Севилья, 1720 г

25 июля 1720 г. тридцатишестилетнего монаха Хосе Диаса Пимиенту (известного и как Абрахам Диас Пимиента) удушили с помощью гарроты, а затем сожгли на аутодафе в Севилье. Ему вменялось преступление в тайном иудаизме. Жизнь Пимиенты отличалась чрезвычайными приключениями, двурушничеством, недалеким умом, а в самом конце – великой отвагой. Инквизиторов более всего поражало в этом монахе то, что он был «старым христианином». Но его пришлось подвергнуть самому тяжкому наказанию за то, что монах принял иудаизм[1482].

Большую часть своей зрелой жизни Пимиента провел на островах в Карибском море. Он изучал грамматику и мораль (возможно, последнюю – без большого успеха) в Пуэбло‑де‑Лос‑Анджелес, втором по величине городе Мексики. Пуэбло расположен далеко на плодородной равнине между древним замком Чолула и поселением Тлаксала.

Из Пуэбло Пимиента отправился на Кубу, где в 1706 г. в возрасте двадцати двух лет поступил в монастырь. О его горячем характере говорит то, что он сразу же страшно поссорился с некоторым из своих сотоварищей‑монахов. Через два месяца Хосе бежал из монастыря, провел десять месяцев у родителей, но затем вернулся к монастырской жизни.

Можно понять, что не все было благополучно в монастырской жизни Пимиенты на Кубе. Спустя еще восемнадцать месяцев он попросил разрешения закончить свои занятия в другом месте, но получил отказ.

Испытывая раздражение от ограничений монастырской жизни, Пимиента снова бежал. Сначала он отправился в Каракас, затем – к берегу Карибского моря через джунгли Дариена и мимо бывших центральных земель майя на полуострове Юкатан. Наконец, Хосе заявился в Веракрус, порт на берегу Карибского моря, обслуживающий Мехико. Именно сюда прибыла сто пятьдесят лет назад в Новый Свет семья Карвахалов. Это порт, где Луис де Карвахал, губернатор Нового Леона, сумел победить пирата Джона Хокинса. Веракрус все еще привлекал охотников за удачей и людей, которые стремились изменить себя и свою жизнь.

Из Веракрус Пимиента поднялся на высокогорье вокруг Пуэбло, где он подделал свои документы о крещении, чтобы получить письменное разрешение на сан священника. Но жизнь в постоянных путешествиях в зловонные низменности на побережье, в высокогорья, из одного поста колониального варварства в другой не смогла успокоить мятежный дух. Хосе вернулся из Пуэбло в Веракрус, а спустя еще четыре месяца – в Гавану.

На Кубе епископ, который знал, что у Пимиенты поддельные документы, лишил его сана священника. Он дважды возвращался в монастырь, дважды бежал, каждый раз после возвращения его сразу же сажали в колоду.

Потом беглеца простили, а он решил попытаться вновь отправиться в Мексику. У Пимиенты не было денег, он решил украсть мулов у своей матери. Вора заметил один из ее слуг и выстрелил, ранив его.

Пимиента знал, что власти разыскивают беглого монаха, поэтому поднялся на борт корабля вместе с английскими пиратами, которые высадили его на необитаемой части кубинского побережья. Теперь Хосе решил отправиться на Тринидад, где намеревался вновь получить сан священника.

Что же получилось из этого божьего странника? У него, уже в бытность священником на Тринидаде, начался роман с замужней женщиной, муж которой грозился убить его. Пимиента начал носить с собой пистолеты. Однажды после ссоры с мулатом он застрелил его.

Теперь, когда возможности резко сократились, Пимиента отправился с Тринидада на ближний остров Кюрасао, расположенный севернее Карибского побережья Южной Америки. Этот регион контролировали голландцы, здесь жило много евреев – потомков изгнанников из Португалии и Испании.

Пимиента принял решение стать иудеем. Этот выбор вполне понятен для такого глубоко религиозного персонажа – особенно, когда он узнал, что людям выдают при обращении деньги, иногда даже по 300 песет.

Однако на Кюрасао все пошло не так, как он планировал. Пимиента придумал историю, что он выходец из благополучной еврейской семьи, а инквизиция заставила его принять христианство. Хосе задумал получить деньги и бежать. Однако евреи решили сначала проинструктировать его о своей вере. Пимиенту отправили в деревню, где научили самым важным молитвам и обрядам. Наконец, его обратили в веру и выдали какие‑то деньги.

