Глава вторая. Они сидели за круглым столиком в эркере, высоко над водой, и небрежно швыряли пустые устричные раковины в их родную стихию

Они сидели за круглым столиком в эркере, высоко над водой, и небрежно швыряли пустые устричные раковины в их родную стихию. От разгружавшейся в полутораста футах от них тартаны пахло шведским дегтем, пеньковыми тросами, парусиной и итальянским скипидаром.

– Позвольте положить вам еще немного бараньего рагу, сэр, – произнес Джек.

– Что ж, раз вы настаиваете, – отозвался Стивен Мэтьюрин. – Очень уж оно вкусно.

– Это одно из блюд, которое в «Короне» умеют приготовить, – продолжал Джек. – Хотя не мне хвалить здешних поваров. Кроме закусок я заказал пирог с утятиной, говяжье жаркое и свиную щеку под соусом. Вне всякого сомнения, малый не понял меня. Я несколько раз повторил ему: «Visage de роrсо», и он закивал, как китайский болванчик. Странные люди: когда хочешь, чтобы тебе приготовили пять блюд, cinco platos, и старательно объясняешь им это по‑испански, оказывается, что принесли тебе только три, да и то два из них совсем не те, что заказал. Мне стыдно, что ничем лучшим я не могу вас угостить, но это вовсе не из‑за невнимания к вам, уверяю вас.

– Так вкусно я не ел много дней, к тому же, – добавил Мэтьюрин с поклоном, – в таком приятном обществе, честное слово. Возможно, сложности возникли оттого, что вы объяснялись на кастильском наречии?

– Видите ли, – отвечал Джек, наполнял бокалы и с улыбкой разглядывая их содержимое на свет, – мне сдается, что я разговариваю с испанцами не лучше, чем немой с глухим.

– Вы, разумеется, забыли, что на этих островах разговаривают на каталанском языке.

– А что это за язык?

– Это язык Каталонии – на нем говорят на островах, на всем Средиземноморском побережье, до самого Аликанте и дальше. В Барселоне, в Лериде. В самых богатых провинциях полуострова.

– Вы меня удивляете. О таких тонкостях я не имел ни малейшего представления. Выходит, это совсем другой язык, сэр? Но мне кажется, это одно и то же – putain[16], как говорят во Франции?

– Вовсе нет, ничего подобного. Это гораздо более изящный язык. Он строже и литературней. Гораздо ближе к латинскому. Кстати, вы, скорее всего, имели в виду другое слово – patois[17], если позволите.

– Вот именно – patois. И все же, могу поклясться, то, что я имел в виду, произносится как‑то иначе, – возразил Джек. – Однако не стану строить из себя ученого, сэр. Скажите, а язык этот звучит иначе для уха человека непросвещенного?

– Он так же отличается, как итальянский от португальского. И те и другие друг друга не понимают – эти языки звучат по‑разному. И интонации в них совершенно разные. Как у Глюка и Моцарта. Это великолепное кушанье, к примеру, – я вижу, они постарались, чтобы вам угодить, – по‑испански называется jabali, а по‑каталански – senglar.

– Это свинина?

– Мясо дикого вепря. Позвольте…

– Вы очень добры. Не передадите ли мне соль? Действительно, роскошная пища. Я бы ни за что не догадался что это свинина. Скажите, а что это за вкусные темные колбаски?

– Вы меня ставите в тупик. По‑каталански они называются bolets, а как по‑английски – не знаю. Очевидно, у них нет названия, я имею в виду английское название, хотя натуралист сразу определил бы их как Линнеевы boletus edulis[18].

– Как‑как?.. – воскликнул Джек, глядя на Стивена Мэтьюрина с добродушным изумлением. Успев съесть два, если не три фунта баранины, а в завершение жаркое из вепря, он размяк душой. – Откуда вы все это знаете? – Однако, сообразив, что приступает к гостю чуть ли не с ножом к горлу, Обри кашлянул и позвонил официанту, сдвинув пустые бокалы к краю стола.

Вопрос ненадолго повис в воздухе, и лишь недоброжелательное отношение или мрачное настроение доктора помешали бы ответить на него.

– Я вырос в здешних местах, – произнес Стивен Мэтьюрин. – Значительную часть моей юности провел в Барселоне, вместе с дядей и бабушкой, и еще в провинции недалеко от Лериды. Пожалуй, я больше жил в Каталонии, чем в Ирландии, и когда впервые поехал на родину, где стал учиться в университете, то математические задачи решал на каталанском языке, потому что таким образом цифры более естественно приходили мне на ум.

– Выходит, вы разговариваете на этом языке как местный уроженец, сэр, я в этом уверен, – отозвался Джек. – Это же превосходно. Вот это называется – с пользой провести детство. Жаль, что мне в свое время не так повезло.

– Нет, нет, – покачал головой Стивен. – Я понапрасну тратил время. Сносно изучил птиц – в этой стране множество хищных птиц и животных, сэр, – а также рептилий. Однако насекомые, помимо lepidoptera, и растения – это же непочатый край, к которому прикоснулись лишь невежественные руки! Только прожив несколько лет в Ирландии, я сумел написать небольшую работу, посвященную явнобрачным, и понял, до чего же чудовищно бездарно я потратил свое время. Огромная часть территории, интересной для всестороннего изучения, осталась нетронутой со времен Уилагби и Рея до конца минувшего столетия. Испанский король пригласил Линнея приехать в свою страну, гарантируя ему свободу вероисповедания,‑как вы, несомненно, помните, – однако ученый отклонил его предложение. Все эти неисследованные богатства были у меня в руках, но я пренебрег ими. Подумать только, что бы на моем месте совершили Паллас, ученый Соландер или Гмелины, старый и молодой! Вот почему я воспользовался первой представившейся возможностью и согласился сопровождать старого мистера Брауна. Правда, Менорка – это не материк, но, с другой стороны, такая огромная площадь известняковых пород имеет свою особенную флору, и вообще, здесь много любопытного.

– Вы о каком мистере Брауне – о том, что складом заведует? О морском офицере? Я хорошо его знаю, – воскликнул Джек. – Превосходный собутыльник – любит петь за столом, сочиняет прелестные мелодии.

– Это не он. Мистер Браун – мой пациент, которого я сопровождал в Испанию. Он умер в море, и мы его схоронили у мыса Святого Филиппа. Бедняга, у него была последняя стадия чахотки. Я надеялся привезти его сюда: смена воздуха и режим могут творить чудеса с такими больными. Но когда мы с мистером Флори вскрыли его, то обнаружили такую огромную… Словом, мы убедились, что его консультанты – а это были лучшие в Дублине доктора – были настроены чересчур оптимистично.

– Так вы его разрезали? – воскликнул Джек, отодвинувшись от своей тарелки.

– Да, мы сочли это необходимым, чтобы удовлетворить просьбу его друзей. Хотя, могу поклясться, похоже, что их все это очень мало трогало. Несколько недель назад я написал единственному его родственнику, известному мне, – господину, проживающему в графстве Ферманаг, но не получил от него ни строчки.

Наступила пауза. Джек наполнил бокалы (это походило на прилив и отлив) и заметил:

– Если б я знал, сэр, что вы хирург, то я, пожалуй, не устоял бы от соблазна и принялся уговаривать вас пойти ко мне служить.

– Хирурги – отличные ребята, – отозвался Стивен Мэтьюрин с ноткой сарказма. – Что бы мы без них делали, боже упаси! Ловкость и быстрота, с которой мистер Флори вскрыл в здешнем госпитале eparterial bronchus[19], удивила, я сказал бы даже – восхитила бы вас. Но я не имею чести принадлежать к их числу, сэр. Я всего лишь обычный врач.

– Извините меня, ради бога, надо же было так ошибиться. Но даже в этом случае, доктор, даже в этом случае я заманил бы вас на борт своего судна и держал взаперти до тех пор, пока мы бы не вышли в море. На моей бедной «Софи» нет лекаря, и нет никакой надежды отыскать его. Послушайте, сэр, неужели мне не удастся уговорить вас вместе отправиться в плавание? Военный корабль – находка для философа, особенно в Средиземном море. Тут есть и птицы, и рыбы – обещаю, что вы увидите чудовищных и странных рыб, редкие природные явления, метеоры, а еще – возможность получить призовые деньги. Ведь даже Аристотель позарился бы на призовые деньги. Дублоны, сэр. Они сложены в мягкие кожаные мешки приблизительно вот такой величины. И очень приятно ощущать их тяжесть. Больше двух мешков человеку не унести.

