История человечества по Корану. Фантастика и действительность 2 page

стремление к взаимной выручке, гуманность, то в Коране эти светлые

чувства затенены, принижены мыслью о том, что, сколько бы человек ни

старался, ничего хорошего он не создаст. Ибо, как гласит "слово

Аллаха", "знайте, что жизнь в здешнем мире есть обманчивая утеха,

обольщение, суетный наряд, тщеславие между вами, желание отличиться

множеством имущества и детей: она подобна тем произрастаниям при

дожде, которые собой пленяют земледельца, потом увядают, после того

видишь их пожелтевшими, напоследок делаются сухими стеблями... Жизнь в

здешнем мире есть только обманчивое наслаждение" (57:19-20).

Эти мотивы Корана отражают настроения людей, видевших, что народ

томится в нищете и голоде, тогда как захватившая власть знать чинит

насилие и самоуправство, поддерживает рабовладельцев и ростовщиков,

продажность и корыстолюбие. Но эти люди не находили выхода из тяжелого

положения. Такое случалось в истории разных стран и народов.

Обилие в "слове Аллаха" подобных настроений, связанных с

обещаниями близких перемен в жизни арабов и наступлением "конца мира",

светопреставления, привело отдельных исследователей к выводу о том,

что Коран (за исключением тех его мест, которые имеют законодательный

характер и по времени своего происхождения являются более поздними)

есть новый "Апокалипсис", "откровение о конце мира". Этот взгляд

развит французским исламоведом Полем Казанова в его книге "Mohammed et

la fin du monde" (Paris, 1911) и затем нашел отражение в некоторых

работах упоминавшегося выше египетского ученого и писателя Таха

Хусейна. Любопытно в этом смысле и "важное примечание" А. Массэ,

сделанное им при анализе Корана периода "до хиджры" в книге "L'lslam"

(Paris, 1930, р. 82; ср. 2-е изд. русского перевода с 6-го

французского издания: Массэ А. Ислам. Очерк истории. М., 1963, с. 78):

"...прежде всего, главная идея Магомета была не провозглашением

единобожия, но объявлением приближения последнего часа..." На наш

взгляд, едва ли правильно отделять проповедь о "приближении последнего

часа", имевшую место в период возникновения ислама, от провозглашения

единобожия. К тому же мессианские и эсхатологические места Корана,

часть которых, безусловно, древнего происхождения, могли быть затем

усилены при его редактировании, расстановке в нем диактрических

знаков, оформлении как книги. Нужно иметь в виду, что ожидания

наступления "последнего часа" и связанных с ним крутых перемен не раз

были и позднее, например, вера в то, что Халифату арабов суждено

просуществовать лишь сто лет. Известно, что подобный "религиозный

психоз" наблюдался и в католических странах Западной Европы накануне

1000 года.

Как мы знаем, в Коране действительно говорится о "часе" и о том,

что он близок. "Я (Аллах. - Л.К.) готов его открыть, чтобы всякая душа

получила воздаяние за то, о чем старается!" (К., 20:15-16). Однако

история подтвердила, что не мотивы, связанные с ожиданием

светопреставления, содержавшиеся в проповедях пророков раннего ислама,

сплачивали и поднимали народ на борьбу против угрозы чужеземного ига,

за объединение арабских родов и племен, не они отражали процесс

"пробуждающегося арабского национального чувства"[Маркс К., Энгельс Ф.

Соч., т. 28, с. 222.], которое подогревалось вторжениями иноземцев на

земли арабов.

Безнадежность, отчаяние, мысли о том, что спасение и воздаяние

придут после смерти, никогда не поднимали на борьбу, не служили

надежной поддержкой людям. Если считать, что "жизнь ближайшая", то

есть единственная земная действительность, "только пользование

обманчивое", как написано в Коране (К., 57:19-20), то стоит ли за

обман бороться? Коран же эту мысль еще подогревает домыслом о том,

что, "кто желает посева для ближней (иначе говоря, земной жизни. -

Л.К.)... нет ему в последней (посмертной. - Л.К.) никакого удела!"

