Часть первая 5 page. — и подгорных Тварей. Очень, очень интересная затея.

— И Подгорных Тварей? Очень, очень интересная затея!

— Я так и думал, что господину любопытно будет об этом услышать. Я охотно буду покупать тушки — по возможности с не очень поврежденной шкуркой. Честно говоря, больше всего люблю работать с птицами — ах, какой материал!

У локтя учителя возник Дайру, от восторга забывший и о своей обычной робости, и о правилах приличия.

— Почтеннейший Вайсувеш написал книгу «Птицы Озерного королевства»! — сообщил он хриплым от волнения голосом. — Очень хорошая книга!

Учитель бросил на мальчишку укоризненный взгляд, а гость просиял:

— Как приятно это слышать! Да, в птицах немножко разбираюсь. А здесь, возможно, смогу осуществить давнюю мечту.

— Какую же, если не секрет?

— Создать чучело болотной совы… ах, какая интересная птица! Я приехал два дня назад и, не успев даже подыскать себе дом, прямо на постоялом дворе начал справляться, кто мог бы добыть для меня эту птицу. Но стоит при здешних жителях произнести слова «болотная сова», как они цепенеют с разинутыми ртами, словно из них самих кто-то чучело набил. Даже глаза становятся стеклянными!

— Понятно, — кивнул Охотник. — Боятся одного древнего демона.

— Слышал, слышал, — отмахнулся чучельник, — Совиное Божество… Пусть так, но при чем здесь обычные птицы?

— Люди боятся ненароком убить одного из слуг демона.

— Что за вздор! Неужели и ты, знаменитый Охотник, тоже боишься?

— А почему бы и нет? — обманчиво ровным голосом сказал Шенги. — Я встречался с Совиным Божеством и…

На стол перед гостем легла жесткая черная лапа.

Охотник привык к разной реакции малознакомых людей — от откровенного ужаса до назойливого любопытства. Но Вайсувеш повел себя не так, как другие. Нагнувшись над когтистой пятерней, быстро осмотрел ее, поднял голову — глаза полны были горькой, какой-то детской обиды — и возмущенно произнес:

— Неправильная лапа!

— Что? — опешил Охотник.

— Не совиная. Пятипалая человеческая кисть, только с когтями. А у совы лапа оперена до когтей. И четыре пальца: два смотрят вперед, один — назад, а четвертый может отводиться вперед, назад и вбок. Очень удобно хватать добычу.

И Вайсувеш обрушил на слушателей водопад сведений о совах. Он знал о птицах куда больше, чем надо чучельнику. Говорил не только о мягком и рыхлом оперении сов, под которым крепкое тело кажется толстым и неуклюжим, но и о гнездах, о сложном брачном ритуале, похожем на воздушную игру в пятнашки; о сухих тревожных криках и о грозной бесшумной охоте. Да, во тьме сова страшна! Она не преследует, а подкарауливает жертву, возникая из мрака словно рок, словно смерть!

Шенги невольно заслушался. Слова гостя тревожили его, поднимали из глубин памяти то, что хотелось забыть: ночь, берег, серый алтарь и бесшумная мягкая тень над ним…

От тягостных воспоминаний Охотника отвлек хохот ребятишек: чучельник едва не свернул себе шею, показывая, как далеко может повернуть голову сова.

— Я добуду для тебя птицу! — сверкнул глазами Нургидан. — Я не боюсь демона!

— Ты смелый юноша. — Гость запоминающим взглядом скользнул по лицу парнишки. — Впрочем, читал я у одного древнего философа, что в детстве люди бесстрашны, потому что не осознают краткости и непрочности жизни. Не могу об этом судить, потому что успел порядком подзабыть свое детство. Вот ты, молодой человек… ты боишься смерти?

— Я?! — расправил плечи Нургидан. — Пусть она со мной еще сладит!

— Весьма интересно… А ты, юноша… тоже ее не боишься?

— Я?! — расправил плечи Дайру, передразнивая Нургидана. — Пусть она меня еще поймает!

— Занятно, очень занятно… Но засиделся я у вас, пора и домой.