Говорил Обри шутливым тоном, не рассчитывая на ответ, поэтому удивился словам Стивена:

– Но у меня нет диплома морского врача. Разумеется, мне довелось делать немало вскрытий, и я знаком с большинством хирургических операций. Но я не изучал морской гигиены и совсем не знаю характерных для моряков болезней…

– Благослови вас Господь! – вскричал Джек. – Даже не думайте о таких пустяках. Вы только представьте, кого нам присылают, – помощников хирурга, несчастных недорослей – недоучек, которые в лучшем случае отирались по аптекам, чтобы получить патент в военно – морском министерстве. Они знать не знают, что такое хирургия, не говоря о медицинской науке. Они учатся ей на бедных матросиках. И еще они надеются заполучить опытного фельдшера, какого‑нибудь мастера ставить пиявки, хитрована или мясника из числа матросов. В печати о таких пишут сколько угодно. И когда они немного поднатаскаются в своем ремесле, то сразу метят на фрегаты и линейные корабли. Что вы! Мы были бы рады заполучить вас, более чем рады. Прошу вас, подумайте над моими словами. Не стоит говорить, – с серьезным выражением лица добавил молодой офицер,‑как приятно было бы мне оказаться вашим сослуживцем.

Открылась дверь, и вошел официант со словами:

– Морская пехота.

Вслед за ним появился солдат в красном мундире с пакетом в руке.

– Капитан Обри? – произнес он громким голосом. – Это вам от капитана Харта с наилучшими пожеланиями.

Прогрохотав сапогами, он тотчас исчез, и Джек заметил:

– Должно быть, это распоряжения от коменданта.

– Не обращайте на меня внимания, прошу вас, – сказал Стивен. – Вы должны прочитать их тотчас же.

Взяв скрипку Джека, он отошел в дальний конец комнаты и принялся наигрывать тихую, как бы шепчущую мелодию, повторяя ее вновь и вновь.

Распоряжения оказались именно такими, каких Джек и ожидал: ему было предписано как можно быстрей пополнить запасы, погрузить провизию и отправиться для конвоирования в Кальяри двенадцати парусных судов и транспортов (перечисленных отдельно). Ему предписывалось следовать полным ходом, но щадить при этом рангоут и паруса. Он не должен был уклоняться от опасности, но в то же время ему не следовало рисковать напрасно. Затем, под грифом «Секретно», ему были даны инструкции относительно особых сигналов – как отличать своего от противника: «Судну, сигнализирующему первым, надлежит поднять красный флаг на топе фок‑мачты и белый флаг с вымпелом над ним – на грот‑мачте. Отвечать должно поднятием белого флага с вымпелом над ним на топе грот‑мачты и синего флага на топе фок‑мачты. Судно, первым поднявшее сигнал, должно выстрелить из одной пушки в наветренном направлении, а то, которое ему отвечает, стреляет трижды, с интервалами между выстрелами, в подветренном направлении». Наконец, была приписка, в которой указывалось, что лейтенант Диллон назначен на «Софи» вместо мистера Болдика, который вскоре прибудет на борт «Берфорда».

– Хорошие новости, – произнес Джек. – У меня будет отличный товарищ в лице лейтенанта. «Софи» по штату полагается лишь один лейтенант, так что это очень важно… Лично я с ним не знаком, но он великолепный товарищ, я в этом уверен. Он отличился на «Дарте» – наемном куттере: в Сицилийском канале атаковал не то два, не то три французских капера. Одного из них потопил, а второго захватил. На флоте только об этом и говорили, но его рапорт в «Гэзетт» опубликован не был, и повышения он не получил. Чертовски не повезло малому. Для меня это удивительно – такое впечатление, будто повышение его не интересовало. Фитцджеральд, которому известно о вещах такого рода, сказал мне, что Диллон не то племянник, не то кузен какого‑то пэра. Вполне возможно. Десятки людей получали очередной чин за гораздо менее значительные подвиги. К примеру, я сам.

– Позвольте узнать, что именно вы совершили? Я так мало знаю о флотских делах..

– Все просто: мне два раза чуть не проломили голову – сначала во время сражения на Ниле и потом еще раз, когда «Женерё» захватил старый «Леандр». Приспела пора раздавать награды, и поскольку я оказался единственным оставшимся в живых лейтенантом, то наступил и мой черед. Повышение ко мне пришло не сразу, но, клянусь, было кстати, хотя я его и не заслужил… Как насчет чая? Да еще с куском сдобного пирога? Или предпочитаете портвейн?

– Чай был бы весьма кстати, – отозвался Стивен. – Но скажите, – продолжал он, взявшись за скрипку и прижав ее подбородком, – разве ваши повышения не связаны со значительными расходами, поездкой в Лондон, приобретением формы, клятвами верности, уплатой налогов?..

– Клятвами? Вы имеете в виду присягу? Нет. Это касается только лейтенантов. Вы отправляетесь в Адмиралтейство, вам зачитывают бумагу, где говорится о необходимости соблюдать верность трону, о могуществе империи, о полном непризнании Папы Римского. Вы чувствуете торжественность момента и произносите: «Даю в сем клятву», а малый за конторкой говорит: «Это обойдется вам в полгинеи», – и знаете, у вас тотчас пропадает ощущение торжественности. Но это касается лишь строевых офицеров, врачи назначаются приказом. Думаю, вы‑то не станете возражать против принятия присяги, – произнес Джек с улыбкой, но, почувствовав, что замечание прозвучало неделикатно, затрагивало личность его гостя, продолжал: – Я служил с одним умником, который дошел до того, что стал отвергать любой вид присяги. Он мне не нравился тем, что то и дело мял свою физиономию. Мне кажется, это было от нервов, и, видно, привычка эта его подбодряла. Однако всякий раз, когда вы смотрели на него, он или засовывал себе в рот палец, или сдавливал себе щеку, или перекашивал подбородок. Разумеется, это пустяки, но когда постоянно, изо дня в день, находишься с ним в одной кают‑компании, такое поведение начинает утомлять. Среди младших офицеров или в лазарете еще можно сказать: «Ради бога, оставь свое лицо в покое», но в кают‑компании приходилось терпеть его ужимки. Он пристрастился к чтению Библии и из этого чтения заключил, что клясться грешно. Когда устроили дурацкий суд над беднягой Бентамом, его вызвали в качестве свидетеля и он наотрез отказался присягать. Старику Джарви он объяснил, что это противоречит Евангелию. Все могло сойти с рук, имей он дело с Гамбье или Сомаресом, но старик Джарви ему не спустил. Беднягу, к сожалению, списали. Признаться, я его не любил, да и пахло от него, но он был неплохой моряк и никому не причинял вреда. Вот что я имею в виду, когда говорю, что вы не стали бы возражать против присяги – вы же не фанатик.

– Разумеется, я не фанатик, – отозвался Стивен. – Воспитал меня философ, и я, в известной мере, проникся его скептицизмом. Он бы назвал присягу детской забавой – бесполезной, хотя и безвредной, если она добровольна. Присяги следует избегать, если ее вам навязывают. Но в наш век немногие, даже среди вас, морских волков, откажутся от сыра, который надо достать из мышеловки.

Наступила продолжительная пауза, во время которой принесли чай.

– Чай вы пьете с молоком, доктор? – спросил Джек.

– Если можно, – отозвался Стивен, который о чем‑то задумался, уставившись в пустоту и сжав губы в беззвучном свисте.

– Я бы хотел… – начал было Джек, но Стивен его прервал:

– Принято считать, что проявлять себя в невыгодном свете – это признак слабости или даже неразумности. Но вы говорите со мной с такой откровенностью, что я не могу не последовать вашему примеру. Ваше предложение чрезвычайно соблазнительно. Если не учитывать соображений в пользу такого решения, о которых вы сообщили столь предупредительно, дело еще и в том, что здесь я нахожусь в крайне стесненных обстоятельствах. Пациент, которого я должен был обслуживать до осени, скончался. Насколько мне известно, человек он был состоятельный – у него имелся дом на площади Меррион. Но когда мы с мистером Флори стали осматривать его имущество, прежде чем опечатать его, мы ничего не нашли – ни денег, ни векселей. Его слуга сбежал, что может объяснить этот факт, однако его друзья на мои письма не отвечают, а война отрезала меня от моего небольшого имения в Испании. И когда я вам сказал некоторое время назад, что давно так хорошо не ел, я говорил это не из пустой вежливости.

