Глава пятнадцатая. Мы поворачиваем на восток

… Мы поспорим с Небесами,

одолеем ураган

и пройдем под парусами

весь Великий Океан!

На следующее утро сэр Ричард устроил военно-полевой суд. Церемония проходила в кают-компании и была обставлена довольно торжественно. Посреди каюты стоял стол, покрытый красным сукном, на столе рядом с толстой библией в черном кожаном переплете лежало массивное серебряное распятие, а по углам возвышались четыре шандала с горящими свечами. За столом восседал сам сэр Ричард; Фрэнк и я выступали в роли присяжных. Люди из команды Черного Майкла, все еще носившие на себе следы вчерашней битвы, по-одному выводили закованных в цепи мятежников и выстраивали их перед столом; те смиренно стояли, опасливо поглядывая на своих стражей, переминаясь с ноги на ногу и выслушивая обвинения во всех смертных грехах.

Никто из нас особо не разбирался в юриспруденции, и главной задачей этого спектакля было попытаться установить, кто в действительности стоит за организацией мятежа.

Мало-помалу из отдельных отрывочных показаний начала вырисовываться истинная картина происшедших событий. Капитан Джекобс не посвящал своих людей в сущность заговора, но не подлежало сомнению, что, после того как фелука возьмет баркентину на абордаж, от меня, сэра Ричарда, юного Маддена и Майкла с его командой мятежники намеревались тут же избавиться. В случае расследования можно было свалить вину на Фуншальского Пита или нападение неизвестных. Тщательность подготовки всего дела с предельной очевидностью указывала на Саймона.

– Явный и неприкрытый бунт! – неистовствовал сэр Ричард. – Я бы мог всю вашу гнусную шайку повесить на рее или вернуться на Мадейру и добиться для вас смертного приговора! Считайте, что я беру вас всех на поруки. Но посмейте только ослушаться приказа или нарушить дисциплину, – клянусь, вам тогда не поздоровится!

Команда бунтовщиков, состоявшая, по выражению Майкла, из «подонков с мышиным сердцем», униженно и подобострастно клялась в своей верности и преданности. Приговор был заранее предопределен сложившейся ситуацией. Мы нуждались в рабочих руках и ни при каких обстоятельствах не могли тратить зря время, возвращаясь на Мадейру. Поэтому мы всех их отправили назад, в кубрик.

С этого момента судьба начала нам благоволить. Мы миновали Канарские острова и острова Зеленого Мыса. Погода, хоть и переменчивая, постоянно благоприятствовала нам, так что мы успешно прошли экваториальную штилевую полосу и приблизились к линии пассатов без малейшей задержки. Мы не теряли надежды со дня на день увидеть на горизонте очертания «Сокола», поскольку шли с превосходной скоростью, хотя «Золотая Надежда» временами и вела себя довольно неуклюже.

Неподалеку от десятого градуса северной широты баркентина вступила в зону легких ветров, которые по предсказанию Майкла являлись предвестниками истинных юго-восточных пассатов, и мы поставили все верхние паруса, чтобы выжать из них максимальное количество узлов.

Я решил спуститься достаточно далеко на юг, чтобы попасть в район постоянно дующих западных ветров, даже если для этого придется очутиться в зоне «ревущих сороковых» широт. Моими штурманскими расчетами руководил Майкл, исполнявший теперь обязанности первого помощника. Я предложил ему занять освободившуюся каюту капитана Джекобса, но он отказался, не желая расставаться со своими товарищами.

«Золотая Надежда» ходко шла, подгоняемая попутным ветром; две широкие струи расходились по обе стороны от ее носовых обводов и сливались с легким волнением моря у самого горизонта. Третья струя – кильватерная – в виде бурлящей пенистой борозды тянулась у нее за кормой. Но нигде, ни впереди по курсу, ни сзади, не было видно ни «Сокола», ни какого-либо другого паруса. Мы находились в тысяче миль от берега, и нас окружал абсолютно пустынный, безжизненный океан.

