они изгибались и переплетались, давя на костяшки, чтобы болью облегчить душевные страдания.

Голоса споривших Раджана и Пьяри доносились из трубки, словно отзвук другого времени.

— Не стоит говорить им, почему это случилось. Они не вынесут такого удара, — сказала Пьяри.

— Не глупи, все равно они узнают. Мама первым делом полюбопытствует, кому Найна завещала…

— Раджан! Это же ужасно. Как ты можешь такое говорить?

— Но это правда. Прекрати, маме ведь известно, что Притпал оставил Найне приличное состояние и что у нее был собственный дом. Она, без сомнения, поинтересуется, кому все это отойдет. Ты ведь знаешь маму. Так или иначе, она допытается, что Найна была замужем. Прости, Оскар, мы тут думаем вслух. — Раджан явственно ощутил его присутствие. — Нам придется рассказать все как есть.

Оскар почти их не слушал. Они словно говорили о ком-то другом, кто остался в далеком прошлом. Принимать участие в тайном сговоре он не желал — пусть сами решают, что делать. Вдруг Пьяри не выдержала:

— Что же ты натворил? Ты не должен был ей разрешать!!!

Эти слова, точно стрелы, поразили его прямо в сердце, которое и без того разрывалось от чувства вины.

— Найна была уже взрослой женщиной. Она сама все решила. — Оскар пытался убедить скорее себя, нежели ее.

На мгновение наступила тишина, нарушаемая лишь тихими всхлипами.

— Как она… девочка? — впервые спросил Раджан.

— Хорошо. — Оскар вспомнил ее невесомое тепло на своих руках — словно держишь мыльный пузырь. — Прекрасно.

— Вот и славно… У нее уже есть имя?

Оскар хотел было сказать, что нет, но внезапно вспомнил:

— Умид.

— Умид? — переспросил Раджан.

— Умид. Надежда, — подтвердил Оскар им и себе.

— Умид, — тихо повторила Пьяри. Пропасть горя, зияющая в ее груди, с хрустом проглотила это слово.

Карам и Сарна не знали, что хуже: гибель Найны или ее обман. В каком-то смысле они столкнулись с двойной смертью.

Сарна откинулась на спинку кресла, подтянула ноги и скрестила руки, словно закрываясь от окружающего мира. Так, скрючившись, она и сидела, глядя на часы в форме Африканского континента широко открытыми немигающими глазами.

Сарна всегда считала, что смерть — это конец. Теперь она поняла: гибель Найны — боевой клич из прошлого, но она слишком утомилась, чтобы продолжать войну. Потеря дочери глубоко ее ранила, разбудила вой, который десятки лет назад заглох на «Амре». Сарна не осмеливалась показывать свою боль, потому что по родственникам горюют не так. Материнская любовь ни с чем не сравнится. Сарна потеряла уже двух сестер и знала, каково это. Гибель дочки породила в ней нечеловеческие страдания — и они тоже были ей известны. Она снова почувствовала, как ее раздирает на части и одновременно приминает тяжелейшим грузом; кровь замедлила свой бет, отрывисто пульсируя в венах; горло сдавило. Лезвия раскаяния кололи ребра и царапали душу. Что еще хуже, Сарнино сердце продолжало биться — хотя и неровно. Зачем оно работало? Ей больше не хотелось жить. Умри она много лет назад — так же, как погибла Найна, — ничего не произошло бы.

Несмотря на титанические усилия разума забыть и изменить прошлое, тело Сарны оставалось во власти истины. Она боролась с собой, зная, что один-единственный крик выбьет ее из колеи и уничтожит. Она всю жизнь воспитывала в себе женщину, которая не рожала Найну; скорбеть по дочери теперь означало признать свое поражение. Да и кем ей быть теперь?

Глаза Карама стали молочными от катаракты и чего-то еще — того, что непостижимым образом граничит с болью и облегчением, горькой утратой и победой, сказанным и недосказанным. Он поднялся и произнес: «Мы все сделаем как полагается». Надо было провести ритуалы, соблюсти обычаи. Тщательными приготовлениями он выражал любовь и горе. Сначала Карам позвонил в гурудвару и попросил грантхи начать чтение садарахан паат для Найны. Священники читали Грантх Сахиб от начала и до конца, без перерыва, все 1430 страниц. Карам попросил их управиться в три дня, чтобы назначить кремацию на воскресенье. Но Оскар с Умид не могли приехать в Лондон так быстро, поэтому церемонию перенесли на следующий четверг, ровно через неделю после смерти Найны.

В ту же ночь у Сарны случился инсульт. Ее отвезли в больницу, где она перенесла еще более тяжелый удар. К утру она лежала в отделении интенсивной терапии, подключенная к дыхательному аппарату и мониторам. Удивительно, впервые за долгое время она казалась спокойной.

Прогнозы были самые противоречивые. Врачи начали с предупреждения, что Сарна может вообще не прийти в сознание. Хотя она и подает признаки жизни, давление у нее по-прежнему очень высокое, и есть риск очередного инсульта. Если это случится… что ж, тогда надежды на выздоровление практически не останется. Однако при данных обстоятельствах, если ухудшения не будет, Сарна выживет. Но полностью ее здоровье не восстановится: возможен паралич, потеря речи или амнезия. (Никто из членов семьи не рискнул сообщить врачам, что у Сарны уже многие годы избирательная память.) Медики подчеркивали, что чем дольше она пробудет в коме, тем меньше шансов на полное выздоровление. Все решат следующие сорок восемь часов. Конечно, чудеса случаются — крайне редко — даже в медицине.