– Какой кошмар! – воскликнул Джек. – Мне страшно жаль, что вы оказались в таком затруднительном положении, и если из‑за res augusta[20]у вас сложности с наличностью, надеюсь, вы позволите мне… – С этими словами Обри полез в карман панталон, но Стивен Мэтьюрин, улыбаясь и качая головой, проговорил:

– Нет, нет, нет. Но вы очень добры.

– Мне, право, жаль, что вы оказались в таком затруднительном положении, доктор, – повторил Джек Обри, – я испытываю нечто вроде стыда из‑за того, что воспользовался им. Но моей «Софи» нужен врач. Морякам нравится, когда с ними хоть кто‑то может нянчиться. Они любят, когда им выдают какие‑то снадобья, и судовой экипаж, в котором нет пусть даже самого неотесанного лекаря, – несчастные люди. Кроме того, вот вам ответ на ваши денежные затруднения. Для такого ученого человека, как вы, жалованье мизерное – пять фунтов в месяц, и мне даже стыдно называть такую сумму. Но зато есть возможность получать призовые деньги; кроме того, имеется дополнительный приработок наподобие «дара королевы Анны» и добавочных сумм при лечении больных оспой. Они высчитываются из их жалованья.

– Что касается денег, то я не очень забочусь о них. Уж если бессмертный Линней смог преодолеть в Лапландии пять тысяч миль, имея в кармане всего двадцать пять фунтов, то наверняка на это способен и я… Но это действительно возможно? Ведь наверняка должно быть какое‑то официальное назначение? Форма? Инструменты? Лекарства?

– Теперь, когда вы вдаетесь в такие тонкости, я поражаюсь тому, как удивительно мало я знаю, – отозвался с улыбкой Джек Обри. – Храни вас Господь, доктор, но мы не должны допустить, чтобы нам мешали такие пустяки. Официальное разрешение военно – морского министерства иметь вы должны, я в этом уверен. Но я знаю, что адмирал выдаст вам временный приказ, как только я попрошу его об этом. И сделает это с удовольствием. Что касается формы, то у морских врачей она ничего особенного собой не представляет, хотя обычно они носят синие мундиры. Что касается инструментов и прочего, то положитесь на меня. Думаю, что из госпиталя пришлют на борт судна набор инструментов. Об этом позаботится мистер Флори или кто – нибудь из тамошних хирургов. Однако в любом случае тотчас отправляйтесь на судно. Приходите, когда вам будет угодно. Приходите, скажем, завтра, и мы вместе отобедаем. Даже на получение временного приказа понадобится какое‑то время, поэтому в этом плавании вы будете моим гостем. Комфорта не ждите – сами понимаете, на бриге тесновато. Зато приобщитесь к жизни военных моряков. А если вы задолжали наглому домохозяину, то мы мигом обломаем ему рога. Позвольте, я вам налью. Я уверен, «Софи» вам понравится, потому что она чрезвычайно располагает к философии.

– Разумеется, – отвечал Стивен. – Что может быть лучше для философа, изучающего человеческую натуру? Объекты наблюдений собраны вместе, они не могут избежать его пытливого взгляда. Все на виду: их страсти, усиленные опасностями войны и профессии, изоляция от женщин, необычный, но однообразный рацион. И, несомненно, пламя патриотизма, пылающее в их сердцах, – добавил Стивен, поклонившись Джеку. – Признаюсь, какое‑то время в прошлом я больше интересовался криптограммами, чем жизнью своих ближних. Но даже в этом случае судно должно представить пытливому уму весьма богатое поле для исследований.

– Причем весьма поучительное, уверяю вас, доктор, – отозвался Джек. – Как же вы меня осчастливили: лейтенантом на «Софи» будет Диллон, а судовым врачом – доктор из Дублина. Кстати, вы земляки. Возможно, вы знакомы с мистером Диллоном?

– Диллонов много, – отвечал Стивен, ощутив холодок в груди. – А как его зовут?

– Джеймс, – произнес Джек Обри, взглянув на записку.

– Нет, – уверенно заявил Стивен. – Не припомню, чтобы я когда – нибудь встречался с Джеймсом Диллоном.

* * *

– Мистер Маршалл, – произнес Джек, – будьте добры, вызовите плотника. У нас на борту появится гость – мы должны обеспечить ему комфорт. Он врач, известный философ.

– А не астроном, сэр? – живо откликнулся штурман.

– Скорее ботаник, насколько я могу судить, – ответил командир. – Но я очень надеюсь, что если мы создадим ему уют, то он может остаться у нас на борту в качестве судового врача. Представьте себе, какая это будет удача для экипажа!

– И то правда, сэр. Моряки страшно расстроились, когда мистер Джексон перебрался на «Паллас», так что, если заменить его настоящим доктором, это будет удача. Один настоящий доктор имеется на борту флагманского корабля, и еще один в Гибралтаре, но, насколько мне известно, на всем флоте их больше нет. Я слышал, что сухопутные доктора берут по гинее за визит.

– Больше, мистер Маршалл, гораздо больше. Запас воды приняли?

– Приняли и погрузили в трюм, за исключением двух бочонков.

– А вот и вы, мистер Лэмб. Я хочу, чтобы вы взглянули на переборку в моей каюте и подумали, нельзя ли сделать ее чуть просторней для моего друга. Может быть, сдвинуть переборку к носу дюймов на шесть? Слушаю вас, мистер Бабингтон.

– Прошу прощения, сэр. «Берфорд» сигналит нам со стороны мыса.

– Превосходно. Сообщите казначею, старшему канониру и боцману, что я хочу встретиться с ними.

С этой минуты командир «Софи» с головой погрузился в изучение судовых документов – судовой роли, интендантского журнала, увольнительных, журнала приема больных, отчетности о расходах старшего канонира, боцмана и плотника о снабжении, отчетов, общего перечня полученной и оприходованной провизии, квартального отчета наряду со свидетельствами о количестве выданных крепких алкогольных напитков, вина, какао и чая, не говоря о шканечном журнале, журнале записи писем и приказов. Успев чрезвычайно плотно пообедать и не слишком разбираясь в цифрах, вскоре Обри запутался в этих бумагах. Больше всего хлопот доставил ему Риккетс, казначей.

Запутавшись в цифрах, Джек стал злиться. Ему показалось, что казначей слишком ровно выстраивает бесконечные суммы и балансы. Ему предстояло подписать множество квитанций, разного рода расписок, в которых он ничего не смыслил.

– Мистер Риккетс, – произнес Обри после продолжительного, ничего не значащего объяснения, которое ничего ему не дало, – в судовой роли под номером 178 стоит Чарлз Стивен Риккетс.

– Так точно, сэр. Это мой сын, сэр.

– Вот именно. Я вижу, что он появился в списке 30 ноября 1797 года. Прибыл с «Тоннанта», бывшей «Принсесс Ройял». Рядом с именем не указан его возраст.

– Позвольте вспомнить. Чарли к тому времени, должно быть, исполнилось двенадцать, сэр.

– И он записан матросом первого класса.

– И то верно, сэр. Ха – ха!

Это было хоть и мелкое, но мошенничество. Джек Обри не улыбался. Он продолжал:

– Некто АБ появился 20 сентября 1798 года в должности писаря. А 10 ноября 1799 года он произведен в мичманы.

– Так точно, сэр, – отозвался казначей.

Не слишком смутившись превращением двенадцатилетнего мальчишки в матроса первого класса, мистер Риккетс, с его острым слухом, заметил нажим на слово «произведен». Смысл намека ему был понятен: «Хотя, возможно, я и не слишком разбираюсь в делах, но, если ты продолжишь свои казначейские фокусы, я засуну тебе якорь в жабры и пропесочу тебя от носа до кормы. Более того, один моряк может быть понижен в звании другим моряком, и если ты не возьмешься за ум, то, клянусь, я поставлю твоего малого к мачте и линьками с него спустят семь шкур». У Джека Обри болела голова, от выпитого портвейна глаза немного покраснели, и готовность принять крутые меры столь явно проглядывала в нем, что казначей воспринял угрозу весьма серьезно.

– Так точно, сэр, – повторил он. – Так точно. Вот список погрузочных расходов. Вы позволите мне подробно объяснить названия различных документов, сэр?

– Прошу вас, мистер Риккетс.

