Февраля 1992 г. Сидел в приемной. Час или около того

Дорогой друг!

Сидел в приемной. Час или около того. Точно не помню. Билл недавно принес мне новую книгу, но сосредоточиться я не смог. Думаю, оно и понятно.

Решил почитать какие‑то журналы, но опять же не смог. Даже не потому, что там упоминалось, какую еду люди поглощали во время интервью. А из‑за обложек. На всех были улыбающиеся дамочки, причем с большим декольте. Непонятно, это они для красоты или того требует профессия. Непонятно, есть ли у них выбор, или по‑другому просто не добиться успеха. Эти мысли сами лезли в голову.

Я почти явственно видел: вот сделали фото – и актриса или модель идет со своим другом на «легкий обед». Вот друг расспрашивает, хорошо ли прошел у нее день, а она отвечает, что так себе; но если у нее это первое фото для журнальной обложки, она в полном экстазе, потому как начинает восхождение к славе. Вот журнал выставлен во всех киосках, и на него смотрит множество анонимных глаз, и кое‑кто считает, что сделан очень важный шаг. Потом какая‑нибудь девушка вроде Мэри‑Элизабет начинает страшно злиться на эту актрису или модель и на всех прочих, которые снимаются в платьях с большим вырезом, а какой‑нибудь фотограф вроде Крейга смотрит исключительно на качество съемки. Дальше – найдутся мужчины, которые купят этот журнал, чтобы перед ним мастурбировать. И я задался вопросом: а что думают на сей счет эта актриса и ее друг, если, конечно, им не все равно? И тут я сказал себе, что с этими размышлениями пора завязывать, потому что моей сестре от них пользы нет.

И я мысленно переключился на сестру.

Вспомнил, как они с подружками накрасили мне ногти и вышли сухими из воды, потому что моего брата там не было. И как она давала мне своих кукол, чтобы я разыгрывал пьески, и разрешала смотреть по ТВ любые передачи. И как она стала превращаться в «юную леди» и запрещала нам себя разглядывать, потому что считала себя толстухой. А на самом деле никакой толстухой не была. На самом деле она была очень симпатичная. И как у нее изменилось лицо, когда она поняла, что мальчики считают ее симпатичной. И как у нее изменилось лицо, когда ей впервые понравился не супермен с плаката на стене, а обычный парень. И какое у нее стало лицо, когда она поняла, что в него влюбилась. А потом я стал гадать, какое у нее будет лицо, когда она сейчас появится из дверей.

Между прочим, это сестра мне рассказала, откуда берутся дети. И она же надо мной посмеялась, когда я вслед за тем спросил, куда они потом деваются.

От этих мыслей у меня потекли слезы. Но показать этого я не мог, потому что меня, чего доброго, не пустили бы за руль, а то еще и родителям позвонить могли. А это был бы просто финиш, потому что сестра на меня положилась, и это был первый раз в жизни, когда хоть кто‑то на меня положился в каком‑нибудь деле. Когда до меня дошло, что я заплакал впервые с того дня, когда пообещал тете Хелен больше не плакать, разве что по очень серьезному поводу, мне пришлось выйти на улицу, потому что скрывать слезы уже не было никакой возможности.

Наверно, я долго просидел в машине, потому что сестра нашла меня именно там. Я курил одну за другой и никак не мог успокоиться. Сестра постучала в окно, и я опустил стекло. Она поглядела на меня с каким‑то любопытством. Потом любопытство сменилось злостью.

– Чарли, ты что, куришь?

Она была вне себя. Не могу передать, как она взбесилась.

– Глазам своим не верю: ты куришь!

Слезы у меня тут же высохли. И я захохотал.

Потому что она, выйдя из тех дверей, не нашла ничего лучше, как устроить мне выволочку за курение. Тут она и вовсе пошла вразнос. А я‑то знаю, какое у нее лицо, когда она просто злится и не более того. Значит, скоро придет в себя.

– Я про тебя маме с папой скажу, понятно?

– Врешь, не скажешь.

Давно я так не смеялся.

Когда моя сестра чуток пораскинула мозгами, до нее, наверно, дошло, откуда у меня такая уверенность. Она как будто вдруг вспомнила, где мы находимся, что с ней тут сделали и какой бредовой на этом фоне выглядит ее угроза. Тут она и сама засмеялась.

