Докапиталистический хозяйственный образ мыслей

Докапиталистический человек - это естественный человек. Человек, который еще не балансирует на голове и не бегает на руках (как это делает экономический человек наших дней), но твердо стоит на земле обеими нога­ми и на них ходит по свету. Найти его хозяйственный образ мыслей поэтому нетрудно: он как бы сам собою вытекает из человеческой при­роды.

Само собою понятно, что в центре всех страданий и всех забот стоит живой человек. Он "мера всех вещей": mensura omnium rerum homo.⁵ Но этим уже определяется отношение человека к хозяйству: оно служит че­ловеческим целям, как и всякое другое создание рук человеческих (1). Итак, вот основное следствие такого понимания: исходной точкой вся­кой хозяйственной деятельности является потребность человека, его естественная потребность в благах. Сколько благ он потребляет, столько и должно быть произведено; сколько он расходует, столько он и должен заприходовать. Сначала даны расходы, а по ним определяются доходы. Я называю эту форму ведения хозяйства расходным хозяйством.

Самая потребность в благах не зависит от произвола индивидуума, но приняла с течением времени внутри отдельных социальных групп опре­деленную величину и форму, которая теперь уже рассматривается как неизменно данная. Это идея достойного содержания, соответствующего положению в обществе, господствующая над всем докапиталистическим хозяйствованием. То, что жизнь создала путем медленного развития, получает затем от авторитетов права и морали освящение силою прин­ципиального признания и предписания. В системе учения св. Формы Аквинского идея материального содержания, подобающего общественному положению, составляет важную основу: необходимо, чтобы отношения человека к миру внешних благ подчинились какому-нибудь ограниче­нию, какому-нибудь мерилу necesse est quod bonum hominis circa ea (sc. bona exteriora) consistat in quadam mensura. Это мерило и определяет по­добающее общественному положению содержание: prout sunt necessaria ad vitam ejus secundum suam conditionern (2).

Содержание должно соответствовать общественному положению. Зна­чит, оно должно быть различным по величине и по составу для разных сословий. И вот тут резко отличаются друг от друга два слоя, образ жиз­ни которых характерен для докапиталистического быта: господа - и мас­са народная; богачи - и бедняки; сеньоры - и крестьяне; ремесленники -и торговцы; люди, ведущие свободную, независимую жизнь, без хозяй­ственного труда, - и те, кто в поте лица своего зарабатывают хлеб свой, люди хозяйства.

Вести жизнь сеньора значит жить "полной чашей" и давать жить мно­гим; это значит проводить свои дни на войне и на охоте и прожигать ночи в веселом кругу жизнерадостных собутыльников, за игрой в кости или в объятиях красивых женщин. Это значит строить замки и церкви, значит

[12]

показывать блеск и пышность на турнирах или в других торжественных случаях, значит жить в роскоши, насколько позволяют и даже не позво­ляют средства. Расходы постоянно превышают доходы. Тогда нужно позаботиться о том, чтобы соответственно их увеличить: староста должен повысить оброки с крестьян, арендатор должен увеличить арендную пла­ту - или же ищут (как мы еще увидим) средств для покрытия дефицита за пределами круга нормального хозяйственного приобретения благ. Деньги сеньор презирает. Они грязны, так же как грязна и всякая приоб­ретательская деятельность. Деньги существуют для того, чтобы их тра­тить (3): "usus pecunae est in emissione ipsius" (св. Фомы Акв.).

Так жили светские господа, так жили долгие времена и духовные. Точ­ную картину сеньориального образа жизни духовенства во Флоренции в период кватроченто, которую можно считать вполне типичной для все­го образа жизни богатых в докапиталистическое время, набрасывает Л.Б. Альберти в следующих словах: "Священники хотят превзойти всех других в блеске и великолепии, хотят иметь большое число выхолен­ных и разукрашенных лошадей, хотят появляться публично с большой свитой, и со дня на день усиливаются их склонность к безделию и их дерзкая порочность. Несмотря на то что судьба бросает им в руки боль­шие средства, они все же постоянно недовольны, и, живя без всякой заботы о сбережении, без всякой хозяйственности, они помышляют толь­ко о том, как бы удовлетворить свою распаленную алчность. Всегда не­достает доходов, всегда расходы больше их регулярных доходов. Таким образом, они должны стремиться откуда-нибудь еще собрать недоста­ющее" (4) и т.д.

