Килями своих кораблей

Могучее море у вас под килем,

Небо и звезды над вами.

Идете в легкий ветер и в шторм

Полными парусами.

Порой задираете вы судьбу,

Как мотыльки хмельные,

Но с морем на равных ведете борьбу

И нервы у вас стальные.

Лежите ли в дрейфе, иль ветер крут —

Звенят упругие снасти, —

Это искусство и адский труд

Приносят победу и счастье.

Пьянит, как свобода. Зовет на простор.

Стремительный парусник мчится

Волнам и ветру наперекор.

И чайка над ним кружится.

П. Рингельнатц

Из древности пришли к нам имена первых капитанов (слово «капитан» происходит от латинского «сарut», что означает «глава, начальник») – египтянина Кнемхотепа и грека Гиппалоса. Кнемхотеп был кормчим на службе у царицы Хатшепсут во 2-м тысячелетии до н. э. Одиннадцать раз, как говорит об этом надпись на могильном камне, выкопанном из песка в пустыне возле Элефантины, пересекал он Красное море. Что касается греческого мореплавателя, то ему приписывается заслуга создания древнейшей муссонной лоции для Индийского океана.

Здесь речь идет о мореплавателях начального периода торгового судоходства.

В древние времена вся власть на корабле принадлежала кормчему. Он не только задавал курс кораблю и назначал темп гребли, команда должна была подчиняться также и прочим его указаниям.

Только торговое судоходство положило конец объединению командира и штурмана в одном лице кормчего, выдвинув при этом фигуру капитана как первого человека на судне. Кроме того, на судне мог находиться и его владелец, который хоть и редко, но все же выходил в море на своем корабле.

У древнегреческих мореплавателей, пересекавших Понт Эвксинский, чтобы на черноморских берегах грузить зерно для Афин, был даже адмирал, которого называли триархом. Само слово «адмирал» происходит от арабских слов «амир-аль-бахр»: «амир» – повелитель, владыка, «бахр» – море. Он командовал отрядом судов, эскадрой кораблей. Для защиты от морских разбойников суда в дальних рейсах объединялись в караваны. О триархе Аполлодоре мы знаем из материалов судебного разбирательства, которому он был подвергнут в 362 году до н. э. в Геллеспонте[9], где должен был принять под свое начало отряд судов, груженных зерном.

Из описания этого плавания видно, что и в античные времена адмирал не был всемогущим. Возле фракийского побережья несколько судов из состава каравана должны были отделиться и следовать в Стирну. Для защиты, а также для буксировки в случае штилевой погоды Аполлодор придал им несколько гребных кораблей. Однако непогода вынудила этот отряд стать на якорь близ одного острова. Прошло несколько недель. Воспользовавшись создавшимся положением, матросы самовольно покинули корабли, ибо не было удовлетворено их требование о выплате жалованья. Не исключено, что при этом они как-то компенсировали свои убытки за счет перевозимых товаров.

В древнегреческой литературе упоминаются также эмпорос и науклерос. Эмпоросом назывался купец, которому принадлежал только груз, судно не было его собственностью, в то время как науклеросу принадлежало и то и другое, и сам он большей частью находился на судне. Начиная с V века до н. э. под науклеросом чаще всего понимали капитана, который сам был владельцем судна и перевозил грузы как за свой собственный, так и за чужой счет.

Хотя сведения о корабельных начальниках, сохранившиеся с античных времен, весьма скудны (например, о финикийских капитанах мы не знаем почти ничего), из того немногого, чем мы располагаем, совершенно ясно, что профессия капитана относилась к наиболее авантюрным из всех известных в то время профессий. Нигде не существовало большего риска и большей ответственности. Ему вменялось в обязанность доставить судно и груз к месту назначения целым и невредимым. А меж тем в море нетрудно было и заблудиться: навигационные средства у античных моряков были не так уж совершенны. Кроме непогоды капитана подстерегали пиратские нападения и мятежи. Недаром в одной старинной рукописи говорится: «Ни один человек не попадает чаще в трудные положения, чем моряк».

Капитан единолично должен был принимать решение о том, что надо делать в той или иной обстановке. В открытом море он не мог позволить себе, как некоторые сухопутные начальники, прикрыться решением вышестоящего начальства или из страха перед ответственностью вообще уклониться от решения. На море судьбы корабля и людей часто зависят от быстроты и правильности решений, принятых капитаном. Слабовольным людям не место на капитанском мостике. Если же такие капитаны и появлялись, то вскоре они сами оставляли свое место.

Так море стало жестоким полигоном для испытания мужского характера, школой для отсева и отбора лидеров. Поэтому опытных капитанов высоко ценили и за пределами морской службы, нередко приглашая на посты, где для принятия ответственных решений требовалось мужество.

Среди великих мужей этой профессии было немало людей деспотичных и жестоких. Возможно, это объяснялось не только избытком власти, но и социальным происхождением многих моряков. Большинство известных мореплавателей с начала эпохи Великих географических открытий и до конца трансатлантических парусных плаваний происходило из низших слоев населения. Это связано с дурной репутацией, которой пользовалась морская служба в Западной Европе, и отсутствием школ для подготовки морских офицеров. Такого рода училища появились лишь позднее, когда государства, расположенные на Атлантическом побережье, приступили к снаряжению исследовательских экспедиций и созданию торгового и военного флотов. До этого необходимость часто заставляла судовладельцев нанимать капитанами итальянцев-рыбаков или даже пиратов. Другого выбора не было. Голубых кровей галерное офицерство не имело ни малейших способностей к морскому делу и, главное, абсолютно не обладало мореходными знаниями.

Впрочем, эту практику использовали еще римляне. Недостаток собственных квалифицированных моряков заставил императора Августа нанимать для римского флота финикийцев, греков, египтян. Заметьте: нанимать – это были уже не рабы!

Во времена раннего средневековья города-республики Венеция, Генуя и Пиза владели в Европе монополией морской торговли с Востоком. К этому добавлялся и огромный объем перевозок, связанный с крестовыми походами и паломничеством пилигримов в «святые места». О размерах морских транспортов того времени можно судить по ответу венецианского дожа на французский запрос по поводу четвертого крестового похода в начале XIII века: «Мы дадим вам перевозочные суда для доставки 4500 лошадей, 9000 оруженосцев, 4500 рыцарей и 20 000 пехотинцев; и люди, и лошади обеспечиваются съестными припасами на 9 месяцев. Все это будет сделано на том условии, чтобы нам заплатили за каждую лошадь по 4 марки и за каждого человека по 2 марки. Все эти условия мы исполним в течение одного года, считая со дня отплытия из Венеции отправившихся на службу Богу и христианской церкви. Вышесказанное составляет сумму в 85 000 марок. И сверх того мы поставим от себя 50 вооруженных галер из любви к Богу с тем условием, что в течение всего похода от всех завоеваний, которые мы сообща сделаем на море и на суше, – половина нам, а половина вам». В этой связи невольно вспоминаются непомерные требования, которые генуэзец Колумб предъявил испанскому королевскому двору в качестве вознаграждения за руководство первой трансатлантической экспедицией.

Своим богатством итальянские торговые города были обязаны морю. Это невиданное богатство обеспечивало почет и уважение людям, которые отличились при его завоевании. Поэтому в Венеции и родственных ей городах моряк впервые стал считаться достойным человеком.

Некоторые капитаны еще при жизни приобрели почти легендарную славу, хотя и происходили из безвестных моряков. А отличительный знак высокородного дворянина в Италии – маленькая шапочка дожа – первоначально была головным убором рыбаков, ее носили на берегах Адриатики.

Для этих городов-государств вопрос «быть или не быть» зависел от квалификации их матросов и флотоводцев – три соперничающих города не только вели беспрестанную борьбу с пиратами, но и постоянно враждовали между собой. Это, кстати, объясняет редчайший в истории мореплавания случай: в Генуе имелась семья, в которой адмиральский титул передавался от отца к сыну в трех поколениях. Речь идет о роде Дориа, увековеченном в анналах истории мореплавания благодаря славным деяниям адмирала Андреа Дориа. Проклятье «Гром и Дориа!» бытует еще и в наши дни. И неспроста: даже самые отчаянные пираты того времени уступали дорогу Дориа.

