Встреча на новооткрытой Земле

Эта историческая встреча эта произошла в августе 1941 года.

Представьте себе это время. Гитлер захватил почти всю Европу и часть Северной Африки. Никто еще на старом континенте не смог ему противостоять, он не потерпел ни одного поражения, и, что самое ужасное: много людей в покоренных странах начали склоняться на сторону “нового порядка”. Довоенные экономически® успехи гитлеровской Германии, на фоне мировых кризисов, поражали. Нацистские идеи нашли отклик и в Норвегии, Дании, Голландии, и некоторых других. На стороне Гитлера начали выступать формирования из Литвы, Латвии, Эстонии, Хорватии, Словакии. Против СССР воевали армии и дивизии румын, итальянцев, венгров, испанцев, французов, датчан и т.д. Почему-то (никто не сказал еще, почему) против Гитлера европейцы боролись не так охотно, как на стороне Гитлера. При сопротивлении германской оккупации погибло меньше голландцев, чем затем в рядах СС в боях против нас. Да что там идеи, даже эстетика Третьего рейха была привлекательной: на фюзеляжах финских самолетов красовалась голубая свастика...

По различным причинам к Германии сочувственно относились многие народы и страны. Особенно это касалось колониальных и подмандатных владений Британии, от Бирмы до Палестины, или бывших английских колоний, таких как Ирландия; но и независимые Швеция и Португалия не были врагами Германии.

Противостоял этому почти всеевропейско-му сообществу только СССР, да еще Англия и малочисленные югославские партизаны. Советская армия терпела тяжелейшие поражения, потеряв большую часть личного состава, военной техники и материалов, а экономическая помощь нам шла тогда только от Монголии. После начала войны мы, отступив из приграничных республик, с большим трудом создали почти сплошной фронт примерно на границе России и месяц держали его в ходе оборонительного Смоленского сражения. Но в августе немцы прорвали и уничтожили Западный фронт, окружив несколько наших армий. Тогда все жили еще представлениями Первой мировой войны, и прорыв фронта казался окончательной катастрофой — ведь действительно, между Москвой и немцами советских войск больше не было. Эти события не были секретом, Черчилль потому и не верил, что Советский Союз сможет продолжать сопротивление.

Англии стало в 1941 году немного легче, поскольку Гитлер отвлекся на СССР, но еще в 1940-м ситуация была для англичан близкой к полному поражению и могла снова стать опасной, как только Гитлер разделался бы с Советами. Ресурсов Англии было недостаточно для наступательной войны, и, несмотря на защиту Ла-Манша и мощного флота, империя была под страшной угрозой — подойди немцы к границам Индии, английской власти там пришел бы конец.

Итак, в августе 1941-го встретились английский премьер-министр — военный вождь англичан, малопригодный в мирной жизни и призванный ими именно на период войны, человек, который ни при каких условиях не отступал и не сдавался, верный сын своей империи и надежный слуга правящего класса. С другой стороны на встречу прибыл хитрый и умный политик, глава первой промышленной державы мира, лидер, одним своим авторитетом уже однажды спасший Америку, а, следовательно, и западный мир от тяжелейшего экономического кризиса. Интересующихся этим необыкновенным человеком — а в Советском Союзе только его именем, именем единственного из американских президентов, была названа городская улица (в Ялте) — отсылаю к монографии А. И. Уткина о Рузвельте.

Что могут обсуждать два исторических деятеля? Англия ведет войну, Америка только готовится. Она уже нарушает нейтралитет, поставляя военные материалы в Англию, собирается помогать и России, хотя и не находится в состоянии войны с Германией. Америка готовится воевать и с Японией, выдвигая хотя и справедливые требования — о прекращении агрессии в Китае — но, несомненно, ведущие к войне. По этому вполне логично предположить, что главный вопрос встречи — координация военных усилий Англии и США.

