Абордажный нож блестит

Мы не раз бороздили седой океан,

Мы – цари на морских путях.

Наш отчаянный, дерзкий, разбойный клан

На купцов нагоняет страх.

Припев:

Пусть грохочут пушки и мушкеты бьют,

Блещут абордажные клинки!

Вражеские флаги падают на ют.

Мы их одолели, моряки!

Слава беспокойным волнам океана!

Слава силе дерзостной руки!

Нас дьявол ведет за собой по морям,

Не боимся мы божьего гнева,

Мы не верим кресту и святым дарам,

Мы любим вино и девок.

Но наступит однажды последний миг,

От судьбы не уйти назад,

И тогда мы направим свой старый бриг

Прямою дорогой в ад…

Песня корсаров

Морской разбойник возник в ту самую пору, когда на морских путях появились торговые корабли. Само слово «пират» происходит от греческого глагола «реiran», что означает – «искать свое счастье».

Расцвет средиземноморских рабовладельческих государств, развитие торговли между ними дали толчок возникновению пиратства. Ведь разбой возможен лишь в том случае, если есть что грабить. Пузатые финикийские и греческие торговые суда, богато груженные товарами и драгоценностями, утюжили волны Средиземного моря. Они-то и стали первыми жертвами пиратов.

Во времена Римской империи морской разбой приносил такие убытки, что в 67 году до н. э. сенат вынужден был организовать против пиратов грандиозную карательную экспедицию. Полководец Помпей захватил тогда 1300 пиратских кораблей. Плененные разбойники, общее число которых превышало 20 тысяч, были поселены на Сицилии во вновь заложенном городе Помпееполисе.

После распада Римской империи на Восточную и Западную, когда международная торговая деятельность временно замерла, не стало и материальных основ для морского разбоя. Он возобновился лишь в VII веке, когда арабы основали гигантскую торговую империю, простиравшуюся от Гибралтара до моря Сулу. Позднее города-государства Северной Италии – Венеция, Генуя и Пиза – стали первыми европейскими морскими державами, и Средиземное море вновь превратилось в арену лихого корсарства, по сравнению с которым действия ганзейских пиратов Штёртебекера, Бенеке и Гёдике Михеля в Северном и Балтийском морях выглядели безобидными шалостями.

Корсары братья Барбаросса, тех же варварийских кровей, что Улух и Драгут, десятилетиями держали за горло капитанов итальянских торговых судов в Средиземном море. С этими морскими хищниками не мог соперничать сам прославленный генуэзский флотоводец адмирал Андреа Дориа. Однажды он, преследуя Драгута, загнал его в бухту. Наступившая ночь помешала адмиралу завершить победу над пиратом, и он решил закончить сражение на рассвете. Однако утром оказалось, что птичка выпорхнула из западни: ночью люди Драгута поставили свой корабль на катки из бревен и, перетащив его через перешеек шириной около трех миль, ушли от генуэзцев.

С XVI века центр тяжести морской торговли переместился со Средиземного моря в Атлантику и Индийский океан. Все новые и новые пути открывали отважные мореплаватели. Никогда еще море не переносило на своих волнах столько золота, серебра, драгоценных камней и редкостных заморских товаров. И никогда до сих пор не представлялось морским разбойникам столь блистательных возможностей поживиться. Снова пробил час пиратов. «Веселый Роджер» – черный пиратский флаг с белым черепом и скрещенными берцовыми костями – наводил ужас на Атлантику.

Эрнан Кортес – конкистадор, пришедший в Новый Свет с горсткой испанцев и потопивший в крови государство ацтеков, послал в 1522 году в Испанию галион, тяжело груженный бесценным реквизитом последних ацтекских правителей. Но этому кораблю не суждено было дойти до порта назначения. Весь его груз, оплаченный кровью сотен тысяч индейцев, получил для своей утехи французский король. Это неожиданное богатство попало в его руки от капитана французского каперского корабля, захватившего галион с добычей Кортеса.

Однако в XVII и XVIII столетиях действовать в открытой Атлантике морские разбойники решались не часто – бедный островами океан не мог предложить им по-настоящему удобных опорных пунктов. Базирование же на европейском побережье было для корсаров небезопасным. Поэтому они начали гнездиться в Карибском море, изобилующем укромными островами, словно самой природой предназначенными для убежища пиратов.

И все же морской разбой не смог бы расцвести здесь таким пышным цветом, если бы не политические интриги между Испанией, с одной стороны, и Англией, Францией и Голландией – с другой. Ведь в ту пору, во времена бурного развития европейской буржуазии, подчас трудно было найти различие между торговлей и неприкрытым разбоем. У Гёте в «Фаусте» имеются по этому поводу очень меткие строки:

Пошло немного кораблей;

Теперь же в гавани твоей

Их двадцать. Много было нам

Хлопот: их плод ты видишь сам.

В свободном море дух всегда

Свободен; медлить, разбирать –

Не станешь: надо смело брать!

То ловишь рыбу, то суда;

Уж скоро три я их имел,

Потом четыре; там, забрав

Еще корабль, пятью владел;

Имеешь силу, так и прав!

Лишь был бы наш карман набит.

Кто спросит, как наш груз добыт?

Разбой, торговля и война –

Не все ль равно? Их цель одна!

