Окрестности Олларии

Люра успел все: возвести эшафот, согнать людей, найти и подогнать по фигуре маршальский мундир, пока еще олларский: черно-белый с алой перевязью наивернейшего рыцаря ее величества. Верхом на роскошном белоснежном линарце маршал и граф выглядел безупречно, так безупречно, что казался ненастоящим. Да он и был поддельным, как и все остальное: титулы, звания, клятвы, преступления, милосердие… Все, кроме скорой смерти настоящего короля.

– Монсеньор, не желаете? – Никола Карваль с красными, ввалившимися глазами вытащил видавшую виды флягу с летящим аистом. Робер уже пил из нее. У оврага в лесу Святой Мартины.

– Благодарю, капитан. Не поможет.

– Монсеньор, у нас нет другого выхода.

– Я знаю, – какое странное облако, похоже сразу и на птицу, и на двухголового коня.

– Оллар не может остаться в живых, но его кровь на Ракане и его собственных предателях, а не на нас. Зато Эпинэ получит свободу и мы скоро вернемся домой. Монсеньор, подумайте о том, сколько нам предстоит сделать! Наши дети вырастут счастливыми и гордыми. Все, что мы делаем сейчас, мы делаем ради них!

– Не сомневаюсь.

Сколько можно убеждать себя, что другого выхода нет? Сколько можно надеяться, что эта подлость – последняя, без нее не обойтись, зато потом ты выйдешь на бережок и станешь пастись, отгоняя хвостиком мошек?! Не будет ни бережка, ни травки, только Закат. Сначала в этом мире, потом – в ином.

Тропка, на которую они с Альдо вступили в гоганском трактире, завела туда, куда и должна была завести, – в трясину. Они бьются, как провалившиеся в болото мулы, с каждым рывком увязая все глубже в грязи и крови. Никола и Альдо этого не видят: одному застит глаза «великая Эпинэ», другому – корона. Им можно позавидовать. Или пожалеть – одно другого стоит.

– Монсеньор, – попробовал зайти с другого конца Карваль, – каковы будут приказания?

– Охранять его величество, – отрезал Иноходец и, глядя на вытянувшуюся физиономию офицера, пояснил: – Я не желаю, чтоб мои люди болтались у эшафота.

– Но вы сами…

– Я обязан присутствовать как Первый маршал Талигойи, но не как герцог Эпинэ.

Карваль, небывалое дело, промолчал, и Робер понял: борец за свободную Эпинэ несказанно рад, что может не смотреть на казнь. И это человек, без колебаний повесивший Маранов! От необходимости продолжать разговор Иноходца избавил Симон Люра, картинно осадивший коня рядом с хмурыми южанами.

– Мой маршал, – закатные твари, как же этот, с позволения сказать, граф самодоволен, – до церемонии остается полчаса, не желаете переодеться? Мои лакеи и мой гардероб в вашем полном распоряжении.

– Благодарю, не нужно.

– Будет весело, – Люра в тысячный раз за утро поправил свою клятую перевязь, – особенно когда толстосумы поймут, что это всерьез. Первого выбираю я, второй за вами, третий снова за мной, и так сколько успеем до появления его величества.

– Выбираем? – переспросил Робер. – Я полагал, что будет жребий.

– Зачем усложнять? – засмеялся Люра. – Все великое просто. Вышивай наши рыжие друзья не бисером, а нитками, того и гляди получили бы, что хотели.

Люра прав, слишком сложные расчеты срываются, но как выбрать из сотни ни в чем не повинных людей тех, кому не жить? Наша совесть – удивительно подлая штука: вытащил из толпы обреченных нескольких человек – спаситель, наоборот – убийца.

– Господин маршал, вы уверены в успехе? – Спокойно, Иноходец, спокойно. Придет время, и ты эту мразь прикончишь своими руками. Заодно со Штанцлером.

– Настолько, насколько можно быть уверенным хоть в чем-нибудь, – сильная рука с наслаждением погладила алый шелк. – Чтобы чего-то добиться в этой жизни, нужно уметь три вещи. Ждать, рисковать и понимать, когда нужно первое, а когда – второе. Сейчас время риска, герцог, иначе б нас тут не было.

– Вы имеете в виду излом эпох?

– Благодаря его величеству я больше не суеверен, – заверил граф Килеан-ур-Ломбах. – Деревенские россказни деревенскими россказнями, а удача удачей. Четыреста лет назад ее поймал за хвост Франциск, сегодня – мы, а после нас хоть чума. Вы не согласны?

– Я не люблю чуму, – пожал плечами Эпинэ, – особенно в собственном доме, но, полагаю, нам пора.

