Прольется вино

Серебристая Рыбка, взрезая плавниками голубоватую гладь, несется вверх по реке. Вот перед ней возникает что‑то оранжевое, тонкое, подвижное. Червячок. Рыбка хватает червяка, и… резкая боль пронзает ее. Неодолимая сила выхватывает рыбку из воды. Чешуя блестит на солнце. И рыбка уже в руке у человека; бьется в твердой, как доска, ладони. Человек ухмыляется, встряхивает длинными седыми волосами. Это – Киркоров.

Бледный свет проникал в окно моей квартиры. На столе – пустая бутылка из‑под зеленки, напоминающая о вчерашних визитах. Я поморщился: в висках глухая боль. Однако нужно собираться – сегодня важный день.

Подняться с кровати оказалось не так‑то легко. Как быстро привыкаешь к теплой постели!

Давно ли я был игроком и проводил ночи на деревьях в Джунглях?

К черту! Я вскочил, несколько раз отжался от пола; подхватил свитер и куртку, оделся. Кровь быстрее побежала по жилам. Так‑то лучше.

В банке, принесенной отцом Никодимом, осталось примерно треть тушенки. Вкусно пахнет, зараза! Ухмыльнувшись, я поставил банку на стол, так и не притронувшись к тушенке. Взял тварку, стал жевать, запивая холодной водой.

В дверь постучали.

– Открыто.

Высокий стрелок замер на пороге.

– Приказано явиться в Главк.

Значит, пора. Я поднялся с заскрипевшего стула, окинул взглядом свою квартиру. Увижу ли снова эту печку, стол и кровать? Кажется, недолго здесь прожил, а вот на тебе – взгрустнулось.

Стрелок привел меня к одному из административных зданий Второй Военной.

– Следуйте туда, – указал на массивные двери, охраняемые автоматчиками.

Я двинулся к дверям, но не успел войти в Главк. Мне навстречу, в сопровождении двух особистов, вышел отец Никодим.

– Долго дрыхнешь, Артур, – он хлопнул меня по плечу. – Так недолго продрыхнуть собственное провозглашение в конунги.

Особисты и караульные стрелки вежливо засмеялись.

– Сюрприз, ваш крест, был больно горяч, – сказал я. – С такой трудно уснуть.

По лицу отца Никодима разлилось самодовольство.

– Рад, что Вика тебе понравилась. Редкостная шлюха.

– Да, – я кашлянул. – Спасибо, ваш крест.

Блестя на солнце черной краской, к зданию подрулил автомобиль. Тот самый. На пулевые пробоины наложены жестяные заплатки, которые ремонтник, видимо, еще не успел закрасить.

– Ну, что ж, пора, – подал голос отец Никодим и пошел к машине.

Особист распахнул перед ним дверцу, затем несильно толкнул меня в плечо:

– Залезай.

Внутри все было, как раньше. Розовое сиденье, розовый мех на потолке и стенках, баба на коврике все так же раздвигает ноги.

– Садись, Артур.

Отец Никодим хлопнул рукой по сиденью, выбив тучу пыли. Я сел рядом с главой ОСОБи. Слева примостился особист со снайперской винтовкой – быстро они находят замену погибшим.

– Трогай, – бросил отец Никодим в спину шоферу (тоже, кстати, новичку).

Машина дернулась и поползла в сторону железнодорожного депо, юля на обледенелой дороге.

– Куда мы едем, ваш крест?

– Как куда? – отец Никодим взглянул на меня, как на полоумного. – На твое провозглашение, разумеется.

– Оно будет на базе?

– На базе.

Глава ОСОБи задумчиво посмотрел в окно, за которым тянулись бараки.

– Я понимаю, тебе хотелось бы стать конунгом в Цитадели. Собственно, там всегда и проходят провозглашения… Но, я решил…

– Не беспокойтесь, ваш крест, – воскликнул я. – Меня все равно, где именно меня провозгласят. Лишь бы поскорее!

В глазу отца Никодима блеснул чертик.

– Молодца, Артур. Так и надо.

– Подъезжаем, ваш крест, – подал голос особист.

