Анри Бергсон

А. Истоки и специфика. Анри Бергсон (1859-1941) - это крупнейший и самый оригинальный представитель новой «философии жизни», придавший ей наиболее совершенную форму. Но хотя он позднее возглавлял все это движение, он вовсе не был его основателем. В самой Франции «Действие» Блонделя появилось раньше, чем «Непосредственные данные» Бергсона, а Леруа, ставший позже учеником Бергсона, еще до того выступил против механицизма. Все это движение связано со спиритуалистским, волюнтаристским и персоналистским направлением французской философии, начавшимся с Мэна де Бирана и представленным впоследствии такими именами, как Феликс Равессон-Молльен (1813-1900), Жюль Лашелье (1832-1918) и Эмиль Бугру (1845-1921), учеником которого был Бергсон. В то же время на Бергсона повлияли не только эти философы, но также и критики науки. Кое-что он взял и из английских эволюционистских и утилитаристских учений. Как он сам признает, вначале ему казалась соответствующей действительности философия Герберта Спенсера, и его собственная философия начиналась с попытки углубления основ спенсеровской системы. Однако эта попытка привела его в конечном итоге к безусловному отвержению спенсерианства, с которым он впоследствии все время боролся. Спекулятивная деятельность Бергсона нашла свое выражение главным образом в четырех работах, ясно демонстрирующих его духовное развитие. Так, «Опыт о непосредственных данных сознания» (1889) содержит его теорию познания, «Материя и память» (1896) - его психологию, «Творческая эволюция» (1907) - его основанную на спекулятивной биологии метафизику, а «Два источника морали и религии» (1932) - его этику и философию религии. Все эти произведения пользовались исключительным успехом, который объясняется тем, что Бергсон не только разработал действительно новую философию, отвечающую глубочайшим потребностям времени, но к тому же и изложил ее прекрасным языком. Недаром ему в 1927 г. была присуждена нобелевская премия по литературе. Исключительная ясность, искусное варьирование выражений и впечатляющие образы сочетаются у него с чрезвычайной философской серьезностью и диалектической остротой, с которой мало что сравнится. К тому же в основе его произведений - основательные профессиональные знания, добытые обширными и тщательными исследованиями. В результате Бергсон смог преодолеть позитивизм и в значительной мере также идеализм XIX столетия. Бергсон - один из пионеров нового духа нашего времени.

Б. Длительность и интуиция. Согласно обычному представлению, принятому также наукой, миру свойственны протяженность, численное разнообразие и причинный детерминизм. Мир состоит из твердых протяженных тел, части которых рядоположены в пространстве; ему присущи полностью однородное пространство и точные разграничения, а все процессы предопределены неизменными законами. Естествознание никогда не рассматривает движение, но лишь следующие друг за другом положения тел, никогда - силы, но лишь их воздействия; в естественнонаучной картине мира отсутствует всякий динамизм и всякая жизнь; время, как его видит естествознание, есть в конечном счете лишь пространство; хотя естествознание считает, что оно измеряет время, на самом деле оно всегда меряет пространство.

Однако, мы можем открыть в самих себе, хотя и не без труда, совсем другую действительность. Эта действительность обладает чисто качественной интенсивностью, она состоит из абсолютно разнородных частей, которые, тем не менее, так взаимопроникают друг в друга, что их друг от друга четко не отличишь, и наконец, эта внутренняя действительность свободна. Она не пространственна и не исчислима, но зато фактически длится. Более того, она есть чистая длительность и как таковая целиком отлична от естественнонаучного времени. Она есть одно единственное и неделимое делание, порыв (elan) и становление, которое нельзя измерить. Эта действительность изначально в постоянном течении; она никогда не есть, но всегда становится.