Пимиента, который не мог привыкнуть ни к чему дольше, чем на несколько месяцев, нашел требования ритуалов иудаизма чрезмерно обременительными. Перебравшись на Ямайку, он попытался выбросить экземпляр Нового Завета в костер. Но беглецу показалось, будто он увидел, как из книги выступает кровь. Хосе воспринял это, как знак, что ему необходимо оставить иудаизм.

Пимиента явно превратился в человека, раздираемого невоплощенными желаниями. Дважды он ходил в синагогу на Ямайке, но во время службы читал католические молитвы. Затем услышал, что инквизиция вновь разыскивает его, поэтому бежал с острова вместе с пятнадцатью индейцами и одним евреем.

Теперь внутренние конфликты, пожирающие его, проявились в попытке очиститься от внутреннего разочарования и безысходности. Для этого он избивал своего сотоварища‑еврея, заставляя его есть ветчину и повторять имена Святой Троицы. Но в это время на самого Пимиента набросились индейцы и после драки оставили умирать в бесчувственном состоянии.

Он сумел добраться через джунгли на побережье Южной Америки до лагеря, где его схватили, заковали в цепи и отправили в ближайшее испанское поселение в Рио‑де‑ла‑Хаса. Затем беглеца привезли в Картахену, где он предстал перед судом инквизиции. Его присудили к малому наказанию и отправили в Испанию, где ему пришлось бы провести остаток своих дней.

Пимиента, оказавшись без гроша в кармане, попросил помощи у тайных иудеев Кадиса. Он написал комиссару инквизиции, что он сам иудей и останется им навсегда. Позднее он объяснил комиссару, что сделано это было для обмана тайных иудеев и вскрытия их ереси.

Инквизиция арестовала его. Он заявил, что после наказания в Картахене он все время оставался истинным христианином. Затем Пимиента передумал и заявил, что всегда оставался иудеем после того, как пожил на Кюрасао. Он говорил, что соблюдал еврейскую субботу в тюрьме, воздерживался от ветчины и любого мяса, полученного от животных, заколотых не по еврейскому обычаю.

В течение двух месяцев в тюрьме инквизиции в Севилье прилагали все усилия, чтобы спасти Пимиенту. Но, возможно, в действительности сам он стремился избавиться от своих бесконечных страданий. Хосе Пимиента упрямо сохранял верность иудаизму.

22 июля ему сообщили, что он погибнет на аутодафе через три дня. Во время шествия через толпы, собравшиеся на улицах Севильи, он раскаялся, умоляя о христианском милосердии. Этому запутавшемуся и разочарованному «старому христианину», который провел свою жизнь, полную приключений и суматохи, в Америке и Европе, было пожаловано милосердие. Палач сначала задушил его, а затем безжизненный труп сожгли, и его пепел поднялся вверх – в бесчувственные и безразличные небеса.

Каким образом «старый христианин» мог принять иудаизм? Испанских христиан с малолетства воспитывали в идеологии, которая демонизировала иудейскую и мусульманскую религии. Им внушали, что необходимо проявлять осторожность дабы не попасть в тенета этих религий, что могло привести к смерти. Но Пимиента не был в этом одинок. На протяжении всей истории инквизиции бывали случаи, когда «старые христиане» поступали именно так, как он.

Более того, еретиками становились не только отдельные «старые христиане». Некоторые аспекты и еврейской, и мусульманской культур проникали в иберийское общество и широко воспринимались населением, состоящим из «старых христиан». Многие из подобных обычаев дошли до XX века.

В 1970‑е гг. испанский исследователь Хосе Хименес Лосано изучал культурные обычаи людей, живущих в центре сельского района Кастилии. Он обнаружил, что многие из пожилых людей вспомнили традиции, которые нехарактерны для них, заимствованы непосредственно из иудаизма. После того, как закалывали животное, с мяса срезали весь жир. Им покрывали кровь, выпущенную на землю. Холодные блюда назывались «адафинас». Это название, присвоенное евреями в Испании субботним блюдами, которые готовили в пятницу, а ели холодными по субботам. Тела мертвых обмывали, женщины после родов подвергались сорокадневному карантину, сексуальные контакты на этот период запрещались.