Это было первое, вполне ответственное знакомство Джека Обри с бухгалтерской документацией, и оно ему не слишком пришлось по душе. Даже небольшому судну (а водоизмещение «Софи» лишь немного превышало пятьдесят тонн) требовалось удивительно большое количество припасов: кадки с солониной, свининой и маслом, пронумерованные и учтенные бочонки, бочки и емкости с ромом, тонны галет из зерна, зараженного долгоносиком, суповые концентраты с изображенной на них широкой стрелой, не говоря о черном порохе (молотом, гранулированном, высшего качества), запалы, пыжи, ядра – соединенные цепью, цементированные, кассетные, овальные или круглые – и бесчисленное количество всякой всячины, необходимой боцману (и очень часто расхищаемой им), – блоки, тали, одиночные, двойные, ракс – бугели, ординарные, двойные, плоские шкивы, двойные с тонкой оправой, ординарные с тонкой оправой, ординарные со стропом и однотипные блоки – одни лишь они способны были составить целый синодик. Во всем этом Джек разбирался гораздо лучше: разница между ординарным и двойным блоком была столь же очевидной для него, как и разница между днем и ночью, истиной и ложью, а то и еще очевиднее, смотря по обстоятельствам. Но сейчас его разум, привыкший решать конкретные физические задачи, очень устал: он задумчиво разглядывал журналы с загнутыми уголками страниц, растрепанные, сложенные в стопку на краю рундука и доставленные через иллюминаторы, из которых в каюту врывался солнечный свет и шум волн. Проведя рукой по лицу, он произнес:

– С остальным разберемся в следующий раз, мистер Риккетс. Что за уйма бумаг, черт бы их побрал. Вижу, что на судне нужен письмоводитель. Кстати, я вспомнил: я назначил на эту должность одного молодого человека. Сегодня он прибудет на судно. Уверен, вы введете его в курс дел, мистер Риккетс. Похоже, это добросовестный и толковый юноша. Он приходится племянником мистеру Уильямсу, призовому агенту. Мне кажется, экипажу «Софи» будет на руку, если мы наладим хорошие отношения с призовым агентом. Как вы полагаете, мистер Риккетс?

– Совершенно верно, сэр, – с глубоким убеждением заявил казначей.

– А теперь до вечерней пушки я должен успеть вместе с боцманом на верфь, – сказал Джек Обри, очутившись на свежем воздухе.

Едва он вышел на палубу, как с левого борта на судно поднялся юный Ричардс, сопровождаемый негром, который ростом был значительно выше шести футов.

– А вот и молодой человек, о котором я вам говорил, мистер Риккетс. А это моряк, которого вы привели с собой, мистер Ричардс? На вид это отличный, крепкий малый. Как его зовут?

– Альфред Кинг, с вашего позволения, сэр.

– Вы умеете работать на палубе, брать рифы и стоять на руле, Кинг?

Негр кивнул своей круглой головой. Сверкнув белыми зубами, он что‑то пробурчал. Джек Обри нахмурился: так с командиром не обращаются, находясь на шканцах его корабля.

– Послушайте! – резким тоном проговорил он. – Вы что, язык проглотили?

Внезапно посерев, негр с испуганным видом покачал головой.

– Прошу прощения, сэр, – проговорил письмоводитель. – У него нет языка. Мавры вырезали его.

– Ах вот оно что, – пробормотал опешивший Обри. – Что ж, проводите его на бак. Я занесу его в судовую роль. Мистер Бабингтон, отведите мистера Ричардса вниз и покажите ему мичманскую койку. Пойдемте же, мистер Уотт, надо вовремя добраться до верфи, иначе не застанем на месте тамошних дармоедов.

– Там есть один человек, который порадует ваше сердце, мистер Уотт, – продолжал Джек Обри, наблюдая за тем, как баркас рассекает поверхность гавани. – Хотел бы я иметь еще десятка два таких молодцов. Вижу, вас не очень радует эта идея, мистер Уотт?

– Конечно же, сэр, я ничего не имею против того, чтобы заполучить хорошего моряка. Разумеется, мы могли бы обменять на них некоторых из наших ребят, засидевшихся на берегу. Правда, их осталось не так уж много, потому что слишком мы долго вооружали судно. Что касается остальных, то это матросы скорее второго класса, чем первого…

Боцман не знал, как ему закончить столь долгую речь, но после некоторой паузы он, выпучив глава, добавил:

– А если говорить о количестве, то народу маловато, сэр.

– Даже для несения службы в гавани?

– Господь с вами, сэр. Путевых матросов никогда не было больше полудюжины. И уж мы старались, чтобы они были трудягами, а не какими – нибудь там пидорами. Извиняюсь, сэр, я хотел сказать – бездельниками. Что касается количества, то дело обстоит неважно. На таком бриге, как «Софи», при трех вахтах яблоку упасть негде. Оно, конечно, судно славное, уютное, на нем чувствуешь себя как дома, но просторным его не назовешь.

Джек Обри ничего на это не ответил, но слова боцмана подтвердили многие его подозрения, и он размышлял над ними до тех пор, пока баркас не добрался до причала.

– Капитан Обри! – воскликнул мистер Браун, офицер, заведовавший складским причалом. – Разрешите пожать вам руку и пожелать вам всего наилучшего. Рад знакомству с вами.

– Спасибо, сэр. Большое вам спасибо. – Они пожали друг другу руки. – Я впервые в ваших владениях, сэр.

– Просторно, не так ли? – отозвался офицер. – Там канатная мастерская. За вашим старым «Женерё» находится парусная кладовая. Хотелось бы, чтобы забор вокруг склада рангоутной древесины был повыше. Вы даже не представляете себе, сколько ворья на этом острове. По ночам они перелезают через забор и воруют мой рангоут. Во всяком случае, пытаются это делать. Убежден, что нередко их посылают к нам сами шкиперы. Но, кто бы их ни посылал, в следующий раз, как только поймаю какого‑нибудь сукиного сына, укравшего хотя бы палку, я его вздерну.

– Похоже, мистер Браун, что вам даже с гнутым гвоздем или нагелем тяжело расстаться. Но тогда для вашего полного счастья наш военный флот должен убраться из Средиземного моря.

– Не горячитесь, молодой человек, – произнес мистер Браун, тронув за рукав Джека Обри. – Выслушайте старого, опытного человека. Умному капитану никогда ничего не нужно на верфи. Такие обходятся тем, что имеют в своем распоряжении. Они очень берегут королевские припасы, за свой счет смазывают днище салом, пропитывают якорные канаты отслужившим два срока составом, чтобы они не застряли в клюзах. О парусах заботятся больше, чем о собственной шкуре, никогда не лезут в драку и не ставят бом – брамсели: береженого бог бережет. И в результате такой офицер получает повышение, мистер Обри. Как вам известно, мы направляем рапорты в Адмиралтейство, а наши рапорты имеют там значительный вес. Почему Троттер стал капитаном первого ранга? Да потому, что он был самым экономным командиром на базе. Некоторые капитаны меняли стеньги два, а то и три раза в год – с Троттером этого не происходило никогда. Возьмем вашего друга капитана Аллена. Он ни разу не пришел ко мне со списком материалов длиной со свой вымпел. Посмотрите теперь на него. Командует таким красавцем фрегатом, о каком можно только мечтать. Но зачем я вам об этом рассказываю, капитан Обри? Мне хорошо известно, что вы в лепешку расшибетесь, чтоб корабль был как с иголочки. Знаю, в какой отличный вид вы привели «Женерё». Кроме того, «Софи» в превосходной форме. Только с покраской у нее дело плохо. В ущерб другим капитанам я смог бы наскрести для вас немного желтой краски.

– Что ж, сэр, буду вам весьма благодарен, если вы выделите мне пару бочонков, – отозвался Джек, мельком взглянув на рангоутные дерева. – Но пришел я к вам за другим. Не одолжите ли вы мне свои дуэты? Я беру с собой в плавание одного своего друга, и он хотел бы послушать ваши дуэты си минор.

– Вы их получите, капитан Обри, – заявил мистер Браун. – Конечно же получите. В настоящее время один из них миссис Харт перелагает для арфы, но я сразу же отправлюсь к ней. Вы когда отплываете?

– Как только приму на борт запасы воды и суда конвоя будут готовы.

– Выходит, завтра вечером, если «Фанни» присоединится к вам. С водой задержки не будет: «Софи» берет на борт всего десять тонн. Ноты вы получите завтра к полудню – я вам это обещаю.

– Бесконечно обязан вам, мистер Браун. Тогда спокойной ночи. Передайте мои лучшие пожелания миссис Браун и мисс Фанни.