Человеческая способность, соответствующая пространственной материи, это интеллект (intelligence), и для него характерно то, что он относится исключительно к действию. Из действия прямо получается форма интеллекта. Поскольку для действия нам нужны точно определенные вещи, то основным предметом интеллекта является телесное, неорганизованное, штучное, твердое; интеллект ясно представляет себе лишь неподвижное. Его область это материя. Он схватывает ее, чтобы превратить тела в орудия; он является органом homo faber (человека-изготовителя - ред.) и ориентирован в основном на изготовление орудий. В сфере материи благодаря своей сущностной связи с материей интеллект схватывает не только явления, но и сущность вещей. Бергсон оставляет позади феноменизм Канта и позитивистов, признавая за интеллектом в сфере телесного способность к постижению сущности. С его точки зрения, интеллект является также аналитическим, то есть способным по какому-либо закону расчленять систему и снова собирать. Его признаки - это ясность и способность к различению.

Но в то же время интеллект характеризуется тем, что по своей природе он неспособен понять настоящую длительность, жизнь. Сформированный в соответствии с материей, он переносит на мир длительности материальные, протяженные, исчислимые, ясные и определенные формы; он прерывает единый поток жизни, внося в него разрывность, про-странственность инеобходимость. Интеллект, как показывают парадоксы Зенона, не может постичь даже простое пространственное перемещение.

Длительность мы можем познать только благодаря интуиции; с ее помощью мы схватываем длительность непосредственно и изнутри. Интуицию отличают признаки, противоположные признакам интеллекта. Будучи органом homo sapiens (человека разумного - ред.), интуиция не служит практике; ее предмет-это текучее, органическое, развивающееся; только она может постичь длительность. В то время, как интеллект анализирует, расчленяет, чтобы подготовить действие, интуиция состоит в простом созерцании, которое не разлагает и не собирает, но переживает реальность длительности. Достичь интуиции не легко. Мы так привыкли к пользованию интеллектом, что нужен насильственный поворот, противоречащий нашим естественным склонностям, для того, чтобы перейти к интуиции, на которую мы способны лишь в отдельные благоприятные моменты.

Короче говоря, имеются две сферы: с одной стороны, сфера пространственной неподвижной материи, к которой приспособлен практический интеллект, а с другой стороны, сфера жизни и длящегося сознания, которой соответствует интуиция. Поскольку интеллект ориентирован исключительно практически, философия может интуицию лишь использовать. Получаемые таким образом результаты не могут быть выражены в форме ясных и точных идей, а доказательства тоже невозможны. Единственное, на что способен философ, это помочь другому пережить такую же интуицию. Этим и объясняется наличие в произведениях Бергсона богатого набора выразительных образов.

В. Теория познания и психология. Свой интуитивный метод Бергсон в первую очередь применил к проблемам теории познания. Эти проблемы, говорит он, до сих пор имели три классических решения: обычный дуализм, кантианство и идеализм. Но все эти три решения опираются на ложное положение, согласно которому восприятие и память чисто спекулятивны и независимы от действия, тогда как на самом деле они целиком подчинены практическому действию. Со своей стороны тело есть лишь центр действий. Из этой констатации далее вытекает, что восприятие схватывает лишь часть действительности. Оно фактически состоит в выборе образов, важных для совершаемого действия. Идеализм заблуждается: предметы, из которых состоит мир, это «истинные образы», а не только составные части сознания. Ошибается и обыденный и кантианский реализм, помещая между сознанием и внешней действительностью однородное пространство, считающееся нейтральным. На самом деле пространство есть лишь субъективная форма, соответствующая лишь человеческому действию.

Бергсон подкрепляет свою теорию познания определенной психологией. Прежде всего он отбрасывает материализм, черпающий всю свою силу из того факта, что сознание зависимо от тела, как будто из того факта, что висящая на крючке одежда качается и падает вместе с крючком можно заключить, что одежда и крючок тождественны. Между психологическими и физиологическими явлениями нет даже параллелизма, который, впрочем, тоже ничего бы не доказывал. Для этого достаточно обратиться к чистой памяти. Дело в том, что следует различать два вида памяти: механическая, телесная память, состоящая лишь в повторении ставшей автоматической функции, и чистая память, заключающаяся в воспоминании образов. При этом не может быть и речи о локализации памяти в мозгу, на что ссылаются материалисты как на свой главный аргумент. Если бы такая точная локализация существовала, то при определенных повреждениях мозга должны были бы пропадать целые куски памяти; на самом же деле при этом констатируется лишь общее ее ослабление. Мозг можно, скорее, сравнить с некоей конторой, служащей для передачи знаков. Собственно духовная жизнь - не его функция. Память же со своей стороны это не ослабленное восприятие, а существенно иной феномен.