(К., 42:19). "О люди! - предостерегает Коран. - Бойтесь господа вашего

и страшитесь дня, когда родитель не возместит за ребенка и рожденный

(от него. - Л.К.) не возместит ничем за своего родителя! Поистине,

обетование Аллаха - истина; пусть же тебя не обольщает жизнь

ближайшая..." (К" 31:32-33), - эта единственная земная жизнь.

По Корану получается, что призвание человека не в труде, который

был бы полезен ему, его семье, роду, племени, нации, всему обществу,

не в совместной борьбе людей разных народов и стран за лучшую жизнь, а

в том, чтобы, безропотно перенося любые невзгоды, беспощадный гнет

эксплуататоров, обратить свои помыслы на личное "спасение" в загробной

жизни, которая якобы наступит после смерти. Не к такому ли идеалу

зовут те, кто, подобно, например, Абу-ль-Караму аль-Андарасбани,

богослову и мистику, составившему на арабском языке биографический

словарь аскетов и подвижников, которые "словом и делом выражали полное

равнодушие к земным благам... старались меньше и реже есть, пить,

спать, улыбаться и даже разговаривать, больше молиться, плакать и

уединяться"? Один из них даже "по 10 лет не улыбался, другой проводил

все ночи в молитвенных бдениях, третий роздал все деньги и отпустил на

волю рабов (выходит, был рабовладельцем! - Л.К.), четвертый упорно

отказывался от должности судьи, пятый не обратил внимания на

землетрясение во время молитвы и т. п."[Халидов А.Б. Биографический

словарь ал-Андарасбани. - Письменные памятники Востока. 1971. М.,

1974, с. 147.].

Аль-Андарасбани жил в Хорезме в XII веке. Однако факты, подобные

описанным им, встречались и значительно позднее. Даже и пишущий эти

строки помнит описанный в газете случай, как в Казани в 1926 году

обворовали квартиру в присутствии хозяйки-мусульманки,

воспользовавшись тем, что она в силу своей религиозности, стараясь не

нарушить предписаний шариата, не прекратила исполнявшегося ею намаза,

молитвы[См.: Климович Л. Классовая сущность ислама. - Антирелигиозник,

1927, э11, с. 23.].

Отпускали рабов, крепостных перед смертью порой и люди, не

отличавшиеся религиозностью, по своему великодушию, из гуманных

соображений. У Андарасбани же восхваляется случай, вызванный

эгоистическими мотивами, ожиданием посмертного воздаяния, то есть та

сторона религии, которая с позиций человеколюбия неизменно осуждалась.

Вот что писал основоположник турецкой революционной поэзии Назым

Хикмет (1902-1963) в автобиографическом романе "Романтика", поясняя,

почему его главный герой Ахмед порвал с исламом.

"После окончания школы-интерната - там молитвы и соблюдение поста

были обязательными - я бросил и намаз и пост. Да и Коран-то никогда

толком не мог прочесть... Но я был набожным. Говоря точнее, я даже и

не думал о том, что бог может и не существовать. Потом однажды я

подумал, что верующие совершают благие дела лишь в надежде на награду

от господа бога, в надежде на то, что они попадут в рай, обретут

бессмертие. А грехов они избегают потому, что боятся наказания, боятся

угодить в ад. Меня, словно сам я никогда не был верующим, поразила эта

неволя, на которую обрекает себя каждый верующий, поразил их эгоизм.

С тех пор по сей день Ахмед старался делать все свои дела, не

заботясь о награде и не опасаясь наказания"[Хикмет Н. Романтика. М.,

1964, с. 11.].

Мотивы принижения земной жизни, обещаниями сладостной посмертной

пронизывают весь Коран. "Здешняя жизнь - только игра и забава; будущее

жилье лучше для тех, которые богобоязненны" (К., 6:32); "О народ мой!