У порога Вайсувеш обернулся:

— Разговоры про Совиное Божество теперь начнутся с новой силой. Я слышал на рынке, что за городской стеной нашли изорванный в клочья труп… кажется, это был здешний торговец. Говорят, такого не было несколько лет. Все почти забыли о Древней Сове. Теперь, конечно, вспомнят!

С этими мрачными словами он перешагнул порог.

— Как говорят у нас в Наррабане, — весело сказала Нитха, — хороший гость приходит без приглашения и уходит без напоминания!

Шенги не улыбнулся: он почувствовал, что его лапа сама собой сжалась и разжалась.

* * *

Проводив гостя, учитель вернулся и с порога обрушился на провинившихся мальков. Он бегло обрисовал их сложную родословную, подробно остановился на отдельных гранях их омерзительной натуры и в ярких красках живописал их нелегкое будущее:

— На болоте вас заждались! Самый трясинистый участок для вас придерживают! Из-под руки надсмотрщики глядят: когда, мол, эту парочку к нам доставят?.. Айвы захотелось, да? Сегодня айва, а завтра городскую сокровищницу ограбите? Люди будут говорить: «Это что за злодеи, ни стыда у них, ни совести?.. А, так это же ученики Совиной Лапы!» Со стыда помру, второй призрак в башне объявится! Этого хотите, да? Ну так не дождетесь! Своими руками с вас шкуры поспускаю, лиходеи окаянные!

Окаянные лиходеи не оправдывались. Нургидан побагровел. На лице его было ясно написано: «Ну, если бы это мне сказал не учитель!..» А Дайру — тот больше изображал раскаяние, понимая, что человек, который всерьез решил кого-то выпороть, не станет тратить пыл на длинные монологи.

— Думаете, меня учитель не драл? — разжигал себя Шенги. — Еще как драл! Может, я потому человеком и вырос! Правда, как жив остался, сам не знаю. Помню, бывало…

Осталось неизвестным, какой еще поклеп возвел бы Совиная Лапа на своего сдержанного, скромного учителя — сзади донесся нежный, с придыханием голос:

— А мне рассказывали, что Лауруш…

Охотник развернулся на каблуках и попытался испепелить нахалку взглядом. Та не смутилась:

— Мне рассказывали, что почтенный Лауруш любил говорить: «Учить побоями — что кормить помоями!» Это правда, учитель?

За спиной у Шенги кто-то хихикнул. Но растерявшийся Охотник не обернулся.

— А… откуда ты это знаешь?

— Так, слышала от кого-то, — туманно ответила ученица, потупив глазки.

Воспитательный порыв погас, Шенги вздохнул и тоскливо спросил:

— Хоть дрова-то перекололи, негодяи?

Негодяи на два голоса ответили, что да, перекололи, и в поленницу сложили, и воды в бочку натаскали, и двор подмели… Не дослушав, Шенги махнул рукой и вышел, кляня себя за мягкотелость.

* * *

До темноты Совиная Лапа не появлялся в доме — сколачивал дощатые щиты для будочки-бани. Зимой он поставит их вокруг очага в пристройке и мыться можно будет в любой холод.

Дважды прибегала Нитха. Первый раз принесла лепешку с ломтем окорока и кружку вина, а заодно сообщила, что мальчишки умяли все, что было на столе, после чего она заставила их перемыть миски и выскоблить столешницу… Ого! Крепко, видать, расстроены юные преступники, если без спора подчинились маленькой вэшти!

Придя второй раз, девочка покрутилась вокруг Охотника и совсем уже собралась исчезнуть, но в последний миг решилась:

— У нас в Наррабане говорят: «Не бери сегодняшний гнев в завтрашний день…»

— Что-о?! — грозно обернулся к ней учитель.

Малышка не струсила, не дрогнула:

— Учитель, они очень, очень переживают!

(Это «очень, очень» было произнесено с подозрительно знакомой интонацией.)

Совиная Лапа мрачно ответил маленькой заступнице, что вся шайка должна немедленно укладываться в постели и чтоб к его приходу было слышно только сонное сопение!