Такая жизнь должна была, в конце концов, повести к экономической гибели, и история учит нас, что значительная часть старых дворянских семей во всех странах погибла от слишком разгульной жизни.

Для подавляющей массы народа и в докапиталистическое время было необходимо, так как она постоянно располагала только ограниченными средствами, приводить в длительно определенное соответствие свои рас­ходы и доходы, потребности и приобретение благ. И здесь также, конеч­но, был налицо тот же самый приоритет потребности, которая, таким об­разом, являлась неизменно установленной обычаем и которую и требо­валось удовлетворить. Это приводило к идее пропитания, придающей свой отпечаток всякому докапиталистическому хозяйственному образо­ванию.

Идея пропитания порождена в лесах Европы начинавшими оседать племенами молодых народов. Это мысль, что каждая крестьянская семья должна получить столько усадебной земли, столько пахотной земли, такую долю общинного выгона и общинного леса, в какой она нуждается для своего пропитания. Этой совокупностью производственных возмож­ностей и средств производства и была древненемецкая гуфа*, которая достигла законченного развития в германском Gewanndorf'e⁶, но по своей основной идее встречается также и во всех поселениях кельтских

[13]

и славянских народов. Это означает, таким образом, следующее: форма и размер отдельного хозяйства определяются формой и размером потреб­ности, считающейся твердо данной. Вся цель хозяйствования есть удов­летворение этой потребности. Хозяйство подчиняется, как я это назвал, принципу покрытия потребностей.

Из крестьянского круга представлений идея пропитания была потом перенесена на промысловое производство, на торговлю и транспорт и господствовала здесь над умами, пока эти сферы хозяйства были органи­зованы на началах ремесла.

Если хотеть понять основную идею, которой определяются все мышле­ние и воля ремесленника, то нужно представить себе систему ремеслен­ной деятельности как перенесение уклада гуфы на промысловые и ком­мерческие отношения. До отдельных подробностей здесь может быть прослежена аналогия, существующая между крестьянской общиной гуфовладельцев и объединенной в цех корпорацией ремесленников. Обе исходят из данной величины подлежащей удовлетворению потребности и тем самым подлежащей совершению работы, обе ориентируются по точке зрения пропитания. Всегда возвращающаяся основная мысль каждого ис­тинного ремесленника и друга ремесла заключается в следующем: ремес­ло должно прокормить своего работника. Он хочет работать столько, что­бы заработать свое пропитание; он, как те ремесленники в Иене, о кото­рых нам рассказывал Гёте, "большей частью обладает настолько здра­вым смыслом, чтобы не работать во всяком случае больше того, сколько необходимо для зарабатывания на веселое житье". Об этом же говорит так называемая "Реформация Сигизмунда", в классической форме выра­жающая тысячу раз повторявшуюся основную идею всякой ремесленной организации: "Если же вы хотите услышать, что повелевает император­ское право, то наши предки были не дураки - ремесла придуманы для того, чтобы каждый ими зарабатывал свой хлеб насущный, и никто не должен вмешиваться в чужое ремесло; этим свет прогоняет свою нужду, и каждый может прокормиться" (5).

Разумеется, благодаря разнице в лицах и разнице в источниках дохода у крестьянина и ремесленника должно было получиться различное по­нимание существа "пропитания". Крестьянин хочет быть сам себе госпо­дином, сидеть на своем клочке земли и извлекать из нее свое пропита­ние в рамках самодовлеющего хозяйства. Ремесленник зависит от сбыта своих изделий, от оплаты своих услуг: он всегда втянут в организацию междухозяйственного объема. Тем, чем для крестьянина являются доста­точные размеры его владения, для ремесленника представляется дос­таточной размер его сбыта. Но основная идея в обоих случаях остается та же.