– Беру свои слова назад, – засмеялся Люра. – Я совсем забыл, что собираюсь жениться. Уверяю вас, я буду нежнейшим мужем, замечательным отцом и наивернейшим подданным и начну прямо сейчас. Итак, чума отменяется, а нас ждет прелюбопытнейшее зрелище.

Робер не ответил, притворившись, что не может справиться с расшалившимся Дракко. Удо Борн или Матильда раскусили бы немудреный обман немедленно, но Симон Люра Повелителя Молний не знал. К счастью для обоих.

Для «прелюбопытнейшего зрелища» граф Килеан-ур– Ломбах выбрал ярмарочное поле на берегу Данара. Место было удачным во всех отношениях. Обширный, хорошо утоптанный плац мог вместить прорву народа и в отличие от городских площадей был безопасен. Ни крыш тебе, ни окон, за которыми могут затаиться стрелки, все подъезды как на ладони, никаких случайных прохожих, только радетели дела Раканов, солдаты, заложники да те, кого пригнали посмотреть на торжество справедливости. Робер слегка привстал на стременах, разглядывая флаги Раканов, Эпинэ, Окделлов и Приддов на высоких шестах, шпили и колокольни за рекой, затаившийся среди облетевших тополей тракт, мельницу на холме у прозрачной рощицы… Какое все мирное, и как же не вяжутся с этой идиллией шеренги солдат, обтянутый багровым сукном эшафот и верзила в кожаной маске!

– Не правда ли, палач хорош? – Люра указал хлыстом на черно-красную фигуру. – Он словно пятно невинности на рубашке невесты.

– Вы неподражаемы, – сдержанно произнес Робер.

Верный подданный и будущий счастливый супруг отвесил церемонный поклон и картинно взмахнул белым платком. В ответ тонко и зло запели флейты и загрохотал барабан. Люра убрал платок и послал линарца к эшафоту. Предзимнее солнце заливало статную, подтянутую фигуру полуденным золотом, играло на стволах мушкетов, обнаженных клинках, трубах, пуговицах, цепях, стременах, не делая разницы между топором палача и офицерскими шпагами, хотя была ли она, эта разница?

Внезапный порыв ветра пришпорил увядшие было флаги, принес запах печного дыма и короткий колокольный звон. Четверть одиннадцатого! Фердинанду Оллару осталось жить около часа, самым невезучим из заложников – немногим больше. Лэйе Астрапэ, как он будет выбирать смертников, как?! Солнечный зайчик отскочил от надраенной меди и угодил Роберу в глаз, на мгновение все утонуло в красном мареве, потом Иноходец вновь увидел две шеренги пехоты, притихшую толпу на берегу, эшафот с палачом, жалкие фигурки заложников, кавалерийский эскадрон за их спинами, обреченного короля в сером платье. Каково это – носить траур по самому себе? Каково это – знать, что на твой вопль о помощи никто не ответил?

Застоявшийся Дракко переступил с ноги на ногу и недовольно фыркнул, странное облако растаяло без следа, из-за рощи выплывала птичья стая. Запоздавшие гуси торопились на юг через Померанцевое море в Багряные земли. Мориски не охотятся на птиц, их добыча – звери, способные дать бой человеку. Талигойские гуси на чужбине в безопасности, их бьют только на родине.

Солнечные лучи ласкали небесных странников, расталкивали друг друга, смеялись, пробиваясь сквозь тонкие черные ветки, на одной из них чудом держался одинокий лист – алое, пронзенное светом сердце. Налетел ветер, листок вздрогнул, сорвался, закружился в последнем танце, то ли стремясь за улетающими птицами, то ли не желая умирать.

Дальние флейты закончили свою песню, теперь рокотали одни лишь барабаны. Скоро начнется… Пальцы привычно ласкали пистолеты – все в порядке, оружие никогда его не подводило, не подведет и сейчас. Рокот барабанов становился все сильней и сильней, потом оборвался резкой, бьющей в уши тишиной, и тут же раздался тоскливый крик: гуси, мерно взмахивая крыльями, исчезали в слепящей свободе.

Листок все еще кружился, уже у самой земли. Что ж, если ты не хочешь падать, ты не упадешь. Шаг в сторону, быстрый поклон – и осеннее сердечко замерло на раскрытой ладони. Золото и кровь – вечные спутники, они не могут друг без друга.

Пора, вот теперь уже пора. Осталось лишь потрепать по шее коня, сунуть за пазуху пойманный лист, натянуть перчатки. Улыбка, взгляд в небо, прыжок в седло…

– Господин Первый маршал, половина одиннадцатого!

