Инволюция

одобно тому как в эволюции отдельного дерева одни ветви цветут, другие слабеют и гибнут; как в лесу некоторые деревья вырастают высоко и широко раскидывают свои ветви, а другие задерживаются в своем росте, слабеют и умирают; или как при прогрессирующем развитии (вперед и вверх) какого-либо вида некоторые из индивидов находятся впереди массы, другие же отстают от нее, — точно так же и в долгом поступательном движении коллективного человеческого разума некоторые индивидуальные умы находятся в авангарде большой армии, в то время как в тылу колонн колеблется и падает огромное число несовершенных представителей.

Устойчивость какой-либо способности в расе пропорциональна возрасту ее в последней, т. е. способность сравнительно недавнего происхождения более подвержена уклонению от нормы, отсутствию, аберрации — тому, что называется болезнью, и скорее утрачивается, чем способность более старого происхождения. Многим это положение покажется трюизмом — очевидной истиной, не требующей доказательства. Если какой-нибудь орган или способность передавались по наследству в расе, скажем в миллионе поколений, то, по-видимому, a priori можно с достоверностью допустить, что этот орган или способность гораздо легче унаследуется данным индивидуумом этой расы, чем тот орган или способность, которые возникли лишь, скажем, три поколения тому назад. В этом случае говорят о даровании, таланте. Талант состоит в обладании одной или несколькими новыми способностями или же в повышенном развитии одной или нескольких старых способностей. Однако при настоящих условиях, по мнению Галтона, надо было бы написать

целое объемистое сочинение, чтобы доказать, что здесь играет роль наследственность. Этот факт настолько далек от очевидности, что даже до сих пор наследственность таланта не пользуется общим признанием. Но никто еще не написал книги для доказательства наследственности зрения, слуха или самосознания, потому что всякий (даже самый невежественный человек) знает без всяких доказательств, что это так. По поводу этого Дарвин пишет о лошадях: «Отсутствие однообразия в способностях, которые с течением времени подчиняются отбору, обусловливается главным образом влиянием принципа "возврата к старому"». Другими словами, способности или органы, которые подвергаются изменениям путем отбора, склонны терять то, что ими было приобретено благодаря возвращению к первоначальным условиям (путем наследственности). Далее Дарвин говорит: «Среди лиц, занимающихся разведением животных, является общераспространенным убеждение, что отличительные признаки всякого рода укрепляются путем долгого постоянного наследования». В другом месте тот же автор, говоря о «колеблющейся и, насколько мы можем судить, бесконечной изменчивости в нашем домашнем культивировании животных и растений, о пластичности всей их организации», приписывает подобную неустойчивость тем недавним изменениям, которым они подверглись под влиянием применяемого к ним искусственного отбора. И еще в одном месте Дарвин пишет о крайней изменчивости наших «прирученных животных и культивированных растений».

Едва ли необходимо приводить дальнейшие аргументы. Всякий, кто пожелает сколько-нибудь вдуматься в этот вопрос, увидит, что чем меньше времени какой-либо орган или способность находились в обладании расой, тем менее они должны быть устойчивы в ней, а следовательно, и в индивидууме, и тем более подвержены они исчезновению, недостаткам, изменчивости и большему или меньшему несовершенству или, как мы выражаемся, заболеваемости, и наоборот — чем дольше какой-либо орган или способность существуют в расе, тем более вероятности их усвоения путем наследования и того, что они приобретут определенные типичные особенности, т. е. тем более вероятности в том, что они будут нормальны, будут соответствовать норме или типу данного органа или способности; другими словами, менее вероятно, что они будут несовершенны, т. е. подвержены тому, что мы называем недостатком или болезнью. Допуская такое положение, мы можем сделать следующие выводы: во-первых, раса, развитие которой шло наиболее ускоренным темпом, будет подвержена (при равенстве всех прочих условий) наибольшему количеству падений, и во-вторых, во всякой расе те функции, эволюция которых совершалась наиболее быстро, будут наиболее склонны к падениям.

Применение этих положений к прирученным животным (большинство которых в течение нескольких последних сотен поколений дифференцировалось путем искусственного подбора) объясняет то, в чем часто видели аномалию, а именно: большую склонность к заболеванию и преждевременной смерти домашних животных в сравнении с их дикими прототипами. Действительное существование этого явления признается всеми. Тот же самый принцип объясняет, почему чем выше животное стоит в его развитии, т. е. чем более дифференцировалось оно в позднейших поколениях от своего первоначального типа, тем более оно подвержено заболеванию и преждевременной смерти.

Применяя эти общие положения к нам самим, т. е. к человеческой расе, мы находим, что они означают следующее: органы и функции более позднего приобретения чаще всего отсутствуют или имеют недостатки, отклонения от нормы и заболевания. Но общеизвестен факт, что в цивилизованном человеке (преимущественно в арийской расе) функции, подвергшиеся наибольшим изменениям за последние несколько тысячелетий, суть функции, носящие названия умственных, т. е. та группа их (чувственные, интеллектуальные и моральные), которая зависит и вытекает из двух больших нервных систем, спинномозговой и большой симпатической. Эта обширная группа функций выросла, распустилась, дала новые ростки и ветви и до сих пор находится в процессе воспроизведения новых способностей, по своему значению неизмеримо более важных, чем какая-либо другая способность человеческого организма. А если это так, то в этом обширном агрегате способностей мы неизбежно должны встретиться с постоянными отклонениями, упущениями, дефектами и падениями. Клинические наблюдения показывают, что сделанные выше выводы имеют под собою солидные обоснования. Наблюдения эти демонстрируют, что уклонения доходят до всевозможных степеней и беспредельного разнообразия: уклонения в области чувственных функций, каковы, например, дальтонизм и музыкальная

глухота, уклонения в области моральной природы, в целом или частях ее, в области интеллекта, в отношении одной или нескольких его способностей, или даже уклонения более или менее полные в отношении всего интеллекта, как, например, в случаях безумия или идиотизма. Но помимо всех этих уклонений мы замечаем, как дополнение к ним, то неизбежное падение или понижение раз установившейся в человеке функциональной деятельности, которое мы называем болезнью, в отличие от различных форм и степеней идиотизма. Легко заметить, что если какая-нибудь функция или способность, принадлежащая какому-нибудь данному виду, склонна вследствие какой-либо общей причины исчезать в некоторых индивидуумах этого вида, то она должна быть склонна и к заболеванию, т. е. падению, в тех случаях, когда она не исчезает совершенно в индивидууме. Потому что если данная способность не всегда развивается в индивидууме, т. е. часто не появляется в нем, то это должно означать, что во многих других случаях, когда она появляется, она оказывается не вполне и не прочно сформированной. Мы не можем представить себе скачка от полного отсутствия данной функции в одних членах вида к абсолютному совершенству и прочности той же самой функции в остальных членах этого вида. Мы знаем, что рост видов не идет по такому пути. Мы знаем, что в расе, среди членов которой одни будут семи футов ростом, а другие только четырех, мы всегда найдем, если поищем, людей всех ростов между двумя этими противоположностями. Мы знаем, что все случаи крайностей, представляемых расою, соединены (друг с другом) мостом из целой вереницы промежуточных представителей вида. Один человек может поднять тысячу фунтов, другой же только сто, но между ними существуют такие, пределы мускульной силы которых способны заполнить промежуток между сотней и тысячью фунтов. Один умирает в возрасте сорока, другой в возрасте ста тридцати лет, и каждый год, как и каждый месяц, между сорока и ста тридцатью годами является для какого-нибудь человека пределом возможной жизни. Тот же самый закон, который управляет границами способностей, действует так же и в отношении прочности и постоянства их. Нам -известно, что в некоторых людях интеллектуальные функции настолько неустойчивы, что, едва успев утвердиться в человеке, сейчас же распадаются, так сказать, рушатся под собственной тяжестью, подобно дурно построенному дому, стены которого недостаточно

