Архетип высокой престижности

В различных типах традиционных обществ существует сакральная фигура вождя, царя, помещаемая обычно в некий сакральный центр социума и вселенной. Фигура священного царя, как установили работы Дж. Фрэзера, А. Хокарта и других ученых, имеет архетипический характер, причем, как мы постараемся показать, некоторые черты поведения этой фигуры наложили свою печать на проис хождение этикета да и на его зрелые формы.

В архаической культуре царь или верховный жрец являлись воплощением божества. Им приписывались прежде всего ритуальные, а не юридические или полити ческие, как это стало позже, функции. Считалось, что царь осуществляет контроль не только над социумом, но и над природными стихиями. Тем самым этой фигуре придавался космический смысл. По словам Дж. Фрэзера, личность царя представляет собой «динамический центр вселенной, от которого во все стороны расходятся силовые линии, так что всякое его движение, поворот головы, поднятие руки и т. д. незамедлительно оказывает серьезное воздействие на природу. Царь является точкой опоры, поддерживающей равновесие мира; малейшая неточность с его сто роны может это равновесие нарушить. Поэтому он должен принимать величайшие предосторожности, и вся его жизнь до мельчайших деталей должна быть отрегулирована таким образом, чтобы никакое его действие, произвольное или невольное, не расстроило и не перевернуло установлен ный природный порядок».'

Даже в тех случаях, когда народ имеет смутное представление о своем владыке, его образ, особенности его поведения оказываются чрезвычайно важными для функци онирования общества. В поведенческом плане фигура царя и вообще лица с высоким социальным статусом

5 А. К Байбурин, А. Л. Топорков

являлась образцом для подражания. Многие «правиль ные» и «неправильные» с точки зрения современного эти кета действия, жесты и позы восходят к глубоко архаич ным представлениям о том, как должны вести себя люди с высоким и низким статусом.

По-видимому, универсальными чертами поведения человека с высоким статусом представлялись такие, как замедленность движений (вплоть до полной неподвиж ности, статичности), тихий голос, сдержанность в прояв лении эмоций, прямой, неподвижный взгляд, сведенная к минимуму жестикуляция. Аммиан Марцелин так описывал поведение византийского императора Констанция I: «Словно изваяние человека, он не вздрагивал, когда от колес исходил толчок, не сплевывал слюну, не почесывал нос, не сморкался, и никто не видел, чтобы он пошевелил хоть одной рукой... Никто не видел, чтобы он на людях высморкался, или сплюнул, или пошевелил мышцами лица». 2

Поведение русских царей во многом ориентировалось на византийские образцы: «...государь представал перед иностранцами как живое воплощение высшей власти — почти совершенно неподвижный и хранящий торжественное молчание». 3 Истинно царское поведение характери зуется «усеченностью» в любых проявлениях жизненной энергии. Царь говорил и объявлял свои решения впол голоса или даже трудноуловимыми жестами, а специаль ные придворные лица громко воспроизводили царские слова или истолковывали жесты. Существенные для нас сведения содержатся в описаниях царских выходов — событий из разряда исключительных, поскольку «нормальное» положение царя — статичное. Один из самых торже ственных выходов совершался на крещенское водосвятие. Описывая крещение 1681 г., И. Е. Забелин долго перечисляет участников процессии от стрельцов до патриарха и чинов московских, за которыми передвигался царь в окружении бояр, поддерживаемый под руки двумя ближними людьми. «Это была и ритуальная поза, и необхо димость, потому что необычайно тяжелая одежда была не под силу болезненному юноше Федору, которому осталось жить год с небольшим». 4 Обычно говорят, что царь с тру дом двигался, так как на нем была тяжелая одежда, однако можно сказать и наоборот: царь надевал тяжелую одежду для того, чтобы не иметь возможности быстро двигаться.

На фоне обычной для русских царей и вельмож статич ности поведение Лжедмитрия не могло не удивлять современников. «После обеда он не ложился спать, как водилось у прежних великих князей и всех русских, а прохаживался в казначейство, аптеки, лавки серебренников... Этого никогда не бывало с прежними великими князьями, потому что по москвитянской их величавости и знатности им нельзя было прохаживаться из одной комнаты в другую, разве только с палкой в руке, да заставив водить себя под руку знатных бояр». 5 Словом, его поведение не вписыва лось не только в каноны царского поведения, но и просто знатного человека, достоинство которого выражалось в минимуме возможных движений. По словам капитана Маржерета (начало XVII в.), у русских знатные люди ездят летом верхом, а зимой в санях, но не ходят пешком, «так что не производят никакого движения, что делает их жирными и тучными, но они даже почитают наиболее брюхастых, называя их „дородный человек"... что значит „честный человек"». 6

На противоположном полюсе — быстрые, резкие движения, семенящая походка, громкий голос или смех, бурное проявление эмоций, бегающий взгляд и т. п. — связывались, с одной стороны, с низкой престижностью, а с другой — с нечистой силой, дьявольским началом (ср. образ вертлявого, юлящего черта).