Бесчинства пиратов росли по мере роста объема перевозок ценных грузов, поэтому в средние века, в пору расцвета итальянских морских республик, море просто кишело грабителями.

Слава таких морских героев, как Дориа, и добрая репутация венецианских судовладельцев привели к тому, что итальянские капитаны стали пользоваться большим спросом в странах Западной Европы.

Никогда больше капитаны не купались в такой роскоши, как во времена импортно-экспортных и экспедиционных «концернов» (Венеция, Генуя, Пиза), унаследовавших, казалось, традиции финикийцев. На венецианских торговых судах патрон, как называли капитана, содержал прямо-таки королевский двор. Кушанья подавались на серебре. Трапезу сопровождала игра музыкантов. Для его личных услуг имелись два пажа, мажордом, дворецкий и камердинер.

Вся остальная Европа не могла позволить себе ничего подобного. Время морских королей-викингов давно прошло, и скандинавские внуки этого отважного племени мореплавателей снова превратились в простых рыбаков. Ганзейские капитаны и вовсе не имели ничего общего с нордическими морскими гигантами былых времен. Они рисуются нам в виде доморощенных каботажников, которые не пользовались лоциями, потому что не умели их читать, и не применяли компас, так как охотнее держались в видимости берегов. Ганзейские патриции предпочитали подписывать коносаменты в своих облицованных темными панелями конторах вместо того, чтобы самим водить в море когги[10].

Таким образом, когда испанцы и португальцы решили искать пути в Индию, им не оставалось ничего другого, как обратиться к итальянским капитанам. Вот и получилось, что Америка была открыта генуэзцем, а названа по имени флорентийца – Америго Веспуччи, хотя «ответственность» за экспедицию в Новый Свет и взяло на себя испанское правительство. Итальянские морские торговые города, которые задолго до исторического 1492 года – года открытия Америки обладали всеми предпосылками для снаряжения флота в трансатлантическое плавание, остались в долгу перед человечеством. Это трудно понять еще и потому, что турецкое господство на Средиземном море нарушило итальянские торговые связи с Индией, что для этих городов было равносильно экономической смерти. Однако вместо поисков выхода из сложившегося положения они примирились со своей участью, и в гаванях Венеции и Генуи выросли целые леса мачт неподвижных кораблей.

Среди безработных итальянских капитанов вскоре пошли разговоры, будто на Иберийском полуострове большой спрос на опытных моряков, так как там вынашиваются дерзкие планы.

В Сагрише португальский принц Генрих Мореплаватель открыл мореходное училище. С распростертыми объятиями принимал он искусных моряков с Апеннинского полуострова. Он направил вдоль побережья Западной Африки многочисленные морские экспедиции, однако результаты их были невелики. Итальянцы, хорошо знакомые со Средиземным морем и господствовавшими там ветрами мистралем и сирокко, в Атлантике вели себя нерешительно. Она была для них книгой за семью печатями. Пришлось им сносить упреки принца, который, между прочим, вовсе не был береговой крысой, страдавшей водобоязнью, каким он выставлен почти во всех книгах, описывающих морские путешествия и открытия.

Когда в Португалии появился генуэзец Христофор Колон (Колумб), в Сагрише уже не было мореходного училища, куда он мог бы обратиться. Принц Генрих умер и оставил после себя долги. Средств не хватало. Сагриш снова превратился в обыкновенную рыбачью деревушку. Поэтому Колумб обратился с несколькими прошениями к королевскому двору. Была проявлена любезность, и генуэзца, который выдавал себя за капитана, приняли при дворе. Однако жалобы покойного принца на итальянских моряков были все еще свежи в памяти королевских советников. Большим доверием пользовались соотечественники-португальцы. Достижения таких людей, как Бартоломеу Диаш и Васко да Гама, к несчастью для Колумба, подтверждали правильность этой позиции. Не Колумб, а португалец Васко да Гама отыскал путь в Индию. Поэтому Колумб, хотя и открыл позднее Америку, на Иберийском полуострове до самой своей смерти считался неудачником.

Разочарованный отказом португальского двора от предложенного им трансатлантического проекта, Колумб перебрался из Португалии в Испанию. Более десяти лет потребовалось ему, чтобы добиться одобрения его плана испанским королевским двором.

Колумб стал самым знаменитым из мореплавателей всех времен, хотя его моряцкие качества были весьма спорны. Да и о личности его известно в общем-то довольно мало. Мы даже не знаем, как он выглядел, хотя существует с полсотни старых гравюр, выполненных при его жизни. Но ни один портрет не похож на другой. Колумб и сам старательно обходил молчанием вопрос о своем прошлом. Стыдился ли он своего низкого происхождения или его прошлое не было безупречным? Этого мы не знаем. Во всяком случае представляется, что жизнь обошлась с ним не слишком благосклонно. Ко времени появления на Иберийском полуострове он был еще в расцвете сил, хотя голова и борода его были совсем седыми, что, впрочем, придавало ему определенную представительность. В остальном о его облике можно судить по различным документам тех времен: орлиный, изогнутый, как у каравеллы, нос, высокий рост. Все время подчеркивается его необыкновенное красноречие, говорится, что своей непритязательностью он был похож на дервиша. Юмор ему был столь же чужд, как и веселое настроение.

По-видимому, как и многие его соотечественники того времени, Колумб стал жертвой хозяйственного упадка своей родины, наступившего вследствие турецкой блокады торговли с Востоком. Без всяких средств к существованию покинул он Геную, чтобы попытать счастья на чужбине. А для завоевания успеха на Иберийском полуострове он должен был создать себе ореол славы опытного капитана корабля. То, что, будучи генуэзцем, он знал основы морского дела, удивления не вызывает. В портовых городах с ними знакомы даже мальчишки. «Меня зовут Кристобаль Колон, я мореплаватель из Генуи и вынужден нищенствовать, потому что короли не хотят принимать богатств, которые я им предлагаю». С такими словами появился он у ворот одного из испанских монастырей, куда его после бегства из Португалии привел голод. Какое же впечатление этот опустившийся человек произвел на монахов? Так мог говорить только душевнобольной или непризнанный гений. Они сжалились над ним.

Благодаря невероятному своему упрямству и терпению, которому могли бы позавидовать даже термиты, этот нищий авантюрист сумел подняться до титула «Великого адмирала океана, вице-короля и генерального наместника островов и материка Азии и обеих Индий, генерал-капитана королевы и короля».

Его девизом было: «Все или ничего». Человек с таким характером, да еще к тому же совершенно не способный занимать руководящие должности, мог достигнуть звездных высот лишь в том случае, если ему благоприятствовали необыкновенные времена. И такие времена наступили в конце XV столетия, когда Европу стала трясти лихорадка географических открытий. Отыскание морского пути в Индию стало настоятельной необходимостью, продиктованной нуждами развивающейся торговли. При этом требовался не столько отличный моряк, сколько человек с душой игрока, не боящийся самой высокой ставки.

На своих каравеллах Колумб имел таких опытных, продубленных тысячами ветров морских волков, как братья Пинсоны из портового города Палоса, чьим советам он всегда доверял. Немалую роль сыграли и всякие случайности, оказавшиеся благоприятными для него. Океан полон неожиданностей. Иногда он несет гибель совершенно новым кораблям со способнейшими капитанами, тогда как источенные червями лохани с неважной командой и посредственным капитаном возвращаются из каждого плавания невредимыми.

Еще у древних навигаторов было принято провожать в путь корабли восклицанием: «Эвплойя!» – «Счастливого плавания!» Это вошедшее в поговорку морское счастье редко бывало к кому-либо так благосклонно, как к Христофору Колумбу.