Но самое потрясающее во всем этом заключалось в том, что в городе Паленсия обнаружилось: на Пасху там пекут хлеб без дрожжей. Это наследие еврейского обычая есть пресный хлеб во время празднования Исхода (Песаха)[1483]. Все, принимавшие участие в исследованиях, считали себя благочестивыми христианами. Но, как писал Хименес Лосано, если бы за ними следила инквизиция, то этих людей несомненно арестовали бы за ересь.

Это не какие‑то отдельные или одиночные сельские традиции. Обычай готовить еду на растительном масле, а не на топленом свином жире, в настоящее время считается характерным для жителей Иберии. Но по происхождению он еврейский, осужденный к XV веку сторонником инквизиции Андреасом Бернальдесом.

В Португалии и Бразилии огромные массы людей соблюдают элементы иудаизма. В Португалии таких людей насчитывается 20 000 человек, согласно данным одного из исследователей. Правда, лишь немногие из них могут быть отнесены по происхождению к «чистым» конверсос [1484].

А значит, несмотря на все приложенные инквизицией усилия по очищению от ереси, случилось обратное. Следы ненавистной ереси распространились во всем иберийском обществе, затрагивая не только потомков мусульман и евреев, но и культуру в целом.

Это свидетельство носит чрезвычайный характер, если мы учтем (и это видно непосредственно в самом начале нашего повествования), что конверсос в Испании XV века, как правило, не были активными тайными иудеями. Они далеко отошли от веры своих предков. Дело не в недостаточных усилиях по преследованию еретиков, даже не в том, что первых конверсос, ставших жертвами инквизиции, склоняли сделаться еретиками. Реальность такова, что некоторых людей, имеющих среди своих предков лишь немногих евреев (а то и вообще никак к еврейству не относившихся), подталкивала к ереси сама атмосфера, созданная инквизицией.

Рассматривая причины такого явления, следует вспомнить некоторых людей, с которыми мы сталкивались в нашей истории. Например, знатных дам, «старых христианок», которые прониклись идеями Эразма только потому, что его атаковали в некоторых кругах. Или магистра масонских лож в Неаполе, который стал масоном по той же самой причине. Преследования и демонизация способны сделать группу более привлекательной. Желание нарушить табу и запреты глубоко укоренилось в сознании людей.

В конце концов, это продемонстрировала Ева в саду Эдема. Более того, традиции конверсос постоянно объясняли населению, зачитывая «милосердные» указы инквизиции, предупреждающие людей, каких еретических обычаев им следует остерегаться.

Фактически, сами акты демонизации и преследования обеспечивали наличие постоянных угроз обществу. Следовательно, на каком‑то бессознательном уровне имперская экспансионистская Иберия желала сохранения этих идей как угроз врага, от которого она должна защищаться. Подобное самоопределение через ненависть к противнику было могущественным средством. Но оно способствовало возникновению паранойи, иллюзий. Оно же и привело к краху саму имперскую систему, которую инквизиция старалась поддержать всеми силами.

* * *

Последнее столетие инквизиции в Испании было отмечено некоторыми попытками проведения реформ. Министр короля Филиппа V де Маканас в 1713 г. разработал программу, призывающую к секуляризации (отделению церкви от государства) и реформированию инквизиции. В представлении Маканаса, в Супреме должен служить королевский секретарь. Это превращало ее просто в новое министерство. Что же до цензуры, то ее следует выполнять под эгидой государства, а не инквизиции. При этом и квалификаторов должна назначать корона, а не Супрема.

Но, как мы видели, подобные идеи не внушили инквизиции любви к Маканасу. Она возбудила против него дело, заставив министра бежать во Францию (см. главу 12)[1485].

Но, аналогично событиям в Португалии, когда во главе последней стоял маркиз Помбалом, во времена правления Карла III (1759‑88) государство в Испании постепенно вторгалось на территорию инквизиции. В 1768 г. были предприняты попытки отобрать власть над цензурой. Декрет 1770 г. ограничил инквизиторов исключительно вопросами веры, исключив из разряда преступлений двоеженство.

В 1790‑е гг. было выдвинуто несколько предложений по реформированию инквизиции. Одно из них разработано под руководством первого великого историка инквизиции, Хуана Антонио Лоренте. Он исполнял обязанности секретаря трибунала.

Но по той или иной причине эти более поздние программы реформ провалились. Инквизиция медленным шагом приближалась к своему концу[1486].