Лэйе Астрапэ, где он?! Ах да, конечно…

– Начинайте, – герцог Эпинэ развернул Дракко и медленно поехал вдоль вооруженных до зубов солдат. Все спокойно, врагов в округе нет и не предвидится до весны, а зубы показывают жителям столицы и окрестных городков. Чтобы поняли, что с новыми хозяевами не шутят.

– Господин Первый маршал, прикажете зачитывать манифест его величества?

– Приказываю.

За спиной перепуганные мужчины и женщины, холодная, быстрая вода, а за ней – Оллария, которой приказано вновь стать Кабитэлой. Впереди – эшафот, заложники и кавалерийский эскадрон. Рядом – соратник. Белая лошадь, черно-белый мундир, алая перевязь… По мерзавцу палач в четыре ручья слезы льет, но умрут другие, а мерзавец будет щеголять титулами и званиями и похлопывать тебя по плечу.

Робер привстал на стременах, делая вид, что разглядывает что-то за строем кавалеристов. Воистину нет ничего подлее здравого смысла! Он должен выдержать, час – это недолго, совсем недолго! Никола прав, другого выхода нет. Герцог Эпинэ должен думать о своих вассалах и своей земле, а не воевать с самим собой.

Раньше надо было думать, раньше! Когда ты не схватил Альдо за руку в доме достославного Жаймиоля, когда поддакивал Адгемару, братался с бириссцами, стрелял по талигойцам, брал деньги у Ворона. Когда прикончил гоганов и не прикончил Люра, хотя мог, а теперь отступать некуда. Даже если остановить казнь или задержать до появления Альдо, сюзерен не отступит, он слишком молод и уверен в себе.

А какая роскошная мишень эта красная перевязь! Кирасу Симон не надел, хотя пуля пробила бы и ее, кирасы годятся лишь для конного боя. Нет! Не сметь! Убить Люра сейчас, при всех невозможно. Это приговор южанам и Альдо, и это ничего не изменит. Вернее, изменит, но к худшему. Псы, лишившись вожака, будут грызть всех, до кого смогут дотянуться…

Иноходец, наплевав на все приличия, уставился на тракт, чтобы не видеть плаху, палача и мразь на белом коне! Он будет вспоминать Мэллит, Матильду, Клемента, разглядывать кавалеристов, повторять правила стихосложения, считать кошек, наконец! Что угодно, только не видеть, не слышать, не понимать, иначе он сорвется и разрядит пистолет в вызывающий алый шелк.

Вновь зарычали барабаны, и ликтор громким равнодушным голосом принялся зачитывать манифест его величества Альдо I Ракана. Робер не слушал, не в силах оторвать глаз от проданного короля. Понимает Оллар, что его ждет, или нет? Одутловатое лицо было бледным и спокойным до бессмысленности, словно Фердинанд уже умер. Если б он плакал, молился, просил пощады, проклинал, было бы легче, но этот бессмысленный до безмятежности взгляд… Словно у младенца или мертвецки пьяного. Неужели у Люра хватило совести и смелости дать королю саккоты? Робер скосил глаза на осанистого всадника на белом коне. Нет, этот человек до милосердия не снизойдет.

«…означенный Фердинанд отвечает перед Создателем и Нами за все преступления, совершенные с его ведома и по его приказу, как то…»

А когда спросят с сегодняшних победителей за все то, что натворили они? Как будут выглядеть у эшафота Люра, Альдо, Никола, он сам? В Сагранне он по крайней мере не чувствовал себя подонком и трусом. Тогда он еще не заглянул в глаза твари, которая прикинулась победой, твари, проглотившей их с потрохами и благими намереньями.

Маршал Люра изображал монумент самому себе, ликтор бубнил о немыслимых преступлениях и злодеяниях полного человека с бессмысленными глазами, длинный заложник в меховом плаще шевелил губами, его сосед раскачивался, словно баюкал невидимого младенца. Робер не хотел их видеть и все-таки видел, хоть и смотрел поверх голов на пустой, словно ночью, тракт и дальше, туда, где залитый солнцем лужок смыкался с рощицей, словно нарисованной черной тушью на синем нухутском шелке.

Ликтор добрался до восстания Борна. Закатные твари, почему он не догадался заткнуть уши корпией! Это было трусостью, но Робер Эпинэ никогда не мог взглянуть в глаза покалеченной лошади, которую требовалось пристрелить. Мишель тоже не мог, хоть и понимал, что быстрая смерть милосерднее медленной.