Время для меня проходило незаметно в стремлении постичь навыки практического судовождения. Но для сэра Ричарда часы тянулись бесконечно, и он пытался их ускорить при помощи содержимого своих бочонков, становясь все более обрюзгшим, вялым и скучным.

Что касается Фрэнка Маддена, то он коротал дни, приставая с расспросами к Майклу и матросам Девиса, с удовольствием выслушивая самые невероятные пиратские истории. Запевале Сэму, похоже, удалось как-то замять обвинение в трусости и даже добиться определенной популярности благодаря своим песням и балладам. Среди бывшей команды Джекобса он вообще занял главенствующее место; остальные же терпели его за неистощимый запас всякого рода выдумок и забав.

Лучше всех, казалось, чувствовал себя Дон. Поначалу его немного укачивало, но постепенно он стал настоящим морским псом. У него появились любимые занятия – стоять на носу, сердито лая на показавшуюся ему самой дерзкой волну, обдавшую его брызгами и пеной, и помогать матросам тянуть снасти, ухватившись зубами за конец каната и изо всех сил упираясь лапами в палубу. Команда любила его, хоть это и не мешало ему порой получать выливаемое на голову полное ведро забортной воды, когда он слишком уж докучал во время утренней приборки, лая и хватаясь зубами за швабру. Впрочем, он, видимо, считал это неизбежным правилом игры и, кажется, вовсе не был в претензии.

За двадцать седьмой параллелью пассат день за днем стал понемногу слабеть, и мы в течение недели болтались в штилевой полосе у тропика Козерога, выискивая по всем румбам хоть слабый намек на ветер, всецело попав во власть Великого Южного течения, которое проходит к востоку от острова Тристан-да-Кунья.

Я поделился с Майклом нашим желанием обогнать «Сокол». Так или иначе, нам все равно предстояло сообщить всему экипажу о целях нашей экспедиции, но я до последнего старался не выдавать секрет, надеясь прежде полностью завоевать расположение нового первого помощника. Конечно, было бы опрометчиво с излишней доверчивостью относиться к благотворным переменам в характере подобной личности, но мне нравился этот человек, и я верил, что он отвечает мне тем же. До какой степени на это можно рассчитывать, когда мы найдем клад, было трудно сказать. А последует ли за ним его команда, если он сохранит нам преданность и останется честным человеком, – в этом заключался второй вопрос.

По судну расползались разные слухи и сплетни. Кое о чем я слышал, но больше догадывался. Исходили они от Питера, или Сэма, или от обоих из них понемногу – определить было невозможно, однако вскоре все на борту знали, что мы участвуем в гонках, призом в которых станет солидное вознаграждение, и что до сих пор нам удавалось успешно противодействовать попыткам соперника задержать нас.

Майкл, казалось, был совершенно уверен в благоприятном исходе.

– Нам здорово везло до сих пор, – сказал он в ответ на мой вопрос о возможности настичь шхуну. – Вот увидите, мы ее обгоним! Погодите, пока мы поравняемся с мысом Доброй Надежды (он назвал мыс так, как называл его Васко да Гама: Cabo de todos los Tokmientos). Заметьте, сэр, мне доводилось огибать мыс Горн и выслушивать самые разные истории от бывалых людей, но, когда речь заходит об этих широтах, нельзя не сойтись во мнении, что мыс Всех Страданий – самое ветреное место на морях обоих полушарий. Здесь мы увидим своими глазами волны с расстоянием между гребнями длиной в целую милю. Теплая вода из Мозамбикского пролива и холодная из Южных морей соединяются здесь, обрушиваясь вместе на берег у мыса Агульяш^[49]. Вот тут-то и начинается такая свистопляска, как будто все ведьмы разом сорвались с цепи! Ручаюсь, «Золотая Надежда» будет делать три узла против двух у той шхуны!

Западный ветер постоянно крепчал, и волнение усиливалось. Волны начали заливать палубу со всех сторон и даже с гакаборта, перекатываясь через нее и злобно шипя. Вода, не успевая стекать по ватервейсам через шпигаты, билась о борта и клокотала на палубе, мокрые тиковые доски которой стали настолько предательски-скользкими, что юный Мадден, несмотря на свое упрямство, вынужден был оставаться в каюте и посылать за Сэмом Запевалой, чтобы скрашивать тоскливые часы безделья.