К 1800 г. всю свою оставшуюся энергию испанская инквизиция направила на книги, поступавшие из Франции. Но уже на самих инквизиторов все в большей степени оказывали влияние французские идеи. Некоторых из них обвиняли в преступном янсенизме и в излишней толерантности, в которой обыкновенно они винили других[1487]. Именно так произошло с самым последним великим инквизитором Испании Рамоном Хосе де Арсе. Говорили, что Арсе был вежливым и просвещенным человеком, что у него случился роман с маркизой Мехорада. Когда армия Наполеона 22 марта 1808 г. оккупировала Мадрид, Арсе ушел в отставку на следующий день. После чего эмигрировал – во Францию[1488].

Наступление Наполеона действительно положило конец инквизиции. Сначала Бонапарт вторгся в Португалию после разногласий с португальским королем Жуаном VI относительно французской блокады английских портов. После вынужденного бегства португальской королевской семьи французы приступили к оккупации северных испанских городов. Испанского короля Карла IV низложила аристократическая фракция. Вместо прежнего монарха на трон взошел его сын Фердинанд VII.

Наполеон отправил свергнутого и действующего королей на юго‑запад Франции, «обеспечив им безопасность». После чего посадил на испанский трон своего брата Жозефа.

4 декабря 1808 г. это правительство выпустило декрет, упраздняющий инквизицию в Испании. Через десять дней арестовали восьмерых членов Супремы. Конторы инквизиции в Мадриде разграбили, а крупные суммы денег конфисковали. Вооруженные силы Наполеона оккупировали большую часть Испании и разогнали трибуналы. Французские войска в Риме посадила папу Пия VII в тюрьму. Это означало, что сама идея инквизиции столкнулась с трудными вопросами относительно духовной легитимности[1489].

Так как испанская империя находилась в хаосе, кортесы (парламент) созывали теперь в южном портовом городе Кадис, который не перешел в руки Наполеона.

В Испании начались партизанские сражения. Стало ясно, что независимо от исхода войны между французами, испанскими партизанами, португальскими и британскими войсками, сражающимися в Иберии под командованием будущего герцога Веллингтона, страна никогда не останется прежней. Кортесы созвали 24 сентября 1810 г. В их состав входили либералы, роялисты и значительная часть духовенства (почти одна треть).

Всего через два дня после торжественного открытия парламента один из лидеров либеральной фракции, Агустин де Аргуэлес, поднял вопрос о свободе печати.

Дебаты продолжались несколько недель. Аргуэлес доказывал: свобода печати стала источником процветания Британии. Но один из депутатов‑священнослужителей, каноник Хосе Исидро де Моралес, ответил: «Это совершенно несовместимо с канонами и дисциплиной церкви и с самой догмой католической веры»[1490].

Еще одна вещь, которая, как можно заметить, тоже стала непреодолимой, оказалась пропастью между двумя партиями в парламенте.

18 октября 1810 г. вышел декрет, гарантирующий свободу печати.

Сразу же инквизицию атаковала лавина памфлетов, журналов, газет и книг. Либеральная пресса была более острой и талантливой, она получила более широкий круг читателей, чем соперничающие консервативные издания. Она быстро заняла лучшие позиции в идеологической битве. Хотя спустя шесть месяцев стали появляться памфлеты в поддержку инквизиции, стало уже слишком поздно.

Кадис, порт, переполненный кораблями и матросами из соседних европейских стран, где Просвещение уже вошло в моду, сделался одним из самых либеральных городов в Испании[1491].

Инквизиция быстро превратилась в символ всего, что считали неправильным при старом порядке. Более того, возникло ощущение, что она еще никогда не была такой слабой. Один из оппонентов в кортесах Кадиса говорил о ней, как «о колоссе с золотой головой, грудью и руками, сделанными из серебра, и с железными ногами. Но его ступни – глиняные. Поэтому колосса очень легко опрокинуть»[1492].

Наступательный порыв определить невозможно. В 1812 г. назначили комиссию с целью изучения вопроса, следует ли восстановить инквизицию в Испании в случае поражения французов, совместима ли она с либеральной конституцией, утвержденной кортесами 12 марта 1812 г. Комиссия отметила много проблем: папа заключен в тюрьму, великий инквизитор ушел в отставку. Оказалось трудно решить вопрос, перед каким властным органом должна отчитываться инквизиция. Более того, комиссия предположила: данная организация выступала «против суверенитета и независимости нации и гражданской свободы испанцев, которые парламент хотел обеспечить и консолидировать». Вместо нее комиссия предложила систему расследовании ереси, которая будет действовать через епископов. Все оказалось подготовленным для упразднения.