В основе ассоцианистской психологии лежит двойная ошибка: длительность понимается как пространство, а Я - как совокупность вещей, срисованных с материи. Те же самые ошибки ведут к психологическому детерминизму, который толкует мотивы как одновременные вещи, а время как путь в пространстве, откуда затем вытекает отрицание свободы. В действительности же наши действия исходят из нашей целой личности; решение создает нечто новое, поступок исходит из Я и только из Я и, таким образом, полностью свободен. А если, несмотря на свою непосредственную очевидность, свобода столь часто отрицается, то это происходит потому, что интеллект образует поверхностное, телоподобное Я и тем самым скрывает более глубокое действительное Я, которое есть творчество и длительность.

Г. Жизнь и развитие. Два классических учения, с помощью которых пытались объяснить жизнь - механистическое и телеологическое - одинаково заблуждаются, поскольку оба они по сути отрицают длительность. Согласно первому из них, организм есть машина, заранее обусловленная исчислимыми законами; согласно второму, существует готовый мировой план. Оба они в определенном смысле слишком растягивают понятие интеллекта; интеллект существует для действия, а не для познания жизни. Философия должна выйти за пределы этих обоих учений, особенно механицизма, который просто-напросто отрицает очевидные вещи.

Как в случае психофизической проблемы, так и в отношении проблемы жизни, можно указать на феномен, из наблюдения над которым вытекает, что механицизм ложен. Этот феномен заключается в возникновении структурно совершенно подобных органов в совсем разных линиях развития, например, глаза у моллюсков и у позвоночных животных, развитие которых задолго до того, как они стали зрячими, протекало раздельно. Опираясь на этот факт и другие наблюдения, Бергсон отвергает дарвинистский и неодарвинистский механицизм и вместе с ним механистическое понимание живого органа. Живой орган должен рассматриваться как сложное выражение простой функции. Его можно сравнить с картиной, состоящей из тысячей штрихов, но при этом выражающей простую интуицию художника. Правда, в организме содержится механизм и он даже кажется механизмом. Но так же как у дуги, разделенной на очень маленькие отрезки, эти отрезки кажутся совпадающими с касательной, так и жизнь, исследуемая детально с помощью естественнонаучных методов, кажется мехагнизмом, но все же к является таковым.

Жизнь как целое - это не абстракция. В определеишый момент времени в некоторых местах пространства возник потопе жизни, который через сформированные организмы переходит от одного зародыша к другому. Жизненный поток стремится преодолеть препятствия, создаваемые материей. Совокупность обходимых жизвнью препятствий сгредставляет вещественность организма. Жизнь идетг вперед не логич-яо, порой она блуждает, застаивается в тупиках или дцаже поворачивает назад. Но общее устремление жизни все же сохраняется. Для того, чтобы иметь возможность развернуться, жизненный порыв (elan vital) разделяется на разные направления. Так, сначала возникло великое разделение на царство растений и царство животных: растения непосредственно накапливают энергию с тем, чтобы животные могли черпать ее у них и использовать ее как взрывчатое вещество для свободного действия. Соответственно, растения привязаны к земле, а сознание у них еще спит, пробуждаясь лишь в мире животных.