При возвращении из первого похода оказалось, что в суматохе забыли заполнить балластом полупустые трюмы каравеллы «Нинья», и волны швыряли ее как щепку. К тому же в открытом море в ней появились течи, не поддававшиеся полной ликвидации и вынуждавшие команду постоянно откачивать воду. Корабль сутками беспомощно болтался в адском котле урагана с зарифленными парусами и закрепленным рулем.

В таких ситуациях Колумб оказывался еще много раз. За это время море поглотило целые флотилии. Адмирал же умер дряхлым старцем в собственной постели, хотя, начиная свою великую авантюру, вышел в море в пятницу, что у моряков с незапамятных времен считалось дурной приметой!

Колумб обладал замечательной способностью держать экипаж судов под своим влиянием. В таком рискованном предприятии, когда все покоилось на чистых предположениях и догадках, трудно удержать от мятежа и нормальную команду, не говоря уже о том отчаянном сброде, с каким он встретился на своих трех каравеллах. Силой здесь ничего нельзя было добиться. На такую команду можно было воздействовать только психологически, что и делал Колумб. Он сообщал неправильные данные о пройденных расстояниях и постоянно рассказывал матросам небылицы о сказочных возможностях обогащения, которые якобы ожидают их в «Индии».

Безработные итальянские капитаны тех времен обивали дворцовые пороги западноевропейских монархов, предлагая свои услуги тому, кто больше заплатит или больше пообещает. Колумб уже был на пути из Испании во Францию (как ранее из Португалии в Кастилию), когда почти у самой границы его нагнал гонец королевы Изабеллы, предлагавшей ему вернуться.

Выдающийся итальянский мореплаватель Джованни Кабото поступил на английскую службу почти в то же время, когда Колумб пытался искать свое счастье на Иберийском полуострове. В 1496 году он получил от Генриха VII корабль, на котором собирался отправиться в экспедицию по Атлантическому океану в северо-западном направлении. Кроме того, ему были оказаны княжеские почести.

Этот итальянец был гораздо умнее «Великого адмирала всех морей». И тем не менее источенные червями каравеллы генуэзца не пошли ко дну даже в явно безнадежных ситуациях, тогда как менее удачливого Кабото где-то между Лабрадором и Чесапикским заливом настигла судьба. Он пропал без вести. Сын же его, Себастьян, после многочисленных исследовательских экспедиций, выполнявшихся по испанским и английским заказам, в 1547 году был удостоен королем Эдуардом VI чести осуществлять верховный надзор за морским делом в Англии, за что по заслугам стал считаться одним из основателей английского морского флота.

Флорентиец Америго Веспуччи, прибывший в 1490 году в Испанию по поручению банка Медичи, также сумел обессмертить свое имя. Впрочем, этим он обязан не столько килю своего корабля, сколько своему перу. Этот человек, находившийся в дружеских отношениях с Колумбом и сотрудничавший с ним во время подготовки его второй и третьей экспедиций, позднее сам посетил Новый Свет. Он посылал оттуда такие яркие отчеты о своих походах, что многие европейские ученые и издатели считали открывателем нового континента его, а не Колумба. Если бременский ученый Вальдзеемюллер в своей «Космографии» назвал именем Америго лишь Южную Америку, то нюрнбергский географ Меркатор на своей карте мира впервые отправил в плавание под именем Америка весь Американский континент, который по справедливости должен был бы называться Колумбией.

В отличие от испанских капитанов, славу которых в эпоху Великих географических открытий затмила слава служивших Испании иностранных мореплавателей, некоторым португальцам удалось вписать свои имена в историю мореплавания. Два имени стоят здесь на первых местах – Васко да Гама и Магальяйнш, переименованный испанцами в Магеллана.

Васко не был сыном рыбака и не выслуживался с бака, то есть из матросов. Его отец, комтур[11]Синеса и Керкала, некогда принадлежал к узкому кругу приближенных принца Генриха Мореплавателя. К этому времени европейское дворянство начало интересоваться морем. Высокородных господ влекли заманчивые возможности обогащения, которым Сен-Жон Перс[12]посвятил следующее четверостишие:

Море Маммоны, море Ваала[13],

Море всех возрастов и имен,

Море, манящее с давних времен,

Море триумфа, море провала.

Активно участвуя в морских предприятиях, иберийское, а потом и французское, и английское дворянство заложило в XVI и XVII веках основу своих гигантских состояний.

В двадцать семь лет Васко да Гама получил от короля Португалии титул адмирала и был назначен командующим отрядом, состоявшим из трех кораблей. Задание гласило: обойти вокруг Африки с целью отыскания морского пути в Индию. Колумбу же, открывшему за пять лет до этого Новый Свет, по ошибке принятый им за Индию, было далеко за сорок, и Диаш, первым достигший мыса Доброй Надежды, был тогда уже убеленным сединой морским волком.

Такие молодые капитаны, как Васко, вновь стали появляться в капитанских салонах лишь во времена клиперов. Требования, предъявляемые к открывателям путей в Индию, оказались выше тех, что были предъявлены покорителям Атлантики.

Так, например, поход Васко да Гамы продолжался более двух лет и унес две трети команды. Если паруса каравелл Колумба наполнял попутный ветер от Канарских островов до самого Карибского моря, то путешественникам вокруг Африки тот же пассат дул в лицо. Поэтому они не могли плыть вдоль западного побережья Африки. Кроме того, из-за мощного прибоя лавировать у западных берегов Африки было затруднительно, поэтому Васко да Гаме не оставалось ничего иного, как взять курс на зюйд-вест. Ему пришлось идти этим курсом до 40° южной широты, пока он не потерял западного ветра. В полосе широт от 30 до 40°, в пресловутых «конских широтах», безветрие препятствует плаванию. Это странное название штилевой полосы, проходящей в экваториальных районах Атлантики, возникло в связи с тем, что испанские и португальские корабли на пути к своим заморским владениям надолго задерживались в этих широтах. При этом от недостатка питьевой воды страдали прежде всего лошади.

Освоение Индийского океана предъявляло к португальцам весьма высокие требования и в области мореходного искусства. Постоянное изменение ситуации ставило Васко перед необходимостью принимать всякий раз ответственные решения. Был нанят арабский лоцман, который довел отряд до города Каликута[14]. То, что португальцы покинули Индию, не дождавшись даже перемены направления муссонных ветров, не следует объяснять некомпетентностью командования отрядом. Их преждевременный уход был вызван угрожающим поведением каликутского султана. Муссон, приходящий со стороны восточного побережья Африки, теперь дул каравеллам прямо в лоб. Приходилось постоянно лавировать, и переход от Индии до Африки продолжался целых три месяца.

Это было серьезным испытанием для молодого адмирала. Его офицеры, видя, какие потери несет команда, и учитывая медленное продвижение вперед, советовали ему вернуться в Индию. Уступи он им тогда, и под угрозой оказалась бы и судьба всей экспедиции, и жизнь людей. А так хоть треть моряков вернулась на родину, и задание, от которого в большой степени зависело дальнейшее развитие мореплавания и мировой торговли, было выполнено.

Обратный рейс от восточных берегов Африки в Португалию протекал благополучнее. Обогнув мыс Доброй Надежды, путешественники шли под полными парусами, тугими от зюйд-остового пассата. Сведения, полученные во время этого плавания, подтвердили, между прочим, достоверность слов древнего предания, будто еще финикийцы, отправляясь из Красного моря, ходили вокруг Африки. По Геродоту[15], эти мореплаватели рассказывали, что в начале путешествия солнце всходило слева по ходу корабля, когда же они прошли некий отрезок пути, то увидели восход справа. Сведения эти считались сомнительными, покуда более поздние поколения не узнали истинных очертаний Черного континента.

За этот подвиг Васко да Гаме был присвоен титул адмирала Индийского океана и оказаны другие почести. Индия стала его судьбой. Здесь он и умер. История оценивает личность только по значению свершенных дел и достигнутых результатов. Не следует, однако, затушевывать тот факт, что характером великий мореплаватель Васко да Гама обладал столь же жестоким, как и все конкистадоры эпохи Великих географических открытий. Этот истребитель арабов хладнокровно приказывал убивать экипажи захваченных им арабских судов.