(Перевод Н. А. Холодковского)

Для ослабления своего заклятого врага – Испании – англичане и французы поддерживали карибских пиратов или по крайней мере не чинили им препятствий. В Карибском море назревали события, которые сам сатана охотно вписал бы в свой бортовой журнал рядом с кровавой драмой конкисты.

Карибские пираты основывали на маленьких островах настоящие республики. Одна из таких республик долго существовала на острове Тортуга. Члены этого содружества называли себя «freres de la cote» – «береговые братья». Испанцы называли их буканьерами или флибустьерами.

Название «флибустьер» ведет свое происхождение от французского «flibot» – так первоначально назывались легкие пиратские суда. Второе слово – «буканьер» – происходит от индейского «bucan», означающего дословно: «решетка для копчения мяса на углях».

Еще до того, как морской разбой в Карибском море принял значительные размеры, на некоторых островах появились группы охотников за быками, в которые объединялись дезертиры-матросы, разочаровавшиеся переселенцы и прочие неудачники разных сортов. Крупный рогатый скот был завезен в Новый Свет из Европы. Выпущенные на вольные пастбища животные быстро размножились и одичали.

Подобным «бычьим раем» был Санто-Доминго (Гаити). После охоты буканьеры переправлялись со своей добычей на Тортугу, где мясо убитых животных резали на полосы и коптили. Пираты охотно покупали копченую говядину, питаясь ею во время плавания, поэтому буканьеры с самого начала имели с ними добрые отношения, а нередко и сами участвовали в каперских походах. Когда испанцы стали чинить препятствия охотникам за быками, в большинстве своем французам, нападая на них или рассыпая яд по пастбищам, большая часть буканьеров присоединилась к пиратам. Они поклялись, что впредь будут добывать средства на жизнь только абордажными топорами или пистолетами. Пираты приняли их в свои ряды с распростертыми объятиями: буканьеры славились как неустрашимые охотники и отменные стрелки. Красный цвет их полотняных рубах, окрашенных бычьей кровью, сделался скоро для испанских купеческих судов таким же символом ужаса, как черный цвет пиратского флага.

Отважные и мужественные «береговые братья» отличались и другими качествами – жестокостью, легкомыслием и расточительностью. Пленных они брали крайне редко, разве что имея виды на богатый выкуп.

Ужасную славу заслужили способы пыток, учиняемых флибустьерами своим жертвам, не соглашавшимся добровольно указать места сокрытия ценностей. Несчастных подвешивали за ноги и угощали раскаленным железом. Один из корсарских главарей, плененный испанцами, показал под пытками, которым подвергли его самого, что он лично, из мести, отрубал голову каждому члену экипажа захваченного испанского галиона и каждый раз слизывал кровь с сабли.

В большинстве случаев захваченные города после разграбления поджигались. «Обжорство, крепкие напитки, азартные игры, музыка, танцы и женщины – такими после возвращения были их каждодневные занятия, от зари до зари», – говорится в одной пиратской хронике конца XVIII века. Как и все постоянно живущие рядом с опасностью, флибустьеры руководствовались одним основным правилом: вчерашний день прошел, сегодняшний – наш, наступит ли завтрашний – неизвестно.

При таком образе жизни заметной разницы в имущественном положении между корсарами не было. За короткий срок удачливые добытчики спускали все до гроша и отправлялись на поиски новой добычи. И летописец продолжает: «Венцом этого головокружительного веселья были распутные женщины любого цвета кожи и любых национальностей, которых влекли сюда привольное житье и богатые заработки».

Кое-какую лепту внес в это дело и французский губернатор Тортуги Бертран д'Ожерон: он позволил первым француженкам переправиться через «большой пруд» (так фамильярно именовали корсары Атлантический океан). Впоследствии одна торговая французская компания сделала из этого доходное предприятие: она организовала регулярный ввоз на Тортугу девушек из Европы.

Позднее штаб-квартира флибустьеров переместилась с французской Тортуги на английскую Ямайку, и ее главный город Порт-Ройял стал «греховным Вавилоном». Сюда возвращались из разбойничьих набегов «береговые братья». Запахи смолы и соленой воды, которыми пропитаны портовые переулки всего мира, смешались здесь с ароматами жареной говядины, французской парфюмерии и изысканных вин. Не считая часов сиесты, на Параде – главной улице Порт-Роqяла – постоянно царило шумное оживление. Буйные парни с тугими кошельками, широко, как на ходулях, расставляя ноги, брели по мостовой к ближайшей таверне. Разодетые как павлины, щеголяя бархатом и шелками, они вполне могли бы сойти за преуспевающих купцов, если бы не их грубые манеры и изукрашенные шрамами физиономии.

На Параде кроме больших лавок, ювелирных и парфюмерных магазинчиков, борделей, церквей, казино и отелей располагались также питейные заведения, в которых кушанья подавались на золотой посуде, а вина подносились в чашах для церковного причастия. Шумные компании флибустьеров пировали там до утра с дорогими куртизанками, слетавшимися сюда из всех уголков Европы, как мотыльки на свет лампы. Разве предосудительно было поживиться кое-чем от этих боевых петухов, если сама королева Елизавета не считала зазорным носить в своей короне пиратские бриллианты?

