Глава 9. Если Бог, Отец и Сын, примет эту праведную просьбу, моя молитва может снова вернуть тебя мне

Если Бог, Отец и Сын, примет эту праведную просьбу, моя молитва может снова вернуть тебя мне.

Авсоний. Письмо Павлину. 390 г.

«Вилла Базилиана, Равенна, провинция Фламиния и Пицен, диоцез Италии [написал Тит в «Liber Rufinorum»]. Год консулов Басса и Антиоха, pridie сент. календ[9].

В столице вовсю судачат о Аэции – он сейчас в Галлии; строят догадки насчет того, какими будут теперь его отношения с Плацидией. Ситуация такова: из Африки вернулся Бонифаций, и вернувшись, не попал, как можно было предположить, в немилость за то, что обратился за помощью к вандалам и потерял диоцез, а даже стал своего рода триумфатором: Плацидия приветствовала его как героя, возвела в ранг патриция, сделала главнокомандующим всеми римскими армиями и одарила всевозможными почестями! Можно ли было еще недавно в такое поверить? Аэция, напротив, при дворе чернят и поносят, называют главным виновником африканского поражения и уже объявили persona non grata. Поговаривают, именно он подтолкнул Бонифация к заключению альянса с вандалами, оговорив его перед Плацидией. Так что я сейчас нахожусь в затруднительном положении: одно лишь то, что я вынужден слушать эти слухи, кажется мне предательством по отношению к Аэцию, который всегда был добр ко мне. С другой стороны, не обращать на них внимания – по крайней мере, до тех пор, пока не удостоверюсь, что они беспочвенны, – я тоже не могу: это было бы безответственно. Но вдруг эти обвинения окажутся обоснованными, что тогда? Смогу ли я, зная об этом, продолжить служение хозяину, чьи происки принесли Риму столько вреда? Возможно, обращение к моему новому Богу поможет мне определиться с тем, как жить дальше.

А пока что я занимаюсь тем, что, в соответствии с указаниями Аэция, остаюсь в нашем равеннском штабе и тщательно отслеживаю все изменения политической ситуации. По возвращении полководца из Галлии я должен представить полный отчет. Задание совсем не простое; если кто помнит, после злосчастного происшествия с курицами особой благосклонностью Плацидии я не пользуюсь. А теперь, когда еще и Аэций не в фаворе, вход во дворец для меня и вовсе заказан, так что брожу пока по рынкам и винным лавкам – собираю обрывки сплетен, которые затем приходится анализировать и оценивать.

Если же говорить о личном, то здесь новости хорошие. Я стал отцом! Недавно Клотильда родила мальчика. При крещении мы нарекли его Марком – крепкий, улыбчивый ребенок. Пока что они с матерью живут у родных Клотильды, бургундов по национальности, в той части Восточной Галлии, которую им уступил узурпатор Иоанн (законный император, Гонорий, подтвердил затем их право на проживание там своим указом). Какое‑то время – по крайней мере, до тех пор, пока я не буду в состоянии приобрести небольшой домик в Италии, – Марк будет воспитываться как германец. И я этому только рад. Вырастет сильным и здоровым, научится ценить преданность и отвагу – качества, которых нынешним римлянам как раз и не хватает. Потом, со временем, приобретет и знаменитый римский лоск. Стараюсь их навещать, когда выдается свободная минута, а это бывает – точнее, было до отъезда Аэция в Галлию – не так уж и редко. Полководец, конечно, человек жесткий и сложный, но скупым его я назвать не могу.

Беспокоюсь я насчет отца. На письма мои он не отвечает, но друзья семьи стараются держать меня в курсе. Бедный упрямец Гай! Похоже, он сильно сдал, да и материальное положение сейчас, судя по всему, уже не то, что было раньше. Здесь, правда, кроме самого себя, винить ему некого. Не выражал бы так демонстративно свою языческую позицию, сделал бы вид, что служит службу в соответствии с новыми, христианскими обычаями – глядишь, и власти закрыли бы на все глаза. Нет же, принципы для него – дело чести. Вот так и вышло, что на старости лет Гая оштрафовали и лишили гражданского статуса декуриона и армейской пенсии. Живет теперь за счет великодушия друзей и доброты местных coloni. Если бы я только знал, как положить конец нашей бессмысленной ссоре!»