Иноходец уставился на обнаженные тополя, пытаясь считать про себя по-кагетски. Одинокого всадника, ехавшего сонной рысцой, он заметил не сразу. В седле незнакомец держался отменно, но на курьера не походил. Курьеры имеют обыкновение торопиться, а этот явно никуда не спешил. Скорее всего, кто-то из людей Люра, проверявших окрестности. Поравнявшись с эшафотом, всадник остановил коня, поднес руку к глазам, разглядывая забитую войсками площадь, затем, все так же неторопливо, свернул с тракта. Надо полагать, решил взглянуть на казнь. Как же, такое развлечение!

Робер с досадой опустился в седло, и перед глазами вновь оказались заложники, за которыми торчали любопытные морды кавалеристов. Из пасти ликтора вырывался пар, он почти добрался до Эгмонта Окделла; гуси скрылись за горизонтом, в небе было пусто – ни облачка, ни вороны. Откуда все-таки этот всадник? Уж лучше смотреть на него, чем на Люра или Фердинанда.

Эпинэ заставил Дракко шагнуть вбок и слегка развернулся в седле. Одинокий наездник ленивой рысцой двигался в сторону эшафота, между ним и оцеплением оставалось не больше четырехсот бье, когда гостя наконец соизволили заметить. От строя отделились пятеро всадников – теньент, капрал и трое солдат – и не спеша двинулись наперерез чужаку, но тот даже не шелохнулся в седле. Словно слепой или спящий.

«…среди выступивших против узурпатора был маркиз Эр-При с четырьмя сыновьями…»

Уломать Альдо вычеркнуть из манифеста упоминание о своей семье Робер не сумел. Сюзерен не понимал, почему его маршал не хочет слышать об отце и братьях, и объявил это излишней скромностью. До принца так и не дошло, что творить подлости, прячась за память погибших, мерзко. Впрочем, затею Люра Альдо подлостью не считал, скорее тонким ходом, словно одно другое исключает. Герцог Эпинэ судорожно сжал поводья. Утром он зарядил пистолеты, оба. Проверил и зарядил этими самыми руками. Минут через десять пытка манифестом кончится, начнется пытка казнью, но стрелять нельзя. Ни в Фердинанда, ни в палача, ни в Люра. Стрелять нельзя! Ничего нельзя…

Всадники продолжали медленно съезжаться. Дурак-теньент исполосовал себе щеки бритвой, над губой виднелся тщательно замазанный прыщ. Вырядился как на парад, еще бы, такое событие! Солдаты, они и есть солдаты, в седлах держатся пристойно, но лошади, прямо скажем, не мориски, а вот капрал… Закатные твари, он что, привидение увидел?

Ветеран глядел Роберу в лицо: приоткрывшийся рот, округлившиеся глаза, поднятые брови. Метнулась вверх и вперед рука, из-под жестких седых усов вылетело какое-то слово, два слова, но Иноходец не разобрал. Пятеро всадников плавно, словно сквозь воду, поднимали стремительно увеличивающиеся лица-маски, теньент медленно и сонно потянул из ножен шпагу, а его спутники взялись за пистолеты.

Удивленные лица вздрогнули, пошли мелкой рябью, словно отражение в пруду, когда налетает ветер. Лэйе Астрапэ, он смотрит разъезду в спину, он не может видеть лица, да еще так близко! Говорите, не может? А пегая кобыла! Робер знал, какая она, когда до твари было не меньше хорны. Он был сразу в двух местах, он был самим собой и еще кем-то, видевшим дальше и понимавшим больше. Робер зажмурился, пытаясь прогнать морок, и стремительно открыл глаза. Пятерка всадников замерла в полусотне шагов от конного строя, а к ним бешеным карьером летел окруженный сиянием конь. Его всадник стоял на седле во весь рост – стройный черный силуэт, парящий в алом мерцающем мареве.

…Пять лиц, прямой блестящий клинок и четыре черных дула, глядящих в живот, в грудь, в голову. Три осла и старый волк! Этот выстрелит наверняка… Именно он узнал то ли лошадь, то ли всадника. Где же мы встречались, старый капрал? Не все ли равно, новой встречи не будет! Солдат слева дернулся, вспыхнул порох на полке пистолета. Все! Мир рушится вниз, машет черной, клубящейся гривой, ноги привычно ловят стремена, в глаза бьет обезумевшее солнце. Грохот копыт, грохот сердца, грохот выстрелов, разорванное неистовым бегом небо, немыслимо, невозможно синее, и такой знакомый свист над головой – есть! Второго выстрела не будет, у них вообще ничего не будет!

Странный всадник упал. Не на землю – на спину озверевшего коня. Лэйе Астрапэ, он опять в седле! Вразуми и сохрани, такого не бывает, это морисские сказки, и это явь! В правой руке сверкнул клинок – не шпага, кривая широкая полоса, остановившая солнце.