У штурвала Черный Майкл вдвоем с подручным выбивались из сил, не позволяя баркентине закинуть корму и стать боком к ветру. Огромные волны высотой с Вестминстерское аббатство гнались на нами по пятам, и «Золотую Надежду» спасала лишь их медлительная неповоротливость. В тот момент, когда зеленый рокочущий гребень уже загибал свои шипящие языки над головами рулевых, корма вдруг высоко взмывала кверху, и баркентина стремительно неслась под гору, убегая от своей гибели. Перелетая с волны на волну, «Золотая Надежда» черпала огромное количество воды то носом, то бортами, а отчаянный Майкл и не думал убирать паруса. Он выжимал из тупоносой баркентины всё, что она могла дать. Брам-стеньги^[50], несмотря на заведенные дополнительные растяжки, сгибало в дугу так, что на них страшно было смотреть.

– Теперь уж брамселей^[51] не убрать, даже если бы мы и захотели, – воспользовавшись секундной передышкой, прокричал мне на ухо Майкл. – Будем надеяться, что ветер сам не уберет их вместе с брам-стеньгами! Зато мы натянем нос той шхуне!

Я никогда не представлял себе ничего подобного: огромное красное солнце медленно встает над беснующимся океаном. Ветер гудит, словно тысяча волынщиков, гоня перед собой громадные перекатывающиеся валы, покрытые шипящей белой пеной, по которым судно скользит, как на салазках, то проваливаясь в глубокие пропасти между ними, то медленно взбираясь на их пологие склоны. Иногда море расступалось под кормовым срезом, словно раскрывая беззубую пасть, чтобы ухватить за хвост ускользающую жертву, и тогда испуганная «Золотая Надежда» дико шарахалась в сторону, не слушаясь руля, как необъезженная кобылица, пытающаяся освободиться от узды.

Наконец мы достигли крайнего южного пункта нашего маршрута и круто повернули на восток. Сверкающий океан был окрашен в густой темно-синий цвет, и невесть откуда берущийся ветер гнал баркентину, словно пушинку, по гигантским склонам огромных водяных холмов, между которыми суетливо и беспорядочно толклись мелкие волны. Судно плясало среди них, как пробка под мельничным колесом, и достигало временами фантастической скорости. Однажды мы прошли за сутки целых триста семь миль!

Мы проскользнули мимо мыса Агульяш вдоль верхней границы «ревущих сороковых», и я спросил у Майкла совета относительно поворота на север. Этим я, конечно, довольно близко намекал на цель нашего путешествия, но он не обратил на это внимания и лишь порекомендовал спуститься по дуге до пятидесятого градуса восточной долготы и отсюда обогнуть Мадагаскар с востока, вместо того чтобы попытаться пройти Мозамбикским проливом.

– Видите ли, сэр, – сказал он, – сейчас мы имеем благоприятный ветер. В проливе же нас ждут противное течение и неустойчивые бризы. Если нам повезет, то выше тридцатого градуса южной широты мы сумеем снова поймать пассат и оттуда полетим на север, как на крыльях. Наша красотка нуждается в попутном ветре и во всех своих верхних и нижних юбчонках и фартучках, чтобы показать, на что способна!

На следующее утро погода начала постепенно меняться. Небо нахмурилось и повисло тяжелым свинцовым пологом, опустившимся чуть ли не до верхушек мачт «Золотой Надежды». Густо-синий сапфировый цвет воды потускнел, сменившись бледно-голубым, который затем перешел в мертвенно-серый с зеленоватым отливом. Длинные океанские валы скорее ощущались по движениям палубы, чем охватывались взглядом, и мелкие волны, зарождавшиеся в ложбинах между ними, сглаживались под напором ветра. Вода сделалась тяжелой и маслянистой, покрывавшая ее обильная пена стала более плотной и неприятной, и брызги ее, казалось, обжигали кожу. Сила и мощь исполинских водяных гор подавляли и приводили в изумление. По мере того как они вздымались ввысь, налетал ветер и срывал с них тучи мелкой водяной пыли, туманной пеленой носившейся в воздухе.

