И отношения умозрительного познания к опыту

Не ясно ли это показывает, что и объектом этих истин должно быть нечто бесконечно высшее, превосходящее не только внешнюю природу, но и все человеческое, так как безусловно совершенного, перед чем человек преклонялся бы с сознанием своего ничтожества, он не имеет в себе ничего. Такой объект моральных истин может заключаться лишь в святейшей, высочайшей воле Божьей. Непреложный и безусловный авторитет нравственных истин для нас покоится единственно на твердой уверенности в том, что эти истины не что иное, как выражение высочайшей воли Божьей. Потому-то и совесть, или так называемое нравственное чувство, по справедливости можно признать голосом Божьим в душе человека. Понятно, почему для усвоения этих истин нужен ум, плененный в послушание веры; необходима покорность, преданность этим истинам, ибо без того не возможно проникновение ими всей души, не возможно такое их усвоение, чтобы они имели для нас действительное практическое значение, т. е. были мотивами как внутренних движений души, так и внешних поступков.

Если справедливо, то наш народ усвоил и неизменно хранит в своем духе эту высшую правду, которая заключается в евангельском учении о любви и вообще в христианской религии (а можно ли в этом сомневаться?), то бесспорно правы славянофилы, полагая, что именно в этой правде заключается глубочайший корень народной жизни, и Д. М. Достоевский выразил глубокую истину, сказав, что «наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть Христа и учение Его». Скажут: христианство не составляет исключительной принадлежности нашего народа; и другие европейские народы исповедуют в сущности ту же христианскую религию. Но можно ли утверждать, по крайней мере в такой же степени, и о других народах, что они восприняли в свою суть христианскую веру, можно ли утверждать, что эта религия соединилась и как бы слилась с духом этих народов? Известно, что история европейских народов начинается с завоеваний и порабощения одних народностей другими. Вследствие этого дух властолюбия, страсть к господству, преобладанию является более или менее прирожденной, органической чертой этих народов, — до того что и сама церковь западная в самом начале прониклась и всегда потом отличалась тем же духом. В какой степени несроден этому духу дух христианской религии, — об этом нет нужды говорить, а потому и неудивительно, что христианство всегда было и теперь является у западных народов не столько внутренней пружиной жизни, сколько чисто внешним придатком, декорумом общественного быта.

Доказательством этого может служить хотя бы то, что жизнь западных народов создала тип Тартюфа, совершенно чуждый и не понятный для нас; иезуитизм также мог возникнуть и процветать единственно только на почве западной религиозности, чисто внешней и лицемерной. Англичане отличаются своей набожностью, и, однако, известно всему свету, как глубоко проникли в характер этого народа властолюбивые и хищнические инстинкты. Наконец о чем ином свидетельствует вся политика европейских народов? Не обнаруживаются ли в европейской дипломатии с особенной яркостью как отличительные ее свойства: лицемерие или двоедушие, стремление к преобладанию и корыстолюбие? При этом никак нельзя считать эти свойства принадлежностью лишь представителей власти, ибо повсюду, где только укажет руководящий интерес, является у них множество пособников, с замечательной ревностью готовых содействовать дальновидным планам своих руководителей...

Из предыдущего видно, что, с одной стороны, познавательная, а с другой — практическая деятельность, познание и действие — первое как обнаружение ума, последнее как проявление воли — составляют область свободы, противоположной необходимости. Отсюда — две главные цели, в осуществлении которых мы обнаруживаем свою свободу, а соответственно этому возможно также двоякое направление и в развитии свободы. Или мы стремимся к познанию истины, или же имеем в виду осуществить какое-либо благо. Конечно, оба эти направления свободной деятельности не только не исключаются одно другим, напротив, то и другое одинаково необходимы и взаимно восполняются.

Но дело в том, что или тот или другой интерес является обыкновенно господствующим, и от этого главным образом зависит моральный характер, достоинство личных и общественных стремлений. Кому представляется главным и важнейшим жизненным интересом осуществление какого-либо блага, т. е. того, что в каком-либо отношении кажется выгодным, полезным, и для кого таким образом полезность служит единственным мерилом при обсуждении жизненных явлений, для того и сама истина, составляющая цель умственной деятельности, имеет важность на сама по себе, а по своему практическому значению. Наоборот, в ком стремление, любовь к истине составляет преобладающий интерес духа, для того всего важнее, чтобы то, что считается выгодным, полезным, по крайней мере не противоречило истине, тот не просто будет искать удовлетворения своих желаний и общественных нужд, но только такого удовлетворения, которое было бы сообразно с требованиями истины, ибо для такого человека не польза, а истина прежде всего. Одни хотят, чтобы и сама истина была полезна, и только такого рода истины ценят, другие же требуют, чтобы и польза была истинной, а не мнимой.

Если иметь в виду исключительно благо как цель и предмет нашей воли, то легко можно прийти и действительно приходят к отрицанию свободы умственной, ибо познание с этой точки зрения теряет самостоятельное значение и обращается в средство к достижению практических целей. Как принцип практической деятельности, понятие блага, принимаемое в смысле наиболее широком, указывает высшую цель этой деятельности, как мы видели, в благосостоянии целого обширного общества. Достоинство и значение всякого стремления с этой точки зрения определяется тем, в какой мере способствует оно общему благосостоянию.

1. Где и каким образом можно найти объект моральных истин?

2. Поясните отошение ума и веры.

3. Каким образом христианство слилось с духом народов, и в чем недостаток европейских народов?