Нравственные силы

Глава семнадцатая ФИЛОСОФИЯ

Если мы возьмем понятие этического ориентирования столь широко, что включим в его границы религиозные корни моральных оценок, то верховными нравственными силами, которым капиталистическая дея­тельность может быть обязана своим направлением и целью, окажутся (если мы, следовательно, отвлечемся от "народного обычая") философия и религия. Их воздействие на душу хозяйствующих субъектов, их содей­ствие образованию капиталистического духа и должно составлять пред­мет дальнейшего изложения: сначала, значит, воздействие философии.

Кажется почти шуткой, когда в истории духа современного экономи­ческого человека в качестве одного из источников, которым питался капиталистический дух, указывают философию. И все же она, без сомне­ния, принимала участие в построении этого духа, хотя, конечно, - как это легко понять, - учения, воздействовавшие на души капиталисти­ческих предпринимателей, и были неудавшимися детьми великой мате­ри. Это "философия здравого человеческого смысла", утилитаризм во

[168]

всех его оттенках, который ведь в основе есть не что иное, как приведен­ное в систему "мещанское" миросозерцание, на которое, как мы видим, ссылается не один из наших достоверных свидетелей, с воззрениями которых мы познакомились. К утилитаристическому ходу мыслей можно свести большую часть капиталистического учения о добродетели и капи­талистических хозяйственных правил. Как раз оба те человека, которые своими писаниями вводят и заключают эпоху раннего капитализма, - Л.-Б. Альберта и Б. Франклин - чистокровнейшие утилитаристы по сво­им воззрениям. Будь добродетелен, и ты будешь счастлив - это руко­водящая идея их жизни. Добродетель - это хозяйственность, жить добро­детельно - значит экономить душу и тело. Поэтому трезвость (у Альберти "la sobrieta" (l.c.p., 164), у Франклина "the frugality") есть высшая добро­детель. Спрашивай всегда, что тебе полезно, - тогда ты будешь вести добродетельную, а это значит - счастливую жизнь. А для того чтобы знать, что тебе полезно, прислушивайся к голосу рассудка. Рассудок -великий учитель жизни. С помощью рассудка и самообладания мы мо­жем достичь всего, что мы себе ставим целью. Итак, цель мудреца состав­ляют полная рационализация и экономизирование образа жизни (260).

Откуда взяли эти люди такие воззрения: сами они - торговцы шерстью и типографщики, какими они были, - ведь не могли их выдумать. Что касается Бенджамина Франклина, то можно думать о влиянии на него одного из многочисленных эмпирико-натуралистических философских учений, которые в то время уже были в ходу в Англии. У кватрочен-тистов мы можем вполне ясно усмотреть влияние древних. Поскольку, следовательно, мы имеем в писаниях Альберти и других представителей того времени первые систематические изложения капиталистической мысли и поскольку, в свою очередь, содержание этих сочинений подверг­лось только что отмеченному влиянию древней философии, мы должны считать античный дух, и именно, отграничивая точнее, позднейший ан­тичный дух, одним из источников капиталистического духа.

Можно различным образом доказать, что между хозяйственными идея­ми итальянского раннего капитализма и воззрениями древних существу­ет непосредственная связь. (Связь, установленную через посредство учений о церкви, я здесь, разумеется, не имею в виду.) Достаточно было почти напомнить, что в те времена "Rinascirnento"⁷⁶ всякий, кто желал счи­тать себя мало-мальски образованным человеком, читал писателей древ­ности и в своих собственных сочинениях всемерно примыкал к их уче­ниям (261).

Но нам нет надобности удовлетворяться этим доказательством вероятности, так как мы имеем достаточно свидетельств того факта, что те люди, которые в это время в Италии писали о хозяйственных вещах и впервые систематически развивали капиталистическую мысль, были хорошими знатоками древней литературы. В книгах о семье Альберти ссылки на античных писателей очень часты. Он цитирует Гомера, Демо­сфена, Ксенофонта, Вергилия, Цицерона, Ливия, Плутарха, Платона, Ари­стотеля, Варрона, Колумеллу, Катона, Плиния; больше всего - Плутарха, Цицерона и Колумеллу.

[169]

Другой флорентийский купец кватроченто, Дмиов. Руччепаи, приводит свидетельства в пользу своих коммерческих правил из Сенеки, Овидия, Аристотеля, Цицерона, Соломона, Катона, Платона (262).