Подобно итальянским уличным бандитам, флибустьеры молились перед каждым сражением. Давая клятву биться до последней капли крови и подчиняться корабельным порядкам, они должны были держать руку на распятии или на Библии. В соответствии с их кодексом чести на корабле запрещалась игра в карты и в кости, а также поножовщина. Все споры должны были разрешаться на берегу. Дуэли случались, однако при первой же заметной ране одного из дуэлянтов они сразу же прекращались. Строго запрещено было проводить на корабль женщин. Перед абордажем никто не имел права пить спиртное. После восьми часов вечера на корабле должны были гасить свет и огонь. Трусость в бою, а тем паче бегство карались смертью, причем в большинстве случаев приговор приводился в исполнение тотчас же, в ходе сражения. В случае неповиновения главарю провинившийся терял свое право на часть добычи. Утаивший добычу сурово наказывался, а наиболее отважным помимо их доли полагалась премия. Раненым выделялась особая доля в виде компенсации, причем размер ее зависел от тяжести понесенного увечья. Особенно высоко «ценилась» потеря ноги, руки или глаза. Перед выходом в разбойничий набег каждый участник делал завещание. Перед боем полагалось обменяться рукопожатиями с товарищами.

На практике, однако, эти положения не всегда выдерживались. Если предводитель был пьяница и игрок, то своим дурным примером он задавал тон и всей команде.

При полном безразличии к личной гигиене флибустьеры фанатично следили за своим оружием. Они старались перещеголять друг друга блеском и красотой стреляющего, рубящего и колющего железа. Мушкеты они носили через плечо на пестрых шелковых перевязях. Делалось это не только из мужской гордости своим оружием, но и потому, что так выражалось должное к нему почтение. Пистолетом и кинжалом пират зарабатывал себе на жизнь так же, как ремесленник – молотком, пилой и стамеской.

Каждый флибустьер имел кличку. Некоторые прозвища становились потомственными. Пресловутый морской мародер Морган именовался Рыжим за огненно-красный цвет волос. Знаменитые пиратские имена, такие, как Истребитель, Непреодолимый, Железная Рука, выбирались с определенным умыслом, чтобы держать в страхе и трепете экипажи торговых судов. Вообще в битвах морских разбойников психологический фактор устрашения играл далеко не последнюю роль. Этому способствовали неожиданность и быстрота нанесения удара, хитрая тактика и граничащая с презрением к смерти отвага, что всегда обеспечивало пиратам захват инициативы в действиях.

Однажды близ карибского острова, где хозяйничал Флибустьер Пьер Легран, показался испанский галион. Пираты, которых насчитывалось не более двадцати душ, дождались наступления сумерек и, несмотря на штормовую погоду, пустились на своих легких суденышках вдогонку. Им удалось настичь галион незамеченными. Понимая, что испанцы имеют значительный численный перевес пираты поклялись сражаться до последнего дыхания, победить или погибнуть. Перед абордажем они пробили днища своих суденышек и, лишенные всякой возможности к отступлению, как берсерки[31], ринулись на обескураженны испанцев. Испанцы же, не видя рядом со своим кораблем никакого судна, решили, что на них напали свалившиесг с неба черти, и сдались без сопротивления.

Храбрость презирающих смерть флибустьеров восхи щаласамого Вольтера. Испанцы же не могли противопоставить ей ничего равноценного. О каперском капитане Гаррисе рассказывали, что он, взяв на абордаж испанский корабль, продолжал с простреленными ногами действо вать своей рапирой, пока не упал, истекая кровью. На одного пленного испанца неизгладимое впечатление произвел корсар, ослепленный в бою и все же сражавшийся. Одному из корсарских главарей, подчиненных Моргану при штурме берегового форта Пуэрто-Белло оторвало ядром обе ноги. Он, лежа, продолжал руководить боевыми действиями и отдавал приказы, пока не начал биться агонии.

Во время второго нападения пиратов на порт Панам, их авангард, состоящий всего из 70 человек, размещенных на пяти небольших лодках, встретился внезапно с тремя вооруженными до зубов испанскими военными кораблями. В утренней дымке пираты приняли их поначалу за торговые корабли. Однако, поздно обнаружив ошибку, пираты вместо того, чтобы спастись бегством, ринулись, как Давид против Голиафа, в битву с противником, в тридцать раз превосходящим их в людях и огневой мощи. Уверенные в победе испанцы уже начали крепить на реях веревки для виселиц. Каково же было их удивление, когда матросы с намыленными петлями в руках один за другим начали падать с такелажа своего судна на палубу их корабля. Еще больший испуг овладел испанцами, когда несколько минут спустя рулевые всех трех военных кораблей и сам командующий эскадрой, тяжело раненные, были унесены с палубы. Здесь снова оправдалась старая тактика флибустьеров: при численном перевесе врага прежде всего выводить из строя корабельное начальство и канониров, ибо потеря руководства наиболее чувствительно влияла на снижение боевых качеств суеверного экипажа.

Такая неизменно приносящая успех тактика флибустьеров подточила боевую готовность испанцев перед битвой за Панаму и вызвала парализующий страх при сообщении: «Пираты идут!» Даже испанские генералы и адмиралы, командующие в то время в районе Карибского моря, предупреждали друг друга словами: «Будьте начеку! Эти черти обладают искусством, в котором мы ничего не смыслим».

После взятия флибустьерами Пуэрто-Белло перепуганный губернатор Панамы отправил Моргану подарки с просьбой прислать ему хотя бы один экземпляр оружия, с помощью которого ему удалось захватить столь крупный город.