Действительно, Черчилль уговаривает Рузвельта немедленно объявить Германии войну <это произошло лишь спустя четыре месяца и по инициативе Германии) и обсуждает вопросы военных поставок. Вполне естественно, что он просит давать побольше Англии и поменьше Советскому Союзу, мотивируя это скорым поражением русских — мол, все равно все достанется немцам. Американцы сомневаются, но не из политических, а из прагматических соображений: русские убивают много нацистов, а англичане только готовятся; что им ни дай — будет несколько лет без пользы находиться в резерве. Что же касается поражения русских — то Гарри Гопкинс, представитель Рузвельта, побывал в СССР и у него сложилось другое мнение, чем у Черчилля.

То, что такие темы обсуждались — очевидно. А вот что не очевидно и чего трудно было ожидать: не военные вопросы стали главной проблемой переговоров. Не удивительно ли, что камнем преткновения послужили вопросы международной торговли?

Вот фраза Рузвельта, которая поразила меня больше всего и, собственно, привлекла внимание к перелистываемой у лотка букиниста книге: “Станет ли кто-нибудь отрицать, что одной из главных причин возникновения войны было стремление Германии захватить господствующее положение в торговле Центральной Европы?”. Вопрос этот был задан на пленарном заседании в аудитории из высших чиновников двух держав. Эллиот не пишет об их реакции, но, похоже, никто не возразил, да п вопрос был задан не для того, чтобы вызвать несогласие.

Может ли эта фраза не удивить читателя из России?

Ребенком я часто посещал с отцом общественные бани—был тогда такой обычай. Многие мужчина носили на своих телах увечья и рубцы — ужасные следы войны, и это не выглядело чем-либо необычным. И моя семья, как и любая в нашей стране, понесла тогда тяжелые потери, почти всех мужчин старшего поколения я знал только по фотокарточкам из семейного альбома. До сих пор, бродя с ружьем по лесам, натыкаешься на заплывшие окопы и блиндажи, находишь пробитые каски и прочее железо. Кажется, что вся земля перекопана и полита кровью, да так оно и есть!

Мы знали, зачем приходил Гитлер — он хотел поработить наш народ, забрать себе наши природные богатства, лишить нас языка и культуры. Мы дрались с ним и победили, потому что научились лучше воевать, чем немцы, и делать более эффективное оружие, а к тому же оказались упорнее, терпеливее и выносливее. -

И вот оказывается, что наша война — Великая война —была лишь эпизодом мировой экономической борьбы; Борьбы за какую-то там зону;торговли!

•Тем не менее, это верно. Мы постоянно забываем, что не были главными участниками войны, хотя и обеспечили победу одной-из сторон. И даже не участвовали в ней с самого начала. До того как нас в войну втянули, она шла уже почти два года, и не между коммунистами и нацистами, а — первоначально — между капиталистами > Германия с одной стороны, Англия и Франция с другой — были капиталистическими.державами, и война в 1939 году началась между ними, формально — из-за нападения Германии на еще одну капиталистическую страну — Польшу. А раз так — то капиталистам, несомненно, лучше знать, из-за чего они воевали.

Очевидно же, что Гитлер был и оставался представителем западного мира — по культуре и мировоззрению. А кем еще? Это чистейший продукт западной цивилизации, как бы она от него ни открещивалась. Гитлер гордился своей победой над коммунизмом в Германии, и разве Черчилль за это его порицал? Кому, как не Черчиллю, принадлежит крылатая фраза о Советской России, сказанная в 1917 году: “Младенца нужно задушить в колыбели”?

Нет, и Германия, и Англия входили в Западный мир; Вторая мировая была войной внутри Запада. Это трудно доказать, но не сомневаюсь и в следующем тезисе: схлестнулись не столько жизненные интересы народов, сколько правящих классов, банкиров и промышленников Англии и Германии, а выиграли в конце концов капиталисты США — поделившись, правда, потом со своим народом, признаем это в интересах истины.

Так что причины Второй мировой войны лежат во взаимоотношениях внутри западного мира, это не был первоначально “крестовый поход на Восток”.