Следует рассмотреть особенности тактики, использованной либералами против усталого старого колосса, который в течение длительного времени оказывал влияние на Испанию. Памфлетисты приписывали инквизиции характер, которого у нее не имелось уже более шестидесяти лет. Пытки и казни представляли в таком виде, словно они продолжались. Авторы полемических произведений возлагали на инквизицию всю ответственность за упадок Испании, за исчезновение практических наук, сельского хозяйства, промышленности и бизнеса. Интересно, что точно такие же обвинения высказывали в адрес иезуитов еще раньше, в XVIII веке. Они были причиной изгнания ордена в 1759 г. из Португалии, а в 1767 г. – из Испании[1493].

В тех случаях, когда обвинения остаются без изменения, а меняется лишь название обвиняемой группы, возникают опасения, что группу придумали специально, чтобы обвинить ее в том, что вызвано совершенно другими причинами. С каким огромным количеством врагов пришлось столкнуться Испании! Конверсос, лютеране, мориски, франкмасоны, янсенисты, деятели Просвещения, гомосексуалисты, двоеженцы и богохульники… А теперь еще иезуиты и инквизиция!

В каждом случае предъявлялись обвинения в угрозе могуществу и самобытности испанской нации. Но в любой ситуации действовала более сложная динамика, которая требовала поисков козла отпущения.

И вновь эта динамика увенчалась успехом! Кампания была столь убедительная, что, когда толпы ворвались в офисы инквизиции в предсмертных судорогах этой организации, то ожидали, что найдут инструменты пыток, приготовленные для нанесения увечий своим жертвам. Но все произошло так, словно никто из живущих не мог вообще вспомнить, что он когда‑либо был свидетелем публичного аутодафе. И только очень немногие смогли припомнить того, кто был арестован инквизицией[1494]. Репрессии вернулись в свой источник: козлом отпущения за все беды Испании стал никто иной, как сам первый, оригинальный институт поиска козла отпущения.

Полемика, развернувшаяся в течение последних дней существования инквизиции и старого режима, превратилась в первые полномасштабные публичные дебаты, посвященные прошлому Испании. Разделение, которое, как мы видели, увеличивалось между консерваторами и либералами, кристаллизовалось вокруг различных точек зрения на инквизицию, а также мнений, высказываемых ими относительно истории страны.

В конце XIX века одним из борцов за консервативную точку зрения на испанскую историю, которая вновь доминировала в политических и интеллектуальных кругах, оказался Марселино Менендес‑и‑Пелайо. Это человек, чье излишне преждевременное интеллектуальное развитие соответствовало лишь его избыточной словесной невоздержанности. В возрасте двадцати семи лет он опубликовал восьмитомный труд по истории неортодоксальной мысли и мыслителей Испании, включая огромное количество материалов по инквизиции. Эту работу продолжают читать и в наши дни. Менендес‑и‑Пелайо был непоколебимым защитником роли инквизиции в формировании испанского общества.

Он утверждал: «Нетерпимость является врожденным законом здорового человеческого понимания»[1495]. Иными словами, активный разум после понимания истины старается внушить ее другим, оставаясь нетерпимым к их идеям.

Во время моих визитов в архивы Португалии и Испании первоначальное возмущение, которое может вызвать подобная идея, постепенно стало вытесняться другими эмоциями. Для чего еще предназначены эти горы желтеющих документов, как не для того, чтобы попытаться навязать свое мировоззрение? Там хранились документы, сложенные в надежные коробки, плотно перевязанные бечевками. Они терпеливо ожидали момента, когда исследователи‑историки каждого последующего поколения смогут понять сущность их идей, выделить их. Бумаги стали билетами в путешествие в прошлое, в психологию прошлого, на основе которого появилось настоящее. Но эти путешествия на каком‑то уровне заставляли легче переносить боль и дисгармонию настоящего. Боль обращалась в сочувствие к страданиям и болям тех, кто уже более не страдает…

Довольно трудно полностью отказаться от точки зрения Менендес‑и‑Пелайо на нетерпимость человеческого разума. Очень легко обвинить тех, кто нес ответственность за различные пороки и зло. Инквизиторов можно осудить за их взяточничество и подчинение власти, за пытки, удовлетворяющие их садизм. Так имперских милитаристов можно судить за войны, чем часто и пользовались либеральные интеллектуалы. Ведь либеральная точка зрения тоже требует своих противников. И они, как и враги инквизиции, возрождались в зависимости от интеллектуальных сезонов и быстро текущего времени.