Семья не знала, что и подумать. Они то впадали в уныние, то загорались надеждой. Теперь им оставалось только ждать и смотреть, где остановится дрожащая рука судьбы.

Раджан позвонил Оскару и сообщил о случившемся.

— О Боже, мне очень жаль. Она?..

— Состояние стабильное, хотя мама в коме. Не знаю, как это понимать… Так говорят врачи.

— Что произошло? Вы рассказали ей про Найну? Это новость ее так подкосила?

— Вероятно. У нее повышенное давление, и врачи полагают, что плохие известия вполне могли вызвать инсульт, точно определить нельзя. — У Раджана имелось свое мнение насчет причин маминого удара.

— Все это так неожиданно…

— Да… нет. Видишь ли, мама всегда была склонна преувеличивать.

— Видимо, для Сарны это большое горе. — Оскар хотел быть справедливым.

— Да, я думаю, что смерть Найны ее потрясла, и этот удар — способ убежать от реальности. — Они все прекрасно знали, что Сарнины болезни отражали ее душевное состояние. — Отлынивать мама умеет. Просто я никогда не думал, что она зайдет так далеко.

Раджан был недоволен, что мать вновь избежала последствий своих действий.

— Может, надо оставить Сарну в покое, — предположил Оскар, — и прояснить все между вами? Рассказать о Найне вашему отцу, к примеру.

— Ну, я тоже так думал, но Пьяри хочет, чтобы все осталось как есть. Она боится папиной реакции, и я могу се понять. Я вовсе не горю желанием подрывать здоровье обоих родителей. Тем более Пьяри говорит, что правда ничего не изменит. Она просила тебе передать, что больше мы никому не скажем.

— Нет, правда изменит все для Умид! — возразил Оскар. — Разве ты не понимаешь? Если она не будет знать, что Найна была дочерью Сарны, то лишится ближайших родственников.

— Разумеется, мы будем ее семьей, и не важно, кому что известно.

— Найна всегда чувствовала себя чужой среди вас именно из-за тайн.

— Ну… — Раджан сомневался, что для семьи так уж важна полная открытость. Иногда укреплению связей способствует соучастие в преступлении. Он, например, был привязан к семье теми фактами, о которых не должен был знать.

— Я не одобрю ложь, которая в будущем может навредить Умид, — сказал Оскар.

— А как же отец?

— Карам должен знать правду. Он наверняка все поймет, не стоит его недооценивать. Послушай, Раджан, дело ведь и в нашей памяти о Найне, Я считаю, она заслуживает признания. Она говорила, что всем и так известно о ее происхождении — просто кому-то нужно сказать это вслух. Если не нарушить тишину сейчас, Умид вырастет с тем же бременем на душе, что и Найна. Понимаешь?

40

Когда в среду Оскар приехал в Лондон, ему сказали, что Карам еще ничего не знает.

— Пожалуйста, не говори ему. Мы пока не решились, — предупредила Пьяри по дороге в больницу, где лежала Сарна.

— Вот это да! Ты постарел! — Карам критически осмотрел Оскара. Какой он седой! И глаза серые, и даже куртка.

— Здравствуйте, мистер Сингх. — Они пожали друг другу руки. Карам тоже состарился, правда, не разительно, а как-то элегантно.

— И все-таки… это ты. Это правда ты.

Наступила неловкая тишина. Ее нарушила Пьяри, взяв на руки Умид и восторженно воскликнув:

— Гляди, питхаджи, она вылитая Найна!

Сердце Оскара подпрыгнуло в груди. Он тоже заметил это удивительное сходство, но подумал, что болезненное воображение играет с ним злую шутку. Карам бросил на девочку беглый взгляд и повернулся к жене.

— О, она опять открыла глаза! — закричал он и кинулся к Сарне. Когда все столпились вокруг кровати, та уже мирно спала. — Она и раньше их открывала. Сестра сказала, это хороший знак. — Карам разгладил простыню и сквозь ткань почувствовал изгиб Сарниной руки. Он снова мог ласкать жену, не боясь упреков.

Оскару не верилось, что эта бледная женщина когда-то была кулинарной искусительницей. На прикроватной тумбочке в кувшинах с водой стояли цветы. Оскар воткнул туда же свои белые лилии. Они печально склонили головки и пролили оранжевые слезы пыльцы на его ладонь.

В тот вечер они сидели в гостиной на Эльм-роуд и ждали Раджана.

— Он сейчас очень раздражительный, — предупредила Оскара Пьяри. — Ему тяжело, он знает, что сегодня мы должны все сказать питхаджи. Думает, что ему придется хуже всего, потому что говорить будет именно он.

Было видно, что она волнуется. Ей не сиделось на месте, и даже ее брови танцевали от беспокойства, выписывая тревожные арабески. Они с Раджаном решили открыть Караму правду, но постоянно искали повод, чтобы отложить разговор. Оскар был не рад, что приехал в день их признания.

— Как мама? — спросил Раджан после того, как поздоровался с Оскаром.

Date: 2015-09-05; view: 253; Нарушение авторских прав