Взгляд на Саммерхилл. Опишу типичный день Саммерхилла

Опишу типичный день Саммерхилла. С 8.15 до 9 — завтрак. Дети и сотрудники берут себе завтрак на кухне и несут в столовую. Предполагается, что к началу уроков, в 9.30, постели будут застелены.

В начале каждого семестра вывешивается расписание. Так, в лаборатории у Дерека 1-й класс занимается по понедельникам, 2-й класс — по вторникам и т. д.[6]. Похожее расписание у меня по английскому языку и математике, у Мориса — по географии и истории. Младшие дети (7 — 9 лет) обычно большую часть первой половины дня проводят со своим собственным учителем, но они тоже посещают занятия по естественным наукам или Комнату искусств.

Детей никогда не принуждают присутствовать на уроках. Правда, если Джимми в понедельник придет на английский, а в следующий раз появится только через неделю в пятницу, то остальные вполне справедливо отметят, что он мешает им продвигаться, и могут даже прогнать его за это.

Вообще уроки продолжаются до часу, но у дошколят и младших школьников в 12.30 ланч. Школе приходится кормиться в две смены. У старших детей и персонала ланч в 13.30.

Вторая половина дня у всех совершенно свободна. Чем они занимаются в это время, я даже не знаю. Я садовничаю и редко вижу ребят поблизости. Одни старшие заняты моторами или радио, другие рисуют или пишут красками. В хорошую погоду старшие играют в спортивные игры. Кто-то возится в мастерской, чинит свой велосипед, делает лодку или игрушечный револьвер.

В 16 часов подается чай. В 17 начинаются разные занятия. Младшие любят, чтобы им читали. Средняя группа предпочитает работать в Комнате искусств: рисовать, делать линогравюры, мастерить что-ни- будь из кожи, плести корзины. Обычно довольно многолюдно в гончарной мастерской, это фактически самое любимое место у ребят и утром, и вечером. Самые старшие работают после чая и, бывает, задерживаются допоздна. Мастерская для работы по дереву и металлу всегда полна допоздна.

Вечером в понедельник ребята ходят в местный кинотеатр (за счет родителей). Если репертуар меняется в четверг, те, у кого есть деньги, могут снова пойти в кино.

Вечером во вторник персонал и старшие дети слушают мои беседы по психологии. В это время младшие дети, разделившись на группы, читают. Вечер среды посвящается танцам. Пластинки для танцев выбираются из огромной стопки. Все дети — хорошие танцоры, и некоторые наши гости говорят, что чувствуют себя не на высоте, танцуя с ними. Для вечера четверга ничего специально не предусмотрено. Старшие отправляются в кино в Лейстон или Альдборо. Вечер пятницы отведен для особых случаев, например репетиций спектаклей.

Вечер субботы — самый важный у нас, потому что это время общего собрания школы. После собрания обычно бывают танцы. В зимние месяцы воскресные вечера отданы самодеятельному театру.

Для занятий ручным трудом расписания нет. Нет и установленных заданий в столярной мастерской. Дети делают что хотят. А хотят они почти всегда игрушечный револьвер, ружье, лодку или змея. Даже старших мальчиков не привлекают сложные столярные работы типа распущенного веером хвоста голубя. Мало кого интересует и мое увлечение — чеканка, ведь медный сосуд дает не слишком много простора для воображения.

В хорошую погоду саммерхиллских гангстеров можно и не заметить. Они разбегаются по дальним уголкам и предаются своим отчаянным приключениям. Но девочки на виду: в доме или около него, но всегда поблизости от взрослых.

Комната искусств часто полна девочек — они рисуют или делают замечательные вещи из ярких тканей. Как мне кажется, маленькие мальчики более изобретательны, чем девочки; по крайней мере я никогда не слышал от мальчика, что ему скучно, что он не знает, чем заняться, а от девочек такое слышать доводилось.

Возможно, однако, что мальчики кажутся мне более изобретательными, чем девочки, поскольку школа лучше оборудована для мальчиков. Девочки лет 10 и старше редко находят себе дело в мастерской, где работают с деревом и металлом. У девочек нет желания возиться с двигателями, их не привлекают электричество и радио. У них есть их художественная работа, которая включает гончарное ремесло, изготовление линогравюр, живопись и шитье, но некоторым этого недостаточно. В кулинарии мальчики не менее ловки, чем девочки. И девочки, и мальчики пишут и ставят свои собственные пьесы, делают костюмы и декорации. В целом актерские способности детей очень высоки, потому что их игра искренна и они не переигрывают.