Ведь эта ближняя жизнь - только пользоваиие, а ведь будущая - дом

пребывания" (К., 40:42): "...они радуются ближней жизни, но жизнь

ближайшая в отношении к будущей - только временное пользование!" (К.,

13:26).

Судя по Корану, большое внимание этим мотивам уделялось потому,

что такие утверждения проповедников ислама встречали резкие возражения

со стороны слушавших их в Мекке и Медине не только многобожников, но и

людей, которых именовали дахритами (дахрийа). Это были люди,

отрицавшие загробную жизнь, считавшие, что есть только одна земная

жизнь, ограниченная для каждого человека определенным периодом: "губит

нас только время" (К., 45:23). В 17-й суре Корана, относимой к

объявленным пророком Мухаммедом в Мекке, читаем и о том, что

"большинство людей не хотят принимать, единственно из-за неверия",

"различные примеры", которые приводятся им проповедником. Они говорят:

"Никогда мы тебе не поверим, до тех пор, пока ты не изведешь из земли

источника, или не будет у тебя сада из пальм и виноградных лоз, и

посреди него не велишь течь ручьям, или не извергнешь на нас неба, как

ты утверждаешь, кусками[Имеются в виду метеориты, или болиды,

появление которых, как следует из Корана, считалось проявлением гнева

бога, его кары (см. 34:9 и др.).], или не приведешь Аллаха с ангелами,

или не будет у тебя дома из золота, или не поднимешься на небо. И мы

не поверим до тех пор твоему восхождению, пока не ниспошлешь к нам

оттуда книгу, которую мы сможем прочитать" (17:91-95).

Эти настойчивые возражения проповедникам новой веры перекликались

с вольнодумными традициями, возникшими задолго до ислама и отраженными

в ряде памятников Древнего Востока, таких, как клинописные таблички

Ниневийского архива, "Песнь арфиста" из Древнего Египта,

многочисленные философские сочинения Древней Индии и т. д.

Так, в Древнем Египте написаны произведения, в которых высказано

неверие в существование загробного царства и вечной жизни, люди

призываются к наслаждению всеми радостями здесь, на Земле. Умерев,

говорит поэт, "никуда ты не выйдешь, чтобы увидеть солнце". Подобная,

в основе своей вольнодумная, атеистическая мысль выражена в

стихотворении, созданном в Древней Индии:

Пока живем, да будем счастливы!

Того тут нет, кто не помрет.

Когда же он помрет

И в пепел обратится, -

Откуда вновь ему явиться?

Академик Ф.И. Щербатской (1866-1942) писал о философах Древней

Индии: "Нигде, пожалуй, дух отрицания и возмущения против оков

традиционной морали и связанной с ними религии не выразился так ярко,

как среди индийских материалистов"[Щербатской Ф.И. К истории

материализма в Индии. - Восточные записки. Л., 1927, т. 1, с. 1.]. В

подтверждение своей мысли он приводит красноречивые "стихотворные

тезисы индийского материализма". Например:

Три автора составили священное писание,

Их имена суть шут, обманщик, вор.

"Большинство индийских философов... были убеждены, что никакого

бога вообще не существует, и активно стремились доказать это", - пишет

видный современный философ-марксист Индии Д. Чаттопадхьяя. Мыслители

Индии, продолжает он, создали произведения, которые "без преувеличения

можно назвать самой богатой атеистической литературой древнего и

средневекового мира"[Чаттопадхьяя Д. Индийский атеизм. Марксистский

анализ. М., 1973 с. 23.]. Те же тенденции можно наблюдать и во многих

произведениях, созданных в странах распространения ислама. Тем более

что и здесь они опирались на опыт народа, на его повседневные

наблюдения, расширявшие кругозор, повышавшие и углублявшие

аргументацию авторов этих произведений.