Само собою разумеется, что писатели по сельскому хозяйству, чинкве-ченто и семченто, на которых мы часто ссылались, все основывались на римских scriptores rei rusticae⁷⁷.

Этим частым ссылкам соответствует и совпадение воззрений и учений с древними, которое мы можем наблюдать у наших флорентийских "эко­номических людей". Само собою разумеется, не следует представлять себе эту связь так, что они переняли системы древней философии как целое и отсюда развили логически свои воззрения. Это были ведь не философы, а люди практические, которые много читали и прочтенное свя­зали теперь со своим собственным жизненным опытом, чтобы отсюда вы­вести правила для практического поведения.

Из руководящих идей позднейшей античной философии им пришлась больше всего по вкусу мысль, лежащая также и в основе стоицизма, — об естественном законе нравственности, согласно которому разуму подо­бает господство над природным миром влечений, - следовательно, идея рационализации всего образа жизни. Эту мысль, ведущую в глубины познания, которую мы, в особенности в стоической философии, видим развитою в возвышенную систему миросозерцания и мирооценивания, понятно, сделали плоской, перегнув ее в том чисто утилитаристическом смысле, что наше высшее счастье проистекает из рационального, "целе­сообразного" устроения жизни. Все же в качестве основного тона учений такого Альберти и родственных ему по духу писателей оставалось это не­обыкновенно способствующее всему капиталистическому нравственное требование дисциплинирования и методизирования жизни. Когда Аль­берт не устает проповедовать преодоление страстной природы человека самовоспитанием, он не раз при этом ссылается на античные автори­теты (263). (Так, например, он заимствует у Сенеки мысль: "Reliqua nobis aliena sunt, tempus temen nostrum est". - Все остальные вещи изъяты из сферы нашего воздействия, но время принадлежит нам.)

Можно, если иметь это в виду, т.е. если выхватывать отдельные воз­зрения вне их связи с целой системой учения, придать плоский смысл всякому стоическому трактату и превратить его в утилитарно-рациона­листический, и поэтому нашим торговцам шерстью даже стоическая философия, которую они знали, давала массу побуждений и поучений. Я представляю себе, например, что Альберти или Руччелаи брали удиви­тельное творение Марка Аврелия "К самому себе", с рвением его изучали и при этом выбирали себе такие места (я цитирую с незначительными от­клонениями по переводу д-ра Альберта Виттиштока):

"Я стремился... жить просто и умеренно, отдалившись от обычной рос­коши великих мира сего" (1, 3);

"от Аполлония научился я... с осмотрительностью, но без нерешитель­ности руководствоваться одним только здравым рассудком" (1, 8);

"и далее благодарю я богов, что не сделал слишком больших успехов в искусстве красноречия и поэзии (которые, по воззрению стоиков, не

[170]

отвечают серьезности и строгой любви к истине) и в иных подобных зна­ниях, которые иначе легко бы приковали меня к себе" (1, 17); "оставь книги - это развлечение, у тебя нет для него времени" (II, 2); "душа человека... оскверняет себя... когда она в своих действиях и стремлениях не преследует никакой цели, но беспечно предоставляет свои действия случаю, в то время как долг повелевает даже самые незна­чительные вещи подчинять цели" (II, 16);

"для добродетельного (остается) только во всем, что ему представ­ляется как долг, следовать руководству разума" (III, 16);

"для пользы природа вынуждена поступать так, как она это делает" (IV, 9);

"обладаешь ли ты разумом? Да. Почему же ты его не применяешь? Ибо если ты предоставишь ему действовать, чего же ты хочешь больше" (IV, 13);