Химическую лабораторию девочки, похоже, посещают не реже, чем мальчики. Мастерская, по-видимому, единственное место, не привлекающее девочек старше 9 лет.

Девочки принимают менее активное участие в школьных собраниях, чем мальчики, и я пока не знаю, чем это объяснить.

До недавнего времени девочки обычно поздно поступали в Саммерхилл; у многих из них не удалась учеба в монастырских и женских школах. Я никогда не считаю таких детей хорошим материалом для воспитания в условиях свободы. Девочки, поздно поступавшие к нам, были, как правило, детьми родителей, не умевших ценить свободу, ибо, если бы они ее действительно ценили, их дочери не стали бы «трудными»[7]. А после того как такая девочка в Саммерхилле оправлялась от своей неудачи, родители быстренько переводили ее в «хорошую школу, где ей дадут образование».

В последние годы к нам стали поступать девочки из семей, верящих н Саммерхилл. Это замечательные дети, полные жизнелюбия, оригинальности и инициативы.

Иногда мы теряли девочек по финансовым причинам, в частности из-за того, что надо было платить за пребывание их братьев в дорогих частных школах. Старинная традиция считать сына главным в семье умирает трудно. Случалось, мы теряли и девочек, и мальчиков из-за собственнической ревности родителей, боявшихся, что дети отдадут школе ту преданность, которую они обязаны проявлять по отношению к семье.

Саммерхиллу всегда приходилось тем или иным образом бороться ia свое существование. Немногие родители обладают достаточным терпением и верой, чтобы отправить своих детей в школу, где те смогут играть, вместо того чтобы учиться. Родителей дрожь берет при мысли, что к 21 году их ребенок может оказаться не способен зарабатывать себе на жизнь.

Сегодня в Саммерхилле в основном учатся те, чьи родители хотят, чтобы дети выросли без ограничивающей их дисциплины. Это большое счастье, потому что в прежние времена я, бывало, получал сына твердолобого консерватора, отправлявшего его ко мне от отчаяния. Таких родителей вовсе не интересовала свобода для их детей, и в душе они, должно быть, считали нас кучкой помешанных чудаков. Таким консерваторам было очень трудно что-нибудь объяснить.

Я вспоминаю одного военного господина, который размышлял, не ia писать ли к нам в ученики своего девятилетнего сына.

— Место вроде подходящее, — говорил он, — но у меня есть одно опасение. Мой мальчик может здесь научиться мастурбации.

Я спросил его, почему он так уж этого боится.

Это ведь ему повредит, — ответил он.

Но ведь это не слишком повредило ни вам, ни мне, не правда ли? — поинтересовался я.

Он поспешил убраться отсюда вместе с сыном.

Потом была еще одна богатая мамаша, которая после часа расспросов повернулась к мужу и сказала:

Я никак не могу решить, отдавать сюда Марджори или нет.

Не трудитесь, — сказал я. — Я решил за вас. Я ее не беру.

Мне пришлось объяснить ей, что я имел в виду.

Вы на самом деле не верите в свободу, — сказал я. — И если бы Марджори поступила сюда, мне пришлось бы потратить полжизни, объясняя вам, что это такое, и в конце концов вы все-таки не были бы удовлетворены. Для психики Марджори результат был бы разрушителен, потому что перед ней постоянно маячил бы ужасный вопрос: кто прав — дом или школа?

Идеальные родители — это те, которые приходят и говорят: «Саммерхилл — это как раз то место, которое необходимо для наших детей; никакая другая школа нам не годится».

Особенно трудно было, когда мы открывали школу. Мы могли принимать детей только из высших и средних слоев населения, поскольку нам нужно было как-то сводить концы с концами. За нами не было никакого богача-мецената. В самом начале один добрый человек, пожелавший сохранить анонимность, помог нам пережить пару трудных моментов; позднее один из родителей сделал щедрый подарок — новую кухню, радиоприемник, новый флигель к нашему дому, новую мастерскую. Это был идеальный спонсор — он не ставил никаких условий и ничего не просил взамен.

