Именной указатель… 412

Я посвящаю эту книгу моей жене Айрин,

которая на протяжении более полувека создавала

мне идеальные условия для научных занятий

* * *

Введение

Ничто не захватывает воображения так полно и не волнует людские чувства так сильно, как право собственности...

Блэкстоун, Комментарии1

Собственность никогда не упразднялась и никогда не будет упразднена. Вопрос лишь в том, кто ею обладает. И самая справедливая из всех когда-либо придуманных систем та, которая делает обладателями собственности ско­рее всех, чем никого.

А. Н. Уилсон2

Все ранее написанные мною книги (за единственным исключением предназначенного для колледжей учебника по современной Европе) были книгами о России, прошлой и настоящей. У этой тема иная, и все же она является естественным продолжением моей прежней работы. С того времени как я серьезно заинтересовался Россией, я начал сознавать, что одно из главных отличий ее истории от истории других евро­пейских стран связано со слабым развитием собственности. Западные историки (в отличие от западных философов и ­по­литических теоретиков) воспринимают собственность как долж­ное: они редко уделяют ей большое внимание, несмотря на то, что она тесно связана с каждой гранью западной жизни и играет огромную роль в истории западной мысли: “Если, просматривая список книг об американских взглядах и настроениях, вы захотите взглянуть, что значится под словом “собственность”, вы скорее всего ни на что не набредете. Ваши глаза скользят по списку: прогресс, сухой закон (pro­gress, prohibition)..., далее следует пробел, где, по вашим пред­положениям, могла бы быть “собственность” (property). Но вместо этого в ряду появляется вдруг, к примеру, проституция (prostitution)”3.

В случае с Россией как должное следует принимать не собственность, а ее отсутствие. Одной из главных тем западной политической теории на протяжении последних 2500 лет был спор по поводу достоинств и недостатков частной собственности, в России же эта тема едва затрагивается ввиду единодушного по существу мнения, что речь идет о безусловном зле.

Слово “собственность” вызывает у нас представление о фи­зически осязаемых предметах: недвижимости, банковских счетах, акциях и облигациях. Но в действительности оно имеет намного более широкое значение, потому что в современном мире оно стало все больше относиться к невеще­ственным видам имущества, таким, как кредиты, патенты, авторские права. Более того, как мы покажем по ходу дела, в семнадцатом и восемнадцатом столетиях западная мысль стала наполнять это понятие всеобъемлющим содержанием, распространяя его на все, что человек может считать своим, начиная с жизни и свободы. Вся совокупность современных представлений о правах человека проистекает из такого рас­ширительного понимания собственности. еще двести лет назад это было отмечено Джеймсом Мэдисоном: “Собственность... в конкретном смысле слова означает “господство, которого человек добивается и которым пользуется в отношении вещей внешнего мира, не допуская к ним никакого иного индивидуума”. В более широком и более точном смысле она относится ко всему, что человек ценит и на что имеет право; при том, что за всеми прочими людьми признаются такие же возможности. В первом случае принадлежащие человеку земля, товары, деньги называются его собствен­ностью. Во втором — человек выступает собственником своих взглядов и свободы их распространения. Он обладает особо ценной собственностью на религиозные убеждения и определяемые ими поведение и действия. Очень дорога ему собственность, представленная безопасностью и свободой его личности. В сферу его собственности входит свободное использование данных ему способностей и свободный выбор способов их применения. Короче, если говорится, что человек имеет право на свою собственность, то точно так же мож­но сказать, что он обладает собственностью на свои права”4.

Лет сорок назад мне явилась мысль, что собственность, как в узком, так и в широком значении слова дает ключ к понима­нию, откуда берутся политические и юридические институты, которые служат гарантией свободы. Эта мысль послужила основой для обзора политической истории России, который я опубликовал в 1974 году под названием “Россия при старом режиме”. Там я доказывал, что тоталитаризм, достигший сво­ей вершины в Советском Союзе, корнями уходит в “вотчинную” систему правления, преобладавшую на протяжении большей части российской истории, систему, которая не проводила различий между верховной властью и собственностью, позволяя царю быть одновременно и правителем, и собственником своего царства.

