Магическое равновесие и власть

Всякий[25] мир так или иначе упорядочен. Собствен­но, мир – это и есть определенная форма порядка. Следовательно, магийный мир как мир суперорганиз­мов и магической Мощи предполагает определенные отношения между этими суперорганизмами, причем согласованные так или иначе с состояниями и функционированием сакральной энер­гии. (Представляется, что вообще принцип миро­вого порядка – в том, как согласуются друг с другом топологические и энергетические составляющие мира.)

Применительно к магийному миру общее решение предельно просто и ясно, поскольку само представление о Мощи есть отражение и условие применимости магических техник, в которых пространственное преобразуется в психосоматическое, силовое. Именно: границы суперорганизмов, т.е. структура мира, детерминируется состоянием магической Мощи, или, поскольку естественным образом напрашивается интерпретация магической Мощи как «жизненной силы» суперорганизмов, то балансом сил. Кстати, примерно этот смысл выражает едва ли не главный постулат практически любого магического или оккультного сочинения: «Высшим законом магической Силы является равновесие»[26].

Данное «общее решение» взаимной конвертируемости границ и Мощи имеет, казалось бы, исключение: сакральные практики «индивидуального могущества» харизматических личностей (шаман, колдун, пророк и т.п.). Однако все персоны этого рода, во-первых, обладают выдающейся «жизненной силой»; во-вторых, все они в той или иной мере «чужие»: либо пришедшие откуда-то издалека, либо «свои», но побывавшие «там» – в мире смерти, в «пустыне», «на краю света» и в иных таинственных и недоступных «для простых смертных» местах, короче говоря, носители (за)предельного для окружающих их людей опыта. Соответственно, они выступают как представители Ид, как посредники между «этим» и «тем» миром, обладающие вследствие этого харизмой, амбивалентной и свободной сакральной энергией Ид, которая может быть обращена и в добро (врачевание, например), и во зло (вредоносное колдовство).

Принцип равновесия для суперорганизма приобретает очевидный логический смысл кругооборота при­роды или цикла «вечного возвращения», упразднения всех не соответствующих архетипу, а потому не­по­нятных а, возможно, и необратимых (непоправимых) событий, – и совершение очередного «Сотворения ми­ра» (см. [45]). Магическое равновесие – это образу­ю­щее культурный порядок равновесие различий, динамический баланс противоположностей, реализующийся в их взаимообмене; слаженность всех «частей» мира, одним словом – гармония целого. Таким образом, через принцип магического равновесия Мощь и границы суперорганизмов оказываются взаимно определимы[27].

Вполне отчетливо принцип магического равновесия воплощается в архаическом уголовномправе, в частности, в древнейшем принципе талибана: «Око за око, зуб за зуб» [1]. Этот принцип, однако, регулирует взаимоотношение двух суперорганизмов в рамках третьего, например, двух фратрий внутри племени. Соответственно, внутри этих (или еще более нижележащих) «сплошных» сегментов он не применяется – там сфера действия табу. Как показывают Дуглас и Жирар, «одержимость» примитивных обществ физиологической «чистотой» определенного рода (табу на секс, ту или иную пищу, нечистоты, контакт с определенного рода людьми и т.д.) основана на том, что «грязь», скверна, разного рода аномальность (напр., рождение близнецов) и монструозность отождествляется с беспорядком, «нахождением не на своем месте», способным как эпидемия поразить все целое и принести ему гибель. Жизнь в таких условиях была бы невыносимой, если бы не обряды очищения от любого осквернения, вызванного нарушением запретов (границ). Табу и обряды очищения составляют симметричную композицию, позволяющую восстановить нарушенное равновесие в «гомогенном» обществе.

Представления о справедливости содержат в своей основе, по сути, один принцип: «Каждому – свое», или, в терминах О. Хеффе, принцип «дистрибутивной выгоды» [42]. Сам принцип того, что все должно быть на своем месте, неизменен и позволяет увидеть здесь идею прававообще – в ее предельной общности и ясности. А именно, идея права – это идея определения и упорядочения мест в жизненном мире, которые люди занимают «естественным», с точки зрения данного общества (по сути – культурно заданным), образом; результатом такого определения-упорядо­че­ния является (право)порядок в обществе[28]. Этот «естественный» характер правомочий включает в себя тре­бование соответствия индивида тому «месту», на которое он претендует, например: род, старшинство, дееспособность и т.д., вплоть до харизмы. Особенностью магийного мира является взаимное отражение общественного и природного: порядок жизни общины выступает частью порядка природы и они оба сливаются в единый (право)порядок.