Мне возражали, когда я уже раньше развивал подобные мысли, сле­дующее: совершенно неправильно предполагать относительно какого бы то ни было времени, что люди ограничивались тогда только добыванием своего содержания, только получением своего "пропитания", только удовлетворением своей естественной традиционной потребности. Наобо­рот, во все времена "в природе человека" было стремление заработать как можно больше, сделаться как можно богаче. Я оспариваю это и те-

[14]

перь еще так же решительно, как и прежде, и утверждаю ныне определен­нее, чем когда бы то ни было, что хозяйственная жизнь в докапиталис- тическую эпоху действительно находилась под воздействием принципа покрытия потребностей, что крестьянин и ремесленник в своей нормаль­ной хозяйственной деятельности искали себе пропитания и ничего боль­ше. Возражений, направленных против этого моего воззрения, поскольку их вообще пытались обосновать, главным образом выдвигали два, но оба они неосновательны.

1. Отдельные ремесленники всегда стремились выйти за пределы свое­го "пропитания", расширяли свое дело и достигали своей хозяйственной деятельностью прибыли. Это верно. Но это только доказывает, что всегда есть исключения из правил, и эти исключения и здесь подтверждают пра­вило. Пусть читатель вспомнит, что я говорил о понятии "преобладания" определенного духа. Никогда не господствовал только один дух.

2. История европейского средневековья учит нас, что во все времена в широких слоях хозяйствующего населения также господствовала силь­ная жажда денег. И это я признаю. И в дальнейшем ходе изложения я сам буду иметь повод говорить об этой растущей жажде денег. Но я утверж­даю, что она не смогла потрясти ц своих основах дух капиталистической хозяйственной жизни. Наоборот, как раз новым доказательством отвра­щения духа капиталистического хозяйства от всякого стремления к при­были является то, что всякая страсть к наживе, всякая жажда денег стре­мится к своему удовлетворению за пределами процесса производства благ, транспорта благ и даже большей частью и торговли благами. Люди бегут в рудники, копают клады, занимаются алхимией и всякими волшебствами, чтобы добыть деньги, потому, что их нельзя добыть в рам­ках обыденного хозяйствования. Аристотель, который наиболее глубоко познал существо докапиталистического хозяйства, совершенно правиль­но поэтому считает наживу денег за пределами естественной потребнос­ти не принадлежащей к хозяйственной деятельности⁷. Совершенно так же и богатств, заключающееся в наличных деньгах, не служит хозяйст­венным целям: о необходимом пропитании ведь несут заботуocioV, a он, напротив, способен лишь к внехозяйственному, "безнравственному" употреблению. Всякое хозяйствование имеет меру и границы, а денеж­ная нажива их не имеет (Pol. Lit). 1).

Если теперь спросить, в каком духе, согласно этим руководящим по­ложениям, слагается хозяйствование крестьян и ремесленников, то дос­таточно представить себе, кто были эти хозяйствующие субъекты, кото­рые всякую приходившуюся на них работу, руководящую, организую­щую, плановую и исполнительную, выполняли сами или давали выпол­нять небольшому числу помощников. Это были простые средние люди с сильными стихийными инстинктами, с сильно развитыми склонностями чувства и характера и относительно слабо развитыми интеллектуальны­ми данными. Несовершенство мышления, недостаток умственной энер­гии, недостаток духовной дисциплины встречаются у людей того времени не только в деревне, но и в городах, которые в течение долгих столетий фактически еще являются большими разросшимися деревнями.