Возражения в Коране могли исходить от людей, знавших легенды

проповедников зороастрийской религии, которые утверждали, будто в

числе их жрецов уже был такой, "душа" которого побывала в загробном

мире, повидала рай и ад. "Сообщение" об этом "путешествии" содержалось

в "саримешхедской" надписи, сделанной в III веке на языке пехлеви близ

города Казеруна в Иране, где зороастризм тогда был государственным

культом. Значительная часть этой надписи теперь прочитана, найден и

наскальный рельеф, изображающий верховного зороастрийского жреца и

политического деятеля Ирана Кирдера, якобы совершившего это

"странствие"[Gignoux Р. L'inscription de Kartir a Sar Mashad. -

Journal Asiatique. P., 1968, t. 256, fasc. 3-4. p. 368-418. Имя Картир

исправлено на Кирдер в связи с его новым прочтением. См.: Народы Азии

и Африки, 1981, э3, с. 225.]. А в VI-VII веках в Иране же появилось

сочинение о другом подобном "путешественнике" - Арда-Виразе,

продиктовавшем писцу свои впечатления о загробном пребывании его

"души". Еще в прошлом и начале нашего века, когда появились первые

переводы этой "книги" ("Ардай-Вираз-намак") на европейские языки, ее

начали истолковывать как один из источников "Божественной комедии"

Данте. Современный чешский исследователь пехлевийской литературы

Отакар Клима, впрочем, оговаривает, что "Книгу об Арда-Виразе" если и

допустимо сближать с "Божественной комедией", то исключительно по

сходству мотивов[Klima О. Awesta. - Rypka J. Iranische

Literaturgeschichte. Leipzig, 1959, S. 36.].

Сочинения с описанием путешествий в "потусторонний" мир и даже

принесенного из рая яблока, съев кусочек которого сорок монахов во

главе со своим настоятелем, а за ними и жители целого селения перешли

из христианства в ислам, появились еще в средневековье. Некоторые из

таких рассказов или притч затем включались даже в столь популярные

сказочные сборники, как "Книга тысячи и одной ночи" ("Китаб альф лайла

ва лайла"). Таков, например, рассказ о мусульманине и христианке,

занимающий в русском переводе, сделанном с арабского оригинала, ночи с

412 по 416[См.: Книга тысячи и одной ночи. В 8-ми т. М., 1959, т. 4.].

Современная голландская исследовательница этот рассказ относит к

религиозным притчам суфийско-мистического характера. Позднее в странах

распространения ислама появились аргументированные и художественно

ценные произведения, разоблачавшие подобные "благочестивые" рассказы

мусульманских миссионеров. В числе их популярные и в наше время

сочинения разных жанров, написанные иносказательно или вполне

откровенно, в просветительских, вольнодумных и атеистических целях. Из

них назовем "Письма Хортдана из ада" ("Хортданын джаханнам

мектублары") азербайджанского прозаика и драматурга Абдуррагима

Ахвердова (1870-1933) и сатирический рассказ "День страшного суда"

("Киямат") узбекского писателя Абдуррауфа Фитрата (1886-1939)[Оба

произведения изданы и в русском переводе: Ахвердов А. Письма из ада.

Избранные произведения. М., 1960; Фитрат А. День страшного суда. М.,

1965.].

Характерной чертой многочисленных призывов Корана к вере в

посмертную участь, которая бывает двух родов - доброй и злой,

прекрасной и отвратительной, является то, что она мыслится как

воздаяние за земные дела людей; какова она будет - зависит от

поведения, поступков, убеждений, действий человека. В доисламских

культах арабов подобной веры в сколько-нибудь разработанном виде не

было. Из чужеземных религий это находим в той или иной мере в

христианстве и иудаизме и более четко - в зороастризме, которому

близки и некоторые картины потусторонней "жизни", нарисованные в

Коране. Для того чтобы арабы поверили в эти обещания, как видно из

Корана, проповедники его "истин" должны были приложить немало энергии.

Им прежде всего было необходимо убедить людей в том, что их постоянные

жизненные наблюдения, их опыт, свидетельствующие о том, что

распавшееся после смерти тело, смешавшееся с землей, рассеянное,

распыленное по песку и т. п., невозможно восстановить, неправильны.