На эту просьбу Морган послал ему с тем же курьером пистолет с несколькими пулями и наказал передать следующее: «Скажи губернатору, что я посылаю ему этот маленький образец оружия, с помощью которого я захватил Пуэрто-Белло. И я обещаю, что через год сам приду в Панаму и лично покажу, как с ним надо обращаться».

Морган был весьма незаурядной фигурой среди корсаров всех времен. До наших дней дошли некоторые его прижизненные портреты. На одном из них, голландской гравюре на меди, он изображен щеголем с маленькими усиками, в завитом парике, разодетым как франт. Внизу подпись: «Джон Морган, родился в графстве Уэльс в Англии. Пиратский генерал на Ямайке». Это изображение Рыжего красуется на титульном листе одной книги о морском разбое, изданной в 1678 году голландцем Эксквемелином, бывшим корсарским лекарем[32].

Морган, сын зажиточного арендатора, молодым матросом попал в Вест-Индию, где примкнул к флибустьерам, состоявшим под началом его земляка Мэнсфилда. Этот иссеченный шрамами вояка стал вскоре относиться к смышленому новичку, как к сыну. Еще при жизни Мэнсфилд, хворавший после тяжелого ранения, назначил Моргана своим преемником.

Корсары не разочаровались в новом предводителе. Его боевая сноровка, врожденный ум и энергия как бы предопределили ему роль главаря. За свое боевое счастье он заслужил репутацию непобедимого. Действительно, ни в одном бою Морган не был ранен, хотя постоянно принимал участие в сражениях и был страшен в ярости, с которой обрушивался на атакуемых. Впоследствии английский королевский дом возвел его в дворянство, назначил губернатором Ямайки и обязал бороться… с бесчинствами морских разбойников – пример необычайно реалистической политики английской короны в отношении использования выдающихся личностей.

Морган выдвинул новый для карибского пиратства стратегический принцип: переход от каперства на кораблях к нападению на укрепленные пункты на берегу. Незначительные действия на берегу предпринимались некоторыми корсарами и прежде. Но теперь атаковывались не только слабо укрепленные пункты, где испанские солдать с готовностью поднимали белый флаг при первых мушкетных выстрелах, но и довольно крупные города. «Там где испанцы сопротивляются, есть чем поживиться. Наиболее укрепленные пункты – самые богатые». Это основно правило Моргана даже его отнюдь не изнеженным сообщникам казалось по меньшей мере самоубийством. В конце концов контингент флибустьеров был все-таки весьма ограничен. Многие недоумевали: как можно предпринимать какие-либо действия против превосходящих сил целых гарнизонов и хорошо укрепленных городов?

Чтобы набрать достаточное количество людей, Морган выработал план, по которому конечная цель похода – захват Панамы – должна была до последнего момента оставаться тайной даже для близких к нему людей. Только этим могла быть обеспечена гарантия того, что испанцы ничего не вызнают о его намерениях.

Бросок Моргана на Панаму был не просто пиратским налетом, а военной кампанией. Собрав флот из 37 больших кораблей (единственный случай в истории пиратства), Морган вышел в море. Адмиральский корабль нес восемь парусов и имел 32 пушки. Две тысячи готовых на все парней, не считая корабельной команды, шли вместе с Морганом на грандиознейшую в истории пиратства авантюру.

Город Панама был конечным портом испанского тихоокеанского флота, предназначенного для перевозки ценностей. Сюда стекались золото и серебро инков со всего Перу, а отсюда караваны мулов, навьюченных драгоценным грузом, посылались в направлении Пуэрто-Белло, который находился на восточной стороне перешейка. Здесь слитки благородных металлов перегружались в трюмы кораблей испанского трансатлантического флота. Транспортировка по этому пути была значительно короче, а главное, безопаснее, чем вокруг Южной Америки.

Но и Моргана тоже ничто не вынуждало огибать мыс Горн для достижения Тихоокеанского побережья Центральной Америки. 18 января 1671 года корсары высадились на берег в гавани Сан-Лоренсо и начали марш на Панаму. Чтобы взять с собой как можно больше боеприпасов, продовольствие решено было не брать, а реквизировать его в деревнях по мере продвижения вперед. Испанцы, проведавшие о намерениях флибустьеров, применили стратегию выжженной земли. Даже несозревшие фрукты в садах были оборваны и уничтожены. Таким образом, знаменитый поход корсаров через перешеек на Панаму превратился в голодный марш. Единственной отрадой этой разноплеменной братии был оставленный испанцами табак, которым они, мучимые голодом, и утешались сверх всякой меры.

Тяготы и лишения стали еще невыносимее, когда дорога затерялась в болотных трясинах сельвы. В пищу пошла трава, листья и корни. В качестве мясного приварка использовались кожаные ремни и сумки, которые размачивались, размягчались на камнях и затем поджаривались. Нередко на пути флибустьеров оказывались засады индейцев, откуда на них сыпался град стрел. Они же не могли ответить выстрелами, так как берегли боеприпасы.

На восьмой день марша измученные люди увидели Тихий океан и башни Панамы. Накануне изголодавшиеся корсары напали на стадо коров и, не желая выдать себя дымом костров, сжевали мясо убитых животных в сыром виде.