Далее, в общем случае устойчивость правовых гра­ниц («мест»), или, иначе, легитимность принуждения, направленного на их восстановление, обеспечивается императивом некоторой универсальной Мощи (исходно – магической). В частности, «понятие силы, внутренне присущей вещи», утверждает Мосс, восходит к самым архаическим системам права и никогда не исчезало, по меньшей мере, из римского права – в том, что касалось воровства[29] и договоров re, образующих четыре наиболее важных правовых договора: заем; передача на хранение; заклад и коммодат; дар и обмен [24, сс.176-179]. Механизм этих договоров де­монстрирует ту же идею права как социокультурной топологии, только заданную не через систему мест, а эквивалентным образом – через способность связывать и отделять, т.е. устанавливать границы.

Вероятно, наиболее полным примером, демонстрирующим реализацию, взаимосвязь и взаимное отображение описанных выше принципов примата (или тотальности) действия и натурализма, магической Силы-мощи и квазиестественного единства, может служить описанная Моссом «система совокупных тотальных поставок» и ее частный, но наиболее яркий и развитый, вариант «потлач» (слово из словаря североамериканских индейцев чинук), определяемый как «тотальные поставки агонистического типа» [24, с.91]. Такого рода организованности, одновременно юридические, экономические, религиозные, эстетические и т.д., короче, затрагивающие практически все институты и стороны жизни общества, Мосс называет «тотальными социальными фактами/явлениями» [24, сс.85, 217-220] и придает им основополагающее значение в социальных исследованиях[30].

В примитивных обществах принимают на себя вза­имные обязательства по «поставкам», обмениваются и договариваются не индивиды, а коллективы: кла­ны, фратрии, племена, семьи. В процесс при этом во­влекаются не только вещи, продукты и имущество, но и женщины, мужчины, дети, пиры, обряды, танцы, во­енные и сексуальные услуги, ярмарки... Как правило, циркуляция знаков богатства, вовлекаемых в обмен, «беспрерывна и неотвратима. Их нельзя ни хранить слишком долго, ни медлить или скупиться при из­бавлении от них...…» [24, с.120].

Поставка в любых известных примитивных обществах всех частей света носит характер дара, отказаться принять который нельзя (под угрозой войны или полной своей дискредитации), а потлач есть «система взаимообмена дарами» [24, с.138]. Дар, как способ решать (или сопровождать решение) большинство во­просов внутреннего взаимодействия между коллективами («суперорганизмами», в нашей терминологии), су­ществует в единстве трех обязанностей: давать, брать и возмещать взятое (в полной или, в потлаче, в пре­восходящей мере) через тот или иной разумный срок.

Потлач впервые был зафиксирован этнографами у североамериканских индейцев и выделяется среди дру­гих систем «тотальных поставок» тем, что описанный процесс принимает в нем характер соперничества и антагонизма: «...весь клан через своего вождя договаривается за всех, за все, чем он обладает, и за все, что он делает» [24, с.91]. Вождь, желающий сохранить свой статус и ранг, а через вождя и клан, заинтересованный в том, чтобы занимать достойное положение среди других кланов, обязаны устраивать потлач и в процессе его раздавать или даже уничтожать как можно больше своего имущества. Обязанность брать носит не менее принудительный характер; отказаться принять дар или не прийти на потлач – «значит обнаружить боязнь необходимости вернуть, боязнь оказаться «уничтоженным»» [24, с.151]. Обязан­ность достойно возмещать также носит императивный характер; если не отдаривают или не разрушают эквивалентные ценности, навсегда «теряют ли­цо», т.е. авторитет, престиж, танцевальную маску, пра­во воплощать дух, носить герб, тотем, или даже попадают в рабство «за долги». «Потлач является ре­ли­гиозным, мифологическим и шаманистским, пос­кольку вожди, участвующие в нем и представляющие его, олицетворяют в нем предков и богов, имена которых они носят, танцы которых они исполняют и во власти чьих духов они находятся. Потлач есть также феномен социально-морфоло­ги­ческий: собрание пле­мен, кланов и семей…... Люди братаются и в то же время остаются чужими; они общаются и противодействуют друг другу в гигантской коммерции и постоянном турнире» [24, с.145]. Встречается также убеждение, что потлач воздействует на природу, побуждая ее быть щедрой к человеку.