Но ей от этого стало плохо, и мне пришлось выйти из машины, чтобы уложить ее на заднее сиденье. Я заранее приготовил для нее одеяло и подушку, потому как мы с ней решили, что перед возвращением домой ей нужно будет немного поспать. Уже засыпая, она сказала:

– Ладно, если будешь курить, хотя бы окно приоткрой.

От этого меня снова разобрал хохот.

– Чарли курит. Обалдеть.

Тут я вообще покатился со смеху и сказал:

– Я тебя люблю.

И моя сестра ответила:

– Я тебя тоже. Кончай ржать.

Мало‑помалу мой хохот пошел на убыль, а потом и вовсе утих. Я оглянулся и вижу: сестра спит. Завел я движок и включил обогреватель, чтобы ей было потеплее. И только тогда взялся читать книгу, которую принес мне Билл. Называется «Уолден, или Жизнь в лесу», автор – Генри Дэвид Торо. Любимая книга девушки моего брата – мне не терпелось прочесть.

Когда стемнело, я заложил книгу антиникотиновой брошюркой и двинулся в обратный путь. Тормознул, не доезжая пары кварталов, разбудил сестру, спрятал одеяло и подушку в багажник. Свернули мы на подъездную дорожку. Выбрались из машины. Вошли в дом. И услышали с верхней площадки родительские голоса:

– Где вас целый день носило?

– В самом деле. Ужинать пора.

Сестра посмотрела на меня. Я на нее. Она пожала плечами. Короче, стал я что‑то лихорадочно плести: мол, в кино ходили… потом сестра учила меня ездить по трассе… потом в «Макдональдс» зашли…

– В «Макдональдс»? Когда это?!

– Мама старалась, ребрышки готовила, разве вы не знали?

Папа читал газету. Пока я нес эту околесицу, сестра подошла к нему и чмокнула в щеку. Он даже не оторвался от газеты.

– Знали, знали, мы сначала в «Макдональдс», а потом в кино, так что времени прошло достаточно.

И тут папа спрашивает как бы невзначай:

– А какой фильм смотрели?

Я застыл как вкопанный, но сестра быстро нашлась, бросила какое‑то название и чмокнула маму. Я про такой фильм вообще не слышал.

– Ну и как?

Я опять застыл. А сестра и бровью не повела.

– Ничего. Ребрышки очень аппетитно пахнут.

– Ага, – поддакнул я. И наконец‑то придумал, как сменить тему: – Слушай, пап, а сегодня хоккей есть по телику?

Есть, только если хочешь смотреть вместе со мной, не приставай с дурацкими вопросами.

– Хорошо, но сейчас‑то нормально спросить, пока не началось?

– Ну, не знаю, способен ли ты нормально спросить.

– То есть сейчас еще можно спросить? – поправился я.

Он только фыркнул:

– Валяй.

– Напомни, пожалуйста: как сами хоккеисты называют шайбу?

– «Гайка». Они говорят «гайка».

– Отлично. Спасибо.

С этого момента, даже за ужином, родители больше ни о чем не расспрашивали; правда, мама повторяла, как она рада, что мы с сестрой стали больше времени проводить вместе.

Ночью, когда родители заснули, я сходил к машине, чтобы забрать из багажника одеяло и подушку. Принес их в комнату к сестре. Она была совершенно без сил. И разговаривала очень тихо. Сказала, спасибо за все. Добавила, что я не подкачал. И попросила меня хранить тайну, поскольку решила сказать своему прежнему возлюбленному, что это была ложная тревога. Наверно, он у нее вышел из доверия и больше не заслуживал правды.

Только я погасил свет и взялся за дверную ручку, как услышал слабый шепот сестры:

– Я требую, чтобы ты бросил курить, слышишь?

– Слышу.

– Потому что я в самом деле тебя люблю, Чарли.

– И я.

– Я серьезно.

– И я.

– Ну, ладно тогда. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Тут я окончательно закрыл за собой дверь и оставил сестру отсыпаться.

Читать мне в ту ночь не хотелось, спустился я в гостиную и полчаса смотрел рекламу какого‑то тренажера. На экране то и дело загорался номер 1–800, я взял да и позвонил. Женщина, снявшая трубку, назвалась Мишель. И я признался этой Мишель, что я еще школьник и не интересуюсь тренажером, но надеюсь, что она с приятностью проводит время.

Мишель тут же бросила трубку. А я нисколько не обиделся.

Счастливо.

Чарли

Date: 2015-08-24; view: 296; Нарушение авторских прав