Третьим в созвездии великих мореплавателей этого периода был также португалец – Магеллан. Он вошел в историю как первый капитан, исследовавший весь Мировой океан. Его славу нисколько не умаляет то, что ему не довелось увидеть конца первого кругосветного плавания. Мало кто из капитанов может похвастаться таким почетным свидетельством, как он. Оно принадлежит перу итальянца Антонио Пигафетты, писавшего знаменитый корабельный дневник, который, так же как и записки Колумба, Кука и Скотта, относится к бесценным реликвиям истории географических открытий. «Слава Магеллана переживет его смерть. Он был украшен всеми добродетелями. В величайших бедствиях он выказывал всегда непоколебимую стойкость. На море он сам осудил себя на большие лишения, чем весь остальной экипаж. Он обладал точным знанием морских карт и владел искусством мореплавания, как ни один человек на Земле. Все это истинно так и следует из того, что ни у кого другого недостало разума и не хватило мужества, чтобы обойти под парусами вокруг света».

Магеллан начал свой жизненный путь пажом в свите королевы Португалии. Приключения первого путешественника в Индию привели молодых португальских дворян в восторг и побудили к подражанию. Когда под командованием Франсиско д'Альмейдаша снаряжалась новая индийская экспедиция, участвовать в ней вызвалось 1500 добровольцев. Португальская корона опасалась конкуренции со стороны слишком удачливых и популярных представителей аристократии, и Васко да Гаму принять участие в готовящемся походе не пригласили. Среди молодых идальго, находившихся на кораблях, был и стремившийся выдвинуться двадцатичетырехлетний Магеллан. В морском сражении при Каликуте 16 марта 1506 года 11 португальских каравелл противостояли 22 вооруженным судам арабов. Португальцы одержали победу, потеряв при этом 80 человек убитыми и 200 ранеными. Молодому Магеллану тоже досталось. Годом позже он отличился при взятии Малакки. За смелую вылазку во время боя с малайцами он был произведен в офицеры. Однако выше по лестнице военных званий он не поднялся, так как подчиненным был не очень приятным. Новое ранение, полученное им во время боев в Марокко – с тех пор он стал хромать, – привело к увольнению с военной службы. Его отстранили от активной деятельности и отправили на пенсию, хотя к тому времени ему было всего двадцать шесть лет. Возмущенный таким бесцеремонным обращением, он отправился с жалобой к королю. Последний, однако, отклонил ее, отказавшись вступиться за эту горячую голову.

Тогда Магеллан покинул родину и, в поисках применения своих сил, обратился к испанскому королевскому двору. Здесь появление португальского офицера с обширным колониальным опытом привлекло серьезное внимание. Испанский король, ознакомившись с планами и мыслями Магеллана, ни секунды не задумываясь, пригласил его к себе на службу. Он назначил Магеллана генерал-капитаном эскадры, которая западным морским путем должна была достичь «Островов пряностей» – Молуккских островов. При этом умышленно упускался тот факт, что маленький хромоногий португалец моряком вовсе не был.

О таком почете мелкопоместный португальский дворянин не мог и мечтать. Лихорадочно стремился он пополнить свои морские знания, которых ему так не хватало, используя для этого несколько месяцев, оставшихся до выхода эскадры. Однако опыт Колумба уже показал, что в век Великих географических открытий навигаторские познания главы экспедиции вовсе не оказывали решающего влияния на ее успех. Во-первых, существовали лоцманы, которых можно было взять на корабль, а во-вторых, навигационные средства были столь плохи, что все равно многое решалось на глазок.

Куда важнее для успеха предприятия были крепкие нервы и железная воля. Главная трудность в руководстве экспедицией состояла в управлении людьми, а не в управлении кораблем.

Задача Магеллана осложнялась тем, что испанские капитаны – командиры кораблей эскадры – считали для себя позором подчиняться португальцу. Пресловутая гордость испанцев вставала на дыбы, тем более что дело касалось испанских кораблей и испанского предприятия. И вот во время похода произошел редкий в истории морских мятежей случай, когда организаторами бунта явились капитаны, а не команда. Он вспыхнул на патагонском берегу, где Магеллан решил перезимовать. Легко одетые люди были не подготовлены к суровому климату Патагонии. В распоряжении генерал-капитана оставался всего один корабль с преданными ему людьми. Но счастье благоприятствовало Магеллану, и он сумел подавить мятеж.

Однако на экспедицию продолжали обрушиваться все новые напасти. Американский континент, казалось, не имел конца. Крутые повороты береговой линии непременно оказывались устьями рек. А когда наконец был все же найден проход между материком и Огненной Землей – нынешний Магелланов пролив, – восторженные крики замерли на устах измученных людей. Эта извилистая, полная подводных камней узенькая протока требовала от них высочайшего искусства управления парусами и рулем. К тому же они не были уверены, что это действительно пролив. Людей окружала дикая, кипящая штормовой пеной, какая-то доисторическая природа, скалы и вода, которым не видно было конца. Рулевых и несущих вахту у парусов попеременно бросало то в жар, то в холод. «Сан-Антонио», имевший на борту самые большие запасы продовольствия и замыкавший в походе отряд, после второй ночи пропал из виду. Исхудавший, состарившийся Магеллан в эти критические дни стоял перед решением, определившим всю его жизнь. Настроение команды, на скорую руку случайно набранных людей разных национальностей, было скверным. Просочись хоть какие-нибудь сведения о продовольственном положении после исчезновения «Сан-Антонио» и о сомнительном состоянии кораблей – и нового мятежа не миновать.

Но тут прибыли высланные вперед разведчики с известием, что видели открытое море. Ситуация изменилась с быстротой молнии. Стоило этой вести дойти до кораблей, как людей охватил восторг. Генерал-капитан, незадолго до этого бывший изгоем среди своей команды, теперь вдруг стал самой популярной личностью. Его авторитет возрос неизмеримо.

Люди удивлялись его силе воли и непреклонности, благодаря которым они достигли этого триумфа, и стыдились собственной слабости. Даже одного этого открытия хватило бы на то, чтобы имя Магеллана стало бессмертным. Означала ли, однако, эта перемена настроения экипажей готовность продолжать плавание? Здравый смысл решительно восставал против такой авантюры. Магеллан это понимал. Он знал, что большинство его моряков мечтают о возвращении домой. И они надеются на него. Разве иначе прибегнул бы он к такому трюку – приказал, чтобы все капитаны, кормчие, корабельные плотники и боцманы письменно сообщили ему свое мнение о дальнейшем плавании? Он оставляет за собой право – так гласил циркуляр – принять решение после того, как просмотрит ответы.

Созвать на флагманском корабле руководящий состав для обсуждения этого вопроса было бы равносильно отказу от продолжения экспедиции. Письменный опрос требовал от каждого личного ответа, при этом никто не мог знать, что сообщил генерал-капитану другой.

Решение стало известно, когда 28 ноября 1520 года он поднял сигнал: «С якоря сниматься! Всем следовать за флагманом!» Однако и после этого положение Магеллана продолжало оставаться нелегким. Поверни хоть один из капитанов к дому – и игра могла быть проиграна. Последующие события целиком подтверждают это.