Из‑за широкой спины шофера я увидел выстроившихся в шеренги стрелков, как во время рождественских испытаний. Черт подери, да тут никак не меньше тысячи бойцов! И все они греются на морозе ради меня…

– А Лорд‑мэр здесь? – ровным голосом поинтересовался я.

– Лорд‑мэр? – приподнял бровь отец Никодим.

– Я думал…

– Не обижайся, Артур, но ты не такая большая птица, чтоб ради тебя на плацу появлялся Лорд‑мэр…

Ну, конечно. Провозглашение в конунги – это, наверное, такая же обыденность в Армии, как, скажем, зачистка. Лорд‑мэру недосуг заниматься подобными пустяками… А что, если бы он все‑таки появился на плацу? Просто так, поглазеть. Неужели я убил бы его? И что бы это дало? Христо, зачем ты послал меня сюда? Я уже ничего не понимаю…

– Р‑равняйсь! – рявкнул седобородый офицер, как только из машины появился отец Никодим. – Пр‑риветствие!

Тысяча глоток послушно:

– Вторая – Военная – База – салютует – тебе – отец!

Офицер протянул отцу Никодиму мегафон.

– Возьмите, ваш крест.

Глава ОСОБи кивнул и, поднеся мегафон к губам, крикнул:

– Слава Лорд‑мэру!

– Слава, слава, слава!

– Мы собрались здесь, чтобы почтить заслуженной наградой доблесть нашего брата…

Усиленный динамиком голос отца Никодима разносил по плацу слова о подвиге, о самопожертвовании, о славе. При всем желании я не мог принимать эти слова на свой счет и с нетерпением ждал, когда он закончит свою речь.

– Я желал бы, чтоб каждый стрелок в минуту опасности, грозящей начальству…

Да, опасность действительно была. В виде «шишки» Варяга, жаждавшей проникнуть в святая святых сущности его креста…

– Вел себя так же, как стрелок Артур, которого, милостью и волей Лорд‑мэра мы провозглашаем сегодня конунгом Армии Московской резервации!

Шеренги встретили заключительную фразу отца Никодима нестройным славословьем Лорд‑мэру. Был также и свист, и неодобрительные выкрики: весть о выскочке, пребывающем в Армии без году неделя, а уже дослужившемся до конунга, как червь, сосет сердце и мозг.

– Держи, – отец Никодим вернул мегафон офицеру и обратился ко мне. – Не обращай внимания на свистунов – отребье, говножуи. Знает, падла, что никогда и до младшего офицера не дослужится, вот и свистит. Не обращай.

– Не обращаю, ваш крест.

Глава ОСОБи ухмыльнулся, обнажив ряд неестественно‑ровных зубов, и сказал офицеру:

– Начинайте обряд.

Обряд? Что еще за обряд? Я‑то думал – провозглашение состоялось…

Стрелки возбужденно загудели, когда два бойца вывели на плац человека. Женщина неопределенного возраста, руки связаны за спиной. В глазах – животный страх. Мне хватило одного не цепкого взгляда, чтобы понять – это житель Джунглей. Дикарь. Игрок. Охотник за Теплой Птицей.

Но для чего ее привели на плац? Смутно различая контуры обряда, я надеялся, что предчувствие обманет меня. Не обмануло.

В руке отца Никодима появился самурайский меч (не тот ли, которым был убит Борис?).

Женщина задергалась в путах, расширенными глазами глядя на приближающегося главу ОСОБи. Она не проронила ни слова – такая стойкая или эти ублюдки заблаговременно вырезали ей язык?

Под одобрительные крики стрелков отец Никодим вонзил меч в грудь жертве.

– Артур, подойди.

Я приблизился. Женщина была уже мертва, но правый глаз непостижимым образом жил, и время от времени описывал полукруг во ввалившейся глазнице.

– Видишь мой меч, – громко сказал отец Никодим, обращаясь не столько ко мне, сколько к стрелкам. – Это пробочка. Вынуть пробочку – польется вино.

Вино? Что нужно от меня этому сумасшедшему?

К нам подошел офицер. Ухмыльнувшись, он подмигнул мне, одновременно протягивая отцу Никодиму жестяную кружку.

