Июля 1961 года

Игорь Николаев Алесандр Поволоцкий

Там, где горит земля

Там, где горит земля

Игорь Игоревич Николаев Александр Поволоцкий

Аннотация:

Римляне говорили: «каждому назначен свой день». Правителям – выбирать стратегию. Генералам – планировать грядущие битвы. А солдатам – сражаться на поле боя. Сражаться и умирать в зоне атомных ударов, где нет места слабости и малодушию, где горит даже земля.

Оглавление

Аннотация:

От автора:

Пролог

Часть 1 – ТРИАРИИ

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Часть 2 – Грядёт битва…

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Эпилог

От автора:

Читателей, вполне возможно, смутит то, что автор и один из ключевых персонажей носят одно имя.

Александр Поволоцкий, программист и одновременно историк военной медицины, оказал мне неоценимую помощь в освещении разнообразных медицинских аспектов. Чтобы должным образом вознаградить вклад в создание книги, я назвал одного из персонажей в его честь. Со временем Александр придумал столько оригинальных и интересных сюжетных поворотов новой истории, что оставить за ним прежний удел технического консультанта было бы нехорошо. Поэтому я пригласил его в соавторы, таким образом, под одной обложкой объединились и персонаж, и его прообраз.

И. Николаев.

Пролог

июля 1961 года

Линия терминатора скользила по планете с востока на запад, разделяя день и ночь тонкой, как карандашный штрих, чертой. Ещё совсем недавно, поднимись наблюдатель в ближний космос, он увидел бы, как вслед за наступлением ночи, на теневой стороне один за другим загораются огоньки рукотворного света. Появляются, поодиночке и целыми группами, сливаются в световые поля, очерчивая границы посёлков, городов и агломераций. Тонкие нити и пунктиры ткали причудливую сеть, объединяющуюся в огромную иллюминированную паутину континентальных магистралей.

Так было. Но сейчас северное полушарие освещал совсем иной свет.

Световые поля мегаполисов ушли в прошлое, отступив перед требованиями светомаскировки. Непонятливых, которые не извлекли должного урока из сожжения Нью–Йорка, окончательно научила дисциплине серия осенних налётов, накрывших все восточное побережье Конфедерации. К весне этого года в прибрежной полосе и городах не осталось гражданского населения, только стоянки флота и базы военно–воздушных сил, превращенные в крепости, ремонтные мастерские и арсеналы. Здесь в эту ночь собирались с силами остатки оборонительной системы «Эшелон».

Щит и меч Конфедерации понес огромные потери, потерял две трети первоначальной численности, но продолжал сражение. Тяжелые дирижабли – аппараты ДРЛО, платформы управляемого оружия, зенитные батареи, танкеры и носители ракетных истребителей, поодиночке и группами тянулись на восток, через океан. Опережая их, перемещались аппараты тяжелее воздуха – огромные шестимоторные бомбардировщики с дополнительными реактивными ускорителями. Одни поднимались как можно выше, рассчитывая на охват своих радаров и самые современные функциометры, ведущие ежесекундную борьбу с ПВО противника. Другие прижимались к поверхности воды, едва не цепляя гребни волн гигантскими лопастями толкающих винтов, чтобы оказаться ниже границы вражеского обнаружения.

Словно магнитом, весь «Эшелон» тянуло к одной точке, расположенной в Северной Атлантике – шестьдесят градусов северной широты и тридцать градусов западной долготы. Там зловещим замогильным светом пульсировало сиренево–красное пятно, словно гигантская язва, пробитая клинком Сатаны в теле этого мира. Навстречу воздушным кораблям Конфедерации с аэродромов Исландии, Ирландии, Шотландии поднимались другие машины с одной задачей – не пропустить ударные группы «Эшелона» к сиреневому свету, защитить свой транспорт, длинной чередой идущий в порты Северного Моря.

Флоты четырех держав уже измерили свою численность, силу и волю к победе в схватке за коммуникации и зону перехода. Их обломки усеяли дно, а радиоактивный фон от использованных атомных зарядов уже фиксировали на побережьях по обе стороны океана. Теперь настало время повелителей неба.