Капитаны подчинились роковому решению Магеллана. Большинство покорившихся подписало этим свой смертный приговор. Человек, отдавший приказание продолжать плавание, – тоже. На Филиппинах в схватке с туземцами Магеллан был убит. Большая часть людей либо разделила участь адмирала, либо пала жертвой голода, цинги или других болезней. По злосчастному стечению обстоятельств путешественники прошли севернее Полинезийских островов, не увидев их. Без промежуточных стоянок, без пополнения провианта они пересекли Тихий океан. Плавание продолжалось многие месяцы. А тут еще неудачно выбранный курс привел корабли в район экваториального штилевого пояса. Безжалостно палило солнце, а океан лежал перед ними гладкий, как суп в тарелке. Для своих первых европейских покорителей Тихий океан оказался ужасной пустыней, пустыней голода и жажды. Они продвигались по ней медленно, со скоростью каравана. Люди терпели танталовы муки посреди величайшего в мире хранилища продовольствия с его несметными запасами содержащихся в рыбе белковых веществ. Дело дошло до отвратительнейших сцен, известных и по отчетам о других экспедициях эпохи Великих географических открытий. В пищу пошла вся кожа, которая была на судах, – от обивки рей до поясов и сапог. Затем дошла очередь до крыс и, наконец, взялись за мертвецов.

И все же это трагическое плавание вошло в историю как непревзойденный героический подвиг. Оно означало переворот в географических познаниях человечества. Мировой океан превратился в лабораторию, а корабль – в инструмент, с помощью которого была окончательно доказана до той поры оспариваемая теория о шарообразной форме Земли. Для развития мировой заморской торговли первое кругосветное плавание также имело огромное значение, ибо открывало новые пути через океан.

Единственный корабль из отряда Магеллана, управляемый баскским кормчим X. С. Элькано, возвратился в родную гавань, имея на борту всего 18 человек. Корабль, называвшийся «Виктория» – «Победа», – действительно оправдал свое имя. Оставшиеся в живых выполнили обет, принесенный экипажем во время сильного шторма близ острова Тимор. Невзирая на крайнее физическое истощение, они немедленно отправились с покаянием к святой Марии Антигуа. Молитвой они надеялись получить и отпущение «греха»: в пути они неправильно отмечали воскресенья и церковные праздники. Ведь, пройдя с востока на запад линию перемены дат, они на один день опередили календарь. Испанский двор пожаловал Элькано герб; на нем рядом с земным шаром изображены корица, мускатные орехи и гвоздика. Сверху выгравирован девиз: «Ты первый обошел вокруг меня».

Начиная с XVI века страны Иберийского полуострова постепенно стали уступать свое господство на море другим европейским государствам, омываемым Атлантическим океаном. Поэтому в истории великих капитанов стали появляться новые имена. В XVI столетии в борьбу против иберийского господства на морских дорогах вступил английский военный корабль.

Для Англии это была эпоха, которая породила капитанов, обладавших невероятной отвагой и энергией. То были «люди, сегодня командовавшие пиратским флотом, а завтра занимавшие высокие государственные посты. Сегодня жадной рукой тянувшиеся к сокровищам, а завтра начинавшие писать мировую историю. Люди со страшной жаждой жизни, любившие блеск и роскошь и бывшие при этом в состоянии на долгие месяцы подвергать себя лишениям, связанным с морскими походами в неизведанное. Люди с выдающимися организаторскими способностями… одним словом, люди эпохи Возрождения».

К этой меткой характеристике, данной Зомбартом[16], можно было бы добавить, что эти витязи моря не только равно служили Марсу и Меркурию, но также трудились как исследователи и открыватели и нередко превращались в джентльменов. Их жизнь была сплошной авантюрой. Они умирали либо в море, либо на виселице. В судьбе таких людей, как Дрейк, Рейли, Фробишер, Кавендиш и прочие, как бы находят подтверждение старые стихи:

Надежда зовет нас в море,

Случайности царство капризное.

Богатого ждет здесь горе,

А нищего – царская жизнь.

Корона и дворянство Испании и Португалии обогатились с помощью моря. С презрением смотрели они на англичан, голландцев и прочих европейцев, пренебрежительно называя их морскими нищими. Но вскоре дело приняло совсем другой оборот. Эта голь морская начала вдруг пощипывать крезов океана. Поначалу захватывала их корабли, а затем стала отбирать и заморские территории. Началось великое ограбление грабителей – кровавая драма первого раздела мира.

С английской стороны больше всего отличился при этом Френсис Дрейк, по одной версии сын матроса, а по другой – отпрыск духовного лица. Хорошее воспитание, полученное им, говорит скорее в пользу второй версии. С самых ранних лет его манило море. Шла вторая половина XVI века – время, когда англичане понемногу стали осваивать море. Вначале они оказывали испанцам перевозочные услуги весьма грязного свойства, поставляя в испанские владения в Центральной Америке африканских рабов. В обмен на живой груз они брали в испанской Вест-Индии сахар, ром, табак и хлопок.

В один прекрасный день испанцы запретили англичанам всякую торговлю с Вест-Индией, хотя в экономическом отношении это подрубало сук, на котором они сами сидели. Запрет застал врасплох двадцатисемилетнего Дрейка, когда он, командуя невольничьим судном «Юдифь», вошел вместе с несколькими другими английскими кораблями в порт Веракрус. Англичане пытались сопротивляться конфискации своих кораблей, однако потерпели поражение. Дрейку и бывшему вместе с ним недоброй славы работорговцу Хаукинсу удалось в последнюю минуту бежать. Большая часть англичан попала в плен и подверглась крайне жестокому обращению.

Это событие определило дальнейший жизненный путь Френсиса Дрейка. Он поклялся не успокаиваться до тех пор, пока не расплатится с испанцами сполна. Жажда мести дошла до того, что он объявил испанскому колоссу нечто вроде личной войны.

Это не было пустой болтовней. В 1570 году с отрядом вооруженных до зубов авантюристов он вернулся в Вест-Индию, потопил несколько испанских галионов[17], ограбил несколько городов и, богато нагруженный добычей, исчез так же внезапно, как и появился. Два года спустя он снова нанес удар в сердце колониальных владений Испании, на этот раз уже двумя кораблями. С помощью индейцев, подстрекаемых им против испанцев, он штурмом взял город Номбре-де-Дьос, «золотую кладовую Вест-Индии». Затем направился в Картахену, где разделался со стоявшими в гавани кораблями. В Веракрусе он поджег товарный склад и только после этого взял курс на Плимут[18].

В 1577 году он начал одну из самых больших своих кампаний. На этот раз Дрейк хотел ударить испанцев в самое уязвимое место. Английским шпионам удалось разведать, что на западном побережье Южной Америки, в нынешнем Перу, у испанцев хранятся гигантские сокровища – инкское золото и серебро. Уж здесь-то испанцы считали себя в безопасности, не допуская мысли, что кто-нибудь еще сумеет обойти вокруг Огненной Земли или рискнет пройти Магеллановым проливом. Испанцы и сами не осмеливались использовать этот путь для проводки транспортов с благородными металлами. Вместо этого они доставляли инкские сокровища в порт Панама, расположенный на Тихоокеанском побережье Центральной Америки, там вьючили их на мулов, а на Атлантическом побережье ценности для отправки в Испанию перегружались в чрево судна.

Выдающийся в стратегическом отношении план Дрейка пользовался тайным одобрением королевы Елизаветы I, кстати неизменно получавшей существенную долю его добычи. Для того чтобы обмануть испанских шпионов, орудовавших в портовых городах Англии, поход маскировался под торговую экспедицию в Александрию. Эскадра Дрейка состояла из пяти сравнительно небольших кораблей. Самый большой из них имел водоизмещение 100 тонн, самый малый – 15 тонн. Соответственно и огневая мощь этого маленького флота была невелика. Флагманский корабль Дрейка «Пеликан», уже в пути наперекор старому морскому суеверию переименованный в «Золотую лань», имел только 18 пушек. Зато эскадра обладала одним решающим достоинством, перевешивающим все недостатки, – редкие командиры могли похвастаться такими экипажами. Они набирались не в портовых притонах и тюрьмах. Дрейк лично отбирал своих людей. Рядом с проверенными в деле старыми моряками, бывалыми рубаками на кораблях были и ремесленники, и просто молодые смельчаки – все по доброй воле. В качестве вспомогательного персонала были наняты два корабельных плотника, несколько лоцманов, рисовальщик карт, дворецкий, три музыканта и паж. Всего один раз за время этого похода в отношениях между командиром и экипажем появилась натянутость. Действительную цель своей экспедиции Дрейк держал в секрете от экипажа, убежденного, что они идут в Александрию. Только после того, как у Зеленого Мыса[19]Дрейк внезапно приказал переложить руль и лечь курсом на вест, он открыл свой замысел команде. Люди были рассержены таким недоверием. Один из офицеров пытался было затеять заговор, но большинство поддержало Дрейка.