Утром, 27 января 1671 года Рыжий отдал распоряжение о штурме Панамы. Против флибустьеров был выставлен сильный отряд пехоты и кавалерии. Завязалась двухдневная перестрелка, в которой снайперы Моргана одержали верх. Они расположили свои посты в наиболее удобных для обстрела местах. Каждый стрелок имел наготове десять ружей, которые сразу же после выстрела заряжали его товарищи. Выстрелы гремели, как барабанная дробь. Дождь не знающих промаха пуль обрушился на испанцев. Понеся тяжелые потери, они вынуждены были в конце концов обратиться в бегство.

Конечно, штурм города стоил жертв и нападающей стороне. Однако психологически победа Моргана была предрешена еще в день первого сражения в открытом поле.

Перед вступлением в этот богатый город Морган запретил своим людям пить там вино из опасения, что оно может быть отравлено. Но это была всего лишь уловка хитроумного главаря корсаров: повальная пьянка его головорезов могла бы позволить испанцам организоваться для ответного удара.

В последующие дни флибустьеры занялись грабежом и доставкой пленных. Но самые богатые жители Панамы успели своевременно укрыться на прибрежных островах, а большинство кораблей, остававшихся в гавани, испанцы затопили. Это привело Моргана в такую ярость, что он приказал сжечь город дотла.

Только через четыре недели был объявлен приказ об уходе из жестоко наказанного города. Многих пленных увели с собой с целью получения выкупа. Когда пираты добрались наконец до своих кораблей, Морган велел собрать всю добычу воедино. Для этой цели он учинил поголовный обыск. Чтобы предупредить недовольство по поводу такого необычного мероприятия, он приказал контролерам обыскать себя первым. Старый конокрадский трюк привел к желаемому психологическому эффекту.

Перед дележом добычи, назначенным на следующий день, Морган забрал себе львиную долю, вместе с некоторыми приближенными тайком поднялся на свой флагманский корабль – и был таков.

Позднее, когда Панама уже отстроилась заново, пираты еще несколько раз объявлялись близ города, но довольствовались только захватом торговых судов.

Заключительным аккордом карибского морского разбоя было появление двух корсаров-женщин: Мери Рид и Энни Бонни, о которых историк Архенгольц в своей «Истории флибустьеров» пишет: «Они присоединились к морским разбойникам не в качестве гулящих девок и не в мужском обличье, а как истинные товарищи по разбою – в женских кофтах и в матросских штанах, с развевающимися волосами, с саблями на перевязях. На груди они носили пистолеты, засунув их под сабельную перевязь, а боевой топор, наподобие тех, что были у воинов в средневековой Англии, завершал их снаряжение».

В жестокости обе эти морские амазонки, по-видимому, не уступали корсарам-мужчинам: они щадили только хорошо сложенных юношей. В 1720 году обе валькирии вместе со своим разбойничьим кораблем попали в западню. Мужская часть экипажа закончила свой путь на виселице, а обе дамы сумели выскользнуть из петли, так как законом была запрещена смертная казнь для беременных.

Встречались, однако, среди морских разбойников и такие исключения, как Уильям Дампир, в чьем лице мир потерял исследователя, ученого и первооткрывателя. Семнадцати лет он нанялся на английский парусник. В 1679 году двадцатисемилетний Дампир примкнул к карибским «береговым братьям» и под командой таких корсаров, как Девис и Сван, постепенно выбился во флибустьерские капитаны.

В этом качестве он на своем корабле покинул Карибское море и пустился в кругосветное плавание. Никогда не участвовал он в пирушках своей команды по случаю каперских побед. Его свободное время было заполнено изучением природы, наблюдениями за распределением ветров и течений в океане и описаниями исследований. Складывается впечатление, что морским разбоем он занимался лишь для того, чтобы обеспечить себе средства к существованию и удовлетворить жажду к открытиям и науке. Когда в 1691 году он пришел в Плимут, самым дорогим сокровищем на его корабле было не золото и не серебро. Это был его морской дневник. Используя свои путевые записи, Дампир развил в последующие годы оживленную литературную деятельность. Незадолго перед сменой столетий он вызвал интерес несколькими своими книгами, особенно «Новым путешествием вокруг света»[33]. Вслед за этим он выпустил еще одну книгу о путешествиях и исследование о ветрах и течениях, к которым прилагались его собственноручные рисунки и навигационная карта, выполненные с поразительной для того времени осведомленностью.

Этой работой ему удалось привлечь к себе внимание английских ученых. Пользуясь возникшими таким образом связями, он сумел добыть себе корабль и каперский патент, чтобы снова идти дорогой открытий. В конце XVII столетия он крейсировал в южной части Тихого океана. У берегов Новой Гвинеи он открыл проход из Тихого океана к Молуккским островам, который по сей день носит название пролива Дампир. Остров Новая Британия и архипелаг Дампир (у западных берегов Австралии) – также его открытия. На обратном пути возле острова Вознесения в Атлантике он потерпел кораблекрушение, но сумел добраться до скалистого берега на спасательной шлюпке.

И снова этот необычный исследователь, дилетант с «Веселым Роджером» на мачте, последовал зову моря. В начале XVIII века он с двумя кораблями находился в Южных морях. В 1708 году, когда Вуд Роджерс отправился в кругосветное плавание, его корабли вел Дампир. Во время этого похода и был снят с одного из островов Хуан-Фернандес Александр Селкирк – герой «робинзонады»[34].