Противники могли видеть друг друга только на экранах радаров, в завесе помех и прыгающих числах функциометров, в лучшем случае – через инфракрасные визоры. И, следуя указаниям цифровых машин, метали друг в друга десятки, сотни рукотворных молний Зевса. Управляемые бомбы и ракетные снаряды самых разных видов, размеров, наводящиеся на тепло, радиоизлучение и по указаниям операторов, крестили ночное небо, жадно выслеживая добычу. Противников было много, и тот, кто окинул бы взором мир, неизбежно увидел бы частые просверки, словно кто‑то резко и часто колол раскаленной иглой север Атлантического океана. Большинство запусков оказывались неудачными, ракеты уходили мимо, попадали в сети помех и ложных целей, их сбивали зенитные батареи и ракетные дивизионы ПВО. Но время от времени крылатая смерть находила жертву, и тогда ночь освещалась яркой вспышкой. Летательный аппарат падал в морскую пучину, объятый пламенем, словно ангел, низверженный с небес. Или корабль шел ко дну, в стоне металла и вое сирен.

«Эшелон» платил пятью–шестью своими машинами за одну вражескую, корабли обходились ещё дороже. Силы конфедератов были на исходе, но они знали, что каждый транспорт, который не дошёл до Европы – это пусть малая, но все же помощь другой дружественной силе, ведущей свою войну. Так же они знали, что из многих малых потерь складывается общий баланс сил, неустойчиво колеблющийся на весах судьбы. И снова, и снова дирижабли–ракетоносцы и бомбардировщики с косым крестом и звёздами шли в атаку.

Они гибли. Но их было много, и они были храбры.

***

Далеко на востоке шла совсем иная битва.

Линия фронта протянулась подобно гигантской подкове. С обеих сторон к рубежу противостояния тянулась сеть дорог, по которым спешили машины и поезда, торопясь насытить молох войны людьми, техникой, боеприпасами. Противники долго готовились к решающей схватке, они трудились, не щадя себя, превратив подконтрольные территории в кузницы оружия и тренировочные полигоны, ибо каждый понимал, что на кон поставлена судьба всего мира. Они ждали этой схватки, боялись её непредсказуемости, и одновременно неистово желали битвы, определенности победы, потому что о поражении никто не думал. Сама мысль о возможном проигрыше была под запретом – только победа, потому что проигравший терял все. Все, без малейшего исключения.

И теперь сила, накопленная за долгие месяцы подготовки, вся мощь, созданная на военных заводах нечеловеческим трудом на износ, по восемнадцать и более часов в сутки – тысячи машин, миллионы солдат, миллиарды снарядов – полноводной рекой устремились к линии фронта. Чтобы там столкнуться с вражеской силой, так же одержимой жаждой победы, уверенной в том, что победа неизбежна и предрешена.

Гигантская дуга пылала в ночи, видимая даже из стратосферы. Если сиреневый огонь в океане был схож со следом от удара, то линия схватки на суше больше походила на отпечаток сатанинского копыта. В дымном небе с завыванием проносились самолеты, жужжали лёгкие дирижабли. С яростным гудением роторов гиропланы вываливались из подсвеченных пламенем облаков, протягивая к земле росчерки трассеров и огненные пальцы реактивных снарядов. Артиллерийские стволы и ракетные батареи ежесекундно извергали тысячи тонн стали и взрывчатки. Волна за волной поднималась в бой пехота, яростно атакуя и контратакуя, зарываясь в землю и вновь бросаясь вперёд.

Ярость и злоба воцарились над полем боя. Безумная, всепоглощающая ненависть разлилась в воздухе, затмевая даже смерчи радиоактивной пыли. Казалось, энергия ненависти обрела материальное воплощение, подобно гальваническому разряду из готических романов, она возвращала силы измождённым, вымотанным до предела бойцам. Перестрелки и сложные тактические комбинации, применение новейшей техники чередовались с самоубийственными лобовыми атаками и лютыми в своей беспощадности рукопашными, в которых штык убивал так же часто, как и пуля.

Концентрированная воля многих тысяч воинов двигала вперёд даже бездушное железо. Изувеченная техника, которая давно должна была превратиться в мёртвый лом – словно заряжалась от людей энергией безумия и разрушения. Многотонные машины шли сквозь огненный ураган, расталкивая черные, прокаленные тела сородичей, умерщвленных минами, ракетами и бронебойными стрелами.

Битва продолжалась, и с каждым часом накал схватки лишь нарастал.

В полночь пошел дождь, настоящий ливень. Разгневанные тучи старались охладить пламя бушующей ярости, щедро изливая весь запас небесной воды. Безуспешно. Там где бесновался человек, стихии пришлось отступить.