С такой, возбужденной заговором командой в море многого не добьешься. Лорду Хауку, загнавшему французский флот на камни близ Квиберона, принадлежат следующие слова: «Посредственная команда на хорошем корабле стоит гораздо меньше, чем посредственный корабль в руках хорошей команды».

Дальнейший ход этого выдающегося плавания показал, впрочем, что даже и при такой предпосылке вечного согласия с силами морскими не достигнуть. Ураганные штормы, страшные ветры памперос, разыгравшиеся у восточных берегов Южной Америки, так разбросали корабли эскадры, что они потеряли друг друга. Пройдя Магелланов пролив, Дрейк целую неделю тщетно ожидал свои корабли. (Один из них возвратился в Англию, судьба других осталась неизвестной.) Тогда Дрейк решил продолжать предприятие с одним кораблем. Вскоре «вооруженная десница господня», как иногда называл себя Дрейк, начала наносить испанцам первые удары. Сначала налету и разграблению подверглись Вальдивия и Сантьяго. Более крупные порты Дрейк со своей горсткой людей атаковать не мог. Зато ему удалось встретить «серебряный флот», двигавшийся к Панаме. Дрейк обрушился на него с волчьей яростью. Он взял на абордаж самые большие, низко сидящие под тяжелым грузом галионы и приказал грузить на свой корабль только слитки золота, так как для серебра места уже не хватало.

После этого Дрейк первый раз подумал о возвращении на родину. Однако старый путь казался ему слишком опасным, и он решил подняться вдоль западного берега Северной Америки в поисках прохода на восток, в Европу. Здесь в нем заговорило чувство первооткрывателя. Однако его честолюбие быстро остыло, причем в буквальном смысле слова. По мере продвижения к северу становилось все холоднее и холоднее, и наконец наступил день, когда ванты и прочие снасти заледенели. Дрейк вынужден был повернуть на зюйд-вест. Если уж ему не суждено сделать новое открытие, то по крайней мере он воспользуется возможностью обойти вокруг света.

И морское счастье не оставило его. Если Магеллан терпел мучения в экваториальной штилевой полосе Тихого океана, то паруса «Золотой лани» наполнял там сильный норд-остовый пассат. К тому времени, когда Дрейк приказал изменить курс, направив свой корабль в Тихий океан, с начала плавания прошло уже два года. Тем не менее экипаж, как один человек, был сплочен вокруг своего капитана. Так и шли они с золотом в трюмах, с червивыми сухарями и вонючей солониной в желудках навстречу новым приключениям.

Прыжок Дрейка через Великий океан начался в конце сентября 1579 года. А 4 ноября того же года «Золотая лань» уже крейсирует возле острова Тернато, принадлежащего к группе Молуккских островов. Подчеркнуто миролюбиво обращаются люди Дрейка с местным населением и приобретают в обмен на золото свежие запасы продовольствия и пряности. Такое цивилизованное обращение на этом и других островах, посещаемых для пополнения запасов провианта, не в последнюю очередь объясняется тем, что Молуккские острова входили тогда в сферу португальских интересов, а Португалию и Англию связывала между собой старая дружба.

Экипаж отдыхал от тягот трудного плавания. Всякий раз, когда они поднимали паруса, чтобы посетить новый остров, требовались адское напряжение и осторожность. Под поверхностью воды их подстерегали коралловые рифы. В нагромождении камней у Целебеса «Золотая лань» едва не терпит крушение. Случись такое – никто о них и не вспомнит! В Англии маэстро-грабителя Нового Света с его отчаянной, разбойной командой давно уже вычеркнули из списков живых.

Происшествие у Целебеса заставило Дрейка призадуматься. Он прервал свои рейды на острова Меланезии и взял курс на Англию. На крыльях зюйд-остового пассата, с тугими парусами «Золотая лань» прошла Индийский океан, широкой дугой обогнула мыс Доброй Надежды и неприветливым ноябрьским днем 1580 года после трехлетних скитаний по свету вошла в отечественные воды.

Едва в Плимуте узнали прибывший трехмачтовик, как всеобщее ликование охватило город, а вскоре и всю Англию. Никогда еще страна не встречала своих мореплавателей с таким воодушевлением.

По оценке департамента закупок, «золотые мальчики» привезли товаров на 2,5 миллиона фунтов стерлингов[20].

Это

невероятное морское приключение началось, как сказка, и так же, как сказка, окончилось. Королева Лисси[21]собственной персоной пожаловала на ставший легендарным корабль и была встречена возгласом не узнавшего ее вахтенного: «Куда, потаскуха?» Она пропустила мимо ушей это грубое, но по «этикету» того времени принятое среди морских волков обращение к женщине, появившейся на палубе корабля без приглашения, и при общем одобрении его сообщников произвела Дрейка в рыцари. Она сделала это не только из личной симпатии к нему или потому, что получила значительную долю добычи. У нее были и другие основания. Почести, оказываемые ею, имели политическое значение. Произведя в дворянство этого человека, так быстро превратившегося в народного героя, она завоевала еще большую популярность в глазах англичан. Кроме того, посвящение в рыцари явилось недвусмысленным ответом на испанскую ноту протеста, требовавшую выдачи морского разбойника Френсиса Дрейка.

Правда, такой ответ содержал в себе риск войны, которая вскоре и началась. Теперь уже Френсис Дрейк вступил на тропу войн по официальному указанию королевы и двинулся в направлении Вест-Индии в качестве командующего флотом из 25 кораблей. По дороге они сначала совершили налет на город Сантьяго на островах Зеленого Мыса. Затем огнем и мечом прошлись по заморским владениям Испании. А через год Дрейк напал на расположенный на юге Испании порт Кадис и потопил часть испанской Армады.

В 1588 году плечи недавнего пирата украсились эполетами вице-адмирала флота ее величества. Война между Англией и Испанией вступила в решающую фазу. Филипп II, в королевстве которого никогда не заходило солнце, создавал гигантский военный флот. Он хотел рассчитаться с Англией как по государственным, так и по религиозным соображениям, считая эту некатолическую страну еретическим болотом. Он хотел выслать против Альбиона флот, какого еще не видывал свет. Летом 1588 года дело обстояло следующим образом. На кораблях «Великой армады» находилось 55 тысяч солдат, 3 тысячи дворян, 180 исповедников, 1200 лошадей, 1400 мулов, 1150 корабельных пушек и 200 полевых орудий.

Ничего равного по численности этому колоссу англичане противопоставить не могли, но их моряки имели лучшие головы и более мужественные сердца. Напудренным герцогам и донам с их избитой морской тактикой англичане противопоставили таких отважных, испытанных в боях флотоводцев, как Дрейк, Рейли, Фробишер и Ховард. Час, так долго ожидаемый Дрейком, настал. Наконец-то он мог встретиться с ненавистными испанцами в открытом бою. Его корабль назывался «Ревенджер», то есть «Мститель», – название, излюбленное пиратами и военными моряками, ибо оно зажигало сердца и отгоняло прочь сомнения. Он оправдал свое название в морском сражении при Кале, вошедшем в мировую историю под именем Гравелинского.

Конечно, эта успешная для англичан кампания не могла сразу привести к развалу испанской колониальной империи. Поэтому Дрейк продолжил свои действия против испанцев в Вест-Индии. Однако 28 января 1596 года он умер от дизентерии. Морская могила приняла его в Карибском море. В небольшом городке Оффенбурге в земле Баден-Вюртемберг в 1853 году был сооружен памятник Дрейку, за то что он будто бы завез в Европу картофель. Наиболее известен его портрет, на котором он изображен самоуверенно опирающимся рукой на глобус. С тех пор моряки охотно позволяли изображать себя в такой позе.