крепки, чтобы поддерживать крышу. Таковы крайние случаи так называемого органического безумия (во время развития организма), когда разрушается разум, едва только что начавший свое существование и даже не вполне еще сформировавшийся; это случаи умственной болезни при наступлении периода возмужания и юности, когда природа бывает в состоянии сформировать или только наполовину сформировать нормальный разум и совершенно неспособна поддержать его и последний, следовательно, сразу низвергается в хаос. Безнадежность (в смысле излечения) такого рода заболеваний прекрасно понимают все психиатры, и не трудно видеть, почему страдающие подобным умопомешательством не поддаются и не могут поддаваться излечению, так как самое существование таких заболеваний психики указывает на отсутствие элементов, необходимых для сформирования и поддержания нормального разума в субъектах, подверженных такому безумию.

В этом царстве безумия, в собственном смысле этого слова, т. е. исключая отсюда идиотизм, указанные случаи занимают крайнюю точку на одном конце шкалы заболеваний; страдающие же маниями и меланхолией, вызванной какими-нибудь чрезвычайно сильными возбудительными причинами, каковы, например, деторождение или престарелый возраст, находятся на другом конце этой шкалы. Другими словами, в первом случае мы имеем разряд больных, в которых разум, без всякого воздействия извне, рассыпается в прах, едва успев сформироваться или даже еще не достигнув полного сформирования. Во втором случае перед нами другой класс больных, в которых равновесие умственных способностей только нарушено резкими потрясениями, и притом временно, так как подобные случаи поддаются излечению в течение нескольких недель или месяцев, если больные будут поставлены в благоприятные условия. Огромное промежуточное пространство между этими двумя крайними пределами заполнено бесконечным разнообразием форм и степеней умственных заболеваний, представляющих все возможные состояния умственной устойчивости или неустойчивости. Но весь этот ряд заболеваний подчиняется одному и тому же закону, а именно: та из умственных функций, будь то интеллектуальная или моральная, которая развилась позднее других, первая подвергается заболеванию и больше всего страдает, и наоборот: функция более раннего развития заболевает (если только вообще заболевает) последней и страдает меньше других.

Если разум уподобить растущему дереву, то можно сказать, что наименее значительные приступы умственных заболеваний скручивают его листья, парализуя или отчасти парализуя на время их функции: это те листья, которые представляют собой более хрупкие эмоции и понятия самой поздней формации, и в особенности всевозможные комбинации из этих последних; более глубокие приступы болезни уже убивают листья и портят самые нежные побеги, а еще более глубокие потрясения убивают последние и наносят вред более крепким отросткам и т. д., до тех пор, пока самые глубокие и идущие от корней умопомешательства, каковы случаи помрачения разума в период развития организма, не превратят дерево в голый, мрачный, как привидение, ствол без листьев, побегов и почти без всяких ветвей.

И во всем этом процессе разрушения способности более ранней формации, каковы ощущение и память, чувство голода и жажды, чувство «съеживания» от обиды и другие самые основные чувственные функции, продолжают свое существование дольше всех других; функции же более позднего развития, как сказано выше, рассыпаются первыми, затем наступает очередь следующих за ними во времени. Факт, который прекрасно освещает спорный вопрос о том, что умственные заболевания есть по своей сущности разрушения тех умственных способностей, которые менее устойчивы, главным образом вследствие недавнего своего происхождения, и что, следовательно, умопомешательство лежит в самой эволюции, т. е. в явлении современном и притом находящемся все еще в стадии прогрессиро-вания, — факт этот состоит в сравнительном отсутствии умопомешательств среди негров.

Выше уже было сказано, что большой процент помешательств в Америке и Европе находится в прямой зависимости от быстроты развития арийцев за последние тысячелетия. Очень немногие решатся утверждать, что ум негра в каком-либо отношении прогрессирует в такой же степени, как ум арийца. И вот, как следствие этой разницы, мы имеем среди арийцев Америки более высокий процент умопомешательств, чем среди негров.

Произведенная в 1880 г. в Соединенных Штатах народная перепись показала, что из сорока трех миллионов белого населения восемьдесят тысяч страдают умственными заболеваниями, что с точностью составляет один на пятьсот; между тем среди шести и трех четвертей миллиона негров сумасшедших оказалось только немного более шести тысяч, т. е. приблизительно в пропорции один на тысячу сто человек. Несомненно, что если бы мы располагали статистическими данными, касающимися других отсталых или остановившихся в своем развитии народов, мы нашли бы подобное же положение вещей, — и все эти факты привели бы нас к выводу, что среди диких и полудиких народов случаи умопомешательств сравнительно редки.

В заключение результаты, к которым мы пришли в этой главе, могут быть сведены к следующему:

1. Устойчивость какой-либо способности в индивидууме зависит от возраста этой способности в расе. Чем старее способность, тем она устойчивее, и наоборот — чем она моложе, тем неустойчивее.

2. Раса, эволюция которой шла наиболее быстро, наиболее подвержена разрушению.

3. Те функции какой-либо данной расы, эволюция которых совершалась наиболее быстро, наиболее склонны к разрушению.

4. В наиболее прогрессивных семьях арийской расы умственные способности развились в период последних тысячелетий чрезвычайно быстро.

5. Огромное количество разрушений в области умственных способностей, называемых обыкновенно умопомешательством, которое замечается среди членов арийской расы, обязано своим существованием быстрой и слишком близкой к настоящему времени эволюции указанных способностей в этой расе.