Неужели умонастроение инквизиции было некоторым образом неизбежным предшественником современного состояния человечества? Не возникает сомнений в том, что существовала масса преемников – по меньшей мере, по аналогии. Имелась же сеть информаторов «Штази», известных как неофициальные сотрудники («инофициелле митарбайтер»), которая распространялась по всей Восточной Германии во время холодной войны. Подобно шпионам инквизиции, они вели наблюдение за политически неблагонадежными гражданами. Были и палачи Мао Цзедуна, которые так сжимали гортань своим жертвам, что те не могли протестовать. Так происходило и жертвами аутодафе с кляпами, забитыми в рот. Те же палачи требовали у семей убитых плату за пули, использованные, чтобы убить членов этих семей. И инквизиция заставляла семьи людей, которых пороли, платить исполнителям порок[1496].

Установлено: администрация была важным инструментом, который могли использовать, чтобы свалить всю вину на других. Следовательно, человеческая психология находится в самой основе истории инквизиции. Хотя историческая литература с предельной точностью описывает структуры инквизиции, приводит точные статистические данные относительно аутодафе, подробные сведения о процессе судопроизводства, говорит о деятельности во всех иберийских колониях, она крайне редко касается психологии. Но именно психология помогла бы понять, чем фактически мотивировались преследования[1497].

Это всегда казалось ошибкой. И все же, учитывая климат, в котором проводились исследования, можно понять, откуда возникло упущение. Объем информации о зверствах и медленное наступлении на практику преследований, сбор «доказательств» относительно угрозы – все это неизбежно подталкивало пользователей информации к изложению событий со своей собственной точки зрения. Поэтому ее трудно воспринять с внешней независимой позиции и вникнуть в психологию того, что происходило на самом деле.

В течение десятилетий, последовавших за упразднением инквизиции, задача понимания существовавшей психологической динамики все в большей степени возлагалась на писателей. Классическим примером является Достоевский, который дал опустошающий портрет «великого инквизитора» в «Братьях Карамазовых». Имеется и отображение бюрократического преследования инквизицией в истории Иосифа К., приведенной Кафкой в «Процессе». Кто сможет забыть поиски К. бессмысленной справки, названия которой он постоянно не знает, а также его внезапную казнь после встречи в соборе?

Другим писателем, который использовал эту тему, был Элиас Канетти. Канетти, как и я, происходит из семьи потомков иберийских евреев, которые оказались среди первых объектов инквизиции. Это затрудняло объективность, но все же обеспечило определенный уровень сопереживания. Надеюсь, в отличие от подавления эмоций инквизицией, оно позволило высвободить их.

Одним из самых знаменитых произведений Канетти является его роман «Ослепление», опубликованный в Австрии в 1935 г. и переведенный на английский язык с разрешения автора, как «Аутодафе». В этой книге Канетти, который в 1981 г. получил Нобелевскую премию, изображает психологический крах ученого, Петера Кина. Этот ученый жил в Центральной Европе, где все в большей степени начинал доминировать авторитаризм в те годы, за которыми последовала Вторая Мировая война. Кин, обманом выманенный из квартиры своей экономкой Терезой и сторожем‑фашистом Бенедиктом Пфаффом, спускается в подземный мир, откуда не может выбраться.

Книга Канетти повторяет сатиру на аутодафе инквизиции, которую впервые предложил Сервантес более трех столетий назад.