Вот эти возражения, отраженные в Коране: "И говорят те, которые

не уверовали: "Не указать ли вам на человека, который возвещает вам,

что, когда вы разложитесь на куски, вы окажетесь в новом творении?

Измыслил он на Аллаха ложь, или в нем одержимость?" (или: "в нем

джинны", бесы, демоны. К., 34:7-8). Не случайно к таким сомнениям,

даже спустя многие столетия, вынуждены возвращаться подновители, или,

как их теперь принято называть, "реформаторы" или "модернизаторы"

ислама.

Уже шейх Мухаммед Абдо (1849-1905), бывший главным муфтием

Египта, утверждал в основанном им журнале "Аль-Манар" ("Маяк"),

выходившем в Каире с 1898 года на арабском языке, что "бог не для того

создал свою книгу (Коран), чтобы в ней научным образом объяснять факты

и явления природы"[Аль-Манар. Каир, т. XII, с. 486.]. По Абдо, если в

Коране и говорится о явлениях природы, то лишь с целью указать людям

на совершенство и чудеса ее создания и на мудрость творца[Там же, с.

815.]. Поэтому, как верно отметил венгерский исламовед И. Гольдциер,

согласно шейху Абдо, "не нужно создавать себе какого-либо соблазна,

если то или иное выражение, где Коран говорит о явлениях природы, не

соответствует научным воззрениям (например, синева небес) "[Goldziher

I. Die Richtungen der islamischen Koranauslegung. Leiden, 1920, S.

351.].

Подобным образом другой мусульманский реформатор - Мухаммед Рашид

Рида (1865-1935) в том же журнале "Аль-Манар" писал, что из Корана

надо извлекать моральные и политические уроки, а не исторические

факты. Ту же мысль он повторил и в своей сводной работе -

двенадцатитомном "Толковании" Корана "Тафсир аль-Куръан аль-карим".

Если, например, в Коране сказано, что некто, "кто проходил мимо

селения", разрушенного "до основания" (2:261), высказал сомнения в

возможности воскрешения мертвого, воссоздания того, что уничтожено,

стерто с лица земли, то, по Рашиду Риде, напрасно искать, где это

произошло - в Иерусалиме, Иерихоне или где-либо еще[Cм.: Рашид Рида M.

Тафсир аль-Куръан аль-карим. Каир, т. III, с. 49.]. Важно лишь принять

как истину смысл заключенного тут поучения Корана.

Таким заявлениям авторов нового толкования Корана нельзя отказать

в известной логичности. Но они вызваны тем, что текст Корана, в

течение веков выдававшийся за непререкаемый источник сведений о

природе и обществе, не выдерживает научной критики.

Интересно вместе с тем, что новый истолкователь Корана, книги

которого и в наши дни широко используются модернистами ислама, взял в

пример стих, уже в средние века вызывавший сомнения. Еще в

"Толковании" ("Тафсир аль-Куръан") историка ат-Табари (838-923)

указывалось на бесполезность попыток установить, кого имеет в виду

Коран в 261-м аяте 2-й суры. Но ат-Табари действительно не мог

пренебречь исламской традицией, по которой, как писал Бируни,

некоторые события из истории Халифата якобы ожидались с завершением

столетия, "к концу которого Аллах оживил "обладателя осла",

упоминаемого в конце суры "Корова"[Бируни Абу Рейхам. Избранные

произведения, т.1, с. 142], то есть 2-й суры Корана.

Говорится же здесь о том, как некто "препирался с Ибрахимом" - с

мусульманским пророком, которого принято соотносить с библейским

патриархом Авраамом. Желая одержать верх в споре, Ибрахим прибег к

доказательству от противного, то есть к приведению к нелепости

допускаемого возражения противника. "Сказал Ибрахим, - читаем в

Коране: - "Вот Аллах выводит Солнце с востока, выведи же его с

запада". И смущен был тот, который не верил..."

Как видим, чтобы возвысить Аллаха и его пророка, Коран требует от

своего неназванного противника невозможного - нарушения непреложного

закона природы, по которому Солнце восходит с востока, - закона,

произвольно приписываемого тому же Аллаху!