В четыре часа утра на опорный пункт номер восемь, объединяющий средних размеров транспортный терминал и дорожную развязку, прибыла небольшая кавалькада из трех броневиков, судя по виду – старых и битых жизнью колёсных ветеранов первой кампании пятьдесят девятого. Мало кто заметил их появление, и ещё меньше людей придали какое‑то значение этому событию.

И совершенно напрасно.

Начальник восьмого транспортного узла очень торопился и, как это обычно бывает при нездоровой спешке, у него все валилось из рук. Стопки бумаг разлетались по тесному кабинету, падали на пол стилосы и карандаши, открытые ящики стола зияли, словно раскрытые пасти канцелярского божества.

– Ну, где же, где же… – бормотал начальник, перебирая толстыми пальцами беспорядочно сваленные папки. Комбинезон химической защиты был ему мал, под грубой прорезиненной тканью тело чесалось и исходило едким потом. Плохо закреплённый респиратор тяжело болтался на шее, но хозяин панически боялся его снять – вдруг неожиданная химическая атака или, не дай бог, атомный удар! А как закрепить правильно – не знал.

– Где!? – в бессильном отчаянии возопил толстяк.

Его страдания имели под собой весомую почву – главным своим сокровищем начальник числил пачку облигаций Государственного Банка Конфедерации, выпуска пятьдесят восьмого года. Говорили, что американцы погашают их первоочередно и по довоенному номиналу, без пересчетов. Так это было или нет, начальник не знал, но истово верил. И эта вера в ценность тощей стопки трехцветных квадратных листов с круглыми печатями и размашистыми подписями стала для транспортника всем. Она служила своего рода стержнем реальности, который позволял стоически переживать неприятности. Придет время, и заокеанский банк превратит свои долговые обязательства в настоящие деньги, не то, что обесцененный рубль.

Он боялся доверять свое сокровище кому бы то ни было, и постоянно перепрятывал конверт с облигациями, благо, кабинет начальника транспортного узла предоставлял множество укромных уголков и закоулков. И вот сейчас, когда приходилось действовать быстро, очень быстро, заветный конверт исчез.

Начальник откинулся на стул, вытер мокрый от пота лоб первым попавшим под руку листом бумаги и попытался сосредоточиться, чтобы, наконец, вспомнить – куда мог деться чертов конверт?! И в этот момент он услышал шаги.

Человек, который долго работает в конторе, постоянно слышит других людей и поневоле учится определять положение и темперамент по шагам. Поступь, доносившаяся из коридора сквозь хлипкую дверь, звучала весьма… угрожающе. Шли трое, ступали достаточно тяжело– люди в возрасте – но быстро. При этом именно быстро, не торопливо. Чуткое ухо бюрократа, искушённое годами канцелярской службы, безошибочно подсказало, что это новоприбывшие высокого полета, которые спешат по очень важному делу, но при том четко знают себе цену и не опускаются до ненужной суетливости. Опасные люди.

Начальник нервно обозрел свой разгромленный кабинет, понимая, что ликвидировать раздрай он не успеет, и, следовательно, предстанет в самом невыгодном свете. В следующее мгновение дверь отворилась.

Их действительно было трое, из них двое – в стандартных военных комбинезонах химзащиты, покрытых кляксами камуфляжного окраса. У обоих на поясе антигазовая маска слева–сзади, «Догилев–Маузер» в деревянной кобуре справа. Глядя на их подогнанное снаряжение и аккуратно свернутые капюшоны, толстяк вновь остро ощутил неудобство собственного костюма. Эта пара осталась в коридоре, а в кабинет шагнул третий.

На нем не было никакой защиты, даже респиратора. Среднего роста человек казался выше из‑за безупречной выправки и черного плаща–реглана, похожего на мрачную сутану. Лицо без особых запоминающихся черт, с глубокими морщинами в уголках рта. Странный тип в странной одежде, совсем не подходящей для прифронтового района.

Нежданный гость сделал пару шагов и критическим взором осмотрел кабинет, словно хозяина вовсе не существовало. Посмотрев на одинокую лампочку без абажура и забитое куском фанеры окно, в которое частыми ударами колотился дождь, он чуть поджал губы. Оценив разбросанные по полу документы и разоренный стол, человек в плаще скривился, как от оскомины.