"если ты неохотно встаешь утром, то подумай: я просыпаюсь, чтобы действовать как человек. Почему же мне делать с неохотой то, для чего я сотворен и послан в мир? Разве я рожден для того, чтобы оставаться лежать в теплой постели? - Но это приятнее! - Ты, значит, рожден для удовольствия, а не для деятельности, для труда" Разве ты не видишь, как растения, воробьи, муравьи, пауки, пчелы (NB. Это условно так же у Альберты!) - всякий делает свое дело и по своим силам служит гармо­нии мира? И ты противишься исполнению своего человеческого долга -не спешишь выполнять свое естественное предназначение? - Но ведь нужно и отдыхать? - Конечно, нужно. Однако и в этом природа постави­ла определенные границы, как она их поставила в еде и питье. Ты же переходишь за эти пределы, превышаешь потребность. Совершенно не то в проявлениях твоей деятельности: здесь ты отстаешь от возможного. Ты, значит, не любишь себя самого, иначе ты любли бы и свою природу и то, чего она хочет. Кто любит свое ремесло, тот переутомляется, работая над ним, забывает мыться и обедать. Ты же ценишь свою природу ниже, чем ваятель свои художественные формы, танцовщик свои прыжки, скряга свои деньги, честолюбец свою маленькую славу? Они также скорее от­кажутся для предметов своей страсти, от еды и сна, чем перестанут умно­жать то, что для них так привлекательно" (V, 1);

"говоря, должно следить за выражениями, а действуя, - за результата­ми. В действиях следует тотчас же смотреть, к какой цели они направ­лены, а в словах - исследовать, какой в них смысл" (VII, 4);

"никто не устает искать своей пользы; пользу же нам приносит соглас­ная с природой деятельность. Не уставай, следовательно, искать своей пользы" (VII, 74);

"ты должен во всю свою жизнь, равно как и в каждое отдельное дей­ствие, вносить порядок" (VIII, 32);

"подавляй простое воображение; преграждай страсть; умеряй похоть; сохраняй царственному разуму власть над самим собою" (IX, 7);

"почему тебе не довольно подобающим образом провести это краткое время жизни? Почему пропускаешь ты время и случай?" (X, 31); "не действуй на удачу без цели" (XII, 20).

[171]

Многие из этих суждений истинно царственного философа читаются как переводы из книг о семье Альберты. Но они могли бы также на­ходиться и в "Плодах уединения" Уильяма Пенна и послужить бы укра­шением даже для писаний о добродетели Бенджамина Франклина.

Жизненная философия древних должна была еще и потому быть для наших флорентийцев особенно мила и ценна, что она давала великолеп­ные оправдания и для их стремлений к наживе. То, например, что тонкий Сенека говорит о смысле и значении богатства, Альберты заимствовал почти дословно. Важнейшие места (De tranqu an. 21, 22, 23) гласят (в из­влечениях) следующее:

"Мудрец отнюдь не считает себя недостойным даров счастья. Он не любит богатства, но оно ему приятно; он впускает его к себе не в сердце, а в дом; он не пренебрегает им, когда он им обладает, но поддерживает его.

Очевидно, что, обладая состоянием, мудрец имеет больше средств раз­вивать свой дух, чем когда он беден... при наличии богатства открывает­ся широкое поле для умеренности, щедрости, заботливости, пышности и доброго употребления. (Альберта несколько ограничивает это по своей скряжнической натуре, говоря: "Щедрость, имеющая цель, всегда по­хвальна"; даже в отношении чужих можно быть щедрым: "будь то, чтобы приобрести славу щедрого человека (per farti conoscere поп avaro) или что­бы добыть себе новых друзей" (Della fam.) 263.) Богатство радует, как в мореплавании благоприятный, попутный ветер, как хороший день и как в морозное зимнее время - солнечное местечко... Некоторые вещи ценят до некоторой степени, а другие очень высоко; к последним принадлежит, бесспорно, богатство... Перестань поэтому воспрещать философам деньги; никто не присуждал мудрость к бедности, философ может обладать боль­шими сокровищами, но они ни у кого не отняты, они не запятнаны кровью, они приобретены без неправды и грязной наживы (то, как дело обстояло в действительности; что Сенека, например, навязал британцам заем в 40 млн сестерций за высокие проценты, внезапное и насильствен­ное взыскание которого послужило поводом к восстанию провинции в 60-м году, этого уже нельзя было больше усмотреть из его писаний! Во всяком случае, Альберты и его преемники сами усвоили себе эти прин­ципы)... Накопляй свои сокровища сколько угодно, они правомерны" и т.д.

Это те же мысли, которые защищают почти все моралисты древности; для сравнения пусть послужит еще воззрение Цицерона (2. De Inv.): "к деньгам стремятся не вследствие их собственной природы и притяга­тельной силы, но вследствие добываемой с их помощью выгоды"; те же самые мысли, которые мы видели в ходу в течение всей раннекапита-листической эпохи: наживай, сколько можешь, но честным путем (onesta-mente, honestly!) и не прилепляйся сердцем к богатству, рассматривай его как средство, не как цель!