Кстати, если поднять довоенные исторические материалы, то многие действующие лица того времени открыто говорили о конфликте капиталистических интересов, как главной причине Второй мировой войны (коммунистические деятели), либо упоминали об этом в числе своих движущих мотивов (Гитлер). Оказывается, в своем кругу признавали это и остальные участники.

Почему, кстати, президент Рузвельт прибег к довольно редкому в западной практике приему — высказыванию в прямой форме, по сути дела, без обычной словесной маскировки? Потому что он оказался в ситуации редчайшей, о которой мечтает каждый политик — в этот момент его страна могла стать не только первой промышленной державой мира, но и величайшей по всем параметрам, и по торговле тоже. Последующие события показали, что Рузвельт своим шансом воспользовался. Вынудив Черчилля “сдать” имперские торговые соглашения с английскими колониями, Рузвельт тем самым заранее заставил поделиться не только врагов, которых еще предстояло разбить, но и самого близкого и богатого союзника.

Известны высокие оценки личности Сталина со стороны действующих лиц той всемирной трагедии. Помните черчиллевское: “Приняв страну с сохой, оставил с водородной бомбой...” Менее известны, так сказать, встречные отзывы. Характеризуя Черчилля как человека, который не побрезгует залезть к вам в карман и украсть копейку, о Рузвельте Сталин отозвался иначе: “А этот — другое дело, работает по-крупному...”

Дело в том, что экономика того времени отличалась от нынешней. Свободной торговли всех со всеми не существовало; не было единого мирового рынка промышленных и сельскохозяйственных товаров. Были двусторонние договора между странами о порядке торговли между ними, и третьему участнику доступа к этой торговле могло и не быть, разве только по более высоким ценам. В особенно выигрышной ситуации находилась Англия. Она торговала со своими доминионами по преференциальным соглашениям, неравноправным по отношению к ним. Другие страны Англии завидовали. Германия дважды пыталась вклиниться в эту систему — создать собственную колониальную империю или хотя бы зону торговли, где благодаря своему технологическому превосходству могла бы не бояться конкурентов. Свободной мировой торговли немцы то ли не хотели, то ли не надеялись на нее.

Америка же чувствовала в себе силы пойти по иному пути — она готова была конкурировать на любых рынках и рассчитывала на победу в этой борьбе. Когда-то в аналогичном положении была Англия, но с индустриализацией Германии и выходом на мировую арену Америки ей пришлось от агрессии фритредерства уйти в глухую оборону протекционизма. Вот что говорил на эту тему Рузвельт (уже не при англичанах), его слова Эллиот приводит в начале повествования о встрече в бухте Ард-жентия: “Есть еще одно обстоятельство, — сказал отец. — На карту поставлена судьба Британской империи. Английские и германские банкиры уже давно прибрали к рукам почти всю мировую торговлю — правда, не все отдают себе в этом отчет. Даже поражение Германии в прошлой войне не изменило дела. Так вот, это не слишком выгодно для американской торговли, не правда ли? — Он приподнял брови и взглянул на меня. — Если в прошлом немцы и англичане стремились не допускать нас к участию в мировой торговле, не давали развиваться нашему торговому судоходству, вытесняли нас с тех или других рынков, то теперь, когда Англия и Германия воюют друг с другом, что мы должны делать?”.

Рузвельт знал, что и как нужно делать. На переговорах он поднял вопрос “свободы торговли”:

“Никаких искусственных барьеров, — продолжал отец, — как можно меньше экономических соглашений, предоставляющих одним государствам преимущества перед другими. Возможности для расширения торговли. Открытие рынков для здоровой конкуренции. — Он с невинным видом обвел глазами комнату.

Черчилль заворочался в кресле.

— Торговые соглашения Британской империи...—начал он внушительно. Отец прервал его:

— Да. Эти имперские торговые соглашения, — о них-то и идет речь. Именно из-за них народы Индии и Африки, всего колониального Ближнего и Дальнего Востока так отстали в своем развитии.

Шея Черчилля побагровела, и он подался вперед:.