В царстве животных жизненный порыв снова разделяется на два разных направления, как будто пробуя два разныж метода: в одном направлении он завершается в социальных насекомых, в другом - в человеке. В первом направлении жизнь ищет подвижности и приспособленности через инстинкт, то есть способность употреблять или даже создавать органические орудия. Инстинкт познает свои объекты путем симпатии, изнутри, и действует безошибочно, но всегда однообразно. Зато на линии развития позвоночных животных образуется интеллект (intelligence), то есть способность изготовлять и использовать неорганические орудия. По своей внутренней сущности интеллект направляется не на вещи, а на отношения, формы; поэтому он познает свой предмет лишь по внешнему виду. Но зато его пустые формы могут заполняться любыми и неограниченно многими предметами. Совершенный интеллект выходит за свои первоначальные границы и может найти применение вне практической сферы, для которой он, собственно, создан.

Наконец, у человека появляется, хотя и в виде беглых намеков, интуиция, в которой инстинкт становится незаинтересованным и способным к саморефлексии. Кроме того, человек свободен. Таким образом, весь этот процесс развития ведет к освобождению сознания у человека и человек выступает как конечная цель жизненной организации на нашей планете.

Д. Метафизика. Если философ погрузится в окружающее нас жизненное море, он может попытаться схватить возникновение тел и интеллекта. С помощью такой интуиции обнаруживается, что не только жизнь и сознание, а вся действительность есть становление. Нет вещей, а есть действия, а бытие есть по сути становление. «В становлении имеется больше, чем в бытии». Только наш интеллект и вместе с ним наука представляют тела как неподвижные. На самом же деле даже материальный мир есть движение, порыв, хотя и ниспадающий и распадающийся порыв. Дело в том, что в мире имеется двоякое движение: восходящее - движение жизни, и нисходящее - движение материи. Законом материи является закон деградации энергии; жизнь борется против этого закона, но она не может его пресечь, она может лишь замедлить его воздействия. Чтобы понятнее представить себе этот процесс, его можно сравнить с паром, вырывающимся время от времени из треснувшего сосуда. На свежем воздухе пар сгущается, превращаясь в падающие вниз капельки. Но небольшая часть вырвавшегося пара сгущается не сразу и стремится снова поднять эти капли. Подобным же образом из огромного сосуда жизни непрестанно вырываются парообразные струи, каждая из которых, ниспадая, становится отдельным миром, ибо падающие капли - это материя. Или еще один образ: мир сравнивается с живым движением руки, которая после поднятия снова опускается, как только ослабевает напряжение мускулов. Материя здесь отождествляется с исчерпанием творческого движения. Но все эти образы недостаточны, ибо жизнь относится к психологической сфере и она непространственна.

Сходный процесс имеет место в сознании. У интуиции то же направление, что и у жизни, а у интеллекта - противоположное. Поэтому интеллект в основном ориентирован на материю. Напротив, интуиция показывает нам подлинную действительность, в которой жизнь выступает как огромная волна, идущая вширь, а затем почти со всех сторон останавливаемая. Лишь в одной единственной точке препятствие оказывается преодоленным и импульс свободно прорывается. Эта свобода появляется в человеческой форме. Следовательно, философия не зря утверждала свободу духа, его независимость от материи, его бесконечное удаление от животного и, может быть, даже его сохранение после смерти.

В то же время из-за использования интеллекта и его понятий философия пошла ложными путями. С помощью обстоятельного анализа Бергсон показывает, как возникла идея беспорядка (из-за случайного характера встречи двух возможных порядков - жизненного и геометрического) и как образовалась идея о ничто, являющаяся, собственно, псевдоидеей. Бергсон выступает против самых выдающихся философских систем прошлого. Метафизика Платона и Аристотеля, считает он, следовала естественной склонности интеллекта, связанной с понятиями, подражающими языку, а потому подавляла длительность. То же, по сути, хотя и с отдельными вариациями, относится к системам Нового времени, созданным Декартом, Спинозой, Лейбницем, кантовским критицизмом и особенно Спенсером. У Спенсера совершенно явно обнаруживается кинематографический характер нашего мышления: он хочет схватить и представить развитие в виде последовательного ряда состояний того, что развивается, и таким образом совершенно не понимает подлинную длительность.