Приведенные примеры показывают нам, во-пер­вых, что в магийном мире человеческие общности вместе со своим движимым и недвижимым имуществом действительно образуют некие внутренне и внеш­не гомогенные единства, которые взаимодействуют друг с другом посредством своеобразного «обмена веществ», т.е. обмена практически «всем, что нужно для жизни» (включая «события»), регламентирован­ного и подобного законам природы в своей принудительности. В итоге мы видим систему, в которой «циркуляцию вещей» можно идентифицировать с «цир­куляцией прав и личностей» [24, с.169], а также с равновесием/циркуляцией Мощи (власти, маны). Во-вторых, обмен как объединение и одновременно разделение, реализован в потлаче буквально, в виде своего рода «войны даров», и опять-таки демонстрирует жи­вой, квазиестественный характер способа существо­ва­ния указанных общностей.

«...Мотив этих неистовых даров и потребления, безумных потерь и уничтожения богатств ни в коей ме­ре не является бескорыстным… Между вождями и вассалами, между вассалами и держателями посредством этих даров устанавливается иерархия. Давать – значит демонстрировать свое превосходство, значит быть боль­ше, выше, magister; получать, не возвращая или не возвращая больше,– значит подчиняться, становиться клиентом и слугой, становиться меньше и ниже (minister)» [24, с.213]. Именно здесь, в потребительном и разрушительном вариантах потлача, по мне­нию Мосса, вскрывается природа политической власти и влияния: «Политический статус индивидов в братствах и кланах, ранги разного рода достигаются «войной имуществ» так же, как и войной, удачей, на­следованием, союзом или браком»[31] [24, сс.140-141].

Бодрийяр, развивая идею о «символическом» как базовой схеме первобытной социальности, трактует данный момент так: «Первобытный символический процесс не знает бескорыстного дара, ему известны лишь дар-вызов и обращение обменов. Когда эта об­ра­тимость нарушается (именно в силу возможности од­ностороннего одаривания, каковая предполагает воз­­можность накопления и одностороннего перемеще­ния ценностей), то собственно символическое отношение гибнет и возникает власть; в дальнейшем она лишь развертывается в экономическом механизме договора» [3, с.98] (выделено мной – В.Н.).

Теперь мы имеем возможность более обоснованно и четко рассмотреть вопрос о властном характере ма­гических действий и ритуалов, о соотношении магии и власти.

Маг, вождь/царь и жрец – каждый по-своему – имеют дело с ситуациями. Ситуация вообще есть им­манентная форма обнаружения человеком его вклю­ченности в некоторый процесс; имманентная и для человека и для присвоившего его процесса: человек не может «засечь», «перехватить» и изменить ход про­цесса иначе, как в форме ситуации и ее преодоления. «Обнаружение» – в полноте всех значений данного слова: человек обнаруживает свою инкорпорированность в процесс для себя, процесс в себе и себя для процесса[32]. Ситуация всегда фактична: она всегда чья-то ситуация, в определенное время и в определенном месте. Ситуация тождественна восприятию, про- и пе­реживанию себя как ситуации, а потому всегда уникальна («нельзя войти дважды в одну и ту же ситуацию»), хотя и может подвергаться той или иной типизации.

Человек, или коллектив, – субъект ситуации, но это субъект не в современном, но, скорее, в античном смысле: как подлежащее, как то, что ситуацию держит (выдерживает) и несет (в том числе «выносит» – в смысле терпения), т.е. как то, относительно чего происходящее «останавливается». Исходное, бытийное (онтологическое) понимание есть отношение сознания человека, разворачивающего перед ним окружающий мир, и человеческого тела, заведомо в этом мире пре­бывающего. Принципиально важно в данном случае, что именно в рамках отношения бытийного (пред)­по­нимания сознание и тело (телесность) конституируют­ся как таковые (т.е. не так, что сознание и тело как-то существуют вне этого отношения и устанавливают его между собой).