Но еще желаннее для экономических людей ранней эпохи капитализ­ма должны были быть те сочинения древних, где содержались уже в гото­вом виде практические правила для упорядоченного ведения хозяйства,

[172]

с которыми можно было поэтому непосредственно советоваться в своей собственной деловой жизни (и которые я прошу разрешения трактовать в этой же святи, хотя они не имеют собственно "философского" содержа­ния). Насколько могу видеть, на развитие капиталистических идей оказа­ли сильнейшее влияние: из греческой литературы - Oeconomicus Ксено-фонта (который, очевидно, гораздо более читался и использовался, чем Аристотель, все же еще слишком "погрязший" в ремесленных, дохрема-тистических представлениях); из римской литературы - писатели о сель­ском хозяйстве, главным образом Колумелла.

Из Oeconomicus'a особенно сильное действие должны были оказывать следующие места.

"Я действую по справедливости, одушевленный желанием добыть для себя честным путем здоровье, силу, честь в гражданской среде, добро­желательство у моих друзей, счастливое избавление на войне и богат­ство. Для тебя, значит, важно, Исхомах, стать богатым и добыть себе путем напряженного труда большие сокровища?.. - Это для меня дей­ствительно важно. Ибо я считаю очень любезным, Сократ, оказывать бога^ и друзьям почести возвышенным образом, помогать им, когда они в чем-нибудь нуждаются, и не оставлять город, насколько от меня за­висит, без пышности и блеска..."

"В одно и то же время стремиться к здоровью и телесной силе, гото­виться к войне и заботиться об умножении своего богатства - все это заслуживает восхищения и признания..." (264).

Альберта дословно списывает это, только промежуточные слова, где идет речь о ведении войны, он выпускает:

"Когда тратят деньги полными пригоршнями, в то время как хозяй­ство в отношении к расходам недостаточно приносит, тогда нельзя удив­ляться, если вместо изобилия наступает недостаток" (265).

Далее те места, в которых идет речь о внутреннем распорядке дома: "не существует вообще ничего столь полезного-и столь прекрасного в жизни, милая женщина, как порядок" (а.о., с. 25); те особенно, которые внушают женщинам отвращение от суетных безделушек, от флирта и от тщеславия: добрая хозяйка не румянится; те, которые учат домочадцев наиболее "рациональному" ведению хозяйства, и др. - все они встреча­ются почти дословно у Альберт и содержат в зародыше все те мысли, которые потом были далее развиты в учении о "sancta masserizia".

То же действительно и в отношении к римским писателям о сельском хозяйстве. «Сочинения Катона и остальных scriptores rei rusticae пред­ставляются в известном отношении похожими хотя бы, например, на "Рациональное сельское хозяйство" Гэра; они исходят из того, что кто-нибудь имеет в виду покупку имения как способ вложения капитала, дают для этого советы и излагают потом вещи, которые должен знать начинающий сельский хозяин, чтобы иметь возможность приблизительно контролировать своего Yillicus'a⁷⁸» (266). Стремление к наживе и эконо­мический рационализм развиты здесь уже до своих последних выводов (267). Главным образом придается уже величайшее значение совершен­ной экономии времени: время - деньги (268).

[173]

Наконец, в распоряжении людей, которые интересовались изучением древних, была масса отдельных мест и из поэтов и писателей, в которых восхвалялись "мещанские" добродетели, особенно трудолюбие и береж­ливость. Многие из этих мест оказали, пожалуй, потому такое сильное действие, что они в виде пословиц переходили из уст в уста. Старая пословица, говорит Альберта (р. 70), которая много цитируется у нас (antiquo detto et molto frequentato da'nostri), гласит: "Праздность - начало всех пороков" (l'otio si e balia de'vitii). "Сохранить все свое в целости есть не меньшая добродетель, чем приобрести что-нибудь" (Овидий). "Самое большое богатство состоит в сбережении" (Лукреций) (269). Подобных по­учающих бережливости правил было еще много. Я нашел их сопоставлен­ными в уже ранее использовавшемся мною в качестве источника сочине­нии о "жажде денег" XVII столетия.

Глава восемнадцатая