Один и пятеро, еще живых, но это сейчас пройдет. Капрал посылает коня вперед, закрывая своего теньента, поднимает второй пистолет. Как медленно движется старик, как медленно движется он сам, как медленно мчится конь! Теньент потерял стремя, у солдата рядом дрожат руки.

Серая, истоптанная земля, смешная, короткая тень, ветер в лицо, звон далеких колоколов. Капрал все еще целится, щуря левый глаз, правый широко открыт, он светло-карий и круглый, словно у собаки – умный пес защищает глупого хозяина. Между пистолетом и вороной оскаленной мордой остается четыре конских корпуса, три, два. Рука метнулась к сапогу, выхватывая из-за отворота кинжал. С такого расстояния можно метать что угодно: шпагу, секиру, нож – не промахнешься, но этого мало. Плавное, чуть ли не ленивое движение – и клинок входит в широко раскрытый глаз, прямо под низко нависшую бровь. Рука после броска все еще впереди, а мертвый только начал заваливаться на спину.

Убийце не составило труда выдернуть кинжал, справа от него вспыхнула солнечная полоса, метнулась вперед, столкнулась с шеей растерявшегося конника, прошла сквозь нее и погасла. Голова в шляпе подскочила и свалилась под неистовые копыта, к небу взметнулся кровавый фонтан. Черный гривастый зверь с яростно-восторженным визгом врезался в бок лошади теньента, опрокинув обоих.

Два уцелевших солдата ошалело хлопают глазами, пытаясь развернуть коней, безнадежно отстают, исчезают сзади, в алом, пахнущем солью тумане, перед глазами вырастают конские крупы, спины во все еще черно-белых мундирах, несколько удивленных лиц, их становится все больше. Какие глупые голубые глаза! Этот, рядом, не лучше. Красное перо, утиный нос, не хватает переднего зуба. Остроносый капрал что-то кричит, машет руками. Пытаются развернуться – без команды, наспех, мешая друг другу. Опять голубоглазый, значит, судьба…

Уже близко, еще чуть-чуть, еще… Хорош! Стальная короткая молния бьет в поросшее блеклой щетиной горло. Рука мертвеца конвульсивно дергает повод, перепуганная лошадь шарахается в сторону, налетает на соседнюю, рыжую с белым пятном над глазом, в строю открывается брешь. Туда! Во имя Астрапа, скорей!

Кого-то срубили подковы коня, кого-то Робер Эпинэ просто вбил в землю. Черная молния сама выбирала дорогу сквозь человеческий лес, змеей скользя меж тупых растерявшихся деревьев. На его долю остались преграждающие дорогу ветви, от одних он уклонялся, другие приходилось рубить, и он рубил. Короткими, расчетливыми движениями, уходя из-под бестолковых ударов и оставляя за собой истекающий кровью бурелом. Никаких уколов – секущие удары по шее, рукам, растерянным лицам. Какие глупости – у деревьев не бывает лиц, глаз, разинутых ртов. Значит, это не деревья. Что ж, тем хуже для них. Прошло не больше минуты и не меньше вечности, правая рука не успела устать, но силы нужно беречь, беречь для главного.

– Создатель!

– Леворукий!

– Разворачивай, чтоб тебя…

– Огонь!

– Что там? Что такое?!!

– Стой! Убью!!

Смешавшийся строй, ржанье, лязг оружия, запоздавшие команды, дикие вопли.

– Сударь, поберегитесь…

– Леворукий!

– Алва! – Фердинанд, словно проснувшись, с перекошенным лицом мчится к краю эшафота. – Не надо! Бегите! Во имя Создателя!!! Я не хотел… Не хотел…

– Держите!

– Держите короля!

– Я вас!..

Человек в маске хватает толстяка в сером на самом краю помоста, тот кричит, неумело колотит палача ногами, из смятого строя вылетает мальчишка на серой лошади. Правой руки у него нет…

Справа просвет, неужели конец? Да, он у цели! Еще пара ударов – и все; нет, не все, откуда-то вылез толстяк на раскормленной лошади, хотел удрать и врезался в костлявого капитана. Капитан легче, слева от него никого, значит, туда! Рука начинает неметь, ничего, теперь уже недолго. Удар в шею, и капитан уже не станет полковником. Заново рожденный толстяк машет шпагой, раздается дикое, оскорбленное ржание. Шальной удар шпаги пришелся по крупу Моро, и как же кстати!