Представление о взаимосвязанности собственности и свободы едва ли ново — оно родилось в семнадцатом и стало об­щим местом в восемнадцатом веке, — но, насколько я знаю, никто прежде не пытался показать эту взаимосвязь на истори­ческом материале. И о том, и о другом написано необъятно много: существуют сотни, если не тысячи работ о собственности и столько же о свободе. Следуют они, однако, самостоятельными, непересекающимися путями. В одном случае внимание авторов поглощено развитием свободы и обеспечивающих ее политических учреждений, экономические же основы этого процесса почти полностью выпадают из поля зрения. В другом мы обычно имеем дело с работами экономистов, которые подают историю собственности без учета ее политических и культурных сторон. Юридические трактаты на эту тему, как правило, пренебрегают и философскими, и экономическими, и политическими ее измерениями. В итоге мы остаемся без основанного на конкретном историческом материале объяснения, каким же образом собственность рас­ширяет свободу и как ее отсутствие открывает дорогу произ­волу власти.

К восполнению этого пробела я и стремился. Моя исходная гипотеза состояла в том, что общественные гарантии собственности и личной свободы тесно взаимосвязаны: если собственность в каком-то виде еще и возможна без свободы, то обратное немыслимо.

Чтобы проверить эту гипотезу, я начал прослеживать взаимоотношения собственности и политических систем на­чиная с первых страниц писаной истории. Приступая к этой работе, я и представления не имел об ожидавших меня трудностях. Сознавал, конечно, сколь многообразные формы при­нимала собственность в разные времена в разных обществах, но не предвидел, сколь много обозначаемых этим словом явлений остались не отраженными в документах, и не предполагал, как велико окажется число случаев, когда нечто, тео­ретически относимое всего лишь к владению, то есть фи­зическому обладанию, в действительности составляет предмет собственности. Не предвидел я и трудностей в установлении связей различных видов собственности с политикой, особенно в незападных странах, где документы-источники остаются неопубликованными, а вторичная литература по существу отсутствует. Для изучения экономики древнего Ки­тая и классической Греции, Месопотамии и Мексики, средневековой Франции и современной Англии с целью выяснить ее влияние на политическое развитие каждой из этих стран потребовались бы целые бригады историков. я решил отказаться от такого “неподъемного” дела и поставил себе более скромную задачу — написать эссе, в котором рассмотреть проблему на выборочном материале, пожертвовав широтой охвата ради глубины рассмотрения... Я ни в коем случае не претендую на систематическое и всестороннее освещение проблемы, удовлетворяясь тем, что на нескольких исторических примерах показываю взаимоотношения экономики и политической власти.

В первых двух главах представлена история развития идеи и института собственности. Середина книги — главы 3 и 4 — посвящены взаимосвязи отношений собственности и политики в Англии и России, двум крайним примерам, на которых раскрывается суть отстаиваемой мною точки зрения. В за­клю­чительной главе речь идет главным образом о Соединенных Штатах, и упор здесь делается на опасности, которые несет свободам государство-благодетель, выступающее за со­циальное и экономическое равенство.

Даже при этих ограничениях книга так далеко выходит за пределы моей научной специализации, что я выпускаю ее с некоторым внутренним трепетом. За исключением главы о России и частично главы об истории идеи свободы использованные мною сведения взяты из вторичных источников, которые часто противоречат друг другу. Не исключено, следовательно, что специалисты найдут немало оснований покритиковать меня за ссылки на тот или иной факт либо за то или иное его толкование. Думаю, они все же примут во внимание, что если задача истории — содействовать постижению сути, то историк должен время от времени выходить за границы своей специализации и вторгаться в области, где его знания производны. В защиту этого мнения могу сослаться на авторитет Якоба Буркхардта, писавшего, что дилетантизм “обязан своей дурной репутацией искусствам, в которых ты, конечно, либо ничто, либо мастер, отдающий своим за­нятиям всю жизнь, ибо искусство требует совершенства.

В науке, напротив, мастерства можно достичь лишь в огра­ниченной области, а именно путем специализации, и этого мастерства следует добиваться. Но если нет намерения отречься от возможности составлять себе общие представления — отказаться, по сути дела, от признания важности таких представлений, — следует быть дилетантом во многих областях, вторгаясь в них, по крайней мере, в частном порядке, чтобы расширять собственные познания и обогащать многообразие исторических мнений. Иначе останешься невеждой во всем, что лежит за пределами твоей специальности, и в целом, как может при случае обнаружиться, довольно-таки темным малым”5.

Кембридж, Массачусетс Ричард Пайпс

Октябрь 1998

* * *