Жрец, вождь и маг – именно те лица, на которые в магийном мире возложены функции распознавания значимой, особенно – экстремальной (критической, проблемной, конфликтной, кризисной и т.п.) ситуации, ее типизации (подведение под прецедент) или иной способ уразумения, – и разрешения. В исследовательских целях мы можем предложить свою типологию ситуаций, с которыми им приходится иметь де­ло, положив в ее основание онтологию границы. В ре­зультате получится система, близкая к «четырем типам социального осквернения», по Дуглас [8, с.184], а именно:

а) ситуации, вызванные опасностью нарушения или нарушением внешних границ суперорганизма («внешняя угроза» или «вторжение чужих»);

б) ситуации, порожденные опасностью пересечения или пересечением внутренних границ («правонарушение»);

в) ситуации, связанные с маргинализацией жизни суперорганизма (все большее число его членов «ходят по краю» нарушений установленного порядка);

г) ситуации утраты определенности внутренних границ («осцилляция различий», по Жирару), противоречивость «правовых принципов», регулирующих жизнь общности.

И маг, и вождь/царь, и жрец имеют при этом дело с Мощью, в той или иной ее ипостаси, но разным образом. Дуглас, например, указывает на различие «преднамеренного» и «непреднамеренного» использования Мощи, – в этих терминах маг определяется как тот, кто волен использовать или нет Мощь, использовать ее в тех или иных (любых) целях, а вождь всего лишь служит ее пассивным носителем и источником («харизма лидера»). Жрец как «посвященный» обладает некоторой степенью сакральности, а как «служитель бога» способен, в известных пределах, участвовать в распределении даруемых этим божеством благ. В общем и целом, жрец служит посредником между человеком и божеством, в то время как маг и вождь, нередко совмещенные в одном лице, действуют «от первого» (своего) лица[33].

В конечном счете, за всеми различиями указанных позиций тем не менее просматривается некий единый прототип магического действия-события в магийном мире. Как действие оно в сути своей направлено на границы. Оно есть действие с границами,– границами квазиестественного суперорганизма: например, индивидуального, в случае шаманской лечебной прак­тики, и коллективного, в случаях церемониальной ма­гии царя-жреца. Смысл и функция такого действия могут заключаться в установлении новых или укреплении и защите существующих внешних и внутренних границ; например, в строительных ритуалах закладки нового дома или основания поселка новая граница не только устанавливается (бороздой, камнями и т.п.), но и ма­ги­ческим образом защищается (как правило, жертвопри­ношением). Поскольку, далее, границы суперорганизма в магийном мире определяются «равнодействующей» Силы-мощи, то магу приходится вступать в контакт с этой Силой-мощью, контролировать, ак­ку­мулировать и распределять ее, короче говоря, работать в качестве некоего биоэнергетического устройства индивидуально или организуя соответствующим об­разом коллектив[34]. В действительности, эти границы носят в большей или меньшей степени консциентальный и психосоматический ха­рактер, т.е. так или иначе (через состояние или представление) связаны с сознанием, укоренены в нем, а потому магическое действие всегда реализуется как в той или иной мере семиотическое (о семиотике магийного мира см. [29]).

Известного рода диалектика реализуется здесь в полной мере: с одной стороны, власть атрибутируется тому, за кем предполагается обладание магической Мощью (или способностью ею управлять), с другой – сама Мощь выступает как специфическая форма от­чуждения или как натуралистическая проекция власти (т.е. чем была бы власть, окажись она частью при­роды, природной стихией sui generis).

Пользование магической Мощью, по общему мнению, требует особых способностей, знаний и на­выков; в любом случае нужна известная смелость и твердость духа, поскольку считается, что ошибка мо­жет привести к тому, что Мощь обратится против то­го, кто прибег к ее использованию. Индивид, не обладающий указанными качествами, предпочитает об­ращаться за помощью к соответствующему харизматическому лидеру (колдуну, шаману, вождю-жрецу и т.д.), обладающему должной компетентностью для об­ращения с Силой, либо к священным предкам или культурному герою (которые при этом обычно числятся основателями соответствующего магического ри­­туала или традиции). В общественном мнении или, вернее сказать, коллективном (массовом) сознании, маг – это всегда человек, обладающий фантастической властью над вещами, процессами природы и над самим собой[35]. Не удивительно, что такой человек обладает при этом еще и особой социальной властью [36].

