I) Мессианство в раннем христианстве

Аргументация на этой стадии предполагает три хода, (i) Раннее христианство было насквозь мессианским, оно строилось вокруг веры в то, что Иисус – Мессия, посланный Богом, Мессия Израиля, (ii) Но иудейское мессианство, каким оно было в те времена, никогда не знало кого–либо, кто совершал то, что делал Иисус, не говоря уже о том страдании, которое ему выпало претерпеть, (iii) Поэтому историк должен задаться вопросом: почему первые христиане провозгласили Иисуса Мессией и почему они в соответствии с этим так резко изменяли свой образ жизни?

Заявление, что на начальных стадиях христианство было до конца мессианским, конечно, вызывает споры. Те, кто усердно отстаивает точку зрения, что Q–источник и Евангелие от Фомы (или какие–то хитроумно сокращенные их версии) принадлежат к самым первым христианским источникам, делают отсюда вывод, что существовали первые христиане, равнодушные к мессианству Иисуса, – хотя остается недоумение: то ли это вывод из очевидных фактов, то ли изобретение фактов, которые подтверждают заранее сделанный вывод. Сам «Q» несет в себе очевидные признаки мессианских представлений, как мы можем это увидеть в Мф 11:2–6 и в Лк 7:18–23[1817]. Но даже если бы мы допустили существование раннего «Q, лишенного мессианства, нам пришлось бы признать, что это направление вскоре растворилось в явно мессианском движении, которое возникло почти сразу же; мессианство запечатлелось в мышлении первых христиан столь прочно, что это не требует доказательства. Уже у Павла, по–видимому, слово Christos становится чем–то вроде имени собственного, с конкретным содержанием (относящимся к Иисусу из Назарета), более не несущим дополнительного смыслового значения (указания на то, что он Мессия Израиля).

Некоторые и впрямь полагают, что у Павла это уже совершилось. В знаменитой статье Мартина Хенгеля утверждается, что это слово стало для Павла почти именем собственным, только лишь со «слабым отблеском его употребления в качестве титула» в немногих текстах[1818]. В различных местах я отстаивал ровно противоположную точку зрения: что мессианство Иисуса сохраняет для Павла центральное и жизненно важное значение, что оно тесно связано с другими основными темами его богословия[1819]. Кроме других исторических и экзегетических особенностей, оно ставит Павла в один ряд со свидетельством LXX[1820]. Но сейчас для нас это не так важно. Даже если Хенгель прав и вся структура мессианской веры Павла (которая представляется мне столь очевидной) – иллюзия, это только заостряет вопрос: откуда у самого первоначального, еще до–Павлова, христианства столь сильный мессианизм, так что за двадцать лет слово Christos стало настолько привычным, что утратило значение титула и стало именем, теперь собственным, уже лишенным дополнительных смыслов?

Мессианство Иисуса, конечно, не сводится лишь к имени собственному во множестве традиций, представленных в евангелиях. В 11–й главе книги «Иисус и победа Бога» я достаточно полно рассмотрел свидетельства синоптиков. Хотя главной моей целью было раскрыть, что Иисус сам думал о своем (часто в значительной мере скрытом) призвании, ряд текстов различных уровней внутри обычных синоптических слоев указывает на то, что мессианство Иисуса продолжало оставаться ключевым моментом во множестве раннехристианских традиций.

То же верно и относительно Деяний Апостолов. Одно из первых упоминаний – в 2:36, – что возникает из обстоятельного истолкования Пс 15, который прямо связывается с Давидом, – это тема для целой книги. Как и у Луки в 24:26, 46 (см. ниже), слово Christos в таких отрывках, как Деян 3:18, 20, должно означать «Мессия»[1821]. В первой половине Деяний Апостолов (вплоть до 12–й главы) где–то в воздухе ощущается давящее присутствие Ирода, в конце концов умирающего от божественного возмездия за языческое высокомерие; отчасти здесь, на структурном уровне, есть указание на то, что Иисус – истинный царь иудеев. Вторая половина Деяний Апостолов (с 13–й главы до конца), – что надо было ожидать, принимая во внимание логику Псалтыри и пророческих книг, которые сформировали более поздние мессианские представления, – стремится показать, что Иисус, уже ставший царем иудеев, есть воистину Владыка всего мира, есть действительно «иной царь, Иисус» (17:7). Деяния Апостолов завершаются рассказом о пребывании Павла в Риме, который провозглашает Царство Божье (исполнение иудейской надежды на то, что их царем станет истинный Бог, а не обычные цари, как у всех народов) и учит об Иисусе как Владыке и Мессии открыто и беспрепятственно (28:31).