Дрейк принадлежал к самым выдающимся морякам, бороздившим когда-либо моря. Он был приветлив к простому морскому люду и человечен по отношению к пленным. Несмотря на это, дисциплина на его кораблях была жесткой.

Англия выдвинула и другие фигуры моряков, бывших со смертью и самим дьяволом на короткой ноге. Это были Рейли, Фробишер, Девис, а позже Кук и Нельсон. Они тоже в известной мере были людьми из народа.

Однако Рейли, родившийся в 1552 году, происходил из знатных дворян. До того как заняться морским делом, он изучал в Оксфорде правоведение и пробовал свои силы в поэзии. Тяга к приключениям привела поначалу молодого аристократа во Францию, где он принял участие в гражданской войне, сражаясь на стороне гугенотов.

Но однажды его пленило море. Наибольшую известность приобрели его плавания в Северную Америку. Штат Виргиния, родина самых ароматичных трубочных и сигаретных табаков, ведет происхождение от одного из маленьких поселений, основанных Рейли. Виргиния стала той зародышевой клеткой, из которой развились Соединенные Штаты. Созданием этих колоний Рейли был намерен помешать тоталитарным притязаниям Испании на Америку.

Френсис Дрейк так и не завершил свое последнее предприятие в Карибском море, поэтому его флаг подхватил Рейли.

В то время европейские королевские дворы были взволнованы новым слухом о несметных богатствах Америки. Но на сей раз речь шла не об Эльдорадо – легендарной «золотой земле», таящей свои сокровища где-то в амазонской сельве, а о Маноа – таинственном городе, расположенном якобы на Ориноко. Многие испанские конкистадоры в поисках этой химеры уходили в дикие, неизвестные места и больше не возвращались.

В 1595 году Рейли, попавшему в немилость и томившемуся в Тауэре, удалось уговорить английский королевский двор снарядить экспедицию в этот сказочный город. Теперь не команда, а капитан прибыл на корабль прямо из тюрьмы.

Добыча, с которой Рейли вернулся из похода, была скудной, и он снова угодил в Тауэр. И все же с помощью такого же проекта ему еще раз удалось освободиться из тюрьмы. Под обещание разыскать золотые рудники он последний раз был послан в море королем Яковом I. Однако и эта экспедиция окончилась неудачей. В 1618 году, когда Рейли вернулся из похода с пустыми трюмами он был приговорен к смерти и отправлен на эшафот. Последним его желанием было выкурить трубку виргинского табака.

Ныне можно только удивляться, что прошедшие огонь и воду английские моряки XVI столетия творили чудовищные насилия с именем господа на устах. Известный своими грязными делами работорговец Хаукинс перевозил черных рабов, составив себе этим промыслом огромное состояние, на судне, называвшемся «Иисус». Капитанам одной из своих невольничьих флотилий он давал следующие наставления: «Ежедневно совершайте богослужение, встречайте друг друга с любовью, следите за провиантом». Некий его компаньон писал впоследствии об одном из таких походов за живым товаром и другой добычей: «За весь рейс мы потеряли только 20 человек. Благодарение небу за то, что мы смогли доставить в целости большие сокровища: золото, серебро, драгоценные камни. Имя Хаукинса да будет славно навеки. Аминь!» Королева возвысила работорговца, возведя его в дворянское сословие. Это был тот самый Хаукинс, который впоследствии в качестве вице-адмирала выступил в Ла-Манше против испанской Армады.

Новый час необыкновенных капитанов настал, когда Европа заинтересовалась Тихим океаном, особенно его экваториальными и южными районами. Тихий океан поистине грандиозен. Как Азия всегда притягивала к себе европейца, так и этот морской антипод величайшего из всех континентов[22]обладал необыкновенной притягательной силой. Такие капитаны, как Байрон (прадед знаменитого поэта), Уоллис, Картерет, Тасман, Торрес, Бугенвилль, вдохновенно бороздили его синюю безбрежность. Особенно полюбился им волшебный мир островов Океании. Архипелаги представлялись им осколками суши, разлетевшимися под ударом кулака некоего великана. Ну где еще можно встретить восходы с такими легкими, как дуновение, нежно-перламутровыми облачками!

Ну а там, на баке? Матросы были не менее очарованы этими поднимающимися из темно-синей глубины атоллами, окруженными белой пеной прибоя, пьянящими ароматами цветов и обнаженными дочерьми Евы. Только так можно объяснить кажущийся чудом факт, что экипажи судов, возвращавшихся из рейсов в южные области Тихого океана, тотчас же добровольно нанимались в обратное плавание. Команда капитана Уоллиса в полном составе перешла к Куку. При этом их не останавливало то, что Тихий океан бывал не так уж безобиден, как обещало его название. Коралловые рифы оказались роковыми не только для обоих исследовательских кораблей Лаперуза, но и для многих других. Не менее печальной известностью пользуются тихоокеанские шквалистые ветры, налетающие внезапно, как гром средь ясного неба, и ломающие такелаж.

Многие европейские экспедиционные суда потерпели крушение в Тихом океане. До середины XVIII века ни один капитан не смог составить себе даже приблизительного представления об архипелагах Полинезии. Даже координаты открытых островов были весьма неточными. Когда, например, мятежники «Баунти» пытались отыскать остров Питкэрн по тем координатам, что были указаны Картеретом, они не нашли ничего, кроме воды. В этом поиске они потеряли многие месяцы.

Добраться до «белых пятен» на карте мира, а заодно и до таинственной, лежащей в южной части Тихого океана «терра австралис», одной из утопий географии, – такова была цель второй волны эпохи Великих географических открытий, когда были совершены подвиги, сделавшие имена некоторых капитанов бессмертными. Этот список возглавляет Джеймс Кук. Первым из мореплавателей он вышел в море с хронометром для точного измерения времени и пройденных расстояний и целым штатом естествоиспытателей, астрономов и рисовальщиков на борту. Рисовальщики были фоторепортерами тех времен, именно им обязаны мы красивыми и ценными в историко-культурном отношении путевыми зарисовками.

Кук родился в многодетной семье. Четырнадцати лет, бросив обучение у мелкого лавочника, он нанялся на угольщик[23]. На угольщике он в течение 15 лет сперва рядовым матросом, а затем и шкипером претерпевал все невзгоды и тяготы суровой службы, которую он впоследствии стремился облегчить своим подчиненным. Георг Форстер, сопровождавший Кука в его второй тихоокеанской экспедиции, сделал много весьма метких замечаний, характеризующих этого капитана-самоучку, в том числе и следующее: «С помощью мудрых мероприятий Кук сумел победить цингу, эту чуму моряков, уносившую на флотах больше жертв, чем кровопролитнейшая война». Ни одному из судовых врачей до этого не удавалось совершить такого гуманного деяния. С самого начала трансокеанских плаваний и вплоть до эпохи клиперов гуманные капитаны встречались так же редко, как ветер в «конских широтах». Кук относился к этим похвальным исключениям. Когда английское Адмиралтейство не захотело отпускать денег на бочки кислой капусты, фруктового сиропа, лимонного сока и компота, заказанные им для второй экспедиции, он вычеркнул их из расходов на провиант и включил в расходный список на лекарства. Это не было ловким трюком или насмешкой над незадачливыми начальниками. Цинготным больным фрукты и соки были необходимы, как томящимся жаждой – вода!

Кук заботился о здоровье экипажа потому, что был настоящим, порядочным человеком. Это отличало его от многих капитанов, приобретших известность своей жестокостью.