Мрак и прохлада царили в большом равеннском соборе, где пытался собраться с мыслями Тит. Он не отрывал глаз от большой, лишь недавно законченной мозаики, на которой возведенный на трон Христос вершил суд Божий, выявляя праведников и грешников. Казалось Титу, что Спаситель тоже смотрит на него, смотрит спокойным взглядом, полным не только любви и сострадания, но и безжалостной решимости, взглядом внушающего страх судьи. В молитве растворил перед ним Тит дверцы своего сердца, в безмолвной речи поведав о своей дилемме. Не помогло; не возникло у Тита ощущения заботливого, слушающего Присутствия. Возможно, образ на стене, сложенный из крошечных кусочков стекла и камня, был всего лишь образом. Возможно, в конце концов, не воскрес еще Христос, оставаясь лишь грудой рассыпавшихся костей, покоившихся в забытом гробу в Палестине. Тит продолжал молиться, но появившееся у него в какой‑то момент чувство, что молитва напрасна, уже не покидало его.

Человека в плаще с капюшоном, некоторое время наблюдавшего за ним из‑за колонны, а затем бесшумно выскользнувшего из храма, он не заметил.

Опустошенным и унылым покидал Тит собор. Увидев, какими длинными стали тени, он удивился; попытки обратиться к Богу заняли гораздо больше времени, чем он планировал. «Следует поторапливаться, – подумал юноша, – городские ворота скоро закроются, а лошадь моя осталась в платной конюшне, снаружи, у крепостной стены». И тут, уже ускорив шаг, Тит заметил одноногого нищего, сидевшего на каменной мостовой у больших двойных дверей собора; за спиной его виднелся грубо вырезанный из дерева костыль, на земле стояли оловянная миска и вощеная табличка, на которой было нацарапано: «Проксимон, солдат, потерял ногу в африканскую кампанию».

Тит всегда с симпатией относился к бывшим солдатам, после службы попадавшим, как правило, в затруднительное положение – нередко случалось, что коррумпированные чиновники тянули с выплатой назначенных им пенсий, а то и вовсе пытались их прикарманить.

– Какие войска? – поинтересовался он.

– Африканская конница, – гордо ответил нищий, – а перед этим – Двадцатый легион; раньше он назывался «Валерия Виктрикс» и стоял в Кастра Дева, в Британии, на протяжении почти сорока лет. – Он указал на обрубок ноги. – Недавно отрезали, после битвы с вандалами. Вот уж бойня была – всем бойням бойня.

Позабыв о времени, Тит принялся расспрашивать инвалида о деталях – вдруг удастся узнать что‑то новое.

– Все шло неплохо, пока вандалы не атаковали нас с фланга. И тут наш полководец, комит Бонифаций, словно застыл на месте. Вот так, без приказов, никто не знал, что делать – начался хаос. В конце мы дрогнули, побежали, и вандалы давили нас, как крыс. То, что так все случилось, меня не удивило. Бонифаций, бедняга, был сам не свой после того, как из Испании пришли вандалы – не мог себе простить, что обратился к ним за помощью. Видели бы вы его раньше, господин! Настоящий солдат! Свевы, готы, мавры – кого только под его руководством мы не били!

– Говоришь, он обратился к вандалам за помощью? Против кого же он хотел выступить?

Ветеран недоверчиво покачал головой.

– В какой же империи вы живете, господин? Известное дело, против кого, – против имперской римской армии, конечно. Я думал, все об этом знают. Но Бонифация тут винить не в чем. Если кто и виноват, то это – полководец Аэций, настроивший императрицу против Бонифация. Вот она и прислала за ним, потребовала, чтобы возвращался, а он покидать Африку не пожелал. Не могу сказать, что виню его за это.

У Тита голова пошла кругом. Придворным слухам он старался не доверять; как правило, на девять десятых то всегда была пустая болтовня. К рассказам же солдат он относился совершенно иначе – возможно потому, что в них звучали реальные факты: вознаграждение, провизии, невзгоды и лишения, смерть. Словам Проксимона, прямым и безжалостным, он склонен был верить.