Четвероногий ураган сметает последнюю преграду, то есть предпоследнюю, на пути возникает еще кто-то. Удар сабли, помноженный на скорость коня, выходит чудовищным, всадник без головы врезается в безнадежно смятый строй, заливая коней и людей нестерпимо алой кровью. Странно, рука не почувствовала отдачи, словно сабля резала тонкую ветку…

– Беги! Я не хотел… Беги!..

Истошный вопль перешел в длинный, хрустальный звон. Где-то лопнула невидимая струна, вороной демон исчез, под Робером вновь был хрипящий Дракко. Эпинэ изо всех сил сжал бока полумориска, словно боясь, что тот исчезнет.

– Закатные твари, да что там такое? – Симон Люра вертелся в седле, глядя на рехнувшийся эскадрон. Он еще ничего не понимал, как и заложники, и мушкетеры. Что-то было видно с эшафота, но палач был занят бьющимся Фердинандом. Робер поднес руку к показавшемуся ледяным лбу, он знал, что происходит, но ничего не делал, просто смотрел, как из взбаламученного строя вылетел черный всадник, точным, коротким движением свалив подвернувшегося кавалериста. Оставшийся сзади офицер поднял пистолет, целясь в спину незваному гостю.

– Оглянись! Во имя Астрапа, сзади!!! – Робер Эпинэ насилу удержал рвущийся из глотки крик. Наверное, удержал, ведь на него никто не обернулся. Герцог Алва выхватил пистолет, но не выстрелил. Стройный офицер спустил курок, Рокэ стремительно завалился на сторону, но тотчас выпрямился. Моро рванулся вбок, выстрел, разряженный пистолет летит наземь, следом падает адъютант Люра.

Закатные твари, на что он рассчитывает?! Один против тысячи – это слишком даже для Ворона! Черный конь резко развернулся и ринулся к Роберу. Так вот оно что! И слава Создателю, это лучший выход, по крайней мере для Повелителя Молний.

Моро несся вперед – черная, вырвавшаяся из Заката тварь. Дракко дернулся, но Иноходец не позволил полумориску сорваться с места. Пусть будет, что будет. Он заслужил. Хотя бы за то, что не прикончил Штанцлера и Симона.

– Берегитесь, Эпинэ! – Кто это закричал? Дурак, неужели не понимает: Повелитель Молний не хочет жить. Не хочет ТАК жить.

– Стреляйте, – рычал Люра, – стреляйте же!

Робер пожал плечами, и тут вороной демон прянул вправо, взмывая в длинном кошачьем прыжке. Лэйе Астрапэ, так вот кто ему нужен! Люра все понял и развернул коня, готовясь встретить врага, он даже успел вытащить из ножен шпагу.

Превратившийся в полет прыжок оборвался за полшага от изготовившегося к бою предателя. Ворон стремительно и легко повернулся, привстал на стременах, раздался свист – и отвратительный, ни на что не похожий звук. Господин Люра раздвоился и с хлюпающим шлепком свалился по обе стороны захрапевшей и попятившейся лошади, что-то забулькало, словно в пыль упала откупоренная фляга.

– Разрубленный Змей, – взвыл бровастый полковник. – Разрубленный…

Кажется, он понял, что сказал, потому что осекся, дал шпоры коню и исчез за шеренгой мушкетеров, предоставив тому, что минуту назад было маршалом и графом, валяться в пыли. Удар пришелся наискосок от правого плеча к левому бедру, в точности по линии вожделенной перевязи. Алый шелк скрыл кровь, словно тело развалилось надвое само по себе…

– Перевязь Люра, – прохрипел какой-то офицеришка, заходясь в истерике. – Разрубленный Змей, перевязь Люра… Перевязь Люра…

«Перевязь Люра», ее вряд ли когда-нибудь забудут. Достойная награда за все предательства, за все шутки, за все советы, «Перевязь Люра», перевязь предателей…

Первый маршал Талига осадил коня у эшафота, спешился, зацепил поводья за луку седла, поднялся по устланной багровым ковром лесенке. Огромный палач, съежившись, отскочил от Фердинанда к дальнему краю эшафота, но Рокэ Алва на него и не взглянул. Небрежным движением стряхнув кровь, Ворон положил тяжелую морисскую саблю к ногам Оллара.

– Ваше величество, Первый маршал Талига выполнил приказ своего короля.

У смерти синий взгляд. Синий взгляд и черные, прилипшие ко лбу волосы…

Робер Эпинэ сам не понял, как оказался на эшафоте. Рядом всхлипывал и что-то бормотал Фердинанд, внизу потрясенно молчали, а Повелитель Молний видел лишь окровавленную саблю и синеглазовго человека, если Ворон, конечно, был человеком.