— Не выйдет насчет сопения, учитель, — повеселела девчонка. — Там Старый Вояка рассказывает, какие муки ждут в Бездне всех гурлианцев. Так интересно! А у нас в Наррабане бог смерти Гхурух своими черными скользкими щупальцами…

— Цыц и брысь! — четко скомандовал Шенги. Глядя в спину удаляющейся девочки, подумал: «Вредина-то вредина, но сердечко доброе…»

Не спеша закончил сколачивать щиты. Скинул рубаху, с удовольствием вымылся холодной водой, оделся и, насвистывая, пошел к крыльцу.

Дверь без скрипа приоткрылась, и Шенги замер на пороге, поняв, что происходит в темном зале. В свете догорающих углей вершилось одно из чудес детства: звучали страшные истории.

Как любил их мальчик, которого еще не называли Совиной Лапой! Как памятен до сих пор мучительно-сладкий ужас, когда собственная тень в свете очага, обернувшись чудовищем, заставляет волосы встать дыбом; когда скрип двери отзывается в душе беззвучным воплем…

Только в детстве страх может доставлять такое острое и чистое наслаждение. Взрослый человек идет на свой страх, как на врага: или уничтожает его, или бывает сломлен сам. Правда, Лауруш говорил, что есть и третий путь, самый лучший: высмеять страх.

А эти мальки — не стоит вторгаться в их мирок! Пусть потешатся. У них редко выпадают такие мирные мгновения, без драк и взаимных злых насмешек.

Шенги сел на крыльце, прислонился плечом к новенькому сосновому косяку и с удовольствием вслушался в плывущий из тьмы голосок с мягким придыханием и нарочито низкими — для таинственности — нотками:

— Черные, шестилапые, глаза огромные, в темноте видят… Люди их в давние времена победили и загнали в подземелье, а название осталось: Наррабан — «земля нарров». Они по ночам выбираются на поверхность, днем отсиживаются в заброшенных домах. Ловят в сумраке запоздалых путников, перелезают через заборы во дворики и воруют младенцев. Лапы длинные, гибкие, могут через окна вытаскивать детей…

— Особенно непослушных, — с преувеличенной серьезностью поддакнул Дайру.

— Тебе смешно, — обиделась Нитха, — а у меня няньку-рабыню украли и съели.

Все приумолкли. Затем Дайру поинтересовался с той же мрачной серьезностью:

— Это тебе сами нарры рассказали или все-таки родители?

— И добавили, — подхватил Нургидан, — что если Нитха не прекратит озорничать, ее тоже кто-нибудь съест!

— Ну и пожалуйста! — фыркнула девочка. — В Наррабане говорят: «Беседовать с глупцом — что кормить осла халвой». Не верите — сами рассказывайте!

Ответом была тишина. Совиная Лапа решил было, что ребятам надоело болтать, но тут Дайру заговорил — негромко, неторопливо и гладко, словно читал по книге:

— Я жил в Анмире. Рядом — на севере, за горами — Силуран. Оттуда шла дорога через перевал Чаргрим. Однажды у нас заночевал бродячий сказитель. Отец любил их слушать, я тоже. Сказитель этот, Зиннигир Стеклянный Ручей, поведал историю, которая — он в том поклялся — случилась с ним самим. Он тогда был мальчишкой-поводырем при слепом певце. Они шли в Джангаш и решили сократить путь — махнули через лес. Дело к ночи, тропка по лесу кружит, из-под ног, как змея, уползает. Вдруг деревья расступились. Видит Зиннигир — стоит у ручья деревня. Бревенчатые домишки, запах свежевыпеченных лепешек…

Певец и поводырь обрадовались, постучались в первые же ворота. Хозяин пустил их ночевать, усадил за стол. После ужина стал расспрашивать старика, где ему побывать довелось, как в тех краях люди живут. А Зиннигира хозяйская дочка увела в уголок возле очага, принесла цветные камешки, и начали они играть в «лягушек и журавлей». Востроносая такая девчушка, бойкая, косички в разные стороны. Шайтира Быстрая Щука ее звали… А мальчишка устал с дороги, хотел спать. Он возьми да скажи: «Что за интерес на щелчки играть? Не хочу больше! Если б на деньги или на другое что…»

Шайтира призадумалась, а потом говорит: «Давай еще разик сыграем! Ты поставь медяк — у вас деньги есть, твой старик моему отцу хвастался. А я, если проиграю, для тебя доброе дело сделаю!»