– Мне не нравится ваша дверь, – без вступлений сообщил он. Голос тоже оказался не слишком приятным – чуть надтреснутый, с болезненной хрипотцой, словно его хозяин долго болел ангиной.

– Ыэ–э‑э… – только и смог выдавить из себя хозяин кабинета, не зная как реагировать.

– Я давно заметил, что об административных талантах человека можно судить по тому, как он обустраивает рабочее место во время кризиса, – пояснил гость. – Кабинет начинается с двери, и у вас она… не внушает доверия.

– Вы… кто?.. – пробормотал, наконец, толстяк, старательно накачивая себя злостью, пытаясь возжечь огонь уверенности и начальственности.

Гость сунул за пазуху руку и извлёк из внутреннего кармана плаща сложенный вчетверо лист бумаги, закатанный в прозрачную непромокаемую пленку.

– Генеральный инспектор дорожных войск, Иван Терентьев, – веско сообщил он, протягивая документ для ознакомления.

Толстяк изучил удостоверение с такой тщательностью, будто проверял на фальшивость свои драгоценные облигации, но грозная бумага оказалась в полном порядке, включая размашистую подпись императора.

– К делу, – отрывисто предложил Терентьев, пряча удостоверение обратно. – Восьмой опорный полностью парализован, движение остановилось, пробка на весь терминал. Девять автоколонн выстроились в очередь и ждут, когда противник сообразит, что происходит, и организует налёт. Кто персонально виноват в этом?

– Э–э‑э… присядете? – предложил начальник узла, лихорадочно пытаясь выиграть время.

– Нет, – отрезал Терентьев.

– Видите ли… – начальник сумел‑таки перебороть первый приступ паники и привычно приготовился завести традиционную песню о непреодолимых трудностях, стихийных бедствиях и некомпетентных подчиненных. Ранее это почти всегда действовало, а если и не подействует, главное – выиграть немного времени. Совсем немного, только чтобы найти заветный конверт и выйти из здания…

– Не вижу, – неприятный голос Терентьева обрезал плавную нить оправданий словно ножницами. Инспектор сделал шаг вперёд и теперь возвышался над толстяком, сверля его тяжелым взглядом.

– Вы не поняли. Меня не интересуют оправдания, – веско, отчетливо выделяя каждое слово, произнес Терентьев. – Меня интересует персональная ответственность. Кто лично виноват в том, что опорный пункт номер восемь парализован? Вас подвели снабженцы? У вас некомплект личного состава? Узел подвергнут бомбардировке?

Под неотрывным взглядом непроницаемо темных глаз начальник ещё с полминуты пытался объяснить инспектору, как все так получилось. И с ужасом понимал, что с каждым словом скатывается к бессмысленному и жалобному блеянию.

– Достаточно, – оборвал его Терентьев. – Что вы искали среди бумаг в такой спешке и таком беспорядке?

Секунд десять он ожидал ответа, молчаливый и неподвижный, как изваяние безжалостного божества. А затем просто развернулся и вышел, сделав знак бойцам, ожидавшим у входа. Толстяк попытался вскочить, зацепился увесистым пузом о край стола. Слова застряли в горле, начальник бешено жестикулировал, уже понимая краешком сгорающего в панике сознания, что его судьба была только что измерена и взвешена страшным человеком в черном кожаном плаще.

Дождь усиливался, потоки воды бессильно колотили по крыше, стучали в стены и окна. Рокоту разбушевавшейся стихии вторили нечленораздельные вопли – кого‑то вытащили во двор, под аккомпанемент мольбы о пощаде, обещаний все исправить и чего‑то ещё. Понять, чего именно, помешал сухой, резкий звук выстрела.

Терентьев сложил руки на столе. Перед ним сидели пять мужчин, все, за исключением одного – в возрасте, с сединами – руководители направлений транспортного узла. Их вид, сурово–сосредоточенный, невероятно контрастировал с обликом безвременно упокоившегося начальника, и Иван мимолётно подивился – как все‑таки причудливо тасует людей административный аппарат. Причем независимо от времени и устройства общества. Что в привычном ему социализме, что в здешнем просвещенном империализме – на руководящих постах с удручающим постоянством оказывались мерзавцы или просто дураки. А достойные люди тянули рабочую лямку под управлением тупого карьериста.