* * *

– Черт побери! – выругался Джек Обри, разбуженный ни свет ни заря оглушительным стуком плотницкого молотка. Спрятав лицо в подушку, он изо всех сил пытался цепляться за мягкий мрак, лихорадочно думая о том, что заснул лишь в шесть часов. То обстоятельство, что его однажды чуть свет видели на палубе, где он придирчиво проверял рангоут и такелаж, послужило причиной слуха, будто он птица ранняя. Что и вызвало излишнее рвение плотника, а также появление стюарда из буфетной для младших офицеров (капитанский буфетчик вслед за старым хозяином перебрался на «Паллас», и вместе с ним исчезла традиция подавать капитану на завтрак кружку пива, овсяную кашу и холодное мясо).

Теперь Джеку было не до сна, что подтверждал стук молотка над самым ухом и шушуканье плотника и его помощников. Ясное дело, они находились у него в спальной каюте. Голову его пронзила острая боль.

– Перестаньте колотить, черт бы вас побрал! – рявкнул Обри, и совсем рядом послышался испуганный отзыв:

– Есть, сэр!

После этого мастера на цыпочках ушли прочь.

«Чего это я вчера так раздухарился? – подумал он, не вставая с койки. – От болтовни охрип, начал каркать, как ворона. И зачем это я столько народу наприглашал? Пригласил человека, которого едва знаю, на крохотный бриг, где сам еще толком не успел осмотреться». Обри мрачно думал о том, что нужно быть весьма осмотрительным, ежедневно общаясь с экипажем, как примерный семьянин – со своими домашними. Думал о сложности общения с прагматичными, но капризными и самонадеянными моряками – у каждого свой характер, – оказавшимися в одной тесной скорлупке. Он вспомнил учебник по морскому делу и как корпел над ним, ломая голову…

«Назовем угол YCB, к которому прикреплен рей, углом установки парусов и обозначим его буквой Ь. Он является дополнением до 90° угла DCI. Теперь CI: ID = rad.: tan. DCI = I: tan. DCI = I: cotan. b. Поэтому мы окончательно имеем I: cotan. b = A 1: В 1: tan. 2 x, A 1: cotan. b = B'angent 2, a tan. 1 x = A/B cot. Это уравнение, очевидно, подтверждает отношение между углом установки парусов и дрейфом…»

– Это же совершенно ясно, не так ли, голубчик Джеки? – с надеждой в голосе говорила довольно рослая молодая женщина, склонившаяся над ним (он помнил себя маленьким крепышом лет двенадцати, над которым парила вполне созревшая Куини).

– Вовсе нет, Куини, – отвечал мальчуган. – По правде говоря, ничего не ясно.

– Что же, – отозвалась она с бесконечным терпением. – Постарайся запомнить, что такое котангенс, и давай начнем сначала. Представим себе, что судно – это продолговатая коробка…

В самом начале своего капитанства Джек Обри и «Софи» считал продолговатой коробкой. Он не успел оценить ее как следует, но две – три главные вещи сомнений не вызывали. Во – первых, парусное вооружение у нее было недостаточным. Судно могло идти под острым углом к ветру, но в таком случае его сносило. Во – вторых, у его предшественника был совершенно другой характер. В – третьих, экипаж «Софи» стал походить на своего прежнего капитана – доброго, толкового, спокойного, покладистого командира, который никогда не лез на рожон, хотя и проявлял смелость, когда нужно, но на пирата не походил.

– Если бы дисциплину сочетать с отвагой пирата, – проговорил Джек Обри,‑то на океане царили бы мир и покой.

И он тотчас переключился на такие обыденные вещи, как призовые деньги, которые можно было бы получить, добившись хотя бы относительного мира и покоя.

– И этот отвратительный грота‑рей, – продолжал он. – Клянусь Господом, я сумею установить пару двенадцатифунтовых погонных пушек. Правда, выдержат ли нагрузку бимсы? Как бы то ни было, эта коробка должна чуть больше походить на боевой корабль, настоящее военное судно.

Пока он размышлял таким образом, в его низенькой каюте посветлело. Под кормой «Софи» прошел нагруженный тунцом бот, откуда доносились хриплые голоса рыбаков. Почти в то же самое время из‑за форта Святого Филиппа выпрыгнуло солнце – выпрыгнуло в буквальном смысле, – похожее на сплющенный лимон в утренней дымке, с видимым усилием оторвав от линии горизонта свою нижнюю часть. Не прошло и минуты, как серого полумрака, царившего в каюте, словно не бывало: на подволоке отражались отблески волн. Один луч, отраженный от неподвижной поверхности далекой набережной, ворвался в окна каюты и осветил мундир и сверкающий эполет Джека. Солнце переменило и его мысли, превратив хмурое выражение лица в улыбку, и он тотчас соскочил с койки.

* * *

До доктора Мэтьюрина солнце добралось десятью минутами раньше, потому что его «каюта» была расположена гораздо выше. Он заворочался и отвернулся от его лучей, так как тоже провел тревожную ночь. Но от яркого света никуда не деться. Он открыл глаза и огляделся в полном недоумении. Минуту назад он был в Ирландии и чувствовал себя очень счастливым, в тепле и уюте, в обществе молодой девушки, взявшей его под руку. Поэтому, проснувшись, он не мог понять, где находится. Он до сих пор ощущал прикосновение девичьей руки, даже запах ее духов и машинально коснулся смятых листьев dianthus perfragrans. Запах стал совсем другим – это был аромат цветка, и только, а прикосновение призрака – твердое пожатие пальцев – исчезло. На лице его появилось несчастное выражение, глаза затуманились. Он был чрезвычайно привязан к девушке, которая олицетворяла то время…

Доктор Мэтьюрин был не готов к такому удару, перед которым не устояла броня его скепсиса, и в течение нескольких минут он сидел щурясь на солнце, с трудом унимая душевную боль.

– Господи, – произнес он наконец. – Еще один день. – И с этими словами лицо его стало более умиротворенным.

Поднявшись, он стряхнул белую пыль со своих панталон, снял сюртук, выбил его. И страшно расстроился, увидев, что кусок мяса, который он захватил во время вчерашнего обеда, запачкал жиром платок и карман. «Удивительное дело, – думал он. – Расстраиваться из‑за такого пустяка. И тем не менее я расстроен». Сев на что‑то, он принялся было за кусок бараньей котлеты, но задумался о теории противораздражителей, разработанной Парацельсом, Карданом и Рейзом. Доктор сидел в разрушенной апсиде часовни св. Дамиана, расположенной на северной стороне бухты и возвышавшейся над Порт Магоном. Внизу виднелся широкий, извилистый вход в гавань, а вдали простиралось море – всех оттенков синего цвета, рассекаемого полосами волн. Безупречное солнце, поднимавшееся со стороны Африки, только‑только оторвалось от линии горизонта. В руинах доктор укрылся несколько дней назад, как только заметил, что домохозяин стал проявлять по отношению к нему признаки неучтивости. Стивен не стал дожидаться, пока тот устроит сцену: он слишком устал, чтобы выдержать нечто подобное.

Он заметил муравьев, тащивших крошки его хлеба. Tapinoma erraticum. Они двигались двумя встречными колоннами по его перевернутому парику, походившему на разоренное птичье гнездо, хотя некогда, в поместье Стивена, это был очень даже щегольской парик. Насекомые двигались торопливо, подняв свои брюшки, суетясь и сталкиваясь. Доктор наблюдал за беспокойными крохотными созданиями, а за ним в это время следила жаба. Их глаза встретились, и он улыбнулся. Это был великолепный экземпляр – фунта в два весом, с блестящими бурыми глазками. Как этому существу удалось выжить в такой местности – почти лишенной растительности, каменистой, опаленной солнцем, суровой и безжизненной, где укрытием служили лишь редкие груды бесцветных камней, несколько колючих кустов каперсника и ладанник, научного названия которого Стивен Мэтьюрин не знал? Особенно суровой местность выглядела из‑за того, что зима 1799 – 1800 годов была необычно засушливой, дождей в марте не выпало и жара наступила очень рано. Он очень осторожно протянул палец и погладил жабу по горлу. Та слегка надулась, шевельнула сложенными крест – накрест лапками и стала невозмутимо разглядывать человека.

Солнце поднималось все выше и выше. Ночью было совсем не холодно, погода стояла теплая, ласковая. У хищных птиц, должно быть, где‑то неподалеку гнездо: один из орлят парил в небе. В кустах, где доктор справлял нужду, лежала сброшенная змеей кожа, идеально сохранившая форму глазных отверстий.