Саммерхилл дал моему Джимми то образование, которого я для него хотел, — просто сказал Джеймс Шэнд, потому что по-настояще- му верил в необходимость свободы для детей.

Однако мы никогда не могли принимать детей бедняков. И это очень жаль, потому что нам пришлось ограничить свое исследование детьми среднего класса. А природа ребенка порой довольно трудно просматривается за большими деньгами и дорогой одеждой. Когда девочка знает, что к своему двадцать первому дню рождения она станет обладательницей значительного состояния, в ней нелегко обнаружить ее детскую сущность. К счастью, однако, большинство нынешних и прежних учеников Саммерхилла не были испорчены богатством, все они знают, что сами будут зарабатывать себе на жизнь, когда школа останется позади.

В Саммерхилле работают нянечки из городка. Они проводят у нас целый день, а спать уходят домой. Это молодые девушки, которые много и хорошо трудятся. В свободной атмосфере, где ими никто не командует, они работают больше и лучше, чем это делают служанки, которых постоянно контролируют. Они во всех отношениях прекрасные девушки. Я всегда испытываю стыд за то, что этим девушкам приходится много работать, потому что они родились бедными, в то время как я всю жизнь учу девочек из обеспеченных семей, у которых не хватает энергии застелить собственную постель. Должен, однако, признаться, что сам ненавижу убирать постель. Мои убогие отговорки, что у меня так много других дел, не производят никакого впечатления на детей. Они глумливо хихикают, когда я оправдываюсь тем, что не следует ожидать от генерала, чтобы он убирал мусор.

Я не раз говорил, что взрослые Саммерхилла не образцы добродетели. Мы такие же люди, как и все, и наши человеческие слабости часто входят в конфликт с нашими же теориями. В обычной средней семье, если ребенок разбивает тарелку, отец или мать поднимают шум — тарелка становится важнее ребенка. В Саммерхилле, если ребенок или нянечка роняет стопку тарелок, я ничего не говорю и моя жена никак это не комментирует. Оплошность есть оплошность. Но если ребенок берет у нас книгу и оставляет ее на улице под дождем, моя жена сердится, ибо книги значат для нее очень много. Меня подобные случаи не трогают, потому что книги не имеют для меня особой ценности. В то же время моя жена ужасно удивляется, когда я устраиваю скандал из-за сломанного зубила. В отличие от нее я высоко ценю инструменты.

Для нас жить в Саммерхилле — это постоянно отдавать. Гораздо больше, чем дети, нас утомляют посетители, потому что они тоже ждут от нас некоей отдачи. Возможно, отдавать — более похвально, чем получать, но, безусловно, гораздо утомительнее.

Наши общие собрания по субботам, к сожалению, выявляют некоторое противостояние между детьми и взрослыми. Это естественно, так как в сообществе людей разного возраста взрослые не должны жертвовать всем ради младших, иначе они окончательно испортили бы детей. Взрослые жалуются, что шайка старших школьников не дает им уснуть своим смехом и разговорами, после того как все уже легли. Гарри жаловался, что он потратил целый час, расчерчивая доску для входной двери, сходил на ланч и, вернувшись, обнаружил, что Билли превратил ее в полочку. Я выдвигаю обвинения против мальчиков, которые позаимствовали и не вернули мой паяльный набор. Моя жена поднимает шум из-за того, что три малыша, которые пришли после ужина и заявили, что они голодны, получили по куску хлеба с джемом, а наутро хлеб валялся в холле. Питер печально докладывает, что в гончарной мастерской наши разбойники кидались друг в друга его драгоценной глиной. Вот так она и идет, эта борьба между взрослой точкой зрения и детской несознательностью. Но борьба никогда не переходит на личности; никто не таит зла по отношению к конкретному человеку. Этот конфликт делает Саммерхилл очень живым. Что-то постоянно происходит, и за целый год не случается ни одного скучного дня.

Персонал, к счастью, не слишком одержим собственностью. Однако я признаю, что мне больно, когда, купив жестянку особой краски по три фунта за галлон[8], вдруг обнаруживаю — одна из девочек взяла этот драгоценный состав, чтобы покрасить старую кровать. Я очень дорожу своим автомобилем, пишущей машинкой и инструментами, но ущемление моего чувства собственности не сказывается на моем отношении к людям. Если для вас это не так, вам не следует быть директором школы.

