Тридцать девять

Лесли отложила свою книгу: «Несколько полезных способов избавиться от болезней садовых растений».

— О чем ты думаешь, дорогой? — спросила она. — Что тебя беспокоит?

Я лежал в кровати рядом с ней, уставившись в потолок.

— Ничего. Просто задумался.

— Гм, — сказала она. — Ладно.

Она вернулась к книге.

Я решил не сообщать ей о решении Дикки до того, как сам все хорошо не обдумаю, потратив один час или десяток на размышления об этой странной дружбе, о том, почему она так много для меня значит и каким могло бы стать наше будущее, если бы он решил остаться.

Как он и обещал, я почувствовал себя гораздо легче без давнего детства, хватающего меня за пятки. Ушли сомнения, тревожившие меня десятилетиями, исчезло тяжелое чувство, что я забыл что‑то очень важное из тех лет, когда был ребенком. С его помощью я наконец выбрался из того времени, и смутный вид вчера вдалеке окончательно скрылся из виду.

— Быстро схватывает, — сказала Лесли, не отрываясь от книги.

— Кто?

— Дикки, — сказала она. — Он узнал все, что хотел, и ушел?

— Откуда ты знаешь?

— Просто угадала, — сказала она.На самом деле нужно быть сделанной из камня, чтобы не уловить твои волны Ощущения‑Незавершенности.

Хорошо было бы однажды пережить какое‑нибудь приключение, дать ему время улечься, потом выбрать свободную минуту и рассказать жене и его начало, и середину, и конец, а также смысл. Но, подумал я, с ней это так же вероятно, как мороз в аду.

— Ну, в общем, ты права.

— Он приходил, чтобы дать тебе что‑то или что‑то взять у тебя? — она спросила это так, как будто заранее знала ответ.

— Ему нужны были знания, — ответил я, — и мне доставило удовольствие с ним поделиться. Теперь он знает почти все, что знаю я, а как с этим поступить — его личное дело. Я для него — лишь часть только этого одного будущего.

— Ты значил для него не более чем это, — сказала она, полуспрашивая‑полуутверждая. — Тебе будет его недоставать?

— Я не думаю, что могу так сказать, — ответил я.Но я буду помнить его и думать о нем. Она улыбнулась в ответ на мои слова.

— Трудно было научить его вносить рациональность в каждую частичку живого человеческого чувства, или ему это тоже легко далось?

— Ох, Вуки, перестань! Я действительно рационален и не собираюсь в ближайшее время себя переделывать. Но даже если я изменюсь, то в первую очередь пострадаешь от этого ты. Сейчас мы находимся в равновесии — ты и я на наших маленьких качелях; ты же не хочешь, чтобы я прыгнул всем своим весом на твою сторону, не правда ли?

— Рациональный или чувствующий, — сказала она, — не имеет значения. Все равно я тебя не брошу.

— Спасибо, милая.

Я придвинулся ближе, выключил свою лампу, просунул руку под подушкой Лесли и закрыл глаза.

— Без тебя было бы так холодно.

— Учишься? — спросила она.

— Нет, милая, — прошептал я. — Единственный раз в жизни я был не учеником, а учителем.

— М‑хм.

Она вернулась к своей книжке и читала, пока я не начал засыпать.

— В следующий раз, когда снова встретишь Дикки, — сказала она, — передай, что я люблю его тоже.

Сорок

Той ночью, в три часа, я внезапно проснулся, и, глядя широко раскрытыми глазами в темноту, с опозданием на два месяца понял: Дикки помнит детство, которое я забыл! Он помнит все с первой минуты.

Мы были двумя концами жизни, протянувшимися к центру, который ни один из нас не мог найти по отдельности. За все эти часы, проведенные вместе, подумал я, мне нужно было только спросить его! Он все еще хранил память о том единственном приключении, которое являлось ключом ко всему, во что я верил, сцены, которой мне необходимо было коснуться еще один раз, чтобы стать взрослым.

Он не мог уйти!

Я помассировал веки, заставил себя расслабиться, ясно и отчетливо представил себе его лицо и слился с ним.

Через миг я стоял на склоне холма — там, где лес граничил с лугом, — и целая россыпь крошечных серебристых цветов сияла вокруг меня. С одной стороны вдали виднелся океан, почти такой же темный, как небо, и мерцающая алмазная река, которая в него впадала. С другой, насколько я мог видеть, широкая равнина уходила к горизонту первобытных холмов и долин. Пустота и спокойствие вновь обретенного рая.

Это не было тем холмом, который я знал, но каким‑то образом это место было мне знакомо. Где я видел это раньше? Он должен быть рядом.

Я нашел его сидящим на каменном выступе. Он выглядел как обычно и запускал планер, который взлетел над зеленым холмом, как будто его вел крошечный пилот, попал в восходящий потоку края холма и начал набирать высоту.

Удивительный вид. Как это у него получилось? Но у меня не было времени его рассматривать.

— Ты ведь помнишь все мое детство! — сказал я, даже не поздоровавшись. — Все до последнего дня! Это так?

— Конечно, —ответил он. — То, что ты от него отгородился, не означает, что оно пропало.

— Ты помнишь свое рождение?

Все это время, подумал я, он знал ответ. Дикки знает, что превращает наш безмятежный дух из живого света в младенческий крик Я‑Об‑Этом‑Никогда‑Не‑Просил, раздающийся в темноте. Звено, которого мне недоставало и которое я никогда бы не нашел.

— Мне нужна память об этом, — сказал я.

Вспышка притворного удивления.

— Я уже думал, ты никогда об этом не спросишь.

Он порылся в кармане рубашки и вытащил небольшую хрустальную полусферу нежно‑янтарного цвета, размером с небольшой лимон.

— Вечная штука, — сказал он. — Открыть ее может только твое желание знать. — Он протянул ее мне. — Будь осторожен, она развалится, как только ты ее коснешься. Ты уверен, что хочешь этого?

Я взял ее у него из рук. Маленькая, легче яичной скорлупы. Почему бы и нет — тайна моего первого, наполненного миром и любовью дня на Земле, завернутая в розовый лепесток. Такая тонкая!

В тот миг, когда я прикоснулся к хрупкой поверхности кончиком пальца, она рассыпалась в моей руке, за час до моего рождения.