И какие же стихи ты писал? Ты помнишь хоть что-нибудь?

Мне сегодня то и дело приходилось краснеть от смущения, но сейчас мои уши, наверное, начали светиться в темноте, как некие чудовищные сигнальные огни на борту летающего пузыря, сводя на нет нашу маскировку.

Очевидно помнишь, - усмехнулся Нуфлин. - Ну, прочитай что-нибудь.

Заплетающимся языком я начал бормотать, что, дескать, ничего не помню, и вообще...

Ничего, не смущайся, - подбодрил меня он. - Я отлично понимаю, что ты никому никогда не будешь читать свои стихи - то ли потому, что считаешь их плохими, то ли потому, что боишься, что они, как некое заклинание, вернут тебя в прошлое, к тому смешному беззащитному мальчику, который их написал... Но будь добр, сделай для меня исключение. Мне теперь все можно доверить.

Грешные Магистры, он так это сказал! В его тихом бесцветном голосе таилось устрашающее очарование самой смерти - не мрачного чудовища, с удовольствием похрустывающего разлагающимися остовами, а печального сказочника в темном плаще, того самого, о котором рассказывал свою последнюю историю Оле Лукойе - безжалостного, но приветливого всадника, у которого всегда найдется прелестная и страшная сказка для каждого, чье время закончилось навсегда... Так что я плюнул на все свои зароки и позволил полузабытым словам выползти из надежного тайника, спрятанного в самом дальнем углу моего сердца.

Кажется, в эту ночь я прочитал своему спутнику все, что успел написать за свою коротенькую жизнь, даже рваные строчки, которые я легкомысленно записывал на бумажных салфетках за бесчисленными столиками маленьких дешевых кафе, а потом комкал и сжигал или топил в густом томатном соусе. А мне-то казалось, что я никогда их не вспомню! Ответом было молчание, долгое, как остаток ночи, - отнюдь не восхищенное, но и неодобрительным я бы его не назвал. Магистр Нуфлин умел слушать со спокойной, великодушной бесстрастностью, так что в какой-то момент я почти забыл о его присутствии. Мне начало казаться, что я остался совершенно один в корзине пузыря Буурахри и устроил себе такой своеобразный вечер воспоминаний, оглушил свой разум потоком зарифмованной ритмичной речи - просто чтобы не рехнуться, болтаясь в чреве сомнительного летательного аппарата между небом и землей. Когда я наконец заткнулся, то внезапно, без малейшего намека на сомнение почувствовал, что старик мне благодарен - не потому, разумеется, что мои юношеские стихи были такими уж великими шедеврами, просто я помог ему скоротать ночь - одну из многих ночей, стоящих между его немощным телом и вожделенным бессмертием...

Постарайся остаться молодым, Макс, - тихо сказал он, когда беспокойные оранжевые предвестники солнца замельтешили на границе видимой и невидимой области небес. - Если тебе не удастся перехитрить смерть, хотя бы не позволяй ей загнать тебя в ловушку обессилевшего стариковского тела. Оно того не стоит, мальчик. Старость действительно отвратительная штука. Тебе не понравится...