Мальчишка согласился — и выиграл. Смеется: «Ну, делай свое доброе дело!»

Повела его Шайтира во двор, на конюшню. Внизу лошаденка в стойле дремлет, над потолком сеновал. На сеновал со двора приставная лесенка — сено наверх подавать. А в потолке люк, чтоб прямо в ясли корм сбрасывать.

— Понятно, как у нас, — перебил рассказчика Нургидан. — Дальше-то что было?

— Пока Зиннигир соображал, за каким демоном его сюда притащили, девчонка за порог выскочила и дверь закрыла. Слышно — лязгнул снаружи замок. А мальчишка успел приметить, что замок там — хоть на дверь королевской сокровищницы вешай! Большой такой, цепь железная — будто стоит в конюшне не крестьянская клячонка, а скакун астахарских кровей!

Парнишка застучал в дверь, потребовал, чтоб эта мышь деревенская бросила свои глупые шутки. А та отвечает: «Не ори! Я же проиграла тебе доброе дело, верно? У тебя над головой люк. Заложи его на щеколду и не высовывайся. До утра сиди тихо да помни: не открывай, кто бы тебя ни звал!» Ушла было, но вернулась и еще раз повторила: «Кто б ни просил — не открывай люк!..»

Зиннигир говорил, что в этот миг ему стало холодно, словно в сугробе очутился. Даже зубы застучали. Было темно, но в щели между косяком и дверью падало немного света. Мальчишка разглядел над головой люк, взял в углу вилы и рукоятью задвинул щеколду — здоровенную такую, настоящий засов. А потом забился в уголок и стал утра ждать. Страшно ему было.

Настала ночь. И слышит Зиннигир — кто-то по лестнице на сеновал поднимается. Вот доска скрипнула у кого-то под ногой… Вот лошадь в стойле прижала уши и захрапела… Зиннигир в комочек сжался, а наверху возле люка возня… И вдруг сверху голос хозяина: «Эй, паренек! Твой старик тебя кличет!»

Зиннигир обрадовался, хотел было отозваться, да вовремя смекнул: а почему хозяин сразу его не позвал? Зачем наверх полез, люк открыть пробовал? Притих мальчишка — ни словечка, ни звука. Хозяин и так, и этак, и по-хорошему, и с бранью, а Зиннигир молчит.

Слышно, спустился хозяин с сеновала. А вокруг конюшни вроде как толпа негромко переговаривается, только слов не разобрать. И вдруг голос звонкий такой, знакомый: «Эй, дурень, вылезай, я же пошутила! Тебя твой старик зовет, беги скорее!»

Зиннигир не осмелился даже ответить: мол, что ж ты дверь не отворишь, почему я через люк карабкаться должен? Трясется в углу, а рядом лошадь копытами в стену бьет, ржет от ужаса. Но человек любопытнее скотины: Зиннигир подполз к двери, глянул в шель. Видит — двор лунным светом залит, а по нему серые тени скользят. И такой голодный вой со всех сторон всколыхнулся, что бедняга потерял сознание.

Когда очнулся, в щели светило солнце. Подумал: может, примерещились ночные страхи? Вскарабкался по яслям к люку, взобрался на сеновал, стал по лесенке во двор спускаться. А на земле у лестницы сидит Шайтира. Ждет. В руках его дорожную суму держит. Испугался Зиннигир, а девчонка этак строго говорит: «Выспался? Вот твоя сума, а вот дорога. Беги, догоняй своего старика. Он тебя дожидаться не стал. Хоть слепой, а побрел понемножку — дорога-то ровная!»