От самосознания к космическому сознанию

I

Так как все способности, упомянутые в последней части этой книги, и многие другие возникают в расе каждая в свое время, т. е. тогда, когда раса подготовлена уже к их усвоению, то мы можем предположить (и мы должны это сделать), что (судя по приведенным примерам) рост, эволюция, развитие, или как бы мы ни называли подобный процесс движения вперед, всегда происходили в прошлом, продолжают совершаться теперь и (насколько мы можем утверждать) будут происходить всегда и в будущем. Если наше предположение справедливо, то новые способности будут возникать время от времени в нашем уме точно так же, как они возникали прежде. Допустив это, предположим, что то, что в этом сочинении называется космическим сознанием, есть способность, которая точно таким же образом рождается и существует, и посмотрим, что мы знаем об этом чувстве, состоянии, способности или как бы это явление ни называлось. Прежде всего надо заметить, что это новое чувство не появляется в том или другом человеке случайно; для его возникновения необходимо существование высоко одаренной и экзальтированной человеческой личности, обладающей предварительными условиями для рождения этой способности. В особенно важных случаях появления космического сознания в человеке замечается исключительное развитие некоторых или всех обыкновенных человеческих способностей. Особенно надо заметить, ввиду его несомненной достоверности, известный нам случай в лице Уолта Уитмена, который обладал замечательным совершенством своих интеллектуальных и моральных способностей и космического чувства. Вероятно, приблизительно такое же совершенство в развитии способностей необходимо и во всех других случаях для появления космического сознания. Затем, конечно, в некоторых, вероятно даже во всех, подобных случаях такая личность обладает исключительными физическими достоинствами: особенной красотой телосложения и фигуры, исключительно красивыми чертами лица, исключительным здоровьем и мягкостью характера и исключительным магнетизмом.

II

Чувство космического сознания имеет много названий, которые, однако, не поняты до сих пор или не признаны. Поэтому будет полезно привести здесь некоторые из них; при дальнейшем изложении они будут еще более понятными. Гаутама, или один из ранних учеников его, называл это чувство «нирваной», ввиду исчезновения или «потухания» непосредственно при возникновении этого чувства в человеке некоторых его низших умственных способностей (каковы: чувство греха, боязнь смерти, любовь к богатству и т. п.). Подобное подавление прежней личности человека, наряду с рождением новой, действительно равносильно уничтожению прежнего и созданию нового «я».

Слово «нирвана» определяется как «такое состояние, к которому как к высшей цели и высшему благу должен стремиться буддийский святой». Иисус называл это новое состояние «Царством Божьим» и «Царством Небесным» за тот мир и счастье, которые связаны с ним и которые, может быть, являются наиболее характерными чертами этого состояния. Ап. Павел называл его «Христом». Он говорит о себе как о «человеке во Христе», говорит о «тех, кто во Христе». Он называет это состояние также «Духом» или «Духом Божьим». После того как апостол Павел вошел в плоскость космического сознания, он познал, что Иисус обладал космическим чувством и что он сам как бы живет жизнью Иисуса — т. е. что в нем живет другая индивидуальность, другое «я». И это второе «я» он называл «Христом», отождествляя его не столько с Иисусом-человеком, сколько с Помазанником Божиим, который должен был быть ниспослан и был ниспослан в лице Христа, совмещавшего в себе одновременно Иисуса (человека обыкновенного самосознания) и Мессию-вестника и образец новой более высокой расы. С двойственностью личности обладающих космическим сознанием мы будем встречаться много раз в дальнейшем изложении, и мы увидим, что двойственность эта является постоянным и выдающимся явлением. Магомет называл космическое чувство «Гавриил» и, по-видимому, видел в нем определенно отличное от самого себя лицо, которое жило в нем и говорило с ним. Данте называл его «Беатриче» («Делающая счастливым») — название почти или вполне равнозначное выражению «Царство Небесное». Бальзак называл нового человека «специалистом» и новое состояние «специализмом». Уитмен называет космическое сознание «Мой дух» и «Моя душа», однако говорит о нем так, как будто бы оно было другим лицом, например:

О дух неукротимый. Я с тобой и ты со мной... Мы оба плывем на корабле, о дух... Со смехом и многими поцелуями... О дух, ты радуешь меня, а я тебя...

Бэкон (в своих сонетах) настолько выразительно рассматривает космическое сознание как определенное лицо, что весь свет, основываясь на словах поэта, считал в течение трехсот лет, что это «лицо» (независимо от его имени) было молодым другом поэта.

В этом случае происходит как бы объектирование чисто субъективного явления, хотя надо помнить, что для лица, обладающего космическим сознанием, термины «объективный» и «субъективный» теряют свое старое значение: «объекты» и «невидимый дух» покрывают друг друга, становясь «единым» понятием. Для иллюстрации этого будет кстати процитировать здесь поэта, который, хотя и мог бы служить примером человека, обладающего космическим сознанием, тем не менее не включен в это сочинение, так как автор лишен был возможности добыть необходимые для этой цели подробности.

Так размышлял на земле странник,

Олицетворявший собой все человечество.

Вначале лишь смутные стремления владели им,

Неясно возникая в грезах.

Только со временем, в годы зрелости,

Ранние мечтания его превратились во вдохновение

и в свет души. Тогда явилось видение, и в свете он узрел Явно раскрывшимся то, на что он раньше уповал, И еще многое, кроме этого, — самую сокровенную

сущность явлений И «красоту» — венец самой жизни, Несказанную, превосходящую все бренные очертания. Перед его взором была уже не фантазия, А облеченный в свет истинный «идеал», Возвышенно-прекрасный, непостижимый, Полный красоты и божественного согласия. Странник не изнемог, как латмосец, В мечтательном экстазе на холме

В сиянии луны увидевший любовь свою без покрывала; Ибо он знал, что венец жизни его В этом видении и что оно должно осуществиться, Нет, уже осуществилось, ибо отныне рядом с ним

Стоит и будет стоять лучезарное создание,

его путеводный свет, Его Полярная звезда, которая, как магнит, Держит его силою бесконечной любви! Но как описать существо, которое ныне принадлежит ему? Какими словами выразить то, что невыразимо? Одно лишь могу сказать, что она была неизреченно прекрасна.

Кто смог бы изобразить эти черты, нарисовать этот образ, Созданные столь совершенно, что никакое искусство Не в силах передать их.

Никакой художник не мог бы изобразить улыбку

на этих алых губах, Или уловить и передать всю выразительность ее очей, Дивных, полузакрытых мягкими загнутыми ресницами; Они усиливали очарование, Исходившее из влажных глубин ее глаз. Глаза эти казались источниками любви, И были полны тлеющего огня и страсти, И в то же время были так нежны и целомудренны. Все ее движения были совершенны, как бы сама природа, Но еще усовершенствованная бессознательным искусством. Ее осанка была само благородство, В ней было не то величие, Которое вызывает страх,

Не то горделивое, властное сознание своего достоинства, Которое заставляет смиренных отступать в смущении, — Нет, вместо него была манящая грация

И прелесть, которые могла придать лишь бессмертная любовь,

Чтобы украсить свое святилище

И создать себе подобающую обитель.

Склоняясь вперед, она чудным,

Невыразимым взором своим, казалось, говорила:

«Ты — мой, ты — равный мне, ты — мой супруг,

Дополняющий мое «я»; без тебя я была ничто;

В моих глазах ты прекраснее меня,

Ибо лишь в тебе одном осуществляется моя жизнь».

Потом прибавила вслух, голосом полным гармонии:

«Ты давно уже задумывался над тайною жизни, Над ее обширной, вечной круговой сменой покоя, Возрождения и деятельности, Ты искал в ней переход души из света в тьму,

из тьмы снова к свету. Пойдем же со мною, и мы увидим, хоть отчасти, Все это раскрытым в жизни человека». Сказав это, она наделила его одним своим присутствием Новыми чувствами, способностями и силами, Далеко превосходящими прежние.