– Как же мне отнестись к приглашению капитана Обри? – произнес вслух доктор Мэтьюрин, и голос его громко прозвучал в наполненной солнцем пустоте, которая особенно ощущалась здесь из‑за того, что внизу кто‑то жил и двигался, а тут ничто не тревожило покой похожих на разграфленные в клетку листы полей, сливавшихся вдали с бесформенными серовато – коричневыми холмами. – Кто знает, каково быть под его началом? И все же он был таким славным, общительным собутыльником. – Мэтьюрин улыбнулся, вспомнив их встречу. – Только стоит ли придавать значение тому, что он сказал?.. Обед был просто великолепен: четыре бутылки вина, может, даже пять. Но допускать, чтобы тебя оскорбляли, не следует.

Он обдумывал ситуацию, не рассчитывая на исполнение надежд, но в конце концов заключил, что если ему удастся привести в относительный порядок свой сюртук, – а пыль, похоже, можно из него выбить, во всяком случае, скрыть ее,‑то он зайдет в госпиталь к мистеру Флори и поговорит с ним о правах и обязанностях судового врача. Вытряхнув муравьев из парика, он надел его и направился к дороге, окаймленной гладиолусами и стеблями более высоких растений. Однако, вспомнив некое злополучное имя, замедлил шаг. Как он мог забыть про это? Отчего, очнувшись ото сна, он тотчас не вспомнил имя Джеймса Диллона?

– Правда, на свете сотни Диллонов, – размышлял он вслух. – И разумеется, многие из них – Джеймсы.

* * *

«Го‑осподи помилуй…»– вполголоса напевал Джеймс Диллон, сбривая со щек золотисто‑рыжую щетину при лучах света, пробивавшихся через орудийный порт номер двенадцать. Молитва была выражением не столько набожности с его стороны, сколько надежды, что он не порежется. Ведь, подобно многим католикам, он легко относился к таким вещам, не считая их кощунством. Однако из‑за того, что брить под носом было не так‑то просто, он замолчал и, лишь выбрив верхнюю губу, запел вновь. Во всяком случае, он был излишне сосредоточен на том, чтобы вспомнить мелодию распева, если учесть, что вскоре ему предстояло представиться новому командиру – человеку, от которого зависели его комфорт и покойное состояние ума, не говоря о репутации и карьерной перспективе.

Проведя рукой по гладко выбритому лицу, он торопливо вышел в кают‑компанию и громко позвал морского пехотинца:

– Почисти‑ка мне сзади мундир, Кертис! Спереди я его вычистил и сумку с книгами приготовил. – Затем спросил: – Капитан на палубе?

– Что вы, сэр, – отвечал морской пехотинец. – Я только несу ему завтрак. Два крутых яйца и одно всмятку.

Яйцо всмятку предназначалось для мисс Смит, чтобы поддержать ее силы после ночных трудов – это было известно и пехотинцу, и мистеру Диллону. Однако многозначительный взгляд морского пехотинца наткнулся на невозмутимое выражение лица офицера. Джеймс Диллон сжал губы, и, когда мгновение спустя он взбежал по трапу на шканцы, залитые солнцем, лицо у него стало сердитым. Здесь он поздоровался с вахтенным начальником и старшим офицером «Берфорда».

– Доброе утро. С добрым вас утром. Выглядите вы превосходно, – отозвались они. – Ваш новый корабль вон там, сразу за «Женерё».

Он оглядел гавань с множеством судов. Солнечные лучи падали почти горизонтально, поэтому мачты и реи выглядели необычайно внушительно, а от ряби на воде исходил ослепительный блеск.

– Нет, нет, не там, – сказали ему, – корпус его виден вон где. Он только что был закрыт фелюкой. А теперь видите?

Теперь он видел бриг. Диллон смотрел вдаль, поэтому не заметил «Софи», находившейся не более чем в кабельтове, совсем рядом. Опершись обеими руками о поручни, он внимательно, не мигая, разглядывал судно. Затем попросил у вахтенного офицера подзорную трубу и снова стал пристально изучать бриг. Заметил блеск эполета, владельцем которого мог быть лишь капитан, и экипаж, хлопотавший, словно рой пчел. Диллон рассчитывал увидеть сравнительно крупный корабль, а не такого карлика. Большинство четырнадцатипушечных бригов имели водоизмещение от двухсот до двух с половиной сотен тонн, а в «Софи» было не более полутора сотен.

– Мне нравятся ее небольшие шканцы, – заметил вахтенный офицер. – Ведь прежде это судно принадлежало испанцам и называлось «Венсехо», не так ли? Что же касается того, что оно кажется довольно низкобортным, то с такого расстояния всякий корабль кажется низкобортным.

У «Софи» имелись три особенности, которые были известны всем. Во – первых, в отличие чуть ли не от всех других бригов, она имела шканцы; во – вторых, она прежде была испанским судном; в – третьих, на баке у нее была изготовленная из вяза помпа – по существу, полый ствол дерева, соединявшийся с морем и использовавшийся для окатывания палубы. Это было не ахти какое усовершенствование, но оно выделяло «Софи» из ее класса, поэтому всякий моряк, видевший помпу или слышавший о таком устройстве, не мог о нем забыть.

– Возможно, каюта у вас будет чуть тесновата, – продолжал помощник командира, – но я уверен, что у вас будет спокойная жизнь. Станете сопровождать торговые суда по Средиземному морю.

– Ну что ж… – отозвался Джейс Диллон, не сумевший найти ответ на это, сделанное, по‑видимому, с добрыми намерениями, замечание. – Что ж, – повторил он, по‑философски пожав плечами. – Вы подадите мне шлюпку, сэр? Хотелось бы представиться командиру как можно раньше.

– Шлюпку? Черт бы меня побрал, – воскликнул вахтенный офицер, – вы бы еще баркас попросили. Пассажиры на «Берфорде» ждут, когда за ними придет лодочник – частник, мистер Диллон. А то и вплавь добираются до берега. – Вахтенный офицер строго посмотрел на Джеймса, но старшина‑рулевой фыркнул и тем самым выдал начальника, так как мистер Коффин был большой шутник – он мог пошутить даже натощак, до завтрака.

* * *

– Позвольте представиться, сэр. Лейтенант Диллон. Прибыл для прохождения службы, – произнес Джеймс Диллон, щурясь от яркого солнца, и снял треуголку, обнажив копну темно – рыжих волос.

– Добро пожаловать, мистер Диллон, – отозвался Джек Обри, прикоснувшись к полям своей треуголки, и пронзительным взглядом окинул прибывшего, желая понять, что это за птица. – Я был бы рад встретиться с вами в любом случае, но сегодня особенно, поскольку нам предстоит тяжелый день. Эй, на мачте! Есть ли признаки жизни на верфи?

– Никак нет, сэр.

– Ветер дует именно оттуда, откуда мне нужно, – сказал Джек, в сотый раз посмотрев на редкие белые облака, плывущие по чистому небу. – Только, судя по барометру, это ненадолго.

– Ваш кофе, сэр, – произнес буфетчик.

– Спасибо, Киллик. В чем дело, мистер Лэмб?

– Нигде не смог найти достаточно длинных рым – болтов, сэр, – отвечал плотник. – Но на верфи их целая куча, я это знаю. Можно, я пошлю кого‑нибудь?

– Упаси вас бог, мистер Лэмб. Даже не вздумайте приближаться к верфи. Используйте болты, какие у вас есть. Раздуйте горн и выкуйте подходящие болты. Вы за полчаса справитесь. А вы, мистер Диллон, устраивайтесь внизу, а затем прошу на чашку кофе. Я расскажу вам о своих планах.

Джеймс поспешно спустился в треугольную каюту, в которой ему предстояло жить, скинул с себя парадный мундир. Надев старые панталоны и потертый синий сюртук, он очутился в кают‑компании, где за столом сидел Обри, с задумчивым видом дуя на свою чашку.

– Присаживайтесь, мистер Диллон, – воскликнул он, – присаживайтесь. – Отодвиньте эти бумаги в сторону. Кофе не ахти какой, но, во всяком случае, он горячий. Это то немногое, что я вам могу обещать. Сахар?

– Прошу прощения, сэр, – вмешался юный Риккетс. – К борту подошел вельбот с «Женерё» с нашими бывшими людьми, нанятыми для несения службы в гавани.

– Всеми?

– Всеми, кроме двоих, сэр, которых заменили.