С тех пор как появились пираты, людскую фантазию волновали не только их дерзкие дела, но и нечто другое. По традиции корсары после грабежа должны были складывать всю добычу в общую кучу для справедливого дележа. Но кое-кто утаивал наиболее лакомые кусочки, чтобы спустя некоторое время воспользоваться ими в одиночку.

Так поступали не только рядовые пираты. Корсарские главари, которым полагалась большая часть добычи, тоже частенько не гнушались обсчетом своих сообщников. Тайники для сокровищ пираты устраивали на уединенных островах, надеясь впоследствии туда вернуться.

Однако чаще всего тайну клада корсар уносил с собой в могилу: ведь лишь не многие из этих висельников умирали естественной смертью. Правда, до последующих поколений иногда доходили какие-то пожелтевшие зашифрованные эскизы местоположения пиратских сокровищ, но найти что-либо с их помощью удавалось крайне редко.

И все же слухи о пиратских кладах, таящихся на различных островах, не давали покоя многим людям с богатой фантазией и пустым кошельком. Американец Кофмен после годичного изучения старых документов, находящихся в библиотеках, архивах и частных коллекциях, составил атлас сокровищ. Из 5 тысяч красных кружков, отмечающих предполагаемые места пиратских тайников, три пятых приходятся на район Карибского моря.

Американский юрист по фамилии Одам, вдохновленный массовым развитием у туристов Флориды хобби кла-доискательства, составил еще более подробную карту сокровищ, ограниченную, правда, шельфом Мексиканского залива близ Флориды. И хотя данные этой карты основаны только на предположениях, созерцание ее чрезвычайно будоражит фантазию многих любителей изучения истории подобным способом.

Исполненная в сочных тонах карта усеяна изображениями черепов, старинных подзорных труб, якорей, сундуков, заржавленных пистолетов и мушкетов, абордажных сабель, бочек, пузатых бутылок и старинных монет. На полях – выдержанные в стиле старинных гравюр сцены из беспокойной жизни флибустьеров, превративших некогда эти воды в подлинную зону риска. Ключ к поискам дают отмеченные крестиком предполагаемые места захоронения сокровищ и соответствующие комментарии.

Вот, например, одно из таких пояснений: «На этом острове зарыты сокровища пирата Джона Рекхема, повешенного в Порт-Ройяле. Клад состоит из золотых слитков и испанских дублонов и оценивается в два миллиона долларов». А рядом с другим крестиком обозначено: «Здесь спрятаны сокровища пирата Эдварда Тича, известного под кличкой Черная Борода».

В этой описи морские боевые петухи, в числе которых упоминаются Билли Хромоногий (Уильям Роджер), Черный Цезарь (Гаспарелла), Лафит, Боулз, Лабюз, Гомес и Морган, спускаются с виселиц, на сей раз – чтобы послужить делу приманки иностранных туристов из Майами, Палм-Бич и других курортов.

Все новые авантюристы отправлялись на поиски пиратских кладов. Кое-кто из них не вернулся обратно, потерпев крушение или предпочитая вынырнуть в другой части света. Сцены, показанные Стивенсоном в «Острове сокровищ», разыгрывались наяву.

Особая роль в этих поисках принадлежит острову Кокос, расположенному у Тихоокеанского побережья Коста-Рики. Там до сих пор витают тени пиратов. Каждая бухта, каждый мыс на этом острове носит имя пирата. Остров Кокос обладает поразительным свойством – скрываться в туманной дали от взоров проходящих мимо мореплавателей. Дело доходило до того, что в совсем еще недавние времена навигаторы яростно спорили между собой, существует ли он вообще.

Впервые Кокос был обнаружен, по-видимому, корсарами, которые, естественно, держали свое открытие в строгой тайне. Кстати, в Индийском океане имеется группа островов того же названия. Они также служили прибежищем морским разбойникам. И все же принадлежащий ныне Коста-Рике остров Кокос был отмечен уже на карте Деслина, относящейся к 1541 году. Правда, данные о его широте и долготе не соответствовали истине. Дефект этот характерен и для более поздних карт. Во всяком случае отыскать Кокос по данным этих карт было невозможно.

Длина острова всего пять с половиной километров. Меж двух гор, занимающих почти весь остров, лежит ущелье с густо заросшими крутыми склонами. Чтобы проникнуть в глубь острова, необходимо пройти вдоль бегущего там ручья по обкатанной гальке. Деревья растут так густо, что их кроны переплелись между собой, и солнечные лучи почти не попадают на влажную почву.

Если на острове Пасхи уже открыт первоклассный отель и имеется даже аэродром, то на Кокосе, четыре пятых которого занимают горы, жителей нет совсем. Единственные обитатели этого затерянного тихоокеанского острова – бабочки, морские птицы да завезенные сюда моряками крысы и одичавшие кошки.

В прежние времена этот остров посещали странные гости: одни закапывали сокровища, другие их разыскивали. Первыми на Кокос высадились корсары. После разбойничьих походов они должны были спрятать свою добычу, поскольку испанские военные корабли почти всегда отрезали им обратный путь в Вест-Индию через Магелланов пролив или вокруг мыса Горн. Правда, кроме этого пути был еще один – по примеру Френсиса Дрейка – под парусами вокруг света через Тихий, Индийский и Атлантический океаны. Однако перспектива такого плавания у многих корсаров не вызывала большого восторга.