III

Мимоходом было уже упомянуто, что при вступлении расы в плоскость обладания новой способностью, в особенности же такой, которая лежит на линии прямого восхождения расы, как это, несомненно, имеет место в отношении космического сознания, эта новая способность неизбежно приобретается прежде всего не только наилучшими представителями этой расы, но для этого необходимо, кроме того, чтобы они находились в наилучших условиях своего возраста, т. е. достигли полной зрелости и полного расцвета своих сил. Что же говорят нам факты о времени появления в человеке космического сознания?

Все относящиеся сюда случаи могут быть суммированы в немногих словах следующим образом. Из тридцати четырех случаев, в которых просветление наступило мгновенно (причем до некоторой степени достоверно известно и время его наступления), возраст лиц, вошедших в плоскость космического сознания, в одном случае равнялся двадцати четырем годам, в трех — тридцати, в двух — тридцати одному, в двух — тридцати одному с половиною, в трех — тридцати двум, в одном — тридцати трем, в двух — тридцати восьми, в трех — тридцати девяти, в одном — сорока, в одном — сорока девяти и, наконец, в одном — пятидесяти четырем годам от роду.

Ниже будут приведены подробные указания по поводу этих случаев, так как каждый из них рассматривается здесь индивидуально; что же касается данных возраста каждого лица, когда на него снизошло просветление, то они помещены с другими фактами в таблице ниже.

Космическое сознание появляется преимущественно в лицах мужского пола, отличающихся от других более высоким развитием — т. е. обладающих хорошими интеллектуальными способностями, высокими моральными качествами и наивысшей степенью физического развития. Появление в человеке космического сознания совпадает приблизительно с тем временем жизни, когда человеческий организм достигает наивысшей точки своей творческой силы — возраста от тридцати до сорока лет от роду. Точно так же и непосредственный предвестник космического сознания — самосознание — должно было появиться в свое время первоначально в людях среднего возраста, сначала отдельно среди наиболее развитых представителей расы, а затем оно постепенно становилось достоянием почти всех членов расы (когда она доросла до этого), проявляясь все в более и более раннем возрасте, и теперь, как мы видим, обнаруживается во всяком хорошо развитом индивидууме в возрасте около трех лет.

Затем дальнейшая аналогия в том же направлении заставила бы нас убедиться, что всю расу в целом ожидает еще новый шаг вперед (составляющий главную тему настоящего сочинения), а именно: что наступит такое время, когда отсутствие в человеке космического сознания будет показателем низкой ступени развития, подобно тому, как указывает теперь на это отсутствие в ком-либо моральной природы. Существует предположение, что новое чувство космоса будет становиться все более и более общим достоянием, проявляясь все раньше и раньше в жизни людей, пока, после смены многих поколений, оно не появится в каждой нормальной особи при наступлении возмужания или даже еще раньше; затем, продолжая становиться все более и более общераспространенным, космическое сознание будет проявляться в людях еще раньше, пока, после смены многих тысяч поколений, не появится в каждом члене расы непосредственно после раннего детства.

При этом необходимо ясно понять, что не все случаи космического сознания относятся к одной и той же плоскости. Или другими словами, если мы говорим о сознании, самосознании и космическом сознании как о состояниях, занимающих каждое свою плоскость, то подобно тому, как объем самосознания в своей плоскости (где один человек может быть Аристотелем, Цезарем, Ньютоном или Контом, а его сосед на ближайшей улице мало чем или совсем не отличается от животного в стойле) шире объема простого сознания, присущего любому данному виду в этой плоскости, так точно мы должны допустить, что и объем космического сознания, проявляющегося в миллионах случаев (как и в других плоскостях), должен быть шире объема самосознания, и, наверное, он и в действительности значительно шире последнего, как качественно, так и количественно. Т. е. если бы допустить, что мир населен людьми, обладающими космическим сознанием, то они отличались бы друг от друга как большим или меньшим объемом своих интеллектуальных способностей, большим или меньшим уровнем своих моральных и духовных качеств, так и разнообразием своих характеров, притом гораздо больше, чем отличались бы жители разных планет в плоскости самосознания. В плоскости космического сознания одни люди должны быть богами, другие нет; для случайного наблюдателя они будут казаться настолько высоко вознесенными над обыкновенным человечеством, насколько может быть возвышена, укреплена и очищена их внутренняя жизнь благодаря новому чувству. Как человек, даже в незначительной степени обладающий самосознанием, фактически стоит почти неизмеримо выше животного, наделенного только простым сознанием, так и всякий человек, одаренный постоянным космическим чувством, должен быть почти неизмеримо выше и благороднее всякого, обладающего лишь самосознанием. Мало того, человек, обладавший космическим чувством хотя бы даже в течение только нескольких секунд, наверное, никогда не опустится снова до духовного уровня человека, наделенного лишь самосознанием, но двадцать, тридцать и сорок лет спустя он будет все еще чувствовать внутри себя очищающую, укрепляющую и возносящую силу посетившего его божественного просветления, и многие из окружающих такого человека признают, что духовный облик его неизмеримо выше облика среднего человека.

VI

С точки зрения гипотезы, принятой здесь автором, необходимо, чтобы случаи космического сознания становились с течением времени не только более многочисленными, но также и более законченными и ярко выраженными. Что же говорят на этот счет факты? Оставляя в стороне маловажные случаи, т. е. такие, в которых несомненно имело место проявление в людях космического чувства, но которые были позабыты в последние тысячелетия, тринадцать из приведенных нами случаев все-таки, в конце концов, настолько велики, что никогда не могут поблекнуть в человеческой памяти: это Гаутама, Иисус, ап. Павел, Плотин, Магомет, Данте, Лас-Казас, Хуан Иепес, Фрэнсис Бэкон, Якоб Бёме, Уильям Блейк, Бальзак и Уолт Уитмен.

От Гаутамы до Данте мы насчитываем промежуток в восемнадцать столетий; на этот период времени приходится пять случаев просветления. От Данте же до настоящего времени протекло всего шесть столетий, в течение которых, однако, произошло восемь таких случаев. Т. е. в то время как в более ранний период один случай приходился на каждые триста шестьдесят лет, в более позднюю эпоху один случай падает на каждые семьдесят пять лет. Другими словами, космическое сознание появлялось в людях в 4,8 раза чаще в последний период, нежели в прежний. Что же касается времени, предшествовавшего Гаутаме, за этот период, наверное, не произошло ни одного случая озарения, а если и были, то очень немного, притом недостаточно ярко проявившихся вовне.

Затем известно, что и в настоящее время происходит много таких случаев космического сознания, которые можно назвать маловажными; но мы лишены возможности сравнить их с числом подобных же незначительных случаев в прошлом, так как последние для нас утеряны. Кроме того, надо помнить, что приведенные выше «тринадцать великих случаев» представляют собою, может быть, только незначительную часть столь же великих случаев, происшедших со времени Гаутамы, потому что, наверное, только малая часть таких случаев сохранилась и была надлежащим образом обработана, что и могло обеспечить память о них. Как легко могла даже память об Иисусе сгладиться у его современников и последователей! Многие в настоящее время думают, что если бы не апостол Павел и его творения, то вся деятельность Христа и даже самое имя Его могли бы навсегда исчезнуть из людской памяти почти вместе с прекращением поколения, которое слышало Его проповеди и поучения.