[15]

Это были те самые люди, слабо развитую интеллектуальную сторону которых мы наблюдаем и в других культурных областях. Так, Кейтген а одном месте очень тонко замечает о характере правообразования в сред­ние века: "Дело только в недостатке умственной энергии, часто замет­ном в наших старых памятниках права, происшедших от лиц, не привык­ших к интенсивной умственной работе... Стоит только напомнить, какою поражающей неполнотой в отношении различных сторон правопорядка отличаются наши городские Уложения более раннего периода" (6).

Аналогичное этому явление в сфере хозяйства представляет слабо развитый навык к числовому учету, к точному измерению величин, к правильному орудованию цифрами. Это применимо даже в отношении деятельности купца. В действительности вовсе и не стремились быть "точными". Это специфически современное представление, что счета не­обходимо должны "сходиться". Во все предшествующие времена, при новизне числовой оценки вещей и цифрового способа выражения, об­ходились всегда только весьма приблизительным описанием соотно­шения величин. Каждый, имевший дело со средневековыми счетами, знает, что при проверках показываемой ими суммы часто получаются весьма отклоняющиеся друг от друга цифры. Невнимательность и ариф­метические ошибки встречаются сплошь и рядом (7). Перемена цифр в назначенной к примерному счету цене является почти общим правилом (8). Мы должны поэтому представить себе, что людям того времени дер­жать в голове цифры хотя бы короткое время казалось неимоверно труд­ным, как теперь детям.

Весь этот недостаток желания и умения точно обращаться с цифрами находит себе наиболее ясное выражение в средневековой soidisant⁸ бух­галтерии. Кто перелистает записи какого-нибудь Тельнера, Вика фон Гельдерсена, Виттенборга или Отто Руланда, тот с трудом представит се­бе, что составители их были видными коммерсантами своего времени. Потому что все их счетоводство ни в чем другом не состоит, как только в беспорядочной записи сумм их покупок и продаж, как ее теперь делает всякий мелкий торговец маленького провинциального городка. Это в подлинном смысле только "журналы", "мемориалы", т.е. записные книж­ки, заменяющие узлы на носовых платках у крестьян, едущих на рынок в город. И сверх того, еще полные неточностей. К тому же мягкие и либе­ральные в закреплении сумм долгов и требований. "Также и один парень в перчатках, но я не знаю, сколько он должен", "также есть и еще один, который покупал вместе с вышеуказанными; остался мне тоже должен 19 гульденов чистых".

Этому недостатку счетных навыков соответствует, с другой стороны, чисто качественное отношение хозяйствующих субъектов к миру благ. Производят (если употреблять современную терминологию) еще не мено­вые ценности (определенные чисто количественно), но исключительно потребительные блага, т.е. качественно различаемые вещи.

Труд настоящего крестьянина, так же как и настоящего ремесленника, есть одинокое творчество: в тихой погруженности он отдается своему занятию. Он живет в своем творении, как художник живет в своем, он,

[16]

скорее всего, совсем бы не отдал его на рынок. С горькими слезами на глазах крестьянки выводят из стойла любимую пегашку и уводят ее на бойню; старик-кустарь воюет за свою трубку, которую у него хочет ку­пить торговец. Если же дело доходит до продажи (а это, по крайней мере, при наличности хозяйственной связи обмена должно составлять общее правило), то произведенное благо должно быть достойным своего твор­ца. Крестьянин, так же как и ремесленник, стоит за своим произведе­нием; он ручается за него честью художника. Этим объясняется, напри­мер, глубокое отвращение всякого ремесленника не только к фальсифи­катам или хотя бы суррогатам, но даже и к массовой выделке.