Фрэзер фактически всю «Золотую ветвь» посвятил решению вопроса о «священном царе», «царе-жреце», иначе говоря, о сакральном характере власти. Фигуре царя (вождя) всегда, вплоть до исторически недавних времен, приписывались общественным сознанием те или иные магические функции. Хотя вождь (царь) и в архаическом обществе не обязательно маг, т.е. человек, занимающийся магической практикой, но на нем всегда лежала обязанность сохранять магическое равновесие мира: поддерживать и восстанавливать «баланс Мощи», удерживать границы и воспроизводить циклы вечного возвращения-обновления (обычно по­средством еже­годного «священного брака» или иного архетипа «сотворения мира»). Центральное во всех смыс­лах место царя-жреца и ритуальная неподвижность его фигуры во время исполнения своей роли – это «точка равновесия» всего общества (магийного ми­ра в целом). «Личность этого последнего, – пишет Фрэзер о священном царе, – рассматривается... как динамический центр вселенной, от которого во все стороны расходятся силовые линии... Царь является точ­кой опоры, поддержива­ю­щей равновесие мира; малейшая неточность с его стороны может это равновесие нарушить» [38, с.165]. Царь-жрец – источник или носитель (вроде сосуда) магической Мощи, удерживающей соответствующую квазиестественную целокупность (общество) и обеспечивающей ее благополучие[37]; магия царя – это «белая магия», церемониальная par excellence. В мифопоэтическом мире ко всему прочему прибавляется функция представительства: царь-жрец представляет данное общество (клан, племя) как в переговорах и договорах с другими (племенами), так и перед главным богом.

Действует священный царь обычно «харизматической властью табуирования» [7, с.47], включая проклятье, т.е. через механизм разделения и «отчуждения», или посредством благословения – уделяя благословляемому частицу своей харизмы, а значит, прини­мая его в «круг». Вообще, геометрическая (топологическая) репрезентация выглядит здесь предельно ес­тественно: если свободную циркуляцию обменов рас­сма­тривать как характеристику пространства, то нару­шение обратимости эквивалентно установление гра­ницы; тогда власть, действительно, должна проявлять себя как односторонний запрет (с одной стороны – можно, с другой – нет) на пересечение границы.

В лице царя общество имеет возможность лицезреть самое себя как целое и воздействовать на себя как целое. «Положение верховного вождя..., – пишет Тэрнер, – парадоксально, поскольку он представляет одновременно и верхушку структурной политико-правовой иерархии, и всю общину как неструктурированную единицу. Символически он является так­же самой племенной территорией и всеми ее богатствами... Плодородие земли,.. защищенность страны от засухи, голода, болезней и насекомых увязывается с должностью вождя и с его физическим и моральным состоянием» [36, cc.171-172]. Магическая Мощь естественным образом отождествляется и с «жизненной силой» или харизмой занимающего цар­ское место лица, и с та­ки­ми источниками, которые «не оставляют возможности для того, чтобы их можно было обмануть или злоупотребить ими» [8, с.162]. Соответственно, время пребывания некоего ин­­дивида у власти ограничивается утратой им этой магической силы (вообще харизмы), что может проявляется как в учащении разного рода несчастий, обрушивающихся на его народ, так и в злоупотреблении им занимаемым местом[38]. «Ничего не бывает без возмещения» – формулирует Бодрийяр главный принцип здравого смысла первобытного мира [3, с.96], и, следовательно, «любое господство должно быть чем-то искуплено. Раньше искуплением служила жертвенная смерть (ритуальное умерщвление вождя) или же ритуальное обращение (праздник и некоторые другие социальные ритуалы, представляющие собой иную форму жертвоприношения). На этой стадии власть еще разыгрывается прямо и открыто. Эта социальная игра обратимости прекращается с диалектикой господина и раба, где обратимость власти уступает место диалектике воспроизводства власти» [3, с.106].

В топологической логике царю, как центру и единому, противостоит край и многое. Социальная (культурная) корреляция между тем, в чем и в ком подозревают наличие (способности к) магии – «черной», имеющей дело со злой или чужой магической силой, – с одной стороны, и аномальным и маргинальным, с другой, отмечалась и описывалась и Тэйлором, и Моссом [23], и Дуглас. Дуглас, кроме того, обращает внимание на то, что колдовство (обвинения в нем) – наиболее частое явление именно в тех областях общественной жизни, которые относительно слабо структурированы и артикулированы, т.е. собственно там, где власти как таковой нет [8, сс.155-170] [39].

Живая взаимосвязь и взаимозависимость (харизматического) лидера и целокупности особенно важна и характерна для магийного мира. Харизматический лидер в состоянии здесь сформировать (как мистагог, например) или реформировать (архаический «законодатель») общину, а община – сделать из индивида священного вождя, пророка, мистагога, т.е. конституировать его харизму[40].