Насколько это верно, видно из того, что такой талантливый человек, как Огюст Конт, считает св. Павла «истинным основателем католицизма» (католицизм употребляется здесь как синоним христианства) и посвящает ему восемнадцать месяцев в своем «Calendrier Positiviste».

Могли умереть и совершенно исчезнуть творения и память о тех, которые прибегали к помощи письма. Об одном из величайших таких людей можно сказать, что, случись громаднейший пожар на несколько лет раньше, чем он произошел, когда сгорел почти весь Лондон, могли бы погибнуть изданные в 1623 г. произведения великого гения, и человечество, таким образом, лишилось бы навсегда великих драм Шекспира. Переданные ли словесно или записанные, творения таких людей могут быть оценены, по самой природе вещей, только лишь немногими избранными из современников и почти при всяком подходящем случае легко поддаются забвению. Что это верно как для нашего времени, так и для времени Гаутамы, никто не станет сомневаться, ближе познакомившись с судьбой Уитмена. Даже и творения последнего могли бы затеряться, если бы он умер от какого-нибудь несчастного случая или на войне (что легко могло случиться), несмотря на то, что к тому времени было уже напечатано три издания его «Leaves of Grass». Он сам вплоть до своей смерти не считал свою миссию застрахованной от забвения, хотя и работал беспрерывно над распространением своих идей в продолжение тридцати пяти лет.

Затем несколько слов о сравнительной важности древних и современных случаев проявления космического сознания. Решение большинства людей будет, конечно, не в пользу последних, потому что не пришло еще время, необходимое для их истинной оценки. Кроме того, спрашивается, чье суждение или так называемый здравый смысл надо считать заслуживающим внимания в таких случаях?

Виктор Гюго говорит о гениях: «Невозможно выбирать среди таких людей, предпочитать одного другому, указывать на первого среди первых».

VII

Несмотря, однако, на то, что истинная природа космического сознания была совершенно не понята (да так и должно было быть), тем не менее самый факт существования космического сознания давно уже пользовался признанием как на Западе, так и на Востоке, и в настоящее время множество людей всех стран преклоняются перед учителями, обладавшими космическим чувством, и притом не только из-за этого. Мир в целом не только относится с благоговением к таким людям, но, может быть, нет более простой истины, как утверждение, что все проповедники, не обладавшие высшим вдохновением, пользовались в своих поучениях уроками, вынесенными ими посредственно или непосредственно от соприкосновения с теми немногими, которые были озарены светом космического чувства.

VIII

По-видимому, в каждом или почти в каждом человеке, вступающем в плоскость космического сознания, первое ощущение его сопровождается возбуждением: человек сомневается в себе и думает, не есть ли новое чувство признак или форма сумасшествия. Магомет был сильно испуган своим первым озарением. Я думаю также, что и апостол Павел, как и другие, о которых будет говориться ниже, был взволнован подобным же образом.

Первое, о чем человек спрашивает себя, испытывая это новое чувство, непременно бывает: «Реально ли то, что я вижу и чувствую, или это иллюзия и самообман?» Тот факт, что знание, полученное им от нового опыта, кажется ему даже более реальным, чем прежние знания, приобретенные им путем сознания и самосознания, сначала мало успокаивает его, вероятно, потому, что он знает, что иллюзии, раз они появились в человеке, так же овладевают разумом, как и реальные факты.

Истинно или не истинно то, чему научает каждого испытываемое им новое чувство, тем не менее оно заставляет человека, даже вопреки его воле, верить в полученные им откровения и принимать их так же безусловно, как и всякие другие откровения. Но это, однако, еще не доказывает их истинности, так как точно такой же силой воздействия на человека обладают и иллюзии во время сумасшествия.

В таком случае, спрашивается, как же можно узнать, что новое чувство есть действительно факт откровения, а не форма безумия, заставляющая человека заблуждаться? Во-первых, умственная болезнь и космическое чувство совершенно различны и даже противоположны друг другу по тем стремлениям и целям, к которым они ведут человека, а именно: в то время как в первом случае цели эти аморальны или даже безнравственны, во втором — моральны в самой высшей степени. Во-вторых, при всех формах умственных заболеваний способность самообуздания-самозапрещения сильно понижается и даже иногда совсем исчезает, при космическом же сознании, наоборот, способность эта чрезвычайно повышается. Безусловную справедливость этого факта можно проследить на жизни тех людей, которые приведены здесь как лица, обладавшие космическим сознанием. В-третьих, что бы там ни говорили люди, насмехающиеся над религией, известно, что современная цивилизация, в широком смысле этого слова, покоится (как это было уже указано выше), в очень многом, на учениях, связанных с этим новым чувством. Истинные учителя новых откровений вынесли свои знания непосредственно из самого чувства космического сознания, а остальной мир узнал о них из книг этих проповедников, их последователей и учеников, так что если бы то, что называется здесь космическим сознанием, было бы формой безумия, то мы очутились бы лицом к лицу перед ужасным фактом (не будь он абсурдом), что вся наша цивилизация, не исключая всех наших возвышенных религий, покоится на заблуждении. Но (и это в-четвертых) нисколько не соглашаясь и даже не вступая в какое-либо обсуждение такой ужасной альтернативы, можно утверждать, что для признания реальности явлений, связанных с этой новой способностью, мы располагаем точно такими же доказательствами, как и для признания реальности всякого другого чувства или способности. Обратите внимание, например, на следующее. Вы знаете, что дерево, которое растет, скажем, там, за этим полем, в полмили отсюда, есть нечто реальное, а не галлюцинация только потому, что все, к кому бы вы ни обрати-

лись с этим, если они обладают чувством зрения, точно так же видят это дерево, как и вы, тогда как, если бы это была галлюцинация, дерево казалось бы видимым только вам одному. При помощи такого же логического метода мы можем твердо устанавливать и объективную реальность того мира явлений, который связан с космическим сознанием. Всякий, кто обладал этим чувством, узнавал при помощи его в существенных чертах один и тот же факт или факты. Если попросить трех человек нарисовать или описать одно и то же дерево через полчаса после того, как они его видели, то все три рисунка или описания, не совпадая в подробностях, будут, однако же, аналогичны в общих очертаниях. Точно так же и сообщения тех, кто обладал космическим сознанием, совпадают друг с другом во всем существенном, расходясь, конечно, более или менее в деталях (но эти различия всецело надо отнести столько же на счет нашего ошибочного понимания этих сообщений, сколько на счет самих сообщений). Нет ни одного случая, чтобы кто-либо, получивший просветление, отрицал или оспаривал откровения другого, испытавшего подобное же чувство. Апостол Павел, как ни мало был он склонен, благодаря своему предубеждению, принять учение Иисуса, как только получил чувство космического сознания, сейчас же увидел истинность Христовой проповеди. Магомет видел в Иисусе не только величайшего из пророков, но и считал его находящимся, несомненно, в плоскости выше той, в которой находились Адам, Ной, Моисей и другие. Он говорил: «И Мы* послали Ноя и Авраама и дали их потомству дар пророчества; некоторые из них были руководимы свыше, хотя много было и творцов мерзости. Затем Мы последовали по их стопам вместе с нашими апостолами; потом последовали за ними вместе с Иисусом, Сыном Марии; Мы дали ему слово Божие; Мы поселили в сердцах его последователей доброту и сострадание». Кроме того, Пальмер свидетельствует, что «Магомет относится к Нашему Господу с особенным благоговением, настолько, что называет Его "Духом" и "Словом Божьим" и "Мессией"». Уолт Уитмен принимает учения Будды, Иисуса, Павла и Магомета, в особенности Иисуса, который больше всего ему известен. Он говорит: «Принимая слово Божие, принимая Того, кто был распят, зная наверно, что Он был Божественен...» Таким образом, все известные автору этой книги лица, как получившие (в большей или