Подобный характер носят в Коране и возражения усомнившемуся в

том, сможет ли Аллах оживить то, что давно умерло. Тогда, согласно

Корану, милосердный Аллах умертвил самого сомневавшегося "на сто лет,

потом воскресил. Он сказал: "Сколько ты пробыл?" Тот сказал: "Пробыл я

день и часть дня". Он сказал: "Нет, ты пробыл сто лет! И посмотри на

твою пищу и питье, оно не испортилось. И посмотри на своего осла...

посмотри на (оставшиеся от него. - Л.К.) кости, как мы их поднимаем, а

потом одеваем мясом...".

Таким образом, истолкование реформаторами этого места Корана не

задевает существа изложенного в нем фантастического сказания.

Напротив, под прикрытием рассуждений о том, что Коран не источник для

извлечения сведений по истории и географии, оно выводит из числа

объектов, подлежащих научной критике, именно те места в Коране,

которые прямо или косвенно не раз подвергались критическому

рассмотрению в трудах выдающихся представителей науки, в том числе в

странах распространения ислама. Еще философ и ученый-энциклопедист Абу

Наср ибн Мухаммед аль-Фараби (870-950), известный под прозвищем Второй

учитель (после Аристотеля), приведя в качестве примера рассуждения

Лукреция Кара (I век до н. э.): "Смерть не есть что-нибудь

соответствующее тому, что у нас имеется"[В тексте оригинала выражение

"то, что у нас имеется" - чрезвычайно содержательно. Оно означает:

"то, о чем мы думаем", "то, что мы представляем", "то, что мы

чувствуем".], писал: "Этот вывод не вытекает только из этого

высказывания. В действительности это выводится из следующего: "То, что

разлагается, не соответствует тому, что у нас имеется". И не только из

него. Если это высказывание правильно, то его изменяют так: "Если это

так, тогда то, что разлагается, не соответствует тому, что у нас

имеется, так как то, что разлагается, не ощущает. Если это так, тогда

то, что разлагается, не чувствует. А смерть это то, что разлагается.

Значит, смерть не чувствует"[Аль-Фараби. Логические трактаты.

Алма-Ата, 1975, с. 426.]. Так и в этом вопросе еще в средние века

ученые Востока и Запада дополняли друг друга, служили прогрессу.

О том, что критика подобных взглядов в Коране остается

небезразличной для многих, говорит и тот факт, что к ней и во второй

половине XX века обращаются видные писатели стран современного

Востока. Прогрессивный иранский прозаик Садек Чубак (род. в 1916 г.)

осветил эту тему в одном из эпизодов своего романа "Камень терпеливый"

("Санге сабур", в русском переводе "Камень терпения"; впервые издан в

Иране в 1967 г., 2-е издание - в 1973 г.). В этом романе фантастика,

которой автор вуалирует ожидание общественных перемен теми, кто был

убежден, что нависшая над Ираном черная ночь монархии Пехлеви не может

длиться бесконечно, одновременно служит свободолюбивой критике

догматики ислама.

Прибегнув к аллегории, автор использует вероучения разных течений

ислама, опирающихся на Коран, в котором содержится осуждение

сомневавшегося в том, что можно воскресить мертвого, тело которого

превратилось в прах. Герой романа бедный учитель Ахмед-ага переезжает

и взял с собой паучиху, которую он нежно называет Асейд Молуч. Однако

по дороге стеклянная банка, в которой находилась паучиха, была разбита

полицейским. Паучиха, оставшаяся живой, промолвила: "Потерпи до тех

пор, когда Эсрафил затрубит в свою трубу (то есть когда ангел Эсрафил,

иначе Исрафиль, звуком своей трубы известит о наступлении "часа" -

конца мира и воскресения мертвых. - Л.К.)... Осталось ждать недолго.

Несправедливость полонила весь мир. Не завтра, так послезавтра ты

услышишь его трубный глас"[Чубак Садек. Камень терпения. М., 1981, с.