Глава ОСОБи взял кружку и резко вырвал меч из груди женщины. Кровь хлынула из отверстия тонкой дымящейся струей. Отец Никодим поспешил подставить кружку под струю. Звук – точь‑в‑точь, как если наливаешь себе воды. Кровь лилась недолго, но ее хватило, чтобы наполнить кружку.

– Уберите.

Бойцы поволокли труп женщины прочь. Отец Никодим повернулся ко мне.

– Властью Лорд‑мэра ты, стрелок Артур, наделяешься…

Он окунул палец в кровь и провел им по моему лицу – ото лба до подбородка, сверху – вниз.

– Правами и обязанностями конунга Армии Московской Резервации…

Снова – палец в кровь. Поперек щек, по носу, от уха до уха… У меня не было возможности посмотреть в зеркало, но, судя по всему, на моем лице после манипуляций отца Никодима вспыхнул кровавый крест…

– Верно служи Лорд‑мэру, конунг.

– Служу Лорд‑мэру! – отозвался я.

– Пей.

Отец Никодим протянул мне кружку. Едва теплая. Пить человеческую кровь? В Джунглях я много раз слышал о каннибалах и всегда содрогался от омерзения… Что делать, черт подери? Выплеснуть содержимое кружки в рожу «попугая» – и бежать.

Я представил: тысяча стволов нацеливается на бегущего человека и начиняет его свинцом. Некрасивое зрелище, но не оно образумило меня. Я, как и прежде, вспомнил Христо, вспомнил Марину, вспомнил Снегиря. Как там выразился отец Никодим – «польется вино»?

Это было отвращение, это была тошнота. Я пил отвращение и тошноту. Вкус крови…

Сдерживая позыв на рвоту, я протянул главе ОСОБи пустую кружку.

– Ну, ты даешь, – удивленно проговорил тот. – Достаточно было сделать небольшой глоток…

Что ж ты раньше не сказал, гнида?

Ни на кого не глядя, я вытер губы рукавом – на рукаве остался широкий черный след. Шеренги стрелков стали редеть: представление закончилось. В воздухе замельтешили крупные снежинки.

– Конунг, – отец Никодим хлопнул меня по плечу. – Теперь – к Рустаму. Надо отпраздновать твое провозглашение. Тушенки пожрем.

Слово «тушенка» прорвало плотину. Перегнувшись в три погибели, я блевал. Блевал долго и мучительно, гораздо мучительнее, чем при отравлении зеленкой. Лишь после того, как во рту у меня не осталась даже слюны, а желудок зазвенел пустотой, я распрямился.

– Полегчало? – заботливо осведомился глава ОСОБи.

– Угу.

– Ну что ж, тогда едем.

На плацу, кроме меня, отца Никодима и двух особистов не было уже ни души. Стрелки разбрелись по теплым баракам – есть тварку, пить зеленку и, конечно, трепаться по поводу сегодняшнего провозглашения. Пусть треплются, говножуи.

В машине было тихо. Отец Никодим достал из кармана янтарные четки и задумчиво перебирал их, глядя на проплывающую за окном Вторую Военную Базу.

Взглянул на меня, щелкнул четками и, подбросив их на ладони, спрятал обратно в карман.

– Артур, давно хотел спросить у вашего брата, каково это – быть конунгом?

– Ваш крест, ведь вы знаете, что я лишь двадцать минут, как конунг.

– Да я не об этом, – досадливо отмахнулся отец Никодим. – Что ты чувствуешь? Эйфорию, мандраж?

Что я чувствую? Чувствую, что по уши в дерьме – вот что чувствую.

– Пожалуй, эйфорию. Легкую.

Отец Никодим засмеялся.

– Легкая эйфория – это прекрасно. Это что‑то из чувственного арсенала бывших… Ты ведь знаешь о существовании бывших, Артур?

Странный, если не глупый, вопрос. Как можно не знать о бывших, если все кругом говорит о них?

– Знаю, ваш крест.

– Так вот, – глава ОСОБи потянулся, достав длинными ногами чуть ли не до спины шофера. – Я в свое время весьма увлекался бывшими, их, так сказать, культурой. Ты не поверишь, но легкой эйфории в этой культуре уделялось значительное место. Впрочем, бывшие предпочитали использовать термин «любовь»… Выходит, ты чувствуешь любовь, Артур.