4 - 8397 Бекк

меньшей степени) озарение свыше, не расходятся в существе дела ни друг с другом, ни со всеми прежними учителями, обладавшими космическим сознанием. Притом же, по-видимому, все люди, свободные от предрассудков и знакомые больше чем с одной религией, признают вместе с Эдвином Арнольдом, что все великие верования — «сестры» или, как говорит Артур Лилли, что «Будда и Христос проповедовали одно и то же учение».

IX

Как было уже выше сказано или подразумевалось, для того, чтобы человек мог войти в мир космического сознания, он должен предварительно достигнуть высшей ступени самосознания. Это не значит, что он должен обладать непременно необыкновенными интеллектуальными способностями (обычно в этом случае значение интеллекта переоценивают, между тем он, по-видимому, далеко не играет здесь такой важной роли, какую играют другие способности), хотя, с другой стороны, человек должен быть достаточно развит и в этом отношении. Он должен обладать хорошим телосложением и хорошим здоровьем, но прежде всего возвышенной моральной природой, т. е. способностью симпатизировать людям, теплым сердцем, мужеством и строго религиозным чувством. При наличности всех этих условий и по наступлении возраста, когда умственные способности достигают вершин самосознания, человек в один прекрасный день входит в плоскость космического сознания. Что же он при этом испытывает? Автор вынужден говорить о деталях с некоторой робостью, так как он знаком с ними только по немногим случаям, между тем явления, сопровождающие космическое сознание, без сомнения, разнообразны и не сходны друг с другом в каждом отдельном случае. Тем не менее можно, во всяком случае, вполне положиться на то, что передаваемое здесь автором действительно имеет место при вступлении человека в мир космического сознания. Все, что он говорит здесь, истинно по отношению к некоторым достоверно известным ему случаям и, по-видимому, вполне справедливо также и по отношению к другим известным случаям, так что может считаться пока за вполне достоверные факты.

1. Внезапно, без всякого предупреждения, человек чувствует, что он погружен в пламя или облако, окрашенное в розовый цвет, или, пожалуй, лучше сказать, ощущает, что все его существо наполнилось таким облаком легкого газа, светящегося легкого тумана.

2. В тот же самый момент человек как бы купается в чувстве радости, уверенности, торжества и «освобождения». Последнее слово, в обычном его смысле, недостаточно правильно обозначает то чувство, которое испытывает в этом случае человек; когда чувство это достигает своего полного развития, человек ощущает не то, что с ним произошел какой-то особенный «акт освобождения», а что ему теперь не надо никакого «специального освобождения», потому что сама схема мироздания достаточна для этой цели. Это чувство — экстаз, далеко превосходящий экстаз людей, обладающих только самосознанием; это то чувство экстатического состояния, которое занимает, главным образом, истинных поэтов, как, например, Гау-таму, в его поучениях, сохранившихся в сутрах, Иисуса — в его притчах, Павла — в посланиях, Данте — в конце «Чистилища» и в начале «Рая», Шекспира — в его сонетах, Бальзака — в «Серафите», УиТмена — в «Листьях травы» и Эдварда Карпентера — в его «К демократии»; удовольствия же и страдания, любовь и ненависть, радости и печали, мир и война, жизнь и смерть обыкновенных людей, наделенных лишь самосознанием, такие поэты предоставляют воспевать обыкновенным певцам-стихотворцам, сами же, если и касаются подобных тем, то с совершенно новой точки зрения, как это выражено Уитменом в «Листьях»: «Я никогда не стану говорить о любви или смерти внутри дома», т. е. с прежней точки зрения в старом второстепенном и побочном значении этого слова.

3. Одновременно или непосредственно следуя за указанным эмоциональным подъемом в момент пробуждения космического сознания, на человека нисходит интеллектуальное просветление, которое совершенно не поддается описанию. Как вспышка молнии, рисуется его сознанию, в одном общем абрисе, ясное понятие значения и цели вселенной. Человек не просто начинает верить, но он видит и знает, что вселенная, которая обыкновенному (самосознающему) человеческому уму кажется сделанной из мертвой материи, в действительности есть реальное живое присутствие. Он видит, что люди — это не островки неживого существа, рассеянные в бесприютном море, а в действительности лишь точки относительной смерти в бесконечном океане жизни. Он видит, что жизнь, заключенная в человеке, вечна и что вообще вся жизнь вечна; что душа человека так же бессмертна, как Бог; что вселенная так сотворена, что все в ней несомненно действует в общей совокупности для блага каждого и всех; что основной принцип мироздания есть то, что мы называем любовью, и что счастье каждого в будущем безусловно достоверно. Человек, который проходит через состояние космического сознания, узнает в течение нескольких минут или даже моментов, пока длится это состояние, гораздо больше, чем в целые месяцы или даже годы ревностного изучения; узнает бесконечно много нового, чему не научило и не может научить его никакое изучение. Особенно ясно получает он понятие о целом, о таком необъятном целом, которое превосходит все представления, понятия и воображение обычного самосознания и в сравнении с которым все прежние попытки человека умственно охватить вселенную и ее значение кажутся ему ничтожными и смешными.

Подобное пробуждение интеллекта прекрасно обрисовано автором в его словах о Якобе Бёме: «Тайны, о которых он (Бёме) говорил, не были сообщены ему другими, но он увидел их сам. Он видел самый корень всех тайн, бездну и первооснову, откуда исходят все основные противоположения и несходства нашей жизни: жестокость и мягкость, суровость и кротость, сладость и горечь, любовь и печаль, небо и ад. Все это он видел в самом зарождении; все это он пытался описать в самом его начале и примирить в его неизменных последствиях. Он заглянул в существо Бога — в место рождения и движения вперед божественного проявления. Природа раскрыла перед ним свои покровы; он был как дома в самом сердце вещей. Его книга, которой он был сам (как говорит Уитмен: «Это не книга, ибо тот, кто прикасается к ней, прикасается к самому человеку»), представляющая микрокосм человека с его тройственной жизнью, была открыта перед его взором».