Глянул мальчишка ей в лицо — а у нее на подбородке полоска засохшей крови…

От страха Зиннигир света не взвидел. Выхватил у девчонки суму и бросился бежать. Ног под собой не чуял, голова шла кругом. Бежал, пока не свалился…

Очнулся в какой-то повозке. Оказалось, его подобрали циркачи. Начал Зиннигир рассказывать про свои приключения, а они ему мокрую тряпку на лоб: помолчи, бедолага, тебя лихорадка бьет! А потом он сам поверил, что ему в бреду тот вой чудился.

Но несколько лет спустя рассказал ему кто-то легенду о Полуночной деревне. Остановился там в давние времена гость с тугим кошельком. Крестьяне позарились на золото и убили его. Умирая, тот проклял деревню. С тех пор живут там с виду люди как люди, но в полнолуние превращаются в двуногих волков. И горе человеку, который попадет к ним в лапы — растерзают и сожрут!

— Это не здесь, да? — боязливо спросила из-за занавески Нитха. — В Силуране?

— Это не здесь, — вместо Дайру ответил Нургидан. — Здесь водится кое-что пострашнее. Слыхали, что сказал чучельник? Возвратилось Совиное Божество!

— Ой! — мышонком пискнула Нитха. — То, с которым учитель сражался?

Шенги на крыльце усмехнулся, вспомнив рассказ девочки в день их знакомства.

— То самое! — подтвердил Нургидан. — Превращается то в человека, то в сову. Твари, что ему служат, прежде были людьми, но серый камень их изуродовал.

Наступило молчание. Шенги догадался: в памяти ребятишек возникла его лапа.

Наконец Нургидан хрипло заговорил:

— Когда он в человеческом облике, его можно убить. Тогда душа в образе совы улетает в лес и забывает, что она — демон.

— Да, — отозвался Дайру, — я читал… Сова летает по лесу как обычная птица, но ее тянет к алтарю, который охраняют жрецы. Садится на камень, впитывает темную силу, раз за разом, из года в год. А потом демон вспоминает, кто он такой… мечется по лесу, ударяется о грудь встречного путника, вцепляется когтями в тело, и мертвая птица падает на землю, а дух Совиного Божества вселяется в человека.

— Значит, сейчас по свету ходит… — Нитха не закончила фразу.

— Да! — зловеще сказал Нургидан. — Мужчина, женщина или ребенок. И не просто по свету, а по Издагмиру!

— Вот почему все боятся сов! — догадалась Нитха. — А можно совсем убить этого?..

— Можно, — тоном знатока заверил Нургидан. — Надо разбить алтарный камень.

— Еще можно его убить, когда он в совином обличье, — припомнил Дайру. — Только для этого нужна какая-то особенная ненависть.

— Какая еще — «особенная»? — не понял Нургидан.

— Ну… не знаю, как слышал, так и повторяю. Сказители говорят: мало обычной ярости боя — надо, чтоб сердце ядом жгла черная ненависть. Иначе удар придется мимо и сова сумеет улететь.

— И откуда эти сказители всегда все знают?! — восхитилась Нитха.

— Да им бы только красиво набрехать! — веско заявил Нургидан. — Трепотня все это! Птица, она и есть птица. Главное — ее поймать, а там разберемся.

— Поймай сначала! — фыркнула Нитха. — Да она сама тебя…

— Ну, есть у меня кое-какие мысли… — не спеша начал Дайру, но не закончил: учитель, который замерз на крыльце, отворил дверь и вошел в зал.

Занавеска «женской половины» поспешно задернулась. Воцарилась трогательная тишина. Славные, послушные детки кротко спали, очень, очень ровно дыша.

Шенги усмехнулся, стянул сапоги и нырнул под одеяло, сшитое из меховых обрезков.

* * *

Можно было ожидать, что неприятный день останется позади, плавно перейдя в тихую ночь, дарующую отдых и покой.

Как бы не так!

Где-то за полночь со двора донесся душераздирающий вопль. Шенги, вскочив, сорвал со стены меч и босиком вылетел за порог. За плечом колыхнулось что-то белое.

Шенги на бегу обернулся, но тут же сообразил: это запуталась в занавеске маленькая вэшти.

В потоке лунного света посреди двора стоял Старый Вояка. В этот миг он был очень похож на живого человека, причем перепуганного до потери соображения.

На крыльцо следом за Шенги выбежал Дайру с горящим факелом.