Не подлежит сомнению и то, что на отношении Кука к людям отразился также и дух времени. Мимо этого начитанного автодидакта не прошли бесследно идеи философов-гуманистов, широко распространившиеся в XVIII столетии. На мачтах его кораблей, так сказать, развевалось знамя Руссо. Во время этого похода старались не применять оружие. Кук строжайше запретил обижать островитян Южных морей. Даже когда во время третьего кругосветного плавания на пляже Вайкики гавайцы угрожали ему самому, он попытался увещевать их словами – просчет, стоивший ему жизни.

Впервые Кук привлек к себе внимание адмиралтейства во время осады английским флотом Квебека, когда он под ядрами французских фортов бесстрашно производил промеры глубин в заливе Святого Лаврентия. В то время он был произведен в младшие лейтенанты. Позднее, после составления отчета о наблюдениях за солнечным затмением в Ньюфаундленде, адмиралтейство сочло сорокалетнего Кука пригодным для командования исследовательским кораблем «Индевор» – «Попытка», предназначенным для географических открытий. Научные задачи экспедиции состояли в наблюдении за солнечным затмением на Таити и в отыскании Южного континента. Поскольку вторая задача осталась невыполненной, после возвращения «Индевора» Адмиралтейство решило предпринять второй, а затем и третий исследовательские походы.

Если уже после первого путешествия Кук стал одним из известнейших людей в Англии – о его необычайных приключениях во время этого плавания сразу же заговорили во всех концах страны, – то вторая экспедиция превратила его в личность почти легендарную. Королевский морской госпиталь в Гринвиче отметил его за предусмотрительно принятые меры, благодаря которым во время второго кругосветного путешествия у него не было потерь от цинги. Кроме того, на долю Кука выпала необычайная для моряка честь быть принятым в Королевское общество – высшее научное учреждение Англии. В знак признательности этому научному обществу он назвал его именем группу островов в Южной Океании.

Примерно в то же время, когда Кук возвратился из своего первого кругосветного плавания (1771 г.), начал свою морскую службу некий тринадцатилетний сын английского пастора. В двадцать один год он получил патент капитана. Так началась его блистательная карьера. Как в свое время напряженные отношения между Англией и Испанией благоприятствовали выдвижению его соотечественника Френсиса Дрейка, так и конфликт между островным королевством и Францией способствовал взлету карьеры Нельсона.

К курьезам истории относится то, что этот мужественный морской волк, всю свою жизнь посвятивший морю, страдал морской болезнью. То, что он не умел плавать, у моряков XVIII и XIX столетий вовсе не считалось постыдным. Нельсон снискал себе известность не только необыкновенной храбростью, но и тем, что не относился со священным благоговением к приказам своих начальников. Однажды у мыса Сан-Висенти английский флот встретился с превосходящей его во много раз по численности и огневой мощи испанской эскадрой. Вопреки приказу командующего английским флотом Нельсон со своим небольшим линейным кораблем «Минерва» вышел из боевых порядков соединения. В одиночку он взял курс на вооруженный 136 пушками флагманский корабль испанцев, который со своими четырьмя палубами был вдвое выше «Минервы».

Вскоре корабль Нельсона был атакован пятью испанскими фрегатами и в результате метких бортовых залпов оказался в тяжелом положении. С помощью единственного оставшегося целым паруса «Минерва» смогла приблизиться к испанскому флагману, маневрируя только боковыми галсами. По отчаянному приказу Нельсона взять на абордаж гораздо более высокий корабль немногие оставшиеся в живых моряки английской команды попрыгали с рей на палубу испанца, а сам Нельсон через окно в кормовой галерее со шпагой в руке ворвался в каюту испанского флагмана и заколол ошеломленного адмирала. Затем он выскочил на палубу, а оттуда перепрыгнул на кормовое возвышение другой испанской каравеллы, поспешившей на помощь взятому на абордаж флагманскому кораблю и ставшей лагом у его борта. В черном от пороха, изорванном в клочья мундире, от отобрал у совершенно растерявшихся от столь дерзкой отваги испанских офицеров их шпаги. За такую бравую проделку Нельсон был произведен королем в контр-адмиралы. Постигни егс неудача, он должен был бы отвечать за невыполнение приказа.

Впрочем, Дрейк был сделан из того же теста. В морском сражении при Гравелине он погасил на своем корабле сигнальный огонь, который должен был служить ориентиром следовавшим в кильватер английским кораблям, – он не был согласен с объявленной приказом тактикой ночного нападения.

Пример «Тезея» показывает, как колдовски действовал Нельсон на матросов. Экипаж «Тезея» принял участие в портсмутском мятеже против деспотичного режима корабельных офицеров. Когда Нельсон спустя некоторое время был назначен на этот корабль, команда встретила его криками восторга.

После сражения у Абукира Нельсон получил от английского двора титул барона, виконта, а от неаполитанского короля – титул герцога де Бронте.

Вершина его славы совпала по времени с его любовью к жене английского посла в Неаполе леди Гамильтон. Эта связь, которой он не скрывал, вызвала осуждение королевского двора и адмиралтейства. Нельсон впал в немилость и уволился со службы.

Однако вскоре он снова был призван на службу. Наполеон, который тем временем поставил на колени почти всю Европу, теперь, объединив морские силы Франции и Испании, собирался напасть на Англию. Вопрос, быть или не быть островному королевству, зависел от своевременного разгрома объединенного франко-испанского флота вторжения, численно превосходящего британский флот. В такой ситуации под давлением общественного мнения Адмиралтейство назначает Нельсона главнокомандующим средиземноморской эскадрой.

В сражении у Трафальгара, плоского мыса между Гибралтаром и Кадисом, 21 октября 1805 года франко-испанский флот был разбит. Офицеры и экипажи союзников сражались очень храбро, и англичане дорого заплатили за свою победу. Палубы английских линейных кораблей были усеяны трупами. В этом бою погиб и адмирал Нельсон.

Сцена его смерти увековечена на знаменитом рельефе постамента колонны Нельсона в Лондоне. Место на палубе «Виктори», где упал сраженный Нельсон, обозначено медной памятной доской. Сотни тысяч англичан приходят на этот корабль-памятник, стоящий на якоре в Портсмуте. Прошло без малого два века, но и поныне матросы многих военных флотов мира, сами того не подозревая, носят на груди вечный траур по этому матадору моря, а на плечах – свидетельство его морских побед. Ибо черный матросский галстук обязан своим происхождением смерти Нельсона, а три белые каемки на матросских воротниках появились в результате изданного в прошлом столетии распоряжения британского Адмиралтейства, желавшего сохранить таким образом память о морских победах Нельсона при Абукире, Кап-Финистерре и Трафальгаре.

Много еще других выдающихся личностей было создано и воспитано железным законом моря. Был ли для них, как для Нельсона, Рюйтера[24]или Жана Барта[25], океан ристалищем последних рыцарей, или они, подобно Куку, рассматривали его как поле для исследований и открытий – неважно, все равно на их необыкновенных качествах и судьбах замешен и взращен героический эпос плавающего по морям человека.

Среди них были капитаны, о которых шла молва, будто они могут командовать ветром. Таким мастерством высокого искусства хождения под парусами обладали Ван дер Декен и другие капитаны, круто ходившие к ветру. Они столь совершенно владели своими деревянными буревестниками, что могли ходить при любом ветре и натягивали нос даже урагану.

К ним относится и Каспар Неттельбек, прославившийся равным образом как капитан и как капер[26]. У него был особый нюх на границы бурь, он выходил на них и летел по волнам, как птица. Не умея объяснить столь высокого искусства владения парусом, его современники рассказывали, будто он связался с чертом, как Летучий Голландец.

«Гамбургским дьяволом» называли Роберта Хильгендорфа, знаменитого капитана не менее знаменитого и вечно мокрого парусника «Потози», за его лихое хождение под парусами. Последний капитан кораблей с полным парусным вооружением и восторженный трубадур золотого века парусного флота Аллан Виллерс назвал Хильгендорфа «возможно, лучшим из капитанов, когда-либо управлявших парусным судном».

К этому же типу капитанов принадлежат и те короли моря, которые командовали клиперами. Молодые, не очень разборчивые в средствах, честолюб