– А так можно? – осторожно, но серьезно осведомился самый молодой из пятерых, косясь в сторону окна. – Расстрелять даже без трибунала…

– Можно, – кратко отозвался Терентьев. – Как генеральный инспектор рода войск, я могу все, потому что юридически любое моё распоряжение представляет собой «тень» имперского указа. А власть Его Величества у нас по конституции абсолютна и превыше любого закона. В том числе и закона об особой подсудности за хищения и должностные преступления в прифронтовой зоне.

Произнося слова «об особой подсудности» Терентьев дёрнул щекой, но справился с непонятным для присутствующих раздражением.

– Итак, у нас очень мало времени, – сообщил он присутствующим. – Но я все же потрачу четверть часа на то, чтобы вкратце обрисовать ситуацию. Для лучшей мотивации и понимания.

– Господин инспектор, – вступил в разговор самый старший, машинально, по многолетней привычке поглаживая густую бороду «купеческого» образца. – Давайте начистоту… Слухи говорят правду? На фронте скверно и все держится едва–едва?

– Слухи лгут, – с бесстрастным спокойствием констатировал инспектор. – Вчера вечером «семерки» использовали атомные заряды. Фронт прорван на всю глубину.

– Эх ты ж, твою растудыть в расколесицу… – начал было «купец» и осекся.

– Примерно так, – подтвердил Терентьев. – Фланговые удары притормозили их, но только на время. Сейчас Первая Бронеармия разворачивается для того, чтобы закрыть прорыв, а противник подтягивает резервы. На рассвете танкисты начнут рубиться насмерть с «черными братьями». От исхода этой баталии зависит вся битва. И может быть, исход войны.

Взгляды транспортников синхронно устремились на стену за спиной инспектора, где висела крупномасштабная карта района с выделенными дорогами.

– Все верно, – сказал Терентьев, заметив это. – Основная рокада оказывается под ударом артиллерии, и уже сейчас её утюжит авиация. Таким образом восьмой опорный становится последним перевалочным пунктом, а трасса девять–два – это единственная дорога, по которой Первая танковая сможет получать подкрепления и снаряжение. У нас часа три, не больше… – он бросил быстрый взгляд в сторону окна. – А после автоколонны пойдут сплошным потоком. Иначе танкисты не устоят.

– Если дорога и наш терминал так важны… – бородатый прокашлялся. – Будет тяжело?

– Да. Поэтому я здесь. Восьмой переходит в моё прямое подчинение, а я держу прямую связь с командующим фронта. Сейчас все работает на танкистов.

– Будет тяжело… – повторил «купец», пряча глаза и готовясь произнести самое неприятное. – Они ведь, там, на другой стороне… не дураки. Верно?

– Не дураки. Поэтому как только они перегруппируются, на дорогу и терминал враги бросят все. Только бы отрезать Первую от снабжения. Вы ведь об этом?

– Да. Будет атом? И химия?

– Наверняка. Для этого и существует противоатомная и противохимическая защита. На меня так не смотрите, – Терентьев провел рукой по лацкану плаща. – Не успел переодеться. Мой комбез в броневике. Но ПВО нас прикроет, парни Кнорпеля уже в пути, а там где Кнорпель – враги летают мало и не долго.

Инспектор мог сказать ещё многое. Например, что гораздо менее масштабен, нежели мясорубка на севере но более опасен прорыв штурмовой дивизии «ягеров», которая сбила пехоту на левом фланге и устремилась вперёд, прямо к Восьмому опорному. А штурмдивизия – это отдельный батальон свертяжелых танков, отдельный батальон средних, танковый полк ещё из трех батальонов. Два полка мотопехоты на БТР, и не просто солдаты, а «ягеры». Ещё артсамоходы, артиллерия, миномёты… На пути у этой орды лишь гвардейская бригада полковника Зимникова, у неё много пехоты, но лишь неполная танковая рота, батальон «механиков» и ракетные танкоистребители, которые вообще экспериментальные. И бригада с жестоким дефицитом противотанковых средств должна задержать вражескую дивизию хотя бы на сутки.

Но вслух инспектор ничего подобного, разумеется, не сказал. Осмотрев всех присутствующих, Терентьев веско и сумрачно произнес:

– Фронт зависит от того, сможет ли Первая Бронеармия остановить прорыв «черных». А Первая зависит от того, получит ли она подкрепления, технику и снаряжение по нашей дороге. За работу. Восьмой опорный должен работать как часы, любой ценой.

Date: 2015-09-19; view: 309; Нарушение авторских прав