Мессианство Иисуса – это основная тема и для Иоанна. Как бы ни доминировала высокая христология Иоанна по ходу всей его книги, Иисус как Christos остается тут одной из важнейших тем. Тут впервые его называют так по–арамейски: «Мы нашли Мессию», – говорит Андрей Симону. Евангелист, давая точный перевод на греческий, показывает, что хочет оставить за словом Christos это его значение и далее[1822]. Это подчеркивают и беседа с самарянкой (4:25, 29), споры толпы в Иерусалиме (7:26сл., 31, 41сл.; 10:24; 12:34), распоряжение иудейских лидеров (9:22) и исповедание веры, выраженное Марфой (11:27). В двух случаях, когда Iesous Christos встречается как (на современный взгляд) двойное имя, в нем, несомненно, следует услышать мессианские обертоны (1:17; 17:3). В словах, которые, возможно, сначала должны были завершать евангелие, вслед за воскресением Иисуса и исповеданием веры Фомы, автор заявляет, что его цель при пересказе всего этого – пробудить и утвердить веру в то, что «Мессия, Сын Божий, – это Иисус»[1823]. Перечень случаев употребления слова Christos едва ли дает возможность оценить всю полноту охвата мессианских тем в четвертом Евангелии; приведем хотя бы один пример: речь о «добром пастыре» в главе 10 (помимо прочего) пробуждает библейский образ царя–пастуха[1824].

Таким образом, мессианство Иисуса – это основная тема евангелий и Деяний Апостолов и, по одной из трактовок, также и Павла (а по другой трактовке, это настолько важная тема еще до трудов Павла, что слишком знакомое слово теряет дополнительный смысл и превращается в имя собственное). Тема мессианства сохраняет свое значение и в других частях Нового Завета, а также и в других свидетельствах традиции, например, в истории о кровных родственниках Иисуса, которых привели к Домициану как подозреваемых в том, что они претендуют на царский трон[1825]. В следующем поколении Игнатий, Дидахе и Послание Варнаваы хорошо знакомы с представлениями о мессианстве Иисуса[1826].

Вот почему не приходится удивляться тому, что члены новозаветной церкви, которых также называли последователями «Пути», очень рано были известны также и как «христиане»[1827]. Это видно также из свидетельств (надо признать, несколько неясных) Светония и Тацита[1828]. Также Иосиф Флавий, упоминая об Иисусе, говорит, что «этот человек был «Мессией», и далее рассказывает о смерти Иакова, описывая последнего как «брата так называемого "Мессии"»[1829]. Эти свидетельства бесспорны: Иисус был известен как «Мессия» и за пределами кругов первых христиан. Ввиду этого куда проще, конечно, думать, что это касается и Павла, чем считать, что хотя он так часто употреблял это слово, он не воспринимает его как титул. Однако, как я говорил, даже если относительно Павла дела обстоят и не так, это только усиливает нашу аргументацию, потому что это бы четко показывало, что самые первые христиане так часто употребляли это слово применительно к Иисусу, что его изначальный смысл нивелировался. В свою очередь, это лишает почвы тот довод, что свидетельство евангельских преданий и Деяний Апостолов имеет позднейшее происхождение. Мысль о том, что христианство началось как немессианское движение и потом, когда оно вышло на просторы остального мира, в нем внезапно появились всевозможные представления об Иисусе как Мессии, противоречит интуиции любого человека, который мыслит исторически.

К подобному же выводу мы придем на основании еще одного возможного объяснения того, почему все первые христиане видели в Иисусе Мессию: потому что он сам считал себя таковым, и его речи и поступки отражали эту веру в его призвание. В предыдущей книге я обстоятельно доказывал, что это именно так и было[1830]. И, однако, насколько бы ни было убедительным учение Иисуса во время его общественного служения в этом смысле, что бы ни думали его последователи, пока он был жив, все это должно бы было полностью разрушиться после его позорной смерти от рук римских властей; вскоре мы увидим, почему это так. А поскольку в любом случае не всякого убедят мои доводы о том, как сам Иисус понимал свое призвание, важно заметить, что если Иисус, по каким–то причинам, не выражал своей веры, что он Мессия Израиля, это лишь делает проблему еще более запутанной. Откуда тогда берет начало эта внезапная вспышка веры в Мессию?