Е. Этика. Согласно Бергсону, есть две морали - закрытая и открытая. Закрытая мораль вытекает из самых обыденных явлений жизни. Она заключается в том давлении, которое оказывает общество, причем соответствующие ей действия выполняются автоматически, инстинктообразно. Лишь в исключительных случаях дело доходит до борьбы между индивидуальным и социальным Я. Закрытая мораль безлична и трижды замкнута: она направлена на поддержание социальных привычек, в ней индивидуальное почти полностью совпадает с социальным, так что душа все время вращается в одном кругу, и наконец, закрытая мораль всегда является функцией одной ограниченной группы и никогда не годится для всего человечества, ибо социальная связь, функцией которой она является, вытекает по большей части из необходимости самозащиты.

Рядом с этой безусловно обязывающей закрытой моралью существует открытая мораль. Она воплощается в выдающихся личностях, святых и героях и не покоится на обществе, а является чисто человеческим личным делом. Она заключается не в давлении, а в призыве, она не стоит на одном месте, но прогрессирует и творит. Она открыта в том смысле, что охватывает любовью всякую жизнь, более того, она придает ощущение свободы и сама совпадает с принципом жизни. Она исходит из глубокого движения чувств, которое, подобно чувству, вызываемому музыкой, беспредметно.

В действительности ни закрытая, ни открытая мораль не встречаются в чистом виде. Есть лишь соответствующее стремление, пытающееся укрепиться в виде обязанности, тогда как обязанность его затормаживает. Обе эти силы, одна подинтеллектуальная, а другая надинтеллектуальная, проявляются в сфере интеллекта и поэтому моральная жизнь рациональна. По сути же, закрытая и открытая мораль - это два взаимодополняющих проявления одного и того же жизненного порыва.

Ж. Философия религии. Такое же различие, как и в морали, имеет место в религии: существует статическая и динамическая религия. Статическая религия заключается в защитительной реакции природы на деятельность интеллекта, грозящую подавлением индивидуума или разрушением общества. В противоположность этому статическая религия связывает человека с жизнью, а индивида с обществом с помощью сказок, подобных колыбельным песням. Статическая религия - результат «сочинительской функции» (fonction fabulatrice) интеллекта. Дело в том, что интеллект в его узком смысле угрожает разрушить социальную связь, а природа не может противопоставить ему инстинкт, место которого у человека как раз занято интеллектом. Но природа прибегает к выдвижению сочинительской функции. Если благодаря интеллекту человек знает, что он умрет, в отличие от животного, которое этого не знает, и если благодаря интеллекту он узнает, что начатое дело и желаемый успех разделены, как это ни печально, целым рядом факторов, не поддающихся расчету, то природа опять-таки ему помогает, изготовляя богов с помощью сочинительской функции. Роль сочинительской функции в человеческом обществе соответствует роли инстинкта в обществах животных.

Совершенно отлична от этого динамическая религия, мистицизм. Она возникает из обратного движения по направлению к пункту, из которого исходит жизненный порыв, а также из представления о схватывании того непостижимого, к которому жизнь стремится. Этот мистицизм присущ лишь необычным людям. Он еще не проявлялся у древних греков, а в развитой форме и в Индии, где он еще оставался чисто спекулятивным. Но он присутствует у великих христианских мистиков, обладавших прямо-таки совершенным душевным здоровьем. Христианская религия выступает как кристаллизация этого мистицизма, образуя, с другой стороны, его основу, так как мистики - это в целом своеобразные, но и несовершенные подражатели тому, кто дал нам нагорную проповедь.

Опыт мистиков дает опору не только для вероятности предположений относительно происхождения жизненного порыва, но одновременно и для утверждения бытия Божия, которое недоказуемо логическим способом. Мистики учат также, что Бог - это любовь, и ничто не мешает философу развить выдвинутую ими идею, что мир есть лишь ощутимое проявление этой любви и божественной потребности в любви. На основе мистического опыта, подтверждаемого данными психологии, можно также утверждать с вероятностью, доходящей до уверенности, наличие жизни после смерти.