Не выпуская из рук чашки с кофе, Джек Обри с трудом вылез из‑за стола и протиснулся через дверь. С левого борта у якорь – цепи ошвартовался вельбот с «Женерё», наполненный матросами, которые, задрав головы, обменивались шутками с прежними товарищами или же просто кричали им и свистели. Отдав честь капитану Обри, мичман с «Женерё» произнес:

– Капитан Харт передает свои поздравления и шлет пополнение.

«Да благословит Господь ваше доброе сердце, милая Молли», – мысленно проговорил Обри, а вслух сказал:

– Передайте привет и искреннюю благодарность капитану Харту. Извольте приказать морякам подняться на борт.

Глядя, как горденем, пропущенным через блок на ноке рея, грузили на бриг их жалкие пожитки, Джек Обри думал о том, что новые члены команды не ахти какой подарок. Трое или четверо явно недотепы, у двух остальных был вид чуть посмышленей, и, зная это, они уже норовили задрать носы. Двое из тех, что казались простофилями, были грязны, как мусорщики, а один из новичков ухитрился обменять свою робу и щеголял в красной куртке со следами золотого шитья. И все – таки у каждого было по паре рук, они могли тянуть канаты, и было бы странно, если бы боцман и двое его помощников не заставили их вкалывать как следует.

– Эй, на палубе! – воскликнул мичман. – На верфи кто‑то появился.

– Отлично, мистер Бабингтон. Можете спуститься и позавтракать. Шесть матросов, которых я не надеялся досчитаться, – удовлетворенно заметил Обри, обращаясь к Джеймсу Диллону, и направился к двери. – Ничего особенного, но дареному коню в зубы не смотрят. Правда, если не достать корыто и не отскоблить их как следует, то завшивеет вся команда. Но сняться с якоря они нам помогут. А сняться с якоря я рассчитываю, самое позднее, в половине десятого. – Джек Обри постучал по обитому медью рундуку и продолжил: – Мы захватим пару длинноствольных двенадцатифунтовых пушек, если удастся получить их в арсенале. Но в любом случае я намерен вывести бриг из гавани, пока дует ветер, чтобы проверить его резвость. Нынче вечером начнем конвоирование в Кальяри двенадцати «купцов», если они все здесь собрались. Так что надо проверить мореходные качества судна. Слушаю вас, мистер… мистер…

– Пуллингс, сэр. Помощник штурмана. К нам пришвартовался баркас с «Берфорда» с пополнением.

– С пополнением? Сколько их?

– Восемнадцать человек, сэр, – ответил Пуллингс, у которого едва не вырвалась фраза: «Причем некоторые из них отъявленные пьянчуги».

– Вы что – нибудь знаете о них, мистер Диллон? – спросил Обри.

– Мне известно, что на «Берфорде» были матросы с «Шарлотты», а также с других судов, предназначавшиеся для службы в гавани Магона, сэр. Но я не слышал, чтобы кого‑то из них собирались направить на «Софи».

У Джека Обри чуть не вырвалась: «А я‑то боялся, что останусь без экипажа», но он лишь фыркнул, удивляясь тому, что на него свалилась такая прорва людей. Затем его словно озарило: «Леди Уоррен».

– Теперь я отправлюсь на верфь, мистер Диллон, – проговорил Обри. – Мистер Хед – человек деловой и через полчаса сообщит мне, получу я пушки или нет. Если получу, то махну вам платком, и вы тотчас сможете заводить верпы. В чем дело, Ричардс?

– Сэр, – отозвался побледневший писарь. – Мистер казначей говорит, что отныне я должен буду каждый день приносить вам на подпись расписки и письма, а также чистовик приходно – расходной книги.

– Совершенно верно, – любезно отозвался Джек Обри. – Каждый божий день. И вскоре вы научитесь разбираться, какой день божий, а какой – нет. – Взглянув на часы, он добавил: – Вот счета от поставщиков. Остальное покажете мне в следующий раз.

То, что происходило на палубе, напоминало сцену на оживленном Чипсайде: две партии под руководством плотника и его помощников подготавливали место для установки на носу и на корме погонных и ретирадных пушек. Там же стояли кучки новичков со своими пожитками. Одни с интересом наблюдали за работой, то и дело отпуская замечания; другие с рассеянным видом глядели на небо, словно видели его впервые. А кое – кто даже умудрился влезть на шканцы – святая святых любого военного корабля.

– Черт побери, что за бардак? – рявкнул капитан. – Мистер Уотт, это же корабль Его Величества, а не плавучий цирк. Эй, ты, марш на бак!

Какое‑то время, пока вспышка праведного капитанского гнева не заставила их зашевелиться, унтер – офицеры «Софи» невесело смотрели на командира. До его слуха донеслись слова: «Такой уж это народец».

– Я отправляюсь на берег, – продолжал Обри. – Когда вернусь, палуба должна выглядеть иначе.

Все еще кипя, он спустился в баркас вслед за мичманом.

«Неужели они думают, что я оставлю на берегу толкового матроса, если есть шанс запихнуть его на судно? – подумал он про себя. – Конечно, от трех вахт придется отказаться. Но даже в этом случае трудно будет найти четырнадцать дюймов для лишней койки».

Трехвахтенная система представляла собой гуманное изобретение, позволявшее матросам время от времени спать всю ночь, меж тем как при двух вахтах самое большее, на что они могли рассчитывать, это четыре часа сна. С другой стороны, получалось так, что половина экипажа имела в своем распоряжении все пространство в кубриках, чтобы подвесить там свои койки, пока другая половина работала на палубе. «Восемнадцать плюс шесть равно двадцати четырем, – подсчитывал Джек Обри. – Прибавим к ним пятьдесят или около того и получим семьдесят пять». Он умножил эту цифру на четырнадцать, поскольку по уставу на каждую койку полагалось по четырнадцать дюймов. И очень засомневался, найдется ли на борту «Софи» столько места, как это требуется уставом. Обри был все еще погружен в расчеты, когда послышалась команда мичмана:

– Табань. Суши весла. – И вельбот мягко ткнулся носом в стенку верфи.

– Возвращайтесь на судно, мистер Риккетс, – поддавшись порыву, произнес Обри. – Не думаю, что я задержусь надолго, а вы сэкономите время.

Однако из‑за пополнения с «Бедфорда» он задержался и был вынужден ждать своей очереди, поскольку другие командиры успели прибыть раньше. В лучах яркого утреннего солнца он прогуливался взад – вперед в обществе моряка с таким же, как у него, эполетом. Это был Мидлтон, человек, обладавший энергией, которая позволила ему вырвать у судьбы назначение капитаном на «Вертюез» – отличный французский капер, который должен был принадлежать Джеку Обри, если бы, конечно, в мире существовала справедливость. Обменявшись новостями о том, что происходит на Средиземном море, Джек заметил, что прибыл за тем, чтобы раздобыть пару двенадцатифунтовых пушек.

– Вы считаете, что ваш бриг выдержит такую тяжесть? – спросил Мидлтон.

– Надеюсь. Из ваших четырехфунтовых пушек только по воробьям стрелять, зато лафеты отменно прочны – я бы от таких не отказался.

– Ну что ж, пусть вам повезет, – отозвался Мидлтон, кивнув головой. – Во всяком случае, вы прибыли в подходящий момент. По – моему, Хеда ставят в подчинение к Брауну, и он до того зол, что распродает все свое добро, словно жена рыботорговца в последний день ярмарки.

До Джека Обри успели дойти слухи о подобном обороте, который приняла многолетняя распря между советом вооружений и советом Адмиралтейства. Ему хотелось услышать что – нибудь новенькое, но тут из помещения с сияющим лицом вышел капитан Холлиуэл, и Мидлтон, в котором вдруг проснулась совесть, произнес:

– Уступаю вам свою очередь. У меня такой длинный список нужных мне вооружений, что на их перечисление уйдет вечность.

– Доброе утро, сэр, – поздоровался Джек, входя в помещение арсенала. – Я Обри, командир «Софи», и хотел бы, с вашего позволения, получить пару двенадцатифунтовых пушек.

– А вы знаете, сколько они весят? – отозвался мистер Хед, не изменяя меланхолического выражения лица.

– По – моему, что‑то около тридцати трех центнеров.

– Тридцать три центнера три фунта три унции и три пеннивейта. Берите хоть дюжину, капитан, если хотите скорее пойти ко дну.

– Благодарю вас. Двух будет достаточно, – ответил Обри с опаской: уж не потешаются ли над ним?