Итак, существовало два типа поведения: одно, условно говоря, царское или божественное, характеризовалось сдержанной пластикой движений, торжественностью поз и полустертой мимикой, медленным, величавым передвиже нием, смиренностью, статичностью; другой тип — бесовское поведение, характерными признаками которого счи тались смех, дерганье, кривлянье, сквернословие и т. п.

Нетрудно заметить, что именно к этим двум типам восходят в конечном счете многие современные правила этикета. Приучая детей к «порядку», мы буквально сле дуем приведенной схеме: при разговоре нельзя размахи вать руками; сидя за столом, нельзя болтать ногами, крутиться по сторонам или вертеть головой; неприлично кривляться, громко смеяться и уж тем более — скверно словить.

Любопытно, что охотно используемый в современной педагогике образ обезьяны как символ неправильного, неэтикетного поведения («ведешь себя, как обезьяна») заимствован из того же круга представлений. Обезьяна

в древнерусской средневековой культуре (и не только в ней) — распространенный символ «то язычника, то сатаны, то грешника, выродившегося человека, исказив шего „образ и подобие божие"». 7

Поведение центральной фигуры ритуала отмечено теми же чертами, что и поведение царя. Это, конечно, не слу чайное совпадение. В пиковые, переломные моменты жизни, когда и вступает в силу ритуал, человек как бы уподобляется вождю или царю и пользуется таким же почетом. У таджиков во время свадебных торжеств жених носит название «князь» или «князь-мужчина». По обычаю все должны относиться к нему с подчеркнутым почте нием. «В старое время у припамирских таджиков... даже подлинный правитель страны, встретив на своем пути свадебный поезд, слезал со своей лошади и стоя почти тельно приветствовал жениха». 8

В русских свадебных величаниях жениха и невесту называют «князем» и «княгинею». В этом смысле особенно показательно поведение невесты. После просватанья вводятся ограничения на ее передвижения. Она не может теперь без сопровождения покидать пределы дома, участвовать в развлечениях молодежи. Ее жизненное про странство резко сужается. Вводятся дополнительные ограничения на прием пищи и любые самостоятельные действия. Невесту одевают, причесывают, выводят и т. п., причем вывод невесты напоминает царский выход: с двух сторон ее поддерживают подружки. 9

Другими словами, то, что раньше она делала сама, теперь за нее делают ее подруги и другие участники риту ала. Молитва, молчание, слезы, смиренность — характер ные черты поведения невесты на первом этапе свадебного ритуала. На втором этапе уже не невеста, а молодая постепенно «восстанавливает» утраченные функции, но и после свадьбы (в некоторых местах — до рождения пер вого ребенка и дольше) продолжается действие ограни чений или даже вводятся новые.

В то же время, согласно принципу «короля играют придворные», центральный персонаж ритуала обречен на невыявленность, смазанность его индивидуальных черт. Парадоксальность его положения состоит в том, что особая выделенность главной фигуры ритуала смыкается с незаметностью, вплоть до полного отсутствия, например молодых на свадьбе («без меня меня женили»). Приведем лишь один из многочисленных примеров. У лесных ненцев

жениху полагалось сидеть за спиной свата, который заслонял его от других присутствующих. Сват подавал пищу жениху, не оборачиваясь, продевая правую руку под мышкой левой. Этой пищей жених делился с невестой, которая сидела рядом. «Новобрачные, таким образом, оказывались вне круга пирующих, как бы отсутствовали. Возможно, описанная ситуация является отголоском прежних установлений, согласно которым жених и невеста вообще не допускались к свадебному пиршеству». 10

Совершенно иным было поведение второстепенных участников ритуала. Ритуальное пение, смех, глумление, издевательства, крики, прыжки, танцы — стандартный набор их действий. Особенно характерны они для ряженых — на свадьбе, в рождественских обрядах, на Ивана Купала. Их поведение символизировало антинорму. Все это было необходимо для того, чтобы показать, как в ходе ритуала на смену антинорме коллектив приходит к единственно правильной линии поведения, которая реализуется в поступках главных персонажей ритуала.