Дневной свет понемногу тускнел и исчезал. Ветер свистел в такелаже и гудел в туго натянутой парусине, словно непрерывно колотил в огромный барабан. В воздухе стоял непрерывный стон, слышимый не только ухом, но и ощущаемый чисто физически. Люди собирались повсюду отдельными группами и замирали, встревоженно прислушиваясь; самые отчаянные и беззаботные из них умолкали и становились серьезными. К полудню ртутный столбик в барометре опустился на двадцать пять делений и продолжал падать.

Звуки, наполнявшие воду и воздух, слились в единое мощное басовитое гудение, и море превратилось в кипящий круговорот белой пены с отдельными черными пятнами, отмечавшими бездонные пропасти между волнами. В унисон этому чудовищному гулу раздавалось яростное шипение воздуха, вырывавшегося из мириадов лопающихся пузырьков. Несмотря на столь устрашающий вид, океан казался неповоротливым и сонным, хоть мы и неслись по нему с невероятной скоростью.

Мы держали всего лишь несколько квадратных ярдов парусины на верхних реях, и ту во мгновение ока разорвало на длинные полосы, которые развевались под ветром, словно растрепанные волосы неопрятной старухи. Ветру, казалось, было невозможно противостоять; воздух приобрел плотность твердого тела. Это было нечто более серьезное, чем обычная буря, пусть даже самая неистовая. Громоподобный голос Майкла прозвучал у самого моего уха, прикрытого ладонью, но слова отнесло в сторону, и я ничего не расслышал, лишь понял по движению его губ:

– Ураган! – вот что он пытался сказать мне.

А барометр все падал.

Мы только по часам смогли определить, когда наступил вечер. Не было ни солнца, ни заката, только темнота еще более сгустилась. Длинные ленты разодранных парусов, болтаясь на реях, хлопали, точно мушкетные выстрелы. Шпигаты забило обрывками перепутанных снастей и такелажа. Мы шли с огромной скоростью, однако набегавшие волны частенько настигали нас и обрушивались на палубу с кормы. Теперь нас несло прямо на юг; ветер менял направление с юго-восточного на южное и на юго-западное. Баркентина, зарываясь в волну, черпала носом тонны кипящей пены, состоящей наполовину из воды, наполовину из воздуха, которая заливала фордек^[52] и мощными струями вырывалась из портов. Две из наших шлюпок, сорванные со своих мест, разбились в щепки.

Ночь окутала нас беспросветной тьмой, а мы продолжали нестись по ревущему седому океану. Ртуть в барометре перестала опускаться, поколебавшись немного, словно в нерешительности, и затем медленно поползла вверх. Ветер в то же время, как ни странно, усилился. В воздухе стали ощущаться заметные изменения: вместо сырого и теплого он вдруг сделался пронизывающе-ледяным, и уже к полуночи я почувствовал ослабление шторма.

Бледный рассвет застал Майкла и Эмбера у штурвала, обессиленных, осунувшихся, со впалыми глазами, но с твердой решительной складкой у рта. Майкл даже сумел улыбнуться мне. Багровое зарево внезапно вспыхнуло на востоке, подобно отблеску гигантского пожара, – мрачное, тревожное, превратившее колышущееся пространство океана в море запекшейся крови. Небо вдоль горизонта раскололось неровной зазубренной полосой, блеснув на мгновение чистыми светлыми красками, и, прежде чем занавес опустился снова, я на фоне этой полосы успел заметить далеко над линией горизонта с подветренной стороны четкие очертания корабельных мачт.

Я испытующе взглянул на Майкла, и он с молчаливой улыбкой утвердительно кивнул мне в ответ.

Сто шансов против одного говорили за то, что это мачты шхуны Саймона – мачты «Сокола»! Наконец-то мы догнали ее, и ветер помог нам!

Date: 2015-09-02; view: 437; Нарушение авторских прав