Тит полез в мешочек, где хранил монеты, – за подаянием. У него все еще оставалась треть той суммы, которую Аэций вручил ему на покрытие расходов его африканской миссии. Когда он попытался вернуть полководцу излишек, Аэций лишь рассмеялся: «Ради бога, оставь себе. Ты слишком честен, Тит. Запомни первое правило пребывания в армии или на гражданской службе: ''Всегда заявляй двойные требования и никогда не возвращай того, на что не имеешь права''». Но Тит так и не смог потратить деньги, которые, по его мнению, достались ему незаслуженно, поэтому изрядная толика монет все еще звенела у него за пазухой. Сейчас же юноша чувствовал, что имеет полное право расстаться хотя бы с малой их долей.

– Да благословит вас Господь, господин. Вполне хватило бы нескольких nummi, – произнес потрясенный Проксимон, когда Тит протянул ему solidus – двухмесячный заработок мелкого ремесленника.

– Тебе не за что меня благодарить, Проксимон. Ты и не знаешь, как помог мне. – Пожелав ветерану всего хорошего, Тит нырнул в узкую аллею – то был кратчайший путь до Авреанских ворот.

Не успел он сделать и нескольких шагов, как почувствовал, как что‑то обхватило его шею и в ту же секунду утянуло в вечернюю мглу. Руками Тит нащупал толстую веревку, сжимавшую его горло все сильнее и сильнее; в глазах у него помутилось, и он начал задыхаться. Попытался применить пару‑тройку приемов из тех, что разучивал в детстве с бойцом‑невольником – не помогло; душивший его незнакомец был силен и крепок. «Все, я – труп, – в отчаянии подумал Тит, – мне с ним никогда не справиться».

Вдруг он услышал, как что‑то просвистело в воздухе, и – о чудо! – давление на горло ослабло. Закашлявшись, Тит упал на колени. Обернувшись, он увидел прислонившегося к стене Проксимона; на мостовой, между ними, неестественно скрючившись, лежал человек в темном плаще, из виска у него тонкой струйкой сочилась кровь.

– Мертв, господин, – Проксимон помахал костылем, который держал за основание. – Если как следует раскрутить, бьет не хуже кузнечного молота. Хорошо, я заметил, что вы пошли этой дорогой. Когда вдруг вас не стало видно, заподозрил неладное и решил проверить.

– Слава богу, что ты здесь оказался, – произнес Тит, потирая шею. Ноги его еще держали плохо, но самое главное – он был жив.

– Воришка. Наверное, видел, как вы доставали деньги. Сами знаете, какие сейчас времена – всегда нужно быть начеку.

«Нет, – подумал Тит, – не воришка. Это Плацидия, горевшая желанием поквитаться за унижение сына, послала одного из своих подручных по моему следу, приказав при первой же возможности убить. Пока Аэций в Галлии, мне следует быть как никогда бдительным».

Удостоверившись в том, что свидетелей убийства не было, они привязали к трупу громадный булыжник, а затем сбросили тело в один из многочисленных равеннских каналов. Отдав же своему спасителю мешочек с монетами, Тит решил и другую мучившую его проблему. Теперь старому солдату больше не нужно было побираться; на полученные деньги он вполне мог открыть собственное дело. «Не самое большое вознаграждение за спасенную жизнь», – оборвал Тит бросившегося его благодарить Проксимона.

У ворот он оказался перед самым их закрытием. Пустив лошадь быстрым галопом по дороге, ведшей к вилле Аэция, Тит задумался о происшедшем с ним за день. Два обстоятельства терзали его душу. Что то было – случай или же судьба, – то, что позволило состояться его встрече с Проксимоном, встрече, которая подтвердила имевшиеся у него подозрения в отношении Аэция и закончилась его чудесным спасением? И потом, легион, в котором служил старый вояка, назывался «Валерия Виктрикс». Валерия – Валерий: такое имя носил род, из которого происходил его отец. Следует ли из этого, что он должен обратиться за советом о том, как ему быть дальше, к отцу? Многовековая языческая семейная традиция – в действительности всего лишь вежливый скептицизм, помноженный на стоические принципы, – давила на Тита, советуя отбросить столь абсурдные мысли. И все же часть его, новая христианская часть, настаивала на том, что встреча с Проксимоном произошла совсем не случайно.

Может быть, его молитвы в соборе не остались без ответа и Господь все‑таки соизволил подать ему знак?