– Тогда они ваши. Забирайте их – но только на свой страх и риск, – сказал мистер Хед и сделал какую‑то запись на клочке пергамента. – Передайте это старшему кладовщику, и он вывезет вам пару таких славных пушчонок, что просто пальчики оближешь. У меня еще и мортиры есть – не желаете?

– Весьма признателен вам, мистер Хед, – жизнерадостно отозвался Обри. – Главным образом, желаю, чтобы и впредь ваша служба протекала так же гладко.

– И я того же желаю, капитан, – внезапно побагровев, отрезал мистер Хед. – Есть такие хитрозадые, подлые людишки – играющие на флейте, пиликающие на скрипке, ожидающие подачек. Чумные канцелярские крысы, готовые заставить вас ждать месяцами. Но я не такой, как они.

– Честь имею. Капитан Мидлтон, насколько я понимаю, вам нужно огнестрельное оружие?

Снова оказавшись на солнце, Джек Обри подал знак и между мачтами и реями разглядел стоявшую на салинге фигуру. Согнувшись, как бы в приветствии, она соскользнула по штагу вниз, словно бусинка по нитке.

Быстрота – таков был девиз мистера Хеда, но старший кладовщик, похоже, не знал, что это такое.

– О таких игрушках можно только мечтать, – произнес он, поглаживая вингард ствола, после того как капитан расписался в получении орудий.

Однако вскоре его настроение изменилось. Нужно признать, что впереди Джека Обри были другие капитаны, которым нужно было получить вооружение калибром поменьше, препятствовавшее доступу к двенадцатифунтовым пушкам, а людей катастрофически недоставало.

«Софи» давно подошла к верфи и встала прямо под грузовыми стрелами. Шума и гама на ней было больше прежнего, больше, чем допускала даже ослабленная в порту дисциплина. Обри был уверен, что некоторые из матросов успели налакаться. Самые любопытные перегнулись через фальшборт и разглядывали своего командира, который расхаживал взад – вперед, поглядывая то на часы, то на небо.

– Черт бы меня побрал, – воскликнул он, хлопнув себя по лбу. – Ну что за идиот. Совсем забыл про масло. – Круто повернувшись, он поспешил к складу, откуда доносился жуткий скрип: это старший кладовщик и его помощники устанавливали на лафеты легкие пушки для Мидлтона.

– Старший кладовщик! – позвал Обри. – Взгляните‑ка на мои двенадцатифунтовые орудия. Я так закрутился, что забыл их смазать. – С этими словами он положил по золотой монете на запальные отверстия, после чего на лице кладовщика появилось одобрительное выражение. – Если бы мой канонир не захворал, то он бы напомнил мне об этом, – добавил капитан.

– Спасибо, сэр. Так уж заведено, признаюсь, не по душе мне, когда старые обычаи исчезают, – заметил кладовщик по‑прежнему недовольным голосом, но затем, просветлев, произнес: – Вы сказали, что торопитесь, капитан? Посмотрю, что смогу для вас сделать.

Пять минут спустя носовая пушка, аккуратно подцепленная за «ухо» откатных талей, боковые «уши», винград и дуло, поднялась над полубаком «Софи» и плавно опустилась в полудюйме от места ее установки. Джек Обри и плотник встали на четвереньки, словно занятые какой‑то игрой, чтобы услышать звук, который произведут бимсы и стрингеры, как только стрела перестанет поддерживать груз. Джек Обри, подняв руку, скомандовал:

– А теперь очень аккуратно опускайте.

На судне воцарилась полная тишина, весь его экипаж внимательно наблюдал за происходящим. Даже матросы, таскавшие воду, застыли на месте с ведрами в руках. То же произошло и с людьми, вставшими в цепь и перекатывавшими двенадцатифунтовые ядра с берега на борт судна, а затем в арсенальную камеру. Пушка опустилась и прочно встала на место. Послышался глухой, но неопасный треск, и судно получило небольшой дифферент на нос.

– Превосходно, – заключил Джек Обри, убедившись, что пушка заняла обведенный мелом контур. – Места вокруг достаточно, просто уйма места, честное слово, – сказал он, сделав шаг назад.

Помощник старшего канонира отступил, чтобы его не сбили с ног, но столкнулся в тесноте с соседом, и так пошло – поехало по цепочке дальше. Дело кончилось тем, что одного юнгу покалечили, а второй едва не утонул.

– А где боцман? – поинтересовался Обри. – Мистер Уотт, позвольте, я взгляну на тали. На этот блок нужен строп попрочнее. А где строп на казенник?

– Почти готов, сэр, – отвечал вспотевший, задерганный боцман. – Я вплесниваю[21]коуш[22].

– Хорошо, – отозвался капитан, спеша на корму, где над шканцами повисла кормовая ретирадная пушка, готовая пробить судну днище, если сила тяжести возьмет свое. – Думаю, такая нехитрая работа, как вплеснить коуш, не отнимет много времени у боцмана военного судна. Заставьте этих людей работать, мистер Лэмб, прошу вас. Нечего им баклуши бить. – Снова посмотрев на часы, а затем на веселого молодого помощника боцмана, он продолжал: – Мистер Моуэт, вы знаете кофейню Хоселито?

– Так точно, сэр, – ответил Моуэт, сразу же посерьезнев.

– Будьте добры, сходите туда и попросите доктора Мэтьюрина. Передайте ему привет и скажите, что к обеду мы в порт не вернемся. Но я пошлю за ним вечером шлюпку, к тому времени, какое он укажет.

* * *

К обеду в порт они действительно не вернулись. Да это было бы просто невозможно, поскольку «Софи» еще не успела покинуть его: она неспешно проталкивалась среди множества судов, двигаясь к фарватеру. Одно из преимуществ небольшого корабля заключается в том, что, имея в своем распоряжении столько матросов, можно было выполнять маневры, которые не под силу ни одному линейному кораблю. Джек Обри предпочел медленно ползти, чем тащиться на буксире или нестись на всех парусах с незнакомой, разношерстной и недружной пока командой.

В открытом канале он сам обошел на веслах вокруг «Софи». Изучил судно со всех сторон и в то же время взвесил преимущества и отрицательные последствия того, что он отправит всех женщин на берег. Отыскать их будет нетрудно, пока матросы обедают. Это были разбитные местные девки, решившие поразвлечься и заработать деньжат на карманные расходы – словом, полупрофессиональные шлюхи. Если выгнать кого‑то из них сейчас, а затем, перед самым выходом в море, и остальных, то, глядишь, и осадка будет повыше. Женщины на борту ему не нужны. Они приносят только хлопоты, а с этим новым пополнением хлопот и так будет хоть отбавляй. С другой стороны, среди команды не было заметно ни рвения, ни жизнерадостности, и Джеку не хотелось подливать масла в огонь. Он знал, что моряки консервативны как коты: они могут смириться с тяжким трудом и невероятными лишениями, но начни грубо ломать их привычки – и они взбунтуются.

Судно сидело очень низко в воде, имея небольшой дифферент на нос и крен на левый борт, – весь лишний вес следует держать ниже ватерлинии. Но он должен проверить, как оно управляется.

– Прикажете отправить экипаж обедать, сэр? – спросил Джеймс Диллон, когда Джек Обри снова поднялся на борт.

– Нет, мистер Диллон. Мы должны воспользоваться этим ветром. После того как обогнем мыс, люди могут спуститься вниз. Как пушки – установлены и закреплены?

– Так точно.

– Тогда поднимем паруса. Пойдем галсами. Свистать всех наверх!

Боцман поспешил на бак под топот множества ног и гул голосов.

– Новички вниз. И не шуметь!

Снова послышался топот ног. Штатная команда корабля в полном молчании заняла свои места. С борта «Софи» за кабельтов был отчетливо слышен голос:

– Ставим паруса.

Бриг плавно покачивался на волнах. Остальные суда оказались по правой раковине[23], а залитый солнцем город остался по корме. Бриз, дувший чуть позади левого траверза, подталкивал корабль с кормы.

– Всем наверх! – крикнул Джек Обри. Команду повторили, и тотчас ванты потемнели от множества матросов, взбегавших вверх, словно по лестнице у себя дома.

– По реям. Поднять паруса! – Снова послышались команды боцмана, и марсовые побежали по реям. Сняв чехлы и развязав лини, туго прижимавшие к реям паруса, взяв плотную ткань под мышки, они выжидали.

– Выбрать шкоты!.. Поднять п