— Что случилось? — взволнованно спросила из-за спины Дайру девочка, которая успела вырваться из объятий коварной занавески.

— Чудо-о-вище! — взвыл призрак. — Здесь… только что…

Нитха ойкнула.

— Здесь никого нет! — отозвался голос с порога конюшни: Нургидан стоял в дверях с топором в руках. — И на сеновале никого!

— Чудо-овище! — снова возопил призрак.

— Ты-то с какой стати орешь? — ответил неожиданно спокойно Дайру. — Хоть бы и впрямь чудовище — что оно тебе сделает? Покусает? Тебя пристукнули два с половиной века назад!

Призрак замолчал. Он был похож на человека, который во всеоружии примчался на поле боя и обнаружил там вместо битвы веселый деревенский праздник.

— Осмотреть двор! — скомандовал Шенги и, спрыгнув с крыльца, направился к кухне.

— Пугает нас глупое привидение! — фыркнула Нитха, перегнувшись через край сруба и заглядывая в черный провал колодца. Дайру светил ей факелом.

Поиски были недолгими и ни к чему не привели.

— Этот дохлый наемник совсем сдурел за двести лет! — дружно решили новые хозяева башни. — Тупые казарменные шуточки!

Старый Вояка был оскорблен. Даже забыл, что разговаривает со своими врагами.

— Было чудовище! — рявкнул он, свирепо топорща усы. — Вот такое!

Вместо разгневанного седого человека в лунном свете возникла тварь весьма неприятного вида — словно крупный волк встал на задние лапы… нет, спина была по-человечьи прямая, а лапы, хоть и покрытые шерстью, напоминали руки. Оскаленная морда заставила бы вздрогнуть даже покойника.

— Грозно! — оценил Нургидан. — Впечатляет! Только знаешь, будь у зверя две головы, смотрелся бы страшнее. Еще бы пену с клыков и раздвоенный язык из пасти!

— Издеваешься?! — рассвирепел призрак, но его перебил Дайру:

— Постой, постой, что-то я… ах да, понял! Это же мой рассказ. Помните, вечером, про волков-оборотней… Он нас подслушивал, а теперь решил напутать.

Призрак попытался возразить, но его возмущенный голос утонул в хохоте.

— Ты бы лучше нарром прикинулся! — кричала Нитха. — Я б до Нарра-до всю дорогу бегом, даже моря под ногами бы не заметила!

— А с двумя головами страшнее бы выглядел! — гнул свое Нургидан.

— Хватит! — приказал учитель. — Живо по кроватям! Вторую ночь толком не сплю!

— Не верите, да? Ладно, пожалеете еще! — грозно посулил Старый Вояка. — Вот будет страшилище вас жрать — и посмеюсь же я тогда!

— Договорились, тогда и смейся, — разрешил Шенги. — А сейчас уймись, хорошо? А если притащится еще какое чудище, будь добр, попроси его подождать на крылечке до утра. Я спать пошел.

Золотистая пышная птица в венке из красных ягод лукаво подмигивала с расписной лакированной ширмы. Левое крыло ее было приподнято, словно она хотела закрыться от взоров захмелевших гуляк, как бойкая кокетка, притворяющаяся застенчивой.

— Любят наррабанцы всякие ширмочки, занавесочки, — ухмыльнулся Киджар, откидываясь на высокую подушку и разглядывая хитрую птичку. — Не нравится им, когда человек со всех сторон на виду. Вот в наших тавернах — полсотни морд за одним столом, все жрут, пьют, орут песни, хлопают друг друга по плечам… весело!

— Северный варвар! — подделываясь под гортанный наррабанский выговор, изрек Шенги. — Гурлианский дикарь, не обозвать бы тебя и вовсе силуранцем! Боги дают тебе случай приобщиться к культуре южных земель… — Оборвав фразу, Охотник продолжил уже без акцента: — Я думал, будет больше народу.