В определенных случаях и глава семьи как бы прирав нивается к сакральной фигуре и приобретает некоторые черты ее поведения и атрибутики. У осетин во время встречи гостя хозяин отличается исключительной вежли востью и предупредительностью. «Позы выражают спокой ное достоинство, жесты медлительны, речь плавна, каждый осетин, как бы он сам ни был беден и его род слаб, во взаимоотношениях с людьми окружает себя сложными правилами этикета поведения. Исполняя эти правила сам, он требует того же и от всех с ним соприкасающихся, видя даже в ничтожных отступлениях... оскорбление прежде всего роду, а затем уж самому себе».' 1

Архаическая структура общества с божественным царем, помещенным в некий сакральный центр вселенной и государства, может парадоксальным образом воспроизводиться в социальной структуре сословного общества, построенной по принципу жесткой иерархической пирамиды. Такое общество автоматически порождает два типа поведения — по отношению к тем, кто стоит на верхней ступеньке иерархической лестницы, и к тем, кто стоит на ее нижней ступеньке. Каждый человек, заполняющий ячейку в социальной структуре такого общества, представляет собой своеобразного двуликого Януса, один лик которого с искательной улыбкой смотрит на выше стоящего, а другой — строго взирает на нижестоящего.

В иерархическом обществе положение каждого чело века определяется характером его связи с высшим лицом. В этом смысле очень любопытен институт местничества, существовавший в средние века во многих странах, в том числе и в России. Обычай «считаться местами» был широко распространен за царским столом и в государевой службе. Чем более знатным считал себя тот или иной придворный, тем ближе к царю он садился и соответственно претендо вал на более высокую должность, почести и т. п. Есте ственно, этот обычай порождал бесконечные споры и раздоры. Если боярин считал, что его сажают на более низ кое место, чем заслуживает его род, он шел на все уловки, чтобы избежать этого. Колоритные описания возникающих при этом ситуаций оставил Г. Котошихин. Иногда царь велит посадить строптивца силой, «и он посадити себя не дает, и того боярина бесчестит и лает. А как ево посадят сильно, и он под ним (под боярином, которого считает ниже. — А. Б., А. Т.) не сидит же и выбивается из-за стола вон, и его не пущают и разговаривают, чтобы он царя не приводил на гнев и был послушен, и он кричит: „Хотя де царь ему велит голову отсечь, а ему под тем не сидеть", и спустится под стол; и царь укажет его вывесть вон и послать в тюрьму или до указу к себе на очи пущати не велит. А после того, за то ослушание, отнимается у них честь, боярство или окольничество и думное дворянство, и потом те люди старые своея службы дослуживаются

вновь». 12

Обычай «считаться местами» существовал не только при дворе, но и в других слоях общества. Он вступал в силу всякий раз, когда возникала необходимость «перевести» иерархию присутствующих на язык застольного про странства. Распространен он был и в крестьянской среде. Вероятно, именно крестьянский быт с его раз и навсегда определенной системой рассаживания за столом послужил если не питательной почвой, то фоном для местничества. Местничество — характерный пример того, как преобразуется этикетное по своим истокам явление, пре вращаясь в социальный институт. Сходные коллизии решались совершенно иначе в культурах куртуазного типа, где соблюдение приличий считалось не менее важным, чем соответствие места социальному статусу. У адыгов «при рассаживании гостей возникает следующая, весьма любопытная в психологическом отношении, ситуация. Все опасаются занять место, которое не соответствует их

возрасту и рангу, возникают локальные споры и препи рательства: каждый стремится уступить наиболее почетное место другому, доказывает, что оно принадлежит отнюдь не его малозначительной персоне. Акты такого рода высту пают в качестве симптома воспитанности, скромности. Отсюда целый ряд пословиц, имеющих и более глубокий смысл: „Не стремись к почетному месту, (и без того) заметят, каков ты есть (чего заслуживаешь)"». 13

Чем более косный характер имеет социальная структу ра общества, тем выше вероятность, что глава иерархии, а вслед за ним и все остальные, составляющие пирамиду, станут воссоздавать ту же архетипическую модель боже ственного царя. Яркий пример — сталинское государство. В образе Сталина воспроизводились характерные черты мифологического персонажа. С одной стороны, он был повсюду: вездесущие портреты, огромные статуи, которые должны утвердить идею незыблемости власти. С другой стороны, он был наименее явлен. Его образ практически не имел ничего общего с тем, что он представлял собой в дей ствительности. В европейской политической культуре это уже давно преодолено и воспринимается как восточная черта. В этом смысле можно сказать, что демократия разрушает мифологию.

В портрете современного начальника можно без труда обнаружить архетипические черты важной персоны: «Спесивость, окаменелость лица, отсутствие улыбки, непререкаемый тон речи — весьма характерные для бюрократа высокого ранга — являются в известной сте пени „сублимацией" комплекса неполноценности». 14

Date: 2015-09-02; view: 349; Нарушение авторских прав