Большой износ и расход материалов в Саммерхилле вполне понятен, этого можно избежать только держа всех в страхе. Износа и истощения душевных сил избежать невозможно, потому что дети всегда чего-то просят и требования детей должны быть удовлетворены. Дверь моей гостиной открывается по пятьдесят раз в день, и кто-нибудь из детей спрашивает:

Сегодня вечером будет кино?

Почему мне не дают Л.У. (личный урок)?

Ты не видел Пэм?

А где Энн?

Все это обычный рабочий день, и я не чувствую особенного напряжения, хотя у нас, по существу, настоящей личной жизни нет. Возможно, отчасти это связано с тем, что наш дом по своему устройству не слишком пригоден для школы; впрочем, так кажется только взрослым, поскольку дети сидят у нас на шее. Так или иначе, но к концу семестра и я, и жена ужасно устаем.

Стоит отметить, что наши сотрудники очень редко теряют самообладание. Это свидетельствует в пользу не только персонала, но и детей. В самом деле, жизнь с этими детьми восхитительна, и поводы выйти из себя чрезвычайно редки. Если ребенок свободен и принимает самого себя таким, какой он есть, он обычно не злится и не находит никакого удовольствия в том, чтобы вывести из себя взрослого.

Однажды у нас чересчур чувствительную к критике в свой адрес учительницу задразнили девчонки. Никого другого из персонала они не стали бы дразнить, потому что никто бы так не реагировал. Обычно дразнят только того, кто слишком много о себе воображает.

Проявляют ли ученики Саммерхилла агрессивность, обычную для детей? Что ж, каждому ребенку нужна некоторая агрессивность, чтобы проложить себе дорогу в жизни. Чересчур высокая агрессивность, которую мы видим в несвободных детях, есть утрированный протест против ненависти, направленной на них. В Саммерхилле, где ни один ребенок не чувствует ненависти со стороны взрослых, агрессивность не так необходима. Агрессивные дети, которые у нас есть, — это всегда те, которые не получают в семье ни любви, ни понимания.

Когда я, еще мальчиком, ходил в сельскую школу, разбитые в кровь носы случались по меньшей мере еженедельно. Агрессивность драчливого типа есть ненависть; для выхода нужны драки. Дети, находящиеся в атмосфере, совершенно лишенной ненависти, не проявляют ее.

Я полагаю, что то значение, которое фрейдисты придают агрессивности, вызвано изучением семей и школ — таких, каковы они есть. Нельзя изучить собачью психологию, наблюдая ретривера на цепи. Не стоит и умозрительно теоретизировать по поводу человеческой психологии, когда человечество посажено на строгую цепь, создававшуюся поколениями жизнененавистников. Я утверждаю: в свободной атмосфере Саммерхилла проявления агрессивности совершенно непохожи на те, что характерны для школ со строгой дисциплиной.

Однако свобода в Саммерхилле отнюдь не означает пренебрежения здравым смыслом. Мы принимаем все меры предосторожности, чтобы обеспечить безопасность учеников. Например, дети могут купаться, только если на месте находятся спасатели — по одному на шестерых детей; ни один ребенок младше 11 лет не может в одиночку ездить на велосипеде по улице. Эти правила исходят от самих детей, они утверждены голосованием на общем собрании школы.

Лазанье по деревьям никаким законом не регламентировано. Лазанье по деревьям — часть жизненного образования; запретить вообще рискованные предприятия значит сделать ребенка трусом. Мы запрещаем лазанье по крышам, пневматические ружья и другое оружие, которое может поранить. Я неизменно беспокоюсь, когда все как сумасшедшие дерутся на деревянных мечах, и настаиваю на том, чтобы их концы были обмотаны резиной или тканью, но и при соблюдении этих условий я счастлив, когда сумасшествие идет на убыль. Трудно провести границу между разумной осторожностью и излишней мнительностью.

У меня никогда не было любимчиков в школе. Конечно, какие-то дети нравятся мне больше, но я научился не показывать этого. Возможно, успех Саммерхилла отчасти объясняется тем, что дети чувствуют: к ним ко всем относятся одинаково и уважительно. Я всегда боюсь сентиментального отношения к детям в любой школе; ведь так легко воображать своих гусят лебедями и видеть Пикассо в ребенке, способном заляпать краской лист бумаги.