164.].

Как в волшебной сказке, подала голос и банка. Язык ее, как и

паучихи, вполне соответствует времени написания романа. "Все молекулы

моего существа составляли одно целое, - пожаловалась банка. - Я была

красива. Я сверкала. А теперь не найдется никого, кто бы мог собрать

нас всех и скрепить в первозданном виде. Мы только-только успели

сдружиться. Итак, все кончено..."[Там же, с. 163.] Однако речь банки

встречает ядовитую критику паучихи. "Нет, - сказала она, - конец еще

не наступил. Теперь надо терпеливо ждать, когда затрубит Эсрафил, и

тогда все молекулы твои со всех концов вселенной поднимутся в воздух и

воссоединятся друг с другом, как с магнитом. И снова ты станешь такой,

какой была в первый день. Бестолочь! Оказывается, ты не мусульманка и

в загробном мире ничего не понимаешь..."[Там же, с. 163-164.]

Говоря так, паучиха причудливо соединяет мысли, близкие

исмаилизму - крупнейшей и старейшей шиитской секте, сохраняющей веру в

метемпсихоз - посмертное переселение человеческих душ, в том числе в

животных, растения, камни и т.п., с заключенной в Коране (2:262;

75:3-4) попыткой посрамления того, кто не верил в возможность

воскрешения истлевшего, распавшегося, разбросанного в разных местах.

Не только неверный, препиравшийся с пророком Ибрахимом, сомневался в

возможности такого "воскрешения", но и сам Ибрахим для "успокоения"

своего сердца попросил господа продемонстрировать ему подобное. И

тогда Аллах сказал ему: "Возьми же четырех птиц, собери их к себе,

потом помести на каждой горе по части их, а потом позови их: они

явятся к тебе стремительно..." (К., 2:262). Демонстрируя

"несостоятельность" этого сомнения, Коран прибегает и к излюбленному

его составителями штампу восхваления Аллаха, для которого ничто не

трудно. "И разве они не видели, что Аллах, который сотворил небеса и

землю и не ослаб в их творении, в состоянии оживить мертвых? Да,

поистине, он - мощен над всякой вещью!" (К., 46:32). Аллах осуждает

тех, кто не доверяет его возможностям: "Ужели человек думает, что нам

не собрать костей его? Напротив, мы можем правильно сложить даже концы

пальцев его. А человек хочет своевольствовать... Он спрашивает: "Когда

день воскресения?" Тогда, когда зрение помрачится, и луна затмится, и

солнце с луной соединится. В тот день человек скажет: "Где мне

убежище?" Нет, не будет никакого верного прибежища. В тот день у

господа твоего твердое пристанище. В тот день обнаружится, что человек

сделал прежде, и что сделал после. Истинно, человек будет верным

обличителем самого себя, хотя бы желал принести извинения за себя"

(75:3-15).

Таким образом, и в этом вопросе все подведено ко дню страшного

суда, посмертной жизни, раю и аду.

Роль, отведенная во всех учениях и догматах Корана Аллаху,

подтверждает мысль Ф. Энгельса о том, что "единый бог никогда не мог

бы появиться без единого царя... единство бога, контролирующего

многочисленные явления природы... есть лишь отражение единого

восточного деспота..."[Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 27, с, 56.]. Не

случайно, что среди "прекрасных имен" Аллаха есть слово "малик", то

есть царствующий, царь. И Коран провозглашает: "Благословен тот, у

кого в руке царство, потому что всемогущ..." (67:1).

Впрочем, в сказаниях о рае и аде, изложенных в Коране, немало

непоследовательности и противоречий. В частности, в Коране, как мы уже

отметили, нет единого взгляда на то, когда наступит загробная жизнь:

сразу после смерти или лишь после воскресения мертвых и всеобщего

божьего суда. Различные толкования этого вопроса были, по-видимому,

связаны с древнеарабскими представлениями, закрепленными в

мусульманском предании, по которым душа человека в течение года после