— Господин президент, Англия ни на минуту не намерена отказываться от своего преимущественного 'положения в Британских доминионах. Торговля, которая принесла Англии величие, будет продолжаться на условиях, устанавливаемых английскими министрами.

— Понимаете, Уинстон, — медленно сказал отец. — Вот где-то по этой линии у нас с вами могут возникнуть некоторые разногласия. Я твердо убежден в том, что мы не можем добиться прочного мира, если он не повлечет за собой развития отсталых стран, отсталых народов. Но как достигнуть этого? Ясно, что этого нельзя достичь методами восемнадцатого века. Так вот... Кто говорит о методах восемнадцатого века? Всякий ваш министр, рекомендующий политику, при которой из колониальной страны изымается огромное количество сырья без всякой компенсации для народа данной страны. Методы двадцатого века означают развитие промышленности в колониях и рост благосостояния народа путем повышения его жизненного уровня, путем его просвещения, путем его оздоровления, путем обеспечения ему компенсации за его сырьевые ресурсы.

...У премьер-министра был такой вид, как будто его сейчас хватит удар.

— Вы упомянули Индию, —- прорычал он.

— Да. Я считаю, что мы не можем вести войну против фашистского рабства, не стремясь в то же время освободить народы всего мира от отсталой колониальной политики”.

Извините за столь обширную цитату, но источник не из доступных, и информация просто уникальна. Оцените мастерство Рузвельта: Новое экономическое устройство мира сулит самые спелые плоды американцам; но оно, естественно, будет вводиться исключительно в интересах угнетенных наций. При этом все понимали, что цена вопроса — более равноправное участие Америки в мировой торговле, то есть — участие в том, чем занималась до того одна Англия. А экономически Америка сильней, ив “честной конкуренции” у Англии нет никаких шансов удержать свои позиции. И риторика по поводу “всех” была понятна всем: ни Германия, ни Япония не планировались на роль полноценных конкурентов.

Рузвельт, по сути, потребовал у Черчилля миром то же, что пытался получить войной Гитлер. По уровню конфликтности, право же, Англии впору было воевать не с Германией, а с Америкой,.

А ведь исторически совсем недавно было все наоборот. В XIX веке в Англии была самая развитая в мире, а значит, и наиболее экономически эффективная промышленность, в том числе текстильная. И Англия выступала сторонницей свободной мировой торговли — фритредерства. И фермеры Юга США без проблем продавали свой хлопок в Англию.

Но промышленники Севера сами хотели заняться столь выгодным бизнесом. Они, естественно, не могли так же хорошо платить, как англичане. Ведь когда начинаешь новое дело, затраты велики, а выручки еще нет. Но зато Юг входил в Соединенные Штаты, и его торговлю с Англией можно было осложнить и сделать дороже. Такая политика называется “протекционизмом”.

Результатом конфликта интересов Севера и Юга стала четырехлетняя война со всеми ее прелестями, и красотами: траншеями, наполненными убитыми, тактикой “выжженной земли”, голодом гражданского населения, разминированием дорог колоннами пленных. Но более важным элементом этой войны была морская блокада, не позволявшая южанам продать в Англию ни тюка хлопка. Сейчас многие почему-то считают, что война велась за права негров. Но негры Юга были освобождены только в середине войны (1863 год), а Севера — кое-где, в некоторых штатах, даже позднее, чем на Юге, вплоть до 1865 года. Еще в 1864 году беглых негров возвращали их владельцам!

Из-за чего же воевали два года до президентского указа об освобождении негров Юга?

По-моему, не менее важным свидетельством победы, чем капитуляция генерала Ли, стало изготовление первого фабричного тканого изделия на первой Ткацкой фабрике Севера в Массачусетсе. Это-был американский флаг из хлопка и шерсти — его недавно продали на аукционе Сотбис за солидные деньги— около 70 тысяч долларов. Непростое, оказывается, дело — собственная ткацкая промышленность, несколько лет на нее ушло у северян. А Юг, затовариваясь хлопком, так до конца войны и не создал ткацкой промышленности, и солдаты-южане ходили в обносках и рыжих штанах из домотканой материи — будете еще раз смотреть “Унесенные ветром” — обратите на это внимание, там детали соблюдены точно.