Сидящий, как истукан, особист вдруг прыснул со смеху. Спина шофера пришла в движение. Отец Никодим, скаля зубы, хлопнул меня по плечу:

– Ну и рожа у тебя – камень! Ведь это шутка, Артур, всего лишь шутка. Я засмеялся через силу. Шутка?! Мне почудилось, что глава ОСОБи знает про меня и Марину…

– Ты спрашиваешь, куда мы едем? – вспомнил отец Никодим. – А мы уже приехали…

Перед нами – одноэтажное здание из серого кирпича с шиферной крышей и заколоченными окнами.

Внутри пахло табаком и зеленкой. За грубо сколоченными столами – люди. Шум жующих челюстей, стук кружек о дерево, разговоры, крики, смех. На нас – ноль внимания. По бетонным ступенькам мы спустились на заплеванный пол.

Только сейчас нас, наконец, заметили. Крики и смех смолкли. Глаза, глаза, глаза… Как я не плавлюсь под этими взглядами?

– Отец здесь, – словно шелест осенних листьев.

– Рустам! – крикнул особист из свиты отца Никодима.

Откуда‑то (словно из‑под бетонного пола) вынырнул желтолицый верткий мужичок с голым торсом: невысокий и костлявый. Он благоговейно склонился перед главой ОСОБи.

– Прошю, ваш крест. Столик свободна.

Рустам поспешил стереть со стола расплывшуюся лужу зеленки.

Мы, то есть Отец, шофер, два особиста и я, уселись на стулья. Кажется, стулья прибиты к полу: на случай, если накачанные зеленкой и кокаином стрелки вздумают вышибать друг из друга мозги. Я успел заметить: посетители имеют на рукавах нашивку в виде серпика луны – нашивку конунга АМР. Бар для высшего командования?

– Пожалюста, ваш крест.

Рустам поставил на стол горшок с чем‑то дымящимся (запах – можно язык проглотить), бутылку зеленки.

– Рад услюжить… Это большой честь… Вам… И ваши друзья…

Голос Рустама заметно дрожал, и без того узкие щелки глаз превратились в едва заметные ниточки.

– Ладно, – миролюбиво произнес отец Никодим. – Накладывай жратву.

Рустам помешал половником в горшке и выложил на тарелку нечто коричневое, расплывающееся. Отец Никодим взял двумя пальцами тонкое, похожее на червя, волокно и отправил в рот. По лицу его расплылась блаженная улыбка.

– Что это? – проговорил я, когда Рустам опрокинул полный черпак в мою миску.

– Вареные глисты.

Вареные глисты? Это похуже крыс. Я совсем сник.

Отец Никодим засмеялся.

– Ну, я пошутил. Конечно, это тварка, томленая в горшке с сахарином и зеленкой. Фирменное блюдо Рустама.

Какой, однако, шутник глава ОСОБи.

Я с некоторой опаской выудил из миски «червя»… Вкусно.

Отец Никодим, улыбаясь, смотрел на меня.

– Нравится?

– Да, ваш крест, – вполне искренне отозвался я.

– Это хорошо.

Глава ОСОБи принялся задумчиво разглядывать свои ногти. Длинные, желтоватые.

– Это хорошо, – повторил он. – Как думаешь, для чего я привел тебя сюда?

– Вы оказали мне честь, празднуя со мной мое провозглашение, ваш крест.

Он невесело засмеялся.

– Да, разумеется, праздник… Но одновременно, это – поминки.

Поминки? Что он имеет в виду? По спине пробежал холодок…

– Это поминки по нашему знакомству, Артур, – сказал отец Никодим, выбивая пальцами дробь по столу. – Так уж вышло… Ты теперь конунг, а конунги редко пересекаются с особистами, и тем более с главой ОСОБи. У них своя жизнь, по большей части протекающая в Джунглях, – зачистки, марш‑броски, учения… – он на секунду умолк. – А ведь жаль. Жаль, что Лорд‑мэр определил тебя в конунги…

Кажется, я это уже слышал…

– Жаль, ваш крест.

