Миротворец Коба

Ильич метался по спальне. Набросился на Кобу:

— Зачем мы сидим в этой ловушке? Здесь тени Романовых, здесь невыносимо!

— Не тревожьтесь, Владимир Ильич. Я приготовил квартиру. Дождемся ночи и уйдем.

Ночью Коба увел Ильича, а я остался в особняке.

Коба все предвидел правильно. Утром вышла какая-то желтая газетенка с письмом двух известных революционеров — Панкратова, отсидевшего много лет в Шлиссельбургской крепости, и еще кого-то (кого — запамятовал). Оба обвиняли Ленина и всех нас в шпионаже. В полдень я увидел в окно, как прибывшие с фронта солдатики окружают наш особняк.

На балкон уже выходить было нельзя.

В любовном гнездышке балерины мы готовились защищаться. В особняке находился Раскольников и около двухсот матросов. Еще столько же заняли Петропавловскую крепость, собираясь отбиваться там.

Если бы Кшесинская видела, как под отборную ругань ломали драгоценную мебель, рубили крышку рояля, баррикадировали окна… Самое забавное, я испытывал те же чувства — почти отчаяние. Дом, который я, чего там скрывать, полюбил, уничтожался, погибал на глазах…

В окно я заметил заросшего бородой солдата-фронтовика — голова перевязана грязным бинтом. Он кричал:

— Жируете, тыловые сволочи? Бузите? Ждите!.. — мат. — Доберемся!.. — яростный мат.

Эти солдаты, привезенные с фронта, ненавидели нас, «околачивающихся в тылу». Стало ясно — пощады не будет…

В это миг появился Коба. Оказалось, он сумел договориться с Исполкомом. Особняк должен быть сдан без боя. Матросы обязаны сдать оружие, вернуться на суда и немедленно отплыть обратно в Кронштадт… Раскольников конечно же матерился, но, по-моему, больше для виду. Умирать он совсем не хотел. Его матросики тоже.

Оружие складывали в саду около следов костра, на котором зажарили козочку Эсмеральды.

В это время Коба объявил мне весьма неожиданное:

— Приказ об аресте большевиков будет с часу на час. Этого еще никто не знает, но знал Коба. — (Конечно, опять Керенский!) — Ильича мы спрятали сейчас у рабочего Каюрова. Но у него сын анархист, и молодежь возится с бомбами. Ильич боится. Я должен перевезти его. У меня нет времени, но я обещал Исполкому замирить Петропавловку и заставить матросов сложить оружие. Иначе их всех перебьют, и смерть потом повесят на нас. Ты понял? Еще разок нам нужно «раздвоиться»…

Под издевательские выкрики солдат Раскольников повел мрачных матросиков обратно на суда, а мы с Кобой «раздвоились», совсем как во времена наших эксов. Коба уехал укрывать Ильича и одновременно в моем лице отправился в Петропавловскую крепость.

Крепость окружали все те же мрачные солдаты, ожидающие команды перестрелять «немецких шпионов». Меня отвели к их полковнику.

Я показал удостоверение члена Исполкома Петроградского Совета Иосифа Джугашвили.

— Есть решение Исполкома Совета, — объявил я значительно. — Матросы сдадут оружие. За это беспрепятственно вернутся в Кронштадт.

— Если сдадут оружие — скатертью дорога. На пьяниц и бездельников патроны тратить жалко, — сказал полковник.

Меня пропустили в крепость.

Я не знал, насколько убедительно наше сходство для людей, которые знали Кобу. Такие люди вполне могли здесь оказаться. Тогда, приняв меня за провокатора, они… Но иного выхода не было. Все мы жили рядом со смертью в те дни. Короче, с грузинскими шуточками, правда, несколько дрожащим голосом, я начал уговаривать матросов… К счастью, долго уговаривать не пришлось, они очень хотели уговориться. Согласились сдать оружие и с миром возвратились в Кронштадт.

Полковник доложил в Совет об успешной миссии Кобы. Вот так Коба стал дважды миротворцем в один день.