Согласно тревожному видению Канетти, предпосылками сумасшествия и коллапса Кина были нарастающая агрессивность, насилие и поиски козла отпущения в обществе на пороге геноцидной войны. Этот мир неспособен принять на себя ответственность за свои собственные чудовищные преступления. Избитый, напряженный, безумный Кин, одержимый собственным видением истины, найденной в своих книгах, окруженный культурой глупых преследований, больше не может жить с тем, что он создал в микрокосмосе своей идеальной квартиры. В этом пространстве учености и культуры его создатель, Кин, решает сжечь квартиру, книги, а заодно и самого себя…

* * *

Дебаты, посвященные обсуждения предложений комиссии относительно будущего испанской инквизиции, торжественно открылись 4 января 1813 г. в Кадисе. Агустин де Аргуэлес, один из членов комиссии, выступил в защиту ее выводов. Он повторил заявление о трудностях, связанных с восстановлением инквизиции, поскольку не было великого инквизитора. Аргуэлес добавил: это учреждение не способствовало чистоте религии, а скорее, помогало подрывать ее. «Поддерживались обвинения, полагаясь на честность судей. Но они переполнены пороками, как все люди»[1498].

Он продолжал обвинять инквизицию, иссушившую источники Просвещения и изгнавшую из Испании всех гениальных людей и просвещенные идеи.

Аргуэлеса поддержал граф Торено, который еще раз подчеркнул – великий инквизитор отсутствует, а сама инквизиция выступала против Просвещения.

Граф добавил: «Инквизиция постоянно занималась слежкой за поведением интеллектуалов и просто разумных людей, расследованиями их деятельности… Я не могу припомнить ни одного просвещенного разумного человека, с которым был знаком, кто не испытывал бы угрозу со стороны инквизиции»[1499].

Но много оказалось и тех, кто выступал за инквизицию. Некоторые депутаты отмечали: нация состоит не только из просвещенных людей или тех, которым нравится новизна, но и из простого народа. А эти люди хотят, чтобы инквизиция осталась. Другие заявляли, что кортесы не должны иметь ничего общего с верой. Нужно просто ограничить деятельность инквизиции простой защитой религии. Естественно, это означало бы сохранение организации.

Критики инквизиции в кортесах продолжали стаскивать с нее маску. 16 января, пользуясь тем, что многие сторонники инквизиции были на похоронах епископа Сеговии, либералы срочно приняли закон, который гласил: «Католическая и апостольская вера должны охраняться законом в соответствии с конституцией»[1500].

Инквизиция была обречена; 22 февраля 1813 г. одобрили указ об упразднении. Мгновенно на прилавках книжных магазинов появились запрещенные книги. Их продажа достигла рекордного уровня, так как их рекламировали как «работы, запрещенные инквизицией». На публичном маскараде во время великого поста люди, одетые епископами, шли с горящими топорами палачей от площади к площади, громко читая указ об упразднении. В Кадисе, центре буржуазной и интернациональной Испании, царила праздничная атмосфера.

Эти события отразились в Португалии и в Новом Свете, словно в зеркале. В Мексике лидера движения за независимость Мигеля Идальго‑и‑Кастилья, либерального священника из региона Керетаро, инквизиция обвинила в декабре 1810 г. в «восстании и ереси». Множество свидетелей утверждали: Идальго выражал сомнения относительно второго пришествия. Он говорил, что Библия приобрела свой законченный вид только в III веке после рождества Христова, а св. Тереза Авила нужна церкви только из‑за ее самобичевания и частых постов[1501].

Считалось, что у него дома «постоянно собиралась большая группа простых людей, чтобы поесть, попить, потанцевать и поухаживать за женщинами»[1502]. Говорили, что священники танцевали с фиалами со священным елеем на шеях, а церковные украшения и одеяния использовали на балах‑маскарадах. В рождественский сочельник в алтаре спрятали святые дары. Священник, который проводил службу, стал подозревать, что их украли, а значит, придется организовать поиски. Он был так взволнован, что прихожане нашли повод для смеха[1503].

Идальго утверждал, что его никогда не обвинили бы в ереси, если он не поддерживал движение за независимость. Однако энергичность, с которой его преследовала инквизиция, возможно, связана и с тем, что он распространял среди своих последователей истории об инквизиторах.

К ужасу чиновников инквизиции Идальго утверждал: «Инквизиторы – обыкновенные люди из плоти и крови, они могут допускать ошибки, а эдиктами, выпущенными ими, руководят страсти»[1504].

Многие священники соглашались с Идальго, а один из них, монах Хосе Бернардо Вильясенор, заявил даже, что эдикт, выпущенный против «еретика Идальго» «годится только для того, чтобы подтереть зад»[1505].

Идальго и его последователи отправились в Мехико, но в начале 1811 г. отступили на север, где в марте потерпели поражение. Инквизиция судила Идальго скорым судом; его расстреляли.