4. Одновременно с моральным подъемом и интеллектуальным просветлением к человеку приходит то, что лучше всего назвать чувством бессмертия. Это не есть интеллектуальное убеждение или вывод, к которому приходят при разрешении какой-либо проблемы, не есть также ощущение, которое мы испытываем, когда узнаем что-либо, дотоле нам неизвестное. Это чувство гораздо проще и элементарнее, его лучше всего сравнить с обладаемым каждым человеком чувством уверенности в своей ясно выраженной индивидуальности, которое связано с появлением в человеке самосознания.

5. Вместе с просветлением с человека спадает, как старая одежда, страх смерти, который пугал его, как страшный призрак, во все времена его земного существования, при этом, однако, человек освобождается от этого страха не благодаря рассудочному убеждению, страх просто исчезает.

6. То же самое можно сказать и по поводу чувства греха. Не то чтобы человек освобождался при этом от греха, но он после просветления не видит уже в этом мире греха, от которого надо было бы освободиться.

7. Мгновенность просветления есть один из самых поразительных признаков космического сознания. Лучше всего его можно сравнить с ослепительным блеском молнии в темную ночь, ясно освещающим на одно мгновение скрытый до того времени ландшафт.

8. Прежний характер человека, вступающего в космическое сознание, является одним из важных условий просветления.

9. Точно такую же роль играет и возраст. Если бы, например, нам сообщили о факте космического сознания с человеком двадцатилетнего возраста, мы в первую минуту усомнились бы в истинности такого случая, и если бы затем все-таки вынуждены были поверить этому, то ожидали бы, что этот человек (если он жив) проявит себя так или иначе истинным духовным гигантом.

10.Повышенное очарование той личности, кто приобретает космическое сознание, также является всегда, как думают, одним из признаков просветления.

11.Автору кажется достаточно очевидным, что вместе с появлением космического сознания, тогда, когда оно действительно налицо и еще продолжается короткое время после своего появления (постепенно покидая человека), происходит перемена даже во всем внешнем облике того, кто испытывает просветление. Перемена эта похожа на ту, которую вызывает в человеке великая радость, а в некоторых случаях (когда космическое сознание особенно ярко выражено) перемена еще значительнее и отчетливее. В последнем случае, т. е. когда просветление интенсивно, также интенсивна и перемена внешнего облика человека, которая может дойти действительно до «преображения». Данте говорит про себя, что он «слился с Богом». Весьма вероятно, что если бы его видели в такой момент просветления, то, наверное, происшедшую с ним перемену можно

12.

было бы единственно охарактеризовать словом «преображение». В последующих главах этой книги будут приведены более или менее ясно выраженные примеры подобного преображения человека в моменты появления в нем космического сознания.

X

Переход от самосознания к космическому сознанию представляет собой, с точки зрения интеллекта, по-видимому, явление вполне параллельное переходу от простого сознания к самосознанию. Как в том, так и в другом случае происходит:

а) увеличение сознания и

б) увеличение интеллектуальных способностей.

к а) Когда организм, обладающий одним лишь простым сознанием, приобретает способность самосознания, он узнает впервые, что он есть отдельное существо — «Я», пребывающее в мире как нечто отличное от последнего. Т. е. появление новой способности дает понимание этого организму независимо от какого-либо с его стороны нового опыта или процесса изучения.

к 6) В то же самое время организм приобретает значительно большие способности к накоплению знаний и к проявлению инициативы.

То же самое имеет место и тогда, когда человек, обладающий только самосознанием, переходит в плоскость космического сознания:

а) он узнает без всякого изучения, благодаря только одному факту просветления, такие вещи, как, например:

1) что вселенная не есть мертвая материя, а живое присутствие;

2) что в своей сущности и стремлении она — бесконечное благо; и 3) что индивидуальное существование продолжается и после

того, что называют смертью. И в то же самое время,

б) в человеке безмерно увеличивается способность как к познанию, так и к проявлению инициативы.

Ту же параллель можно провести и с точки зрения моральной природы. Животное, обладающее лишь простым сознанием, никоим образом не может знать что-либо о чистых радостях, связанных лишь с одним фактом ощущения жизни, между тем как эти радости доступны всякому здоровому, без физических недостатков, не старому человеку. «Никоим образом», так как существование такого чувства обусловлено наличностью самосознания, без которого оно не может существовать. Лошадь же или собака наслаждаются жизнью, пока лишь испытывают какое-нибудь приятное ощущение или когда чувствуют возбуждение благодаря какой-нибудь приятной для них деятельности организма (что, в сущности, одно и то же), но ни собака, ни лошадь не могут осознать то спокойное наслаждение, которое ежедневно приносит человеку самый факт жизни, независимо от ощущения и внешних причин; подобное чувство относится к области моральной природы (оно есть основной факт положительной стороны этой природы) и вытекает, как это правильно утверждают, из центрального источника жизни в организме — из чувства bien-être, по выражению французов, которое является достоянием человека, как такового, и представляет собой действительно одно из самых ценных наследий прошлого. Это чувство представляет как бы равнину или плато в области моральной природы человека, на которую он вступает при переходе от простого сознания к самосознанию.

В соответствии с подобным повышением моральной природы человека и вышеуказанным движением вперед его интеллектуальных способностей при переходе от простого сознания к самосознанию, а затем от этого последнего к космическому сознанию, находится и подъем моральной природы человека при переходе его от самосознания к космическому сознанию. Это может почувствовать и понять, как непреложный факт, а следовательно, и словесно описать только тот, кто сам испытал на опыте. Что же говорят на этот счет такие люди? Прочитайте, что говорит нам о нирване Гаутама и просветленные буддисты: они называют новое чувство «высочайшим счастьем». Один неизвестный, но, вне всякого сомнения, просветленный автор говорит в «Махабхарате»: «Поклоняющийся Божеству, счастье которого находится внутри его самого, и свет (зна

ния) также находится внутри его, сливается с Брамой и получает Брамическое блаженство». Заметьте слова Иисуса о ценности «Царства Небесного», чтобы войти в него человек продает все, что он имеет, вспомните то высокое значение, которое ап. Павел приписывает «Христу», а также как он был вознесен на третье небо; подумайте о дантовском «перевоплощении» из человека «в Бога», а также об имени, которое он дает космическому чувству, называя его Беатриче — «Делающая счастливым». У него есть ясное указание на радость, которую он испытывает при этом: «То, что я увидел, казалось мне улыбкой самой вселенной, так как охватившее меня опьянение проникло в меня через мой слух и зрение. О радость! О неизъяснимая радость! О жизнь, полная любви и мира! О надежные сокровища без страстей». Обратите внимание на то, что говорит Бёме на этот же счет: «Земной язык совершенно недостаточен для того, чтобы описать, что за радость, счастье и очарование заключены в сокровенных чудесах Бога. Если бы даже Святая Дева описала их нашему разуму, и тогда холодная и темная природа человека благодаря своему несовершенству оказалась бы не в состоянии выразить на своем языке хотя бы искру этих чудес». Заметьте часто повторяемый возглас Элукганама: «Сандозиам, Сандозиам Эппотам — радость, всегда радость!» И затем слова Эдварда Карпентера: «Конец всем горестям, глубокий, глубокий океан радости внутри... полный радости... с бесконечной песней радости». Но не забывайте и указаний Уолта Уитмена — неизменных указаний, несмотря на их постоянное выражение разным языком; их можно найти почти на каждой странице его «Leaves», обнимающих собой сорок лет его жизни. Уитмен говорит: «Я удовлетворен — я вижу, танцую, смеюсь и пою... Блуждая, я изумлялся моей собственной веселости и радости... О радость моего духа — ее выпустили из клетки, и она несется, как молния... Я плыл по волнам этой песни с радостью, с радостью к тебе, о смерть». И затем, обратите внимание на это предвидение будущего, почерпнутое Уитменом внутри своего собственного сердца, — того будущего, «когда через подобные же состояния пройдут сотни миллионов возвышенных душ» — т. е. лиц, обладающих космическим чувством. И наконец: «Океан полон радости, вся атмосфера — одна радость. Радость, радость в свободе, поклонении и любви! Радость в' экстазе жизни: довольно только существовать, довольно дышать! Радость, радость! Везде только одна радость!»