Но уже к середине XX века все поменялось:

развитая Америка ведет фритредерскую политику, а отстающая Англия, после двухсот лет фритредерства, прибегла к протекционизму. Это естественно, ведь в экономике протекционизм — оружие оборонительное, единственный залог развития слабых. Именно поэтому и Германия в конце XIX века защищалась от Англии протекционистскими приемами, а с Россией старалась строить отношения на фритредерских основах.

К концу XIX века американцы не уступали англичанам не только в экономике, но и в разработке идеологических прикрытий своим действиям. Привлечение в качестве такового “вопроса о рабстве” — блестящий пример. Как могла Англия в подобных условиях вмешаться, выступить на стороне Юга, чего она желала всеми фибрами своей экономической души? Ведь это же означало — на стороне рабства! Мировое общественное мнение — Франция, Германия, Россия — не позволило.

Вот и посмотрите с этой точки зрения на аргументацию в пользу “свободной торговли”. Такая фраза Рузвельта (также произнесенная во время переговоров) может рассматриваться как квинтэссенция позиции фритредеретва, достойная стать лозунгом Всемирной Торговой Организации: “Равенство народов предусматривает самую широкую свободу торговой конкуренции”. Как капиталисту с этим спорить...

На самом-то деле равенство народов предусматривает свободу выбора ими торговой политики — кому-то выгодно низкое таможенное налогообложение, кто-то не может обойтись без высоких пошлин. Не все ведь способны конкурировать на равных. Но осознать это трудно, не все понимают, что неспроста боксеры и борцы выступают в разных весовых категориях, у “мухача” нет шансов во встрече с тяжеловесом.

Для Черчилля “свобода торговой конкуренции” означала конец империи, при котором он не хотел председательствовать. Но он знал также, что выбора у него нет, без Америки не будет военной- победы, и человек, готовый сражаться “и на полях, и в холмах”, живое воплощение “английского бульдога” — сдался.

Так на свет появилась “Атлантическая хартия” — документ, предопределивший послевоенное устройство мира, то, которое мы видим сейчас. Еще раз удивимся — Рузвельт думал об этом в августе 1941 года, еще до нападения японцев на Перл-Харбор, до атомной бомбы и Интернета. А удивившись, осознаем: это норма. Вступая по своей воле в войну, нужно сначала решить, что ты хочешь получить в результате.

“Атлантическая хартия” — это совместная декларация США и Великобритании, подписанная на борту крейсера “Августа” в 1941 году (см. Приложение 1). Она формально определяла цели войны для Англии и США, а также желательные основы послевоенного миропорядка, политические и экономические. Определяла во многом точно. Для нашего повествования особый интерес представляет статья 4 “Хартии”, выглядящая так:

“4....они [США и Великобритания], соблюдая должным образом свои существующие обязательства, будут стремиться обеспечить такое положение, при котором все страны — великие или малые, победители или побежденные — имели бы доступ на равных основаниях к торговле и к мировым сырьевым источникам, необходимым для экономического процветания этих стран”.

Описывая позднее, в 1946 году, ход выполнения “Хартии”, Эллиот Рузвельт неожиданно замечает: “Минуем четвертый пункт — тайны его слишком глубоки”. Не знаю, что он тогда хотел сказать, возможно, подтекстом статьи стал всего лишь демонтаж системы имперского протекционизма Великобритании. Но, возможно, это торжественная клятва о постоянном контроле Запада над источниками сырья. Не действует ли эта “Хартия” до сих пор в качестве основы поведения развитых стран? Очень на то похоже. Но что в таком случае может означать “...свободный доступ всех стран к мировым сырьевым источникам”? Что это за “мировые источники”? Каждый источник принадлежит конкретной стране вроде бы — или я не прав?

Date: 2015-09-05; view: 303; Нарушение авторских прав