В столь же малой степени, как и умственная энергия, развита у дока­питалистического экономического человека и энергия волевая. Это вы­ражается в медленном темпе хозяйственной деятельности. Прежде всего и главным образом люди стремятся держаться как можно дальше от нее. Когда только можно "прогулять" день — его "прогуливают". Люди от­носятся к хозяйственной деятельности примерно так же, как ребенок к учению в школе, которому он, конечно, не подчиняется, если его не зас­тавят. Нет ни следа любви к хозяйству или к хозяйственному труду. Это основное настроение мы без дальнейших доказательств можем вывести из известного факта, что во все докапиталистическое время число празд­ников в году было громадным. Любопытный обзор многочисленности праздников в баварском горном деле еще в течение XVI столетия дает Н. Peetz (9). По его данным, в различных случаях было:

И в самой работе не торопятся. Нет совсем никакого интереса в том, чтобы что-нибудь было сделано в очень короткое время или чтобы в те­чение определенного времени было изготовлено очень много предме­тов. Продолжительность производственного периода определяется дву­мя моментами: требованиями, которые ставит делу хорошее и солидное исполнение, и естественными потребностями самого работающего чело­века. Производство благ есть осуществление деятельности живых людей, которые "вкладывают свою душу" в свое творение; эта деятельность поэтому в такой же степени следует законам плоти и крови этих индиви­дуальностей, как процесс роста дерева или половой акт животного полу­чают направление, цель и меру соответственно внутренним необходи­мостям, управляющим этими живыми существами.

Совершенно так же, как и относительно темпа работы, только челове­ческая природа с ее требованиями имеет определяющее значение в смыс­ле объединения отдельных функций работы в единую профессию: rnensura omnium rerum homo справедливо и здесь.

Этому в высокой степени личному характеру хозяйствования соответ­ствует и его эмпиризм, или, как это называют с давних пор, его традицио­нализм. Хозяйствуют эмпирически, традиционно; это значит: так, как

[17]

переняли от отцов, так, как этому научились с детства, как привыкли. При принятии решения о том, прибегнуть ли к известной мере, к извест­ному действию, смотрят прежде всего не вперед, не на цель, спрашивают не исключительно о целесообразности этого мероприятия, но оборачи­ваются назад и смотрят на примеры прошлого, на образцы, на опыт.

Мы должны ясно представлять себе, что это традиционное поведение есть поведение всех вообще естественных людей и что оно вполне гос­подствовало во всех областях культуры в прежние времена истории че­ловечества - по причинам, которые надлежит искать в самой природе человеческой и которые все в конечном счете коренятся в сильном стремлении человеческой души к постоянству.

С нашего рождения, а может быть и ранее, окружающая среда, являю­щаяся для нас естественным авторитетом, втискивает нас в определен­ную колею нашего умения и хотения: все сообщения, поучения, поступ­ки, чувства, воззрения родителей и учителей сначала принимаются нами без дальнейших рассуждений. "Чем менее развит человек, тем сильнее подпадает он под эту власть примера, традиции, авторитета и внушения" (10).

К этой силе предания присоединяется в дальнейшем ходе человечес­кой жизни вторая, такая же могучая, сила привычки, которая заставляет человека всегда скорее сделать то, что он уже раньше делал и что он поэтому "умеет" делать, и которая, таким образом, также удерживает его на пути, по которому он уже ранее двигался.

Очень тонко определяет Теннис (II) привычку - как желание или страсть, возникшие на почве опыта. Первоначально безразличные или неприятные представления путем ассоциации или смешения с перво­начально приятными делаются сами приятными, пока наконец не входят в циркуляцию жизни и как бы в саму кровь. Опыт есть упражнение, а уп­ражнение здесь является творческой деятельностью. Упражнение, вна­чале трудное, становится легким путем многократного повторения, де­лает неуверенные и неопределенные движения уверенными и опреде­ленными, развивает особые органы и запасы сил. А этим деятельный че­ловек все снова и снова побуждается повторять ставшие для него легки­ми действия, т.е. оставаться при раз заученном и равнодушно, более то­го, враждебно относиться к новшествам, коротко говоря, он становится традиционалистом.

Сюда присоединяется еще один момент, на который справедливо ука­зывает Фиркандт, - единичная личность как член группы в стремлении показать себя достойным ее членом, особенно культивирует те культур­ные ценности, которые характерны для данной группы. Это опять-таки имеет последствием то, что единичная личность принципиально не устрем­ляется к новому, но скорее стремится довести до совершенства старое.