Однако Идальго умер не напрасно. Вскоре Мексика стала независимой, а в июне 1813 г. вся общественность уже знала об указе об упразднении, присланном из Кадиса. И трибунал на мексиканской земле прекратил свое существование. Это же произошло в Лиме, а в Чили муниципальный совет в Сантьяго отменил церковную ренту из доходов собора, предназначенную для инквизиции, еще в сентябре 1811 г. – еще за два года до того. В Картахене в Колумбии состоялись открытые массовые демонстрации с требованиями упразднить инквизицию в том же году[1506].

Между тем в Португалии события оказались не менее драматическими. Либералы объявили об упразднении инквизиции сразу после бегства португальской королевской семьи в 1807 г. Чиновников инквизиции схватили, сам великий инквизитор бежал на юго‑запад Франции[1507]. Твердый указ, отменяющий трибунал в Гоа, был опубликован 16 июня 1812 г.[1508]Вице‑король направил письмо с предложением сжечь все судебные документы, их никогда так и не нашли.

Официально инквизицию в Португалии запретило конституционное правительство 31 марта 1821 г.[1509]Это произошло уже после того, как война на полуострове, которая привела к перевороту, подошла к концу.

К этому времени декрет об упразднении инквизиции, изданный кортесами Кадиса в 1813 г., наконец‑то вступил в силу в Испании. После изгнания французских войск в 1813 г. король Фердинанд VII вернулся в Испанию и восстановил инквизицию, но на короткий отрезок времени. Однако в 1820 г. произошла революция, и вновь центром стал Кадис. Фердинанду удалось удержаться на троне только благодаря тому, что он обещал уважать конституцию, принятую ранее кортесами в Кадисе. Король начал выпускать заключенных из тюрем инквизиции. 9 марта 1820 г. он издал декрет, запрещающий инквизицию[1510]. Декрет превратился в закон об упразднении только в 1834 г.

Как только 8 марта 1820 г. опубликовали решение Фердинанда VII подчиниться конституции Кадиса, народ взял все в свои руки. В Мадриде толпа в несколько сот человек направилась в тюрьму инквизиции, освободила семь заключенных, все они оказались политическими. Освобожденные отказались от того, чтобы их триумфально несли на руках по домам, для выполнения этой роли предложил себя портной, хотя у него никогда не было никаких дел с инквизицией. Затем толпа устроила костер из всей мебели и документов, которые забрали из дворца[1511].

Невозможно остановить охоту за козлом отпущения там, где существует охотник на него. Подавленные чувства и злость вернулись с ужасающей неизбежностью. Тюрьмы инквизиции штурмовали в Севилье и Валенсии 10 марта. В Пальме, на острове Мальорка, дворец инквизиции разрушили[1512]. В Барселоне толпа выстроилась перед дворцом капитана‑генерала в час дня 10 марта и потребовала декларации конституции. Он согласился. Тогда люди направилась во дворец инквизиции с целью навсегда положить конец этой организации. Они разнесли ворота тюрьмы, как в Мадриде, освободив заключенных. Запылали костры, клубы дыма поднимались до самого неба. От судебных документов и архивов трибунала Каталонии потемнели небеса над головой[1513].

Несчастная Иберия! Португалия и Испания, некогда оплот величайших империй мира, превратились в руины. Правило разделение. Инквизиция стремилась создать единую идеологию, преследовала угрозы, где бы и когда их не отыскала. Но она смогла лишь возглавить упадок империй. Нельзя сказать, что преследование врага внесло свой вклад в процветание или в улучшение жизни людей. Последовали репрессии, а затем наступило разочарование. Разочарование вызвало злобу, превратившуюся во взаимную ненависть.

Все было готово для нарастающей горечи. Со временем разделение плавно перейдет в ужасающее вооруженное столкновение, в гражданскую войну в Испании, во взаимный антагонизм между консерваторами и либералами, которая станет предтечей правления Салазара в Португалии.

Враг никогда не исчезал. Инквизиция помогла в его преследовании, но пропасть, которая открылась в результате, становилась шире океана. Поэтому в Португалии и Испании процветание, сопровождавшееся паранойей, закончилось упадком. Нетерпимость имперского общества и преследование фантомных угроз погрузили собственные империи в печальное забвение.

Библиография

Date: 2015-09-02; view: 344; Нарушение авторских прав