А ведь мне и вправду жалко! Этот человек – ублюдок, он убил Бориса просто потому, что ему так захотелось, но… Но в отношении меня отец Никодим был добр. Пока… Люди, пожившие в Джунглях, падки на доброту.

Длинное ругательство огласило подвал. Я оглянулся. К нашему столу нетвердой походкой приблизился краснорожий конунг.

– Особисты, мать вашу! Мудаки е…ные!

Отец Никодим растянул губы в улыбке, отправляя в рот очередного «червя». Его адъютантам такая невозмутимость была не под силу.

– Ты чего кукарекаешь, петушок? – сквозь зубы процедил один из особистов. – Иди еще зеленки выпей.

– А ты не указывай, что мне делать, – конунг и вправду едва ворочал языком. – Вы, особисты, горазды указывать, сидя на базе или в Цитадели.

Он сплюнул на пол длинной зеленой лентой и обратился к своим собратьям, сидящим за столами.

– Кто‑нибудь видел в Джунглях особиста? А?

Тишина. Настороженные взгляды. Судя по всему, другие посетители заведения еще не настолько упились, чтобы дать волю языкам.

– Вот и я не видел, – согласился с пустотой выпивоха. – Никогда, б…дь, не видел! Но на допрос в ОСОБь меня приводили, и не раз. По какому, спрашивается, праву?!

Конунг размахнулся. Собирался ли он ударить отца Никодима, либо просто стукнуть кулаком по нашему столу – осталось для меня загадкой. Через мгновение дебошир лежал на заплеванном полу. Я сидел у него на спине, локтем прижимая седоватую голову к полу. На столах зазвенели миски.

– Накиньте на него браслеты, – спокойно сказал отец Никодим.

Особист защелкнул наручники на запястьях дебошира.

– Рустам.

Повар приблизился. В глазах – паника.

– Мы уходим, Рустам. Прибери тут все.

Отец Никодим поднялся.

– Хорошего аппетита, – он кивнул посетителям, напрочь позабывшим о еде. – Пошли, ребята.

Особисты подняли с пола и повели к выходу дебошира. Он сразу обмяк и утихомирился – протрезвел, что ли?

У машины, в которую особисты запихнули выпивоху, я повернулся к отцу Никодиму.

– Ваш крест, я, пожалуй, пойду.

Он молча кивнул.

– Мне здесь близко, вы знаете.

– Я ничего не имею против, Артур, – глава ОСОБи протянул мне руку. – Ты конунг, а у конунга свои обязанности.

– О‑о, биа‑логия, анна‑томия, изучи ее! – проорал из машины другой конунг.

– Да, – сказал отец Никодим. – Мы всегда и во всем согласны с Лорд‑мэром… Но кое в чем я с ним категорически не согласен. Ты был бы прекрасным особистом. Ну что ж, прощай, конунг Артур. Удачи на новом поприще. Ни пуха.

Глава ОСОБи скрылся в машине. Глядя вслед исчезающему за начавшимся снегопадом автомобилю, я проговорил: «К черту». И побрел домой.

Темно. Но не холодно. Совсем не холодно.

Я дотронулся до пузатого бока печки. Черт! Горячая. Выходит, в мое отсутствие здесь кто‑то был… А может быть, и сейчас…

– Вика?

Тишина. Я на ощупь нашел стол. На нем в банке из‑под тушенки должна стоять свечка. Вот она.

Зажигалка вспыхнула не сразу – отсырела, что ли? Круг света осветил мой дом. Никого. И ничего. Хотя…

На постели – черный пакет. Что в нем?

Форма конунга – плотные, цвета хаки, штаны, зеленая куртка, и – нечто среднее между гимнастеркой и свитером.

Надеюсь, впору…

Я скинул грязную, рваную форму стрелка. Надел форму конунга…

Да, впору. Как влитая.

Подошел к зеркалу. Свечка освещала левую сторону моего тела, правая – оставалась в темноте. Но – именно на левом рукаве нашит серпик луны…

Я невесело улыбнулся.

Здравствуй, конунг Артур!