Так, естественный человек действием многообразных сил как бы вдвигается в колею существующей культуры, и этим оказывается вли­яние в определенном направлении на всю его душевную структуру. "Способность к спонтанности, к инициативе, к самостоятельности, ко­торая и без того незначительна, еще более ослабляется, согласно общему

[18]

положению, что задатки могут развиваться только в меру их продолжа­ющегося применения и за отсутствием такового погибают" (12).

Все эти отдельные черты докапиталистической хозяйственной жизни, так же как и докапиталистической культурной жизни вообще, находят свое внутреннее единство в основной идее жизни, покоящейся на пос­тоянстве и действовании всего живого в пространственной смежности. Высший идеал того времени, освещающий чудесную систему св. Фомы, в своем последнем завершении - это покоящаяся в себе и из зерна своего существа восходящая к совершенству отдельная душа. К этому идеалу приспособлены все жизненные требования и все жизненные формы. Ему соответствует твердое разделение людей на профессии и сословия, рас­сматриваемые как равноценные в их общих отношениях к целому и предостовляющие отдельному лицу те твердые форму, внутри которых оно может развить свое индивидуальное существование до совершенства. Этому же идеалу соответствуют руководящие идеи, которым подчинена хозяйственная жизнь: принцип покрытия потребностей и принцип тради­ционности, которые оба суть принципы постоянства. Основная черта до­капиталистической жизни есть черта уверенного покоя, свойственная всякой органической жизни. И надо теперь показать, как этот покой превращается в беспокойство, как общество из принципиально статичес­кого развивается в принципиально динамическое.

Дух, который производит это превращение, который обращает старый мир в развалины, есть дух капиталистический, как мы его называем по хозяйственной системе, в которой он обитает. Это дух наших дней. Тот самый, который одушевляет каждого американского "человека доллара" и каждого летчика, тот дух, который господствует над всем нашим су­ществом и управляет судьбами мира. Задача настоящей работы: просле­дить капиталистический дух в течение всего хода его развития, от его самых первоначальный зачатков до настоящего времени, а также просле­дить его развитие в будущем. Мы сделаем попытку разрешить эту задачу в двойном смысле — тем, что мы прежде всего исследуем возникнове­ние капиталистического духа в истории человечества. Этому посвящена первая часть нашего труда. При этом мы обнаружим отдельные состав­ные элементы, из которых сросся воедино капиталистический дух, мы проследим в их постепенном развитии два, сначала каждый в отдель­ности: предпринимательский дух и мещанский дух, которые, только объединившись, образуют капиталистический дух. Оба эти составных элемента сами по себе сложной природы: предпринимательский дух это синтез жажды денег, страсти к приключениям, изобретательности и мно­гого другого; мещанский дух состоит из склонности к счету и осмотри­тельности, из благоразумия и хозяйственности.

(В пестрой ткани капиталистического духа мещанский дух состав­ляет хлопчатобумажный уток, а предпринимательский дух есть шелко­вая основа.)

[19]

Вторая книга этого труда должна затем в систематической форме выяснить принципы и условия, которым капиталистический дух обязан своим возникновением и своим развитием. В то время как первая книга показывает, как все происходило, вторая книга должна будет выяснить, почему все должно было происходить так, а не иначе.

Я намеренно не ставлю в начале моего исследования точного опреде­ления и анализа понятия того, что мы должны понимать под "капита­листическим духом" или его носителем - "буржуа"; это дало бы повод к томительным повторениям. Напротив, я исхожу из очень неясного представления, каким каждый обладает об этих вещах, прослеживаю затем генезис отдельных составных частей этого "капиталистического духа" и соединяю найденные путем исторического анализа элементы в единую картину - в отделе четвертом, - где таким образом только и дается полное определение понятия. Я надеюсь, что этот несколько рис­кованный метод выкажет себя плодотворным и надежным.

Книга первая