В большинстве школ, где мне пришлось преподавать, учительская была маленьким адом, полным интриг, ненависти и зависти. Наша учительская — счастливое место. Здесь нет злобы. В условиях свободы взрослые, как и дети, обретают счастье и доброжелательность. Бывает, что кто-то из новых членов нашего коллектива поначалу реагирует на свободу почти так же, как дети: он может ходить небритым, подолгу валяться в постели утром, даже нарушать законы школы. К счастью, у взрослых изживание комплексов обычно происходит быстрее, чем у детей.

Через воскресенье по вечерам я рассказываю младшим детям истории их собственных приключений. Я делаю это годами; они побывали в глубинах Африки, на дне океанов и за облаками. Некоторое время назад я рассказал им, что случилось после моей смерти. Саммерхилл перешел под начало сурового человека по имени Маггинс. Он сделал уроки обязательными. Если кто-то произносил всего лишь «черт!», его наказывали розгой. Я живописно изобразил, как все они кротко подчинились его приказам.

Детвора — от 3 до 8 лет — пришла в ярость: «Мы не подчинились. Мы все убежали. Мы его убили молотком. Думаешь, мы бы стали терпеть такого человека?»

В конце концов я понял, что смогу успокоить их, только ожив и вышвырнув господина Маггинса за порог. Это были самые младшие дети, никогда не знавшие строгой школы, и их ярость была спонтанна и естественна. Детям было противно даже подумать о мире, в котором директор школы не на их стороне, благодаря их опыту жизни не только в Саммерхилле, но и дома, где мама и папа тоже всегда за них.

Один американский гость, профессор психологии, критиковал нашу школу за то, что она — остров, чье население не участвует в окружающей жизни и не является органической частью более крупной социальной общности. Я в ответ поинтересовался: а что произошло бы, если, создавая школу в маленьком городке, я попытался бы подстроить ее под вкусы местного населения? Сколько человек — в расчете на сотню родителей — одобрили бы свободу выбора в отношении посещения уроков? Сколько человек согласились бы с правом ребенка мастурбировать? С самого первого слова я вынужден был бы приносить в жертву компромиссам то, в истинность чего я верю.

Да, Саммерхилл — остров. Он и должен быть островом, потому что родители его учеников живут за много миль от него и даже в других странах. Раз невозможно собрать всех родителей вместе в городке Лейстон, графство Саффолк, Саммерхилл не может быть частью культурной, экономической и общественной жизни Лейстона.

Добавлю, что школа все же не в полном смысле слова является островом по отношению к Лейстону. У нас множество контактов с местными жителями, и отношение друг к другу обеих сторон вполне дружеское. Тем не менее мы, конечно же, не стали частью местного сообщества. Мне никогда в голову не пришло бы попросить издателя местной газеты напечатать рассказ об успехах моих бывших учеников.

Мы играем с городскими детьми в спортивные игры, но в отношении образования наши цели слишком сильно расходятся. Не принадлежа ни к какой религии, мы не поддерживаем связи ни с одной религиозной организацией города. Будь Саммерхилл интегрирован в городскую жизнь, нас бы вынудили давать ученикам религиозное образование.

Я уверен, что мой американский друг сам не понимал смысла своей критики. Думаю, он имел в виду следующее: Нилл — просто бунтарь, его система не может ничего предложить, чтобы сплотить общество в гармоничном единстве, не преодолевает пропасть между детской психологией и общественным невежеством в этой области, между жизнью и антижизныо, между школой и домом. Мой ответ состоит в том, что я не проповедник, активно стремящийся обратить общество в свою веру; я могу лишь убеждать в необходимости избавления от ненависти, наказаний и мистики. Хотя я пишу и говорю открыто все, что я думаю об этом самом обществе, но, попытайся я на деле изменить его, оно уничтожило бы меня как существо общественно опасное.

Если бы, например, я попытался создать общество, в котором подростки имели свободу естественным образом вести свою интимную жизнь, я был бы по меньшей мере разорен, если вообще не посажен в тюрьму как безнравственный растлитель юношества. При всей ненависти к компромиссам здесь я должен идти на компромисс, понимая, что моя главная цель — не реформировать общество, а принести счастье в жизнь хотя бы нескольких детей.

Date: 2015-09-02; view: 353; Нарушение авторских прав