– Кажется, здесь меня хотели видеть? – кэналлиец улыбнулся одними губами. – Я пришел, эти люди свободны.

Герцог слегка задыхался, его лицо и одежда были в крови. Кровь стекала по сапогам, исчезая в багровой ткани, словно в воде. Бред, ставший явью, кровавая волна, накрывшая всех: Ворона, Альдо, Дикона, его самого… Робер Эпинэ, сам не понимая, что делает, нагнулся, коснулся влажного сукна, поднес палец к лицу. Это кровь, и это не сон!

– Рокэ, вы ранены?

– Нет, – голос герцога звучал спокойно, но его рубаха насквозь промокла. Красный цвет скрывает кровь, красный, но не синий.

– Зачем? – выдавил из себя одно-единственное слово Робер Эпинэ.

Во имя Астрапа, Ворон Рокэ, зачем ты сделал это?! Почему не предоставил трусливое ничтожество его судьбе, почему не выждал до весны, не пришел с армиями, не разогнал возомнивших себя львами кошек? Ты не сошел с ума, тебя никогда не пугала чужая кровь, так почему?!

– Не смотрите на меня так, – прикрикнул Рокэ. – Я в своем уме и не преисполнился благодати. Скорее наоборот.

Солдаты внизу опомнились. Они еще не решались нападать, но придвинулись друг к другу. Робер чувствовал, как стягивается кольцо, в центре которого были двое Повелителей и низложенный король. Хорошо, что здесь нет Дикона. Спасибо Создателю, Леворукому, всем демонам этого мира, прошлым, настоящим и будущим, что здесь нет Дикона, а когда мальчишка появится, все уже кончится.

– Эпинэ, возьмите себя в руки, – вполголоса бросил Рокэ, – и делайте, что нужно. Это ваши люди, так командуйте ими, пока этого не сделали другие.

Робер вздрогнул и резко обернулся. Хмурый строй дышал совсем рядом. Псы! Псы, окружившие даже не волка, а черного льва.

– Назад! – прорычал Робер, нарочито медленно спускаясь с эшафота. Двуногие псы угрюмо замерли, Роберу померещились вставшая дыбом шерсть и угрожающее рычанье. Если они сделают еще шаг, он разрядит пистолет в лицо вот того, губастого, со шрамом. Он еще не вожак, но может стать вожаком. И хочет. Губастый оглянулся на дружков, поднял голову, собираясь что-то сказать, – не успел. Пуля оказалась быстрее.

– Я сказал, назад! – у него остался только один заряженный пистолет. – Герцог Алва предстанет перед его величеством. Фердинанд Оллар останется жив. Заложники могут идти по домам.

– А плата? – подал голос кто-то из задних рядов, кто-то, кого не было видно. – Мы должны получить нашу плату.

– Покойникам деньги не нужны, – отрезал Робер, кивая на губастого. – Он подтвердит.

Строй зашевелился, псы превращались в людей или почти людей. Откуда Альдо возьмет деньги? Казна пуста, «навозники» разбежались.

Повелитель Молний обернулся. Повелитель Ветров стоял за его спиной, скрестив руки на груди, словно поднятый им ураган его не касался.

– Вашу шпагу, герцог.

Закатные твари, какая нелепая фраза, нелепая и гадкая, как эта война.

– Сожалею, у меня не осталось оружия, – светским тоном заметил Ворон. – Впрочем, можете вытащить кинжал из шеи какого-то бедолаги. Или разграбить мой особняк.

– Но вы сдаетесь в плен?

– Разумеется, нет, – пожал плечами Алва, – по ряду причин это было бы просто неприлично. Господин Альдо Ракан изволил связать мое появление с жизнью моего короля и судьбой заложников и Олларии. Я появился.

Дальние горы, мертвый казар, странная усмешка… «Жизнь велика, что ж, буду жить надеждой, что когда-нибудь какие-нибудь силы направят вашу руку». Неужели он все знал уже тогда, знал и купил себе смерть ценой его, Робера, чести, свободы, жизни? Или не знал, но предчувствовал, а может, просто поддался мгновенному порыву? Неважно, почему тебе помогли, важно, что ты принял помощь и теперь в долгу как в шелку.

– Рокэ, это немыслимо!

– У вас были дурные советчики, – Алва говорил так, словно они сидели за бокалом вина. – Вам следовало потребовать луну с неба или на худой конец Зверя или Манриков, а вы потребовали меня. Что ж, карте место. Если вы, разумеется, не желаете прослыть шулерами.