Несмотря на строжайшие меры по сохранению тайны местонахождения пиратских кладов, при численности экипажей в сто и более человек кое-какие сведения об этом все же просачивались. Так, один флибустьер из пиратской группы Девиса, попав в плен, выдал тайну острова Кокос. Правда, судьи сочли это уловкой кандидата в покойники, имеющей целью оттянуть срок отправки на виселицу.

Тем не менее известно, что сам Девис купил себе амнистию за весьма значительную сумму и остаток своей жизни прожил вполне обеспеченным человеком.

Многое свидетельствует о том, что на Кокосе зарыл свои сокровища не один пират. Во всяком случае земля этого острова скрывает еще немало тайн. Когда в первой четверти прошлого века Сан-Мартин[35]со своими повстанцами шел на столицу Перу, верноподданные испанского короля с лихорадочной поспешностью грузили все драгоценности на корабли, чтобы отправить их в Испанию. Для транспортировки груза среди прочих кораблей была зафрахтована английская шхуна, находившаяся в Кальяо. Имея на борту такие ценности, английский капитан решил ими завладеть. Он приказал сбросить за борт испанский караул, отделился от остальных кораблей и взял курс на Кокос. Там основной груз – распятия, кадила, детали алтаря и сосуды для причастия – был спрятан. Члены команды разделили между собой и взяли на корабль только те предметы, которые не могли служить уликой: выломанные драгоценные камни, брусочки золота, подсвечники.

На обратном пути их настиг один из тех знаменитых тихоокеанских шквалов, которые неожиданно обрушиваются при ясном небе и проносятся со скоростью более ста километров в час. Шхуна не выдержала битвы со стихией и затонула. Капитану удалось спастись. Он добрался до Канады и поселился там. Через несколько лет, убедившись, что ему не грозит разоблачение, он обзавелся бригом и отправился за спрятанными сокровищами. В пути он начал сомневаться в команде и решил, что на Кокос он высадится один на шлюпке, а затем, взяв с собой лишь небольшие по размеру, хорошо упакованные драгоценности, незаметно ночью вернется на корабль. Делиться с экипажем еще раз он не желал.

Однако на обратном пути шлюпка капитана попала в предательское течение, затянувшее ее в водоворот, и перевернулась. Его крики о помощи услышал только вахтенный. Он всматривался в ночную темноту, пытаясь обнаружить терпящего бедствие, но тщетно… Позднее в Канаде среди вещей погибшего нашли старую, пожелтевшую карту с таинственными знаками. Наследники увезли ее в Австралию, где она и по сей день хранится в морском клубе в Сиднее.

Все новые и новые кладоискатели пытают на Кокосе свою судьбу, составляя конкуренцию друг другу.

Одна из самых недавних экспедиций на Кокос была предпринята тремя французами. Они пришли на небольшой крейсерской яхте, вооруженные старой, пожелтевшей картой с характерными крестообразными отметками некоторых пунктов. Следуя этим указаниям, они отыскали грот, однако вход в него находился под водой. Снова оправдалась пословица: «Золото искать – себя потерять». Лодка с кладоискателями перевернулась, и двое из них, писатели Протелли и Шарлье, утонули. В живых остался лишь спелеолог Вернье. Несчастье излечило его от кладоискательской лихорадки, и он покинул остров.

Вообще поиски золота чаще всего приносили разочарование. Еще Колумба, Картье и Фробишера осыпали ядовитыми насмешками за то, что они привезли домой золотую калийную обманку, считая ее золотой рудой.

Когда англичане и французы отобрали у испанцев некоторые их островные владения в Карибском море, пиратство там стало затихать. Центр тяжести морского разбоя переместился в Юго-Восточную Азию. Малайцы и китайцы еще во времена арабской мировой торговой империи нападали на купеческие парусники, а позднее стали «стричь шерсть» с португальцев. Когда эти времена миновали, китайские пираты переключились на другую разновидность разбоя – опиумные операции.

В первой половине XIX века в Восточной Азии процветала торговля опиумом. Английские и американские клиперы набивали в Персидском заливе трюмы курительным зельем и выгружали его в Китае. Это был незаконный ввоз, контрабанда, и задача пиратов, выслеживающих нагруженные опиумом клиперы, значительно облегчалась тем, что власти не вмешивались в их дуэль с нарушителями закона. Более того, если члены экипажа пострадавшего от пиратов или выброшенного на берег клипера оказывались на китайской территории, они попадали из огня да в полымя. Местные власти сажали их в тюрьму, пытали, иногда даже казнили.

В столкновениях между опиумными контрабандистами и пиратами при нормальной ветровой обстановке первые почти всегда выходили победителями: их клиперы значительно превосходили неуклюжие пиратские джонки в скорости и маневренности, да и вооружены они были значительно сильнее. Однако положение менялось, если на тропическом участке опиумного маршрута, особенно в Малаккском проливе, спадал ветер. При таких обстоятельствах в 1842 году был захвачен пиратской джонкой клипер «Мейвис». А о судьбе «Христиании», вышедшей из Макао в Бомбей, стало известно лишь спустя два года, когда в Шанхае вынесли на базар для продажи хронометр и секстан с этого судна. В руки морских мародеров попали 150 тысяч серебряных долларов.