Прекрасно, скажут некоторые, — если все эти люди видели, узнали и чувствовали так много, то почему же они не выражают это на простом, понятном нам языке и не дают миру тех благодетельных выгод, которые связаны с этим? Вот слова, с которыми «речь» обращается к Уитмену: «Уолт, ты вмещаешь в себе так много, почему же ты не даешь возможности вылиться всему этому наружу?» Уитмен же отвечает на это:

«Когда я пытаюсь рассказать о самом лучшем, я нахожу, что не могу:

Мой язык не действует.

Мое дыхание перестает повиноваться управляющим им органам. Я становлюсь нем».

Так и ап. Павел, когда он «был взят в рай», услышал «неизреченные слова». Данте точно так же не был в состоянии рассказать о том, что он видел на небесах. «Мое видение, — говорит он, — превышало нашу речь, которая уступает такому зрелищу». Этот факт не трудно понять. Так как человеческая речь (как это уже было выше подробно объяснено) соответствует возникновению в интеллекте самосознания, то она способна выражать лишь это последнее и ничего другого, и следовательно, не являясь спутником космического сознания, лишена средств для внешнего выражения этого последнего или же если все-таки и выражает его, то настолько, насколько это возможно в терминах и понятиях интеллекта, обладающего лишь самосознанием.

Здесь полезно, в интересах читателей последующих частей этой книги, еще раз кратко и точно указать на отличительные признаки космического чувства.

Они следующие:

а) субъективный свет;

б) моральный подъем;

в) интеллектуальное озарение;

г) чувство бессмертия;

д) потеря чувства страха смерти;

е) потеря чувства греха;

ж) внезапность и мгновенность пробуждения;

з) прежний характер человека — интеллектуальный, моральный

и физический;

и) возраст, когда наступает озарение;

к) повышенная индивидуальная привлекательность личности, всегда сильно (?) привлекающая к человеку других людей;

л) заметное для всех преображение всего внешнего вида человека, когда к нему действительно приходит космическое чувство.

XIII

Не следует, однако, предполагать, что, раз человек обладает космическим сознанием, он становится благодаря этому всезнающим и непогрешимым. Самые выдающиеся из обладавших космическим сознанием, несмотря на переход их в высшую плоскость, находятся по отношению к новому чувству в положении детей, которые только что перешли к самосознанию. Ведь эти люди, достигнув новой формы сознания, не имели еще времени и удобного случая воспользоваться и овладеть им вполне. Правда, они поднялись до высшего умственного уровня, но и на этом уровне, точно так же как и на уровне простого сознания и самосознания, могут быть своя относительная мудрость и свое относительное неразумение. Подобно тому как человек, обладающий самосознанием, может морально и умственно спуститься ниже высшего животного, наделенного лишь простым сознанием, точно так же мы должны допустить, что и обладающий космическим сознанием может при известных обстоятельствах оказаться только немного выше человека, живущего лишь в плоскости самосознания. И еще более должно быть очевидно, что, как бы ни божественна была новая способность, все-таки те люди, которые приобрели ее первыми, живя в различные эпохи и в различных странах, проводя годы самосознательной жизни в несходной обстановке, притом смотря как на саму жизнь, так и на ее интересы с совершенно различных точек зрения, в зависимости от своего воспитания, — эти люди должны объяснять несколько несходно то, что они видят в новом мире, в который они входят благодаря космическому сознанию.

Удивительно то, что все они принимают этот новый мир за то, что он есть в действительности, и притом с такой ясностью. Главное же, не следует осуждать людей нового сознания и самое сознание только потому, что ни эти люди, ни новое чувство не совершенны абсолютно. Того и быть не может, потому что если человек, двигаясь вперед из плоскости в плоскость, должен достигнуть интеллектуального и морального положения, настолько же превышающего то, в котором находятся лучшие представители современного человечества, насколько последние стоят выше моллюска, то и в новой плоскости сознания он может оказаться так же далек от совершенства абсолютной божественности и абсолютного знания, как далек от этого и теперь. И при новом сознании у него будет то же страстное стремление к достижению высшего умственного состояния, как и теперь, по-прежнему над его головой будет выситься та же необъятная ширь для роста, развития и совершенствования.

XIV

Приложенная здесь таблица заключает в себе неполный перечень случаев космического сознания, которые можно считать подлинными; суммируя все такие случаи, таблица эта послужит читателю полезным введением к последующему изложению. Несколько интересных замечаний можно сделать здесь же. При первом же взгляде на таблицу должно броситься прежде всего в глаза преобладание мужчин над женщинами среди тех, кто обладал новым чувством. Затем, на первый взгляд поражает следующий удивительный факт (к нему мы еще вернемся ниже): почти во всех случаях, о которых известно, время озарения пришлось на период между ранней весной и поздним летом, половина из них падает приблизительно на май-июнь месяцы. Далее, следующий факт (он интересен и с психологической точки зрения): по-видимому, во всех случаях космического сознания существует соответствие между возрастом человека, когда к нему приходит озарение, и продолжительностью его жизни. Так, на Сократа, Магомета, Лас-Казаса снизошло озарение, когда им

было, в среднем, по 39 лет от роду, а умерли они, в среднем, на семьдесят четвертом с половиной году жизни, хотя, как известно, один из них, Сократ, был казнен в полном расцвете своих умственных и физических сил. В случаях с Бэконом, Паскалем, Блейком и Гардинером озарение пришло к ним, когда им было в среднем по 31 году, а смерть — на пятьдесят пятом с четвертью году жизни, т. е. раньше на 8 лет — озарение и на девятнадцать с четвертью лет — смерть; Гаутама, Павел, Данте, Бёме, Иепес и Уитмен вошли в космическое сознание между 34 и 36 годами от роду и жили, в среднем, до 62 лет, за исключением ап. Павла, который был казнен на 67-м году жизни.

Мы могли заранее предвидеть подобное соответствие, так как если озарение нисходит на

Date: 2015-09-03; view: 580; Нарушение авторских прав