Конфликты переходного периода в процессе индустриализации

Индустриализация и связанная с ней свобода занятий вызвали цепь потрясений цехового ремесла. В перспективе отношений мастеров и подмастерьев это означало переворот в традиционных патриархальных формах жизни. В конфликтах, происходивших в ранний период индустриализации, речь шла главным образом о введении новых машин, которые или оставляли без хлеба квалифицированного ремесленника, или обесценивали его квалификацию, навязывая ему новые виды труда и поведения. Индустриализация означала для них не только безусловное улучшение технических методов и прямое повышение жизненного уровня. И если даже сегодня еще не совсем выяснен вопрос, действительно улучшилось или ухудшилось положение широких масс в процессе индустриализации, то, одно, во всяком случае, несомненно, что она вызвала переворот в конкретных формах жизни. Традиционные жизненные привычки должны были быть отброшены. Отрыв рабочего места от дома, разрушение семейного типа домашнего хозяйства, дробление единства сословной жизни на многочисленные изолированные и потому формировавшиеся совершенно произвольно жизненные связи — все это представляло собой совершенно новые требования к поведению, которые часто вызывали мощные выражения протеста, выливавшегося обычно в те или иные конкретные конфликты. С индустриализацией устанавливалась новая система, оказавшаяся в полном противоречии с традиционной системой сословного ремесла. Конфликт переходного периода («разрушение машин») принимал поэтому часто черты революционного протеста, в котором наступившему капиталистиче-

(263)

скому обществу противопоставлялось общество социалистическое, и при этом утопия содержала множество элементов традиции.

В конфликте переходного периода эпохи ранней индустриализации можно поэтому усмотреть столкновение двух социальных логик: традиционной ремесленной экономики против современной индустриальной рыночной экономики. На первой фазе, фазе наиболее резких протестов, в центре критики и расхождений находились новые технические достижения и рабочие процессы, при этом часто применялись старые традиционные виды контроля над техникой и формы протеста, к которым принадлежало также и разрушение машин.

Однако с середины XIX века начинается драматический сдвиг. Социальные движения протеста ориентируются уже прежде всего не на образы лучшего прошлого, а на образы лучшего будущего. Мотив «прогресса» находит доступ к народному сознанию. Мы должны отдавать себе ясный отчет в том, что идея о всемирном прогрессе вовсе не является чем-то само собой разумеющимся и что она пробивает себе дорогу в массы народа только начиная с середины XIX века. Вначале была распространена ориентация, при которой не подразумевалось направленного развития во времени, а мир представлялся как состояние, в котором не происходит ничего нового. Нет никакого качественного «развития», в действительности комбинируются лишь одни и те же элементы. В этом мире все преходящее есть лишь подобие чего-то подлинного, указывающее на другой, потусторонний мир.

Умозрительный образ светского, исторического прогресса, хотя и имеет по своей генеалогии дальние исторические ретроспективы, обрел активный характер лишь с наступлением эпохи Просвещения и сохранил его для всего XIX и большей части XX веков. «Прогресс» в современном его видении означает, что жизненные отношения в целом, следовательно, не только для отдельных индивидов, групп или стран, но и для человечества как такового должны и могут стать лучше, и что истории, таким образом, присуща определенная направленность. Должен существовать прогресс политический, социальный, экономический, научный, моральный и культурный, причем эти отдельные элементы не должны препятствовать друг другу или тем более взаимно исключать друг друга, но осуществляться только в единстве,— процесс, который

(264)

рассматривается как неизбежный, прямо-таки закономерный.

«Прогресс» нацеливает прежде всего на мобилизацию сил. Он содержит обещание, что мир с помощью продуманных действий может стать лучше. Одновременно он нацеливает нас на определенное умонастроение. Далее, прогресс не стремится противопоставлять изменению некий застывший мир, но объясняет происходящее изменение и позволяет воспринимать его как нечто многообещающее. В рамках мира, охваченного, начиная с XIX века, быстрыми преобразованиями, миф о прогрессе позволяет нам рассматривать эти изменения не в качестве разрушения привычного старого, но как шаги в направлении чего-то нового. Таким образом, процесс модернизации принимает более привлекательный характер. Перед нами открывается горизонт будущего; некоторые конфликтные явления современности смещаются в некую реальную, но потустороннюю сферу, помещаемую нами в будущем.

В процессе быстрых изменений XIX века стремление к темпорализации восприятия мира в целом обрело огромную популярность. Настоящее время стало рассматриваться как переходный рубеж на пути к лучшему будущему. Для популярных движений протеста эту переориентировку духовно облегчало восприятие социализма, пронизанного элементами марксизма. Это придавало марксистской теории модернизации неумолимую логичность. Она открывала горизонт надежды, не обходя вниманием реальное недовольство тех, чей образ жизни был поколеблен индустриализацией. Ее обещание прогресса лежало по ту сторону социалистического общества, но она все же давала своим сторонникам вполне посюстороннюю перспективу прогресса, которую нужно было реализовать через профсоюзную, политическую и реформаторскую деятельность. Большое историческое значение марксистского (социал-демократического и профсоюзного) движения заключалось в том, что оно идеологически создало фундамент коренного социального компромисса, ставшего базой развития индустриального общества XX века.

На место конфликта переходного периода, когда столкнулись две непримиримые социальные логики, заступила такая форма конфликта, которая имела солидную общую базу. И если старый конфликт был качественным и непримиримым, то новый был количественным и компромис-

(265)

сным. В самой сердцевине этого конфликта мы обнаруживаем образец того, что обе стороны — труд и капитал — признают экономический рост и технический прогресс и действуют на основе этого признания. Речь уже не шла о фабричной системе как таковой, а о ее социальной организации и о распределении ее плодов. Со временем расхождение между трудом и капиталом приближалось к модусу расхождения между покупателем и продавцом: уже спорят о цене, но нет никаких оснований, из-за которых нельзя было бы достичь компромисса.

Этот основополагающий консенсус между трудом и капиталом в индустриальном обществе, в центре которого стоит технический и экономический прогресс, стал в определенной мере центром притяжения общественного развития к концу XIX века. С одной стороны, формы конфликта становились более умеренными по мере того, как наступало взаимопонимание, но одновременно в орбиту этого образца втягивались все новые социальные слои. Принципиальные противники индустриальной системы шаг за шагом оттеснялись на обочину общества, когда стало ясно, какой интегрирующей силой обладает эта система и каковы ее материальные результаты. Экономическое развитие, технический прогресс и повышающийся жизненный уровень сливаются в течение XX века в единство, которое пытаются подорвать одни лишь маргиналы.