Ш. Эйзенштадт. ПРИНЦИПЫ И СТРУКТУРА ЦИВИЛИЗАЦИОННЫХ ИЗМЕНЕНИЙ ИЗМЕНЕНИЯ В ТРАДИЦИОННЫХ ОБЩЕСТВАХ

Мы проводим различие между тремя идеальными типами изменений в традиционном обществе.

1. Для обособленного типа (segregative) характерна относительно малая степень соединения перемен в отношении доступа к власти и остальных сферах регуляции общества, в его символической сфере или его границ — этнических, национальных или религиозных. Малая степень взаимодействия существует и между тенденциями перестройки основных компонентов макросоциального порядка, между различными движениями протеста, между этими движениями и политической борьбой вокруг центра. Политическая система остается относительно незатронутой переменами в других сферах, а политическая борьба почти не получает идеологического выражения.

Обособленный тип характерен для патримониальных режимов в Древнем Египте (ок. 2600—332 гг. до н.э.), Ассирии (ок. 1300— 612 гг. до н.э.), Вавилоне (ок. 1900-641 гг. до н.э.), таких малых царствах, как Аккад (III тыс. до н.э.), кочевые королевства и империи, таких, как гиксосы (1720—1567 гг. до н.э.), хетты (ок. 1600— 1500 гг. до н.э.), монголы (II тыс. н.э.), ранние германские и славянские племенные объединения в Европе (I тыс. н.э.) с их относительно рыхлой организацией, в более централизованных государствах в Индии и Юго-Восточной Азии (I тыс. до н.э. и тыс. н.э.), а в некоторой степени и государствах Центральной Америки (II тыс. н.э.). Он может быть также выявлен в других традиционных политических режимах, таких, как города-государства и полуплеменные или племенные объединения древнего Средиземноморья, древнего Ближнего и Среднего Востока, Индийского субконтинента, Юго-Восточной Азии и Центральной Америки.

Степень структурной, экономической и социальной дифференциации этих обществ была различной. Значительные изменения в такого рода обществах обычно происходили вместе со сменой иерархического статуса различных семей, этнических групп или регионов, сменой политических границ, конкретного содержания символов легитимности, политических ориентацией правителей (насилие, манипуляция или солидарность).

Хотя в этих условиях нередко возникали новые экономические или религиозные группы, это редко сопровождалось возникнове-

нием новых религиозных институтов и ориентации. Новые социальные слои не оказывали прямого воздействия на центр. Более того, эти слои не стремились к самопроявлению, а скорее включались правителями в существующие политические рамки. Но главное заключалось в том, что принципы доступа к политической власти не претерпевали изменений. Если это и происходило, то в силу смены политики самих правителей.

Отсутствие прочной связи между компонентами макросоциального порядка проявляется даже тогда, когда в политической сфере происходят огромные перемены: крушение данного режима, его устранение или включение в другой режим; сегрегация данной политической структуры в результате колонизации или наплыва иммигрантов. Эти крайние перемены могли не сопровождаться изменениями границ этнических или религиозных общностей, границ или структуры экономических и культурных институтов или характера символической сферы.

Конечно, в недифференцированной системе, присущей государствам на Древнем Ближнем Востоке или в Древней Индии, гибель политического режима могла означать исчезновение целого народа вместе с его религией. Но в более сложных обществах, связанных с такими высокими цивилизациями, как индусская, буддийская или исламская, существовали значительные возможности для поддержания автономии и специфичности экономических форм деятельности, этнических, национальных, культурных и религиозных общностей или социальной стратификации. Вместе с тем локальные родовые, этнические, религиозные или культурные комплексы могли быть инкорпорированы в новые политические режимы, не утрачивая своей идентичности.

Низкому уровню взаимодействия между движениями протеста или участниками конфликтов соответствовал и низкий уровень идеологического осознания политических проблем и способов организации. Это приводило к слабому оформлению общих программ деятельности, рассчитанных на длительный период или на изменение институтов, особенно доступа к власти. <...>

Насколько бы многочисленными ни были восстания, они редко преследовали социальные или политические цели, выходившие за рамки непосредственных социоэкономических требований. Движения протеста редко проявляли сильные утопические или трансцендентные элементы, обращенные к политике. Утопические ориентации принимали милленаристский характер или обращались к принципам солидарности, существовавшим в первичных общностях. Эти движения не формировали новых политических ориентации, а новаторские религиозные и политические лидеры не принимали в них участия.