Они уже шулера. Давно. С той самой минуты, как согласились на Варасту. Игра с Фердинандом стала еще одной подлостью: не первой и не последней. Манрика и Агния Ноймаринен мог выдать, и Альдо потребовал Ворона…

– Рокэ, вы же были в Урготелле! Вы не могли вернуться.

– Как видите, смог.

Моро вскинул голову и прижал уши. Что там еще такое?

– Господин Первый маршал!

Незнакомый капитан, и не один, а с отрядом.

– Что вам угодно?

– Капитан Кавиот, гарнизон Барсины. Его величество приказывает доставить пленного в Багерлее.

Пленного? В плен надо взять, но разве кто-то брал в плен бурю?

– Герцог Алва не пленник, – бросил Робер.

Кавиот и его люди бестолково затоптались на месте, Рокэ не повел и бровью, зато Моро пригнул шею и вызывающе заржал. Капитан поднял было пистолет и тут же опустил, беспомощно глядя на Робера. Эпинэ знал, о чем думает барсинец: половина его людей – покойники, а сам он если не покойник, то разжалованный неудачник. Моро красноречиво прижимал уши и коротко всхрапывал: он был вне себя. Мориск-убийца поопасней медведя, а мориск-убийца, защищающий хозяина?!

Над ярмарочной площадью повисла злая тишина, прерываемая лишь конским ржанием. Люди Люра и стрелки Приддов исподлобья глядели на барсинцев. Помогать не будут: армия Альдо так и не стала единым целым, а теперь будет еще хуже. Сюзерен не должен был посылать за Вороном, есть вещи, которые король делает сам, если он, конечно, король.

Рокэ отбросил со лба прилипшие волосы:

– Эпинэ, пора кончать этот балаган. Позаботьтесь о Моро, он несколько возбужден.

Робер протянул руку к уздечке, жеребец фыркнул и оскалился.

– Постойте, – для Ворона, кажется, не существовало никого, кроме коня, – я сам.

Кэналлиец на мгновение прижался лицом к черной гриве. То ли что-то шепнул, то ли Моро понял хозяина без слов, но мориск больше не пытался бороться. Конь замер, понуро опустив голову, по блестящей черной шкуре все еще скатывались кровавые капли.

«Я был бы вам весьма признателен, если бы вы предоставили мне любоваться Закатом в одиночестве…»

Нет, тогда, в Сагранне, Ворон ничего не покупал. Такие не торгуются ни с судьбой, ни со смертью, ни с врагами, они бьются до последнего, вызывая оторопь у тех, кому не дано летать против ветра.

Алва вложил в руку Робера уздечку и скрестил руки на груди. Повелитель Ветров не сказал ничего, Повелитель Молний тоже, но один поклялся, а другой принял клятву.

– Прошу прощения, – Кавиота трясло. Кого он боится больше: Альдо Ракана, Робера Эпинэ, Ворона? – Прошу прощения, но я должен препроводить герцога Алву…

– Исполняйте, раз должны, – Алва коротко усмехнулся и спокойно пошел вперед. Мимо замершего Робера, мимо бледного Валентина и стрелков в лиловом, мимо мушкетеров Люра и кавалеристов Рокслея. Толстый негоциант с седыми висками всплеснул руками и грузно бухнулся на колени, следом в холодную пыль опустились другие заложники, Повелитель Волн поднял шпагу, салютуя уходящему. Ворон даже не повернул головы.

«Я в своем уме и не преисполнился благодати…»

А что тогда ты сделал, забери тебя Леворукий?! Не слишком ли дорогая цена за разбитые замыслы Симона Люра? Не слишком ли дорогая цена за пощечину тем, кто называет себя Людьми Чести? Или дело не в этом, но тогда, Лэйе Астрапэ, в чем?!

Моро рванулся и закричал страшно и отчаянно, как кричат живые существа, теряя дорогих и любимых. Робер с трудом удержал бьющегося коня. Он этого не забудет никогда: съежившийся беззащитный город, ошалевшие вооруженные шеренги и одинокая стройная фигура, исчезающая среди сутулящихся спин и вжатых в плечи голов.

Кавиот наконец опомнился, но его хватило лишь на то, чтобы взять Алву в кольцо, чего тот, казалось, не заметил. Где Альдо найдет деньги, чтобы заплатить наемникам? Неважно, но Олларию теперь не тронут, не посмеют тронуть. Сюзерен не может в первый же день нарушить слово.

В одуряюще синем небе не было ни единой птицы, а перед глазами Робера Эпинэ кружили во́роны и вздымалась чудовищная волна. Если это – победа, то кто победитель? Робер Эпинэ знал кто, и еще он знал, что исполнит клятву, чем бы ему это ни обернулось.

Молния…

Сквозь расколотый кристалл

Молния…