Клиперы «Омега» и «Каролина» были атакованы и захвачены несколькими джонками, на которых находились около 600 вооруженных до зубов пиратов, прямо на якорной стоянке на рейде Фучжоу. Из экипажей обоих кораблей в живых не осталось никого. Распаленные жаждой наживы, которую сулил захват клиперов, пираты становились безумно храбрыми. Но не всегда их расчеты оправдывались. Однажды, когда «Эсмеральду» попыталась остановить черная джонка, вооруженная пушками, снятыми с четырех клиперов, капитан взял курс прямо на пиратское судно. Таран рассек джонку пополам, и она затонула через несколько минут.

Уже давно исчезло корсарство, но в старинных морских песнях – шэнти – оно живет и поныне. Очень популярна на палубах парусников была шэнти о флибустьерском капитане Кидде, повешенном в 1701 году. Она называлась «Оh, my name is Captain Kidd».

«О, мое имя капитан Кидд, и я иду под парусами… Наделал я много скверных дел. И божьи заповеди я преступил, когда я шел под парусами. О, я прикончил Уильяма Мура… И оставил его лежать в кровавой луже за много лиг от берега, когда я шел под парусами» и так далее.

Эта шэнти была в свое время настолько популярна, что ее распевали моряки многих стран. Вот, например, один из вариантов этой шэнти, правдиво рисующей картину времен пиратских бесчинств на всех морях мира.

Мое имя – Уильям Кидд,

Ставьте парус, ставьте парус.

Рядом черт со мной стоит, абордажный нож блестит.

Ставьте парус!

Дым от залпов, словно шлейф.

Ставьте парус, ставьте парус.

Я свищу: ложитесь в дрейф, открывайте сами сейф!

Ставьте парус!

Никнут вражьи вымпела.

Ставьте парус, ставьте парус.

Нас с купцами смерть свела. В пасть акулам их тела!

Ставьте парус!

На добычу я лихой.

Ставьте парус, ставьте парус.

Льется золото рекой. Краше нет судьбы такой.

Ставьте парус!

Кидд принадлежит к выдающимся морским разбойникам. Он получил под команду вооруженный 34 пушками трехсоттонник под названием «Эдвенчер Гали» и вместе с ним королевский патент на каперство, повелевающий ему захватить действующих в Красном море пиратов Тью и Эвери, а также топить и брать в плен французские корабли. Кидд был преданным английской короне капитаном и стремился оправдать оказанное ему доверие, но удача целый год отворачивалась от него. В команде назревал бунт. Кидд уложил на месте зачинщика бунта – старшину комендоров Мура и восстановил тем самым порядок на корабле.

После этого кровавого инцидента, уступая требованиям своего разбойного экипажа, Кидд заявил, что будет брать на абордаж и другие корабли помимо указанных в каперском пакете. К этому вынуждало Кидда и плохое состояние его корабля, имеющего многочисленные течи. Первый же захваченный им парусник «Куидей Мерчент» был использован Киддом для продолжения каперства.

Аппетит приходит во время еды: Кидд стал пускаться в погоню за любым кораблем, показавшимся на горизонте, невзирая на его флаг. Между тем о его самочинных действиях стало известно в Лондоне и Нью-Йорке. Выпущенный на каперство, как козел в огород, капитан вошел в списки разыскиваемых и заранее осужденных пиратов. Узнав об этом, Кидд принял решение зарыть значительную часть своей добычи на необитаемом острове. В Нью-Йорке, куда он явился, чтобы навестить семью, Кидд был схвачен, закован в цепи и после двухлетнего предварительного заключения повешен.

Существует целая пиратская лирика. Ведь мрачные страсти, доставшиеся нам в наследство от далеких предков, всегда волнуют воображение человека. Этим кормились целые поколения уличных певцов. Так и представляешь себе пестрые, обагренные кровью холсты, служившие декорациями при исполнении такой, к примеру, песни о «Братьях-витальерах»[36]:

Штёртебекер и Гед Михель вместе всегда лихо режут килями морские волны.

Но, как видно, господь отвернулся от них и стыдом лишь их трюмы полны.

И сказал Штёртебекер: «Черт побери! Все моря мы на западе знаем.

Поплыли!

Там купчишки монетой и добрым вином нам свой счет оплатить забыли».

Или:

Жан Барт, Жан Барт,

Куда взял старт?

Туда и обратно,

Возьмем все бесплатно.

Возьмем без покупки

Из золота кубки,

Английские пинты,

Голландские кринты,

Испанские вина.

Гуляй, морячина!

Все об одном и том же: о золоте, серебре и прочей добыче!

Тот, кто однажды встал на путь разбоя, уже не мог остановиться и продолжал идти, хладнокровно рискуя и постоянно ощущая под ногами зыбкие подмостки виселицы. Но встречались и такие пираты, чьими действиями руководили не низменные разбойничьи инстинкты, а своеобразная философия. Морским рыцарем без страха и упрека был Чарльз Белами. Однажды, как утверждает английский историк корсарства Джонсон, он следующим образом отчитал капитана абордированного купеческого судна:

«Годдем! Как и все другие, наказанные нами, вы управляетесь законом, который богачи придумали для собственной безопасности. Эти трусливые собачьи души не имеют смелости каким-либо иным способом защитить то, что они мошеннически нахапали. Проклятья и кровь на имуществе этих продувных бестий. Между нами единственное различие: они обирают бедняков под покровительством закона, не так ли? А мы грабим богатых, рассчитывая только на свою храбрость».