— Так осень же! Ты бы летом сюда зашел…

Шенги взял с подноса, стоящего меж сотрапезниками, кусочек халвы и рассеянно обвел взглядом круглое помещение, разгороженное вдоль стен такими же открытыми с одной стороны «клетушками» с расписными стенками-ширмочками и с пушистыми коврами на полу. В самом зале ковров не было — гладкие мраморные плиты. Там велась игра, по традиции костяшки вытряхивались из коробок прямо на пол.

В центре зала возвышалась круглая сцена. На ней вяло танцевала тощая рыжая девица в наряде лисы — если судить по пушистому хвосту и забыть о том, что ни одна лиса не позволила бы себе щеголять в таких жиденьких клочьях меха, сквозь которые весьма откровенно просвечивает тело. Под доносящуюся сверху музыку «лиса» уныло кружилась возле спускающейся с потолка узкой винтовой лестницы. Соблазнительным зрелище назвать было трудно.

Девица вертела задом, заставляя хвост виться вокруг ног, но сидящие у сцены игроки почти не поднимали на плясунью глаз.

Впрочем, игроков всего-то было четверо: толстяк с обвислым брюхом, который, судя по всему, обыгрывал дряхлого низенького старикашку, и плечистый парень, пытавшийся что-то втолковать своему пьяному партнеру. Тот размеренно кивал.

— А ну-ка, — неожиданно вскинулся стражник. — Да это же Хислат из моего десятка! Эй, Хислат! — рявкнул он так, что «лиса» на сцене подпрыгнула, а невидимые музыканты наверху сбились с ритма.

Плечистый парень изменился в лице и, уронив коробку, поспешил на зов десятника. Его покинутый партнер, ничего не заметив, продолжал тупо клевать носом.

— Где гуляет десятник, там рядовому наемнику не место! — назидательно сказал Киджар. — Был бы тут наш сотник, я бы враз исчез, а так исчезнешь ты. Понятно?

— Да, господин! Конечно, господин! Считай, господин, что я уже в казарме!

— И ни в какой ты вовсе не в казарме! — Выпитое вино прихотливо играло с голосом наемника. — Я тебе вконец испорчу вечер. Стой у входа и жди. Потащишь своего командира домой. Буду гулять во весь размах, пока ноги не откажут.

— Да, господин! Как прикажешь, господин! — И стражник испарился.

— Уважают они тебя, — хмыкнул Шенги.

— Посмели бы не уважать! Этот молодой, в страже всего ничего, а уже понимает…

— Строго ты… — Охотник не окончил фразу, лицо его стало напряженным.

В зал вошли трое. Одним из них был Урихо — все так же роскошно одетый, с тем же дерзким выражением на физиономии. Его спутников Шенги видел среди пролаз в «Счастливом путнике».

Урихо с видом принца в изгнании обвел зал брезгливым взором — и подобрался, помрачнел, встретившись глазами с Подгорным Охотником. Несколько мгновений враги обменивались взглядами. Затем Урихо резко повернулся, еще надменнее вздернул плечи и двинулся вокруг сцены. Дружки последовали за своим вожаком. Все трое уселись на противоположной стороне зала, неподалеку от черного хода, и, насколько можно было разглядеть, начали игру.

— Др-рянь, — с чувством сказал Охотник.

— Если назревает драка, — с энтузиазмом начал Киджар, — то я сегодня не на службе и могу со всем удовольствием…

— Не будет драки. На лепешку с медом спорю — не будет! Мы с ним потолковали в «Счастливом путнике» и очень, очень хорошо друг друга поняли.

— И теперь он издали любит тебя робкой, застенчивой любовью?

— Вот именно. Эта рыжая уберется когда-нибудь? Не женщина, а набор костей!

— Это ты зря. Она, конечно, не Черная Азалия, но терпеть вполне можно. Ее Клюквочкой прозвали — интересно, почему?

— Наверно, потому, что ей самое место на болоте, — мрачно предположил Шенги.

— Ну, зачем так сурово! Может, потому, что у нее вечно кислая мордашка… Во, уходит!

Не переставая вилять бедрами, девица медленно поднималась по лестнице.

— А что наверху? — заинтересовался Шенги.

— Каморки, где переодеваются красотки. И еще две комнаты, их хозяин сдает.

— Это если сговоришься с какой-нибудь девицей?

— Или из города кого приведешь. Чужую жену или… Во-во, слушай!

Сверху полилась нежная, трепещущая мелодия. По лестнице прошуршал узорчатый подол. Стройные босые ножки, мелькая в разрезе ткани, легко сбежали по ступенькам.

— Черная Азалия! — жарко выдохнул Киджар.

Посерьезнев, Охотник вгляделся в женщину… нет, в язык черного пламени, что полыхал на сцене! Как могут такие пышные формы сочетаться с легкостью и изяществом? Как может каждая линия быть такой мягкой и в то же время чистой, словно тут потрудился великий скульптор?

Глубокий, низкий, томный голос воцарился над звоном струн:

Ты, скупец, золотые монеты, как жизнь, бережешь,

Но взгляни мне в глаза — и свои сундуки распахнешь!

Дали имя цветка мне — душа моя с этим согласна,

Погляди на меня — и увидишь, что это не ложь.

Лепестки моих губ приоткрылись так пылко и страстно,

Небывалые ласки сулит их невольная дрожь.

Я серебряный кубок наполню вином темно-красным.

Подойди, припади — и блаженство, мой друг, обретешь.

Как ручная газель в цветнике, я нежна и прекрасна.

Уходи и попробуй забыть — но обратно придешь!

Восхитительный голос смолк. Струны еще вели мелодию, но их осиротевший звон казался неприятным дребезжанием. Урихо и его дружки разразились восторженными криками, к ним присоединились старик и толстяк. Только пьяный, вконец раскиснув, не поднял на певицу глаз.

Красавица оглядела зал и легко спрыгнула на мраморные плиты пола. Возвышение не осталось пустым — по лестнице спускалась бронзовокожая толстуха с невероятным количеством браслетов и цепочек и в не заслуживающих упоминания лоскутах парчи.

Черная Азалия, увернувшись от объятий старика, темной бабочкой порхнула через зал. Не успел Шенги удивиться, как обнаружил, что рядом с ним в «клетушке» на ковре сидит смуглое чудо с огромными смеющимися глазами.

— Ты — Совиная Лапа? — без предисловий поинтересовалась женщина. — Тот, про которого по всей стране ходят легенды?

— Ты — Черная Азалия? — в тон ей отозвался Охотник. — Та, про которую по всему городу ходят сплетни?

Певица фыркнула, как смешливая девчонка.

— А я — Киджар Деревянный Нож, — попытался наемник привлечь внимание красавицы. — Десятник стражи.

Певица не оглянулась. Черные миндалевидные глаза, загадочно мерцая, не отрывались от глаз Шенги.

— Я знаю балладу о тебе, Совиная Лапа. Хочешь спою? Обожаю Подгорных Охотников!

И всем телом подалась к мужчине. Вот-вот выскользнет из узорчатого платья!

Кто тут не потерял бы головы? А вот нашелся один! Мелькнувшее воспоминание разом охладило Шенги.

— Знаю, — спокойно, почти приветливо ответил он. — Но некоторые из них платят тебе не золотом, а кровью.

В глазах певицы мелькнуло недоумение. Затем она вздрогнула, побледнела.

— Зачем ты мне об этом напоминаешь? Да еще так, словно я в чем-то виновата! Разве я отвечаю за всех сумасшедших в городе? Не помню даже имени этого приезжего, только тяжелый взгляд…

— Чингир Луговой Ручей из Семейства Шагутар, — подсказал десятник, но красавица упорно не желала его замечать.

— Вот противника его помню хорошо. Такой милый юноша, такой щедрый! Авимет Светлый Шелк, из богатого Рода… ах, какой славный мальчик! Это был такой ужас! У обоих ножи, оба вцепились друг в друга, да так, что и мертвых не растащить было! — Черная Азалия махнула рукой в серебряных кольцах, отгоняя воспоминание, и сказала уже без волнения, с легкой брезгливостью: — Весь ковер в моей комнате кровью залили! — Певица вдруг засветилась детской, наивной гордостью и уточнила: — Я не сплю, где остальные